Текст книги "Лучший из худших"

Глава 18

Маршрутка распахнула передо мной гостеприимные двери, и я как есть, потный и раскрасневшийся, заскочил внутрь. Ну, даст бог, если не будет пробок, доберусь к сроку. Сел рядом с толстой и усатой тёткой, которая при виде меня недовольно повела выщипанной бровью, но ничего не сказала. Уж не знаю, чем я ей так не понравился…

Часов у меня не было, но я всем естеством ощущал, как быстро они тикают и перемещают невидимые стрелки.

Пару раз автобус останавливался на светофорах, и я от нетерпения начинал трястись и скрежетать зубами. Поскорее, твою мать! Поскорее! Никогда бы не подумал, что буду с таким нетерпением дожидаться момента, когда смогу вернуться в часть. Прежде казалось, что возвращаться буду, как на каторгу.

Но вот мелькнули своды сначала железнодорожного вокзала, а потом и угловатая коробка автовокзала. Зашипели двери. Остановка была конечной, поэтому вышли все.

Оказавшись на улице, я прибавил шаг и тут же притормозил, а потом и вовсе спрятался за киоском, торгующим газетами, журналами и прочей ерундой, призванной скрасить путешествие. Да уж… Не прояви я бдительность, угодил бы в лапы военному патрулю, по закону подлости на сей раз состоявшему из юнкеров. Да и офицер, который с ними был, наверняка тоже служил в училище. Так-так… Интересно, совпадение или?..

Сдаётся, что нет: чуть поодаль паслось ещё с полдюжины юнкеров, при этом патруль обращал в их сторону ноль внимания, фунт презрения. И вряд ли потому, что это свои. Скорее всего, это была группа поддержки. Причём все в ней были как на подбор здоровяки со старших курсов.

Что-то сегодня мне конкретно не прёт. Очень надеюсь, что моего напарника ефрейтора Санникова не прихватили.

М-да… И как прикажете попасть в расположение части? Переть пёхом? Ну, если повезёт, прибуду к вечерней поверке или – в моём случае – к расстрелу. И как буду объясняться по поводу ефрейтора? Так-то, по идее, это он за меня ответственность несёт, но порой судьба изгибается весьма причудливым макаром.

Подъедет мой автобус – резко махнуть за секунды перед отправкой, заскочить в него и потом помахать ручкой? Не факт, что прокатит, могут и снять. Как назло, других идей в башку не приходило. Если только попутку поймать, упасть на колени перед шофёром и слёзно молить, чтобы непутёвого вояку довезли до ворот части. Пожалуй, в этом варианте есть рациональное зерно, но, опять же, возвращаться в одиночку не комильфо.

Клаксон, прозвучавший прямо за спиной, чуть не заставил меня подпрыгнуть и трижды облиться потом. Я обернулся и увидел, что рядом притормозила далеко не новая тачка, в которой на месте пассажира сидел улыбающийся во все тридцать два зуба Санников.

– Лан, блин, шуруй в машину! – скомандовал он.

Я не заставил себя ждать, подскочил к авто, распахнул заднюю дверь и плюхнулся на старый потёртый диван.

– Жека, газу! – рявкнул ефрейтор, и тачка действительно газанула, срываясь с места со скоростью гоночного болида. Потом завернула дикий вираж прямо перед носом у слегка охреневшего патруля, обдала его клубами выхлопных газов и погнала к выезду на центральный проспект.

Вслед нам послышались истошные крики. Я обернулся и через заднее стекло увидел, как вслед за нами комично бежит начальник патруля, одной рукой придерживая норовящую улететь фуражку и размахивая второй. Водитель, ни слова не говоря, опустил стекло со своей стороны и показал тому фак – оказывается, этот международный символ был здесь тоже в ходу. Надо запомнить, наверняка пригодится в будущем.

– Жека, знакомься, это рекрут Лан, тот самый сукин сын, который вытащил меня из передряги, – весело сообщил Санников.

– Жека, – буркнул водитель.

– Мой кореш, – похвастался ефрейтор. – Мы с ним, оказывается, земляки. В «Камуфляже» познакомились. Только Жека в стройбате служил.

– Это в том, где автоматы не выдают, – блеснул остротой я.

– Дурак, что ли? – отозвался Санников. – Там пацаны служат – не приведи бог! В таких условиях порой строят… Не то что автоматы, танки нужны!

– Ну извините, – искренне произнёс я. – Само с языка сорвалось… Не подумал как-то.

– Ты молодой, тебе простительно, – прогудел Жека. – Когда настоящую службу прочухаешь, то поймёшь, что к чему. – Он обратился к Санникову: – Как вообще боец? Шаристый?

– Шаристый, – подтвердил ефрейтор. – С другим я бы в увал не пошёл.

От этих слов у меня на душе стало так тепло, словно вручили как минимум орден.

Машина подвезла нас к воротам части.

– Успели! – довольно сказал Санников. – Жека, братан! Спасибо, что выручил.

– Да всё нормально, – пробасил тот в ответ. – Нам в околоток стукнули, что юнкера собираются сегодня ваших у вокзала ловить, так я и сказал, что нехрен на рожон переться. Тем более тачка на ходу.

– Околоток? – напрягся я.

– Жека после армии городовым устроился, – пояснил ефрейтор. – Знаешь, как мы с ним скорешились?

– Не знаю, господин ефрейтор.

– У нас в прошлом году крутой замес был с местной гопотой. Те хотели «Камуфляж» отжать у хозяина. Ну, хозяин к нам с просьбой обратился. Мы и помогли. Драка была… – мечтательно протянул Санников. – Местные наверняка в легендах поминают. Жеку пригнали на усиление – нас разнимать. Он мне по хлебалу съездил, я ему по хлебалу, так и познакомились, когда в госпитале в одной палате оказались, – усмехнулся ефрейтор. – Тем более – земляки!

Распрощавшись с Жекой, мы прошли через КПП и вновь оказались на плацу воинской части.

– Дома, – прищурившись, ласково произнёс Санников. – Погнали взводному докладываться. Сразу предупреждаю: не вздумай ему врать, говори всё, как было. Если что, он всегда отмажет. Но и его подводить нельзя!

– Слушаюсь, господин ефрейтор, – отрапортовал я.

И только тут меня слегка кольнуло в сердце. Оля… Санников сам предложил мне подкатить к ней. Интересно, а он в курсе, чья она жена? Если ответ положительный, то иначе как подставой это не назовёшь.

– Разрешите обратиться? – спросил я.

– Обращайся, рекрут.

– Господин ефрейтор, большое спасибо за совет.

– Какой совет? – не понял он.

– Который вы мне дали в подъезде… Ну, насчёт официантки из «Камуфляжа». Вы её тоже знаете, как и хозяина?

Санников пожал плечами:

– Нет, только вчера и увидел. Новенькая, наверное.

Я выдохнул облегчённо. На душе у меня отлегло.

– Кстати, судя по тому, что ночью ты к нам не явился, ночевал явно не на вокзале, – прищурившись, поинтересовался Санников. – Сложилось?

– Так точно, сложилось, – подтвердил я.

Ефрейтор довольно хлопнул меня по плечу.

– Молодец, Ланской. Далеко пойдёшь, если сразу не грохнут!

Я чуть не поперхнулся и даже не понял от чего: от этих слов или от силы, с которой он едва не вогнал меня в землю.

– Спасибо, господин ефрейтор. Постараюсь протянуть на этом свете как можно дольше.

Санников печально вздохнул.

– К сожалению, Лан – если ты ещё не понял, куда попал, – это далеко не всегда зависит только от нас…

Моё настроение снова сыграло куда-то в минус, и я с тоской подумал, что избавление от одних передряг ещё не гарантирует решение всех будущих проблем. А они, как показывает практика, имеют обыкновение только накапливаться, превращаясь в огромный снежный ком, способный раздавить под своей массой кого угодно. Хотя… когда есть те, на кого можно положиться, жизнь не кажется такой уж сложной штукой – такой философской мыслью успокоил я себя.

Мы нашли подпоручика в его кабинете. Вид у него был несколько измученный, под глазами мешки, да и взгляд несколько осоловелый. Такое бывает, если хорошенько «гудеть» все выходные или… или не спать по долгу службы. Спиртным от подпоручика не пахло.

– Санников, Ланской, – покачал он головой при виде нас. – Явились – не запылились. Вы знаете, что из-за вас весь батальон на ушах стоит?

– Здравия желаю, господин подпоручик! – щёлкнул каблуками ефрейтор. – Осмелюсь спросить: а что такое произошло? В чём мы провинились?

– Мне казалось, это вы мне должны докладываться, а не я вам, – недовольно блеснул глазами офицер. – Но так уж и быть, поясню. Ночью меня поднял с постели комбат и устроил разгон, упоминая твою фамилию, Санников, и фамилию рекрута Ланского. Если я правильно понял, вы умудрились влипнуть в историю – в очень хорошую историю… Я не собираюсь выяснять, какого хрена вы туда попёрлись, потому что знаю, что тамошних девок перетрахал уже весь батальон, разве что кроме Ланского, и у ефрейтора Санникова возникло вполне резонное желание устранить эту несправедливость.

Голос подпоручика постепенно усиливался:

– Я даже не собираюсь гнобить вас за то, что вы вдвоём излупили каких-то одиннадцать юнкеров, потому что хоть мой солдат и стоит десятерых, но Ланской служит без году неделя! Но какого х… – подпоручик вовремя спохватился, прежде чем произнести это бранное слово, и заменил его другим, более приличным, – хрена вы отмудохали юнкера Остермана так, что он загремел в госпиталь?! Теперь его семья завоняла так, что даже начальнику училища не удалось загладить конфликт! Из-за вас вставили пистон командиру батальона полковнику Булатову и велели вас примерно наказать, так что устным выговором вы у меня не отделаетесь!

Теперь подпоручик превратился в живое изваяние самой суровости.

Мы с Санниковым стояли, не поднимая глаз. А что тут скажешь? Применительно ко мне прошлому папа тоже бы устроил вселенский хай, приключись со мной такая история. Можно, конечно, начать тулить, что этот долбаный Остерман первым начал, причём пустил в ход магию, но что-то мне подсказывало, что не мне тягаться с мощью их фамилии. Вон как Остерманы подставили моего брата, ничто не помогло. В итоге я загремел в каталажку, а потом уже пропетлял в армию. Теперь история повторилась, сделав новый виток.

– Ефрейтор Санников и рекрут Ланской! – Судя по суровой физиономии подпоручика, сейчас будет оглашён не менее суровый приговор. – За поведение, позорящее честь и достоинство военнослужащего нашего батальона, командованием батальона принято решение дать вам пятнадцать суток ареста с отбыванием наказания на гарнизонной гауптвахте!

– Есть! – подавленным тоном откликнулись мы.

Судя по рассказам тех, кто там побывал, на «губе» творилась реальная жесть, и наверняка Остерманы так накрутят коменданта «губы», что даже тюрьма покажется нам детским садом. Да ещё и пятнадцать суток… Мать их, целых пятнадцать суток!

– Но в связи с проявленными вами смекалкой и взаимовыручкой в противостоянии с силами, превосходящими вас в несколько раз, от своего лица объявляю вам благодарность, а также снижаю срок нахождения под арестом на пять суток. Точно такое же распоряжение поступило и от командира батальона, его высокоблагородия господина полковника Булатова. Таким образом, общий срок наказания снижается до пяти суток, – торжественно объявил подпоручик и добавил уже более мягким тоном: – Всё, чем смогли помочь, голубчики. Начальник гарнизона требовал вашей крови.

– Большое спасибо, ваше благородие, – отозвался Санников. – Мы этого никогда не забудем.

Мой голос тоже дрогнул:

– Так точно, господин подпоручик. Спасибо!

Офицер вздохнул.

– Пока переоденьтесь. Велите каптёру, чтобы выдал вам что-то попроще. Скажите, я приказал.

– Есть, господин поручик, – откозырял Санников. Кажется, он даже слегка развеселился.

– Где-то через час будет машина, – продолжил взводный. – Я повезу вас и надеюсь забрать через пять дней с «губы» живыми и здоровыми. Держитесь, парни! Весь батальон будет ждать вашего возвращения.

Глава 19

Ну вот… Не успел, называется, приехать из Череповца, как снова покатил обратно, только на сей раз не на комфортном автобусе, а на скамье грузовика: меньшего средства для нашей доставки в батальоне не нашлось. По дороге Санников посвящал меня в некоторые детали пребывания на «гауптической вахте», так что к окончанию поездки я успел проникнуться тем, что нас ожидало.

– Сразу предупреждаю: начальник «губы» – зверь. Жаловаться на него бесполезно: специально такого назначили, – предупредил ефрейтор напоследок.

– Понятно, – вздохнул я. – Не верь, не бойся, не проси, короче.

– Так и есть, – кивнул он. – Тем более не вздумай ныть: нытиков и плакс не любят и потому стараются проучить. Хотя… ты же у нас не такой, – прибавил Санников.

Военная комендатура, где, собственно, и располагалась злополучная «губа», почему-то находилась на одной из центральных улиц города – Воскресенском проспекте. Подумать только, ещё недавно я беззаботно шатался по ней, глазея на легкомысленно одетых красоток. А теперь если и буду наблюдать за ними, так через окошечки с решётками.

Пять суток, конечно, лучше, чем пятнадцать, но тоже не подарок. К тому же особо «отличившиеся» могут под-задержаться на «губе», поскольку тамошнее начальство имеет полное право накинуть тебе несколько деньков пребывания.

Подпоручик сдал нас дежурному – толстому фельдфебелю с огромной плоской мордой. Как я узнал позже, за глаза его звали Будкой.

Будка вписал наши данные в книгу и, закончив с бюрократическими формальностями, зловеще ухмыльнулся:

– Добро пожаловать, смертнички!

У нас отобрали всё, что могло, по мнению начальства, оказаться орудием самоубийства: ремни, шнурки и прочую мелочовку. Из имущества, не считая одежды, остались только безопасные бритвы, мыло, зубная щётка и паста. Их заперли в особый шкафчик.

– Бриться каждый день! – сразу заявил Будка. – Их благородие поручик Румянцев больше всего, кроме разгильдяйства и раздолбайства, ненавидит небритые хари. Если у кого быстро растёт, скоблитесь два раза в сутки.

Все передвижения в помещениях только гусиным шагом. Распорядок дня следующий: подъём в пять утра, зарядка, приём пищи. Сразу говорю: на завтрак и ужин отводится по тридцать секунд, на обед – минута. Оправляться разрешается три раза в сутки. Не успели за минуту – валите хоть в штаны, хоть в ботинок, но потом таких пистонов получите – до конца жизни не просрётесь! До обеда – работы или изучение устава, после обеда – занятия строевой подготовкой или работы, перед сном – вечерняя прогулка пятьдесят минут. Отбой в двадцать три ноль-ноль. На вопросы начальства отвечать чётко и по существу. Называть фамилию, звание, часть, кто посадил, за что и на какой срок. Распоряжения выполнять неукоснительно. Дальше сами поймёте, – выдохся фельдфебель.

Он вызвал конвойного, который заставил нас гусиным шагом топать по гулкому каменному мешку коридора, вдоль обеих сторон которого находились огромные металлические двери с глазками и «форточками». Дом, милый дом, протянул я про себя. Снова повеяло тюрьмой и её непритязательным бытом.

Нас разлучили, посадив по разным камерам. Сначала на «хату» определили ефрейтора, потом меня, грубо подтолкнув носком сапога. За спиной хлопнула металлическая дверь, клацнул замок, сразу повеяло холодком из маленького окошка, расположенного почти под потолком. Показалось мне или нет, но стекла там не было.

Я наконец встал. Ноги с непривычки затекли и болели, но это не помешало мне оглядеться. Голые сырые стены, выкрашенные в зелёный цвет, выбеленный потолок с одинокой мерцающей лампочкой, холодный бетон под ногами. Вместо нар – несколько солдатских шинелей, брошенных прямо на пол. Само собой, ни тебе радиатора, ни печки или батарей, только одинокая ржавая труба вдоль стены. Обстановку даже спартанской не назовёшь.

И три пары любопытных глаз. Все мои сверстники, коротко стриженные, а то и бритые под ноль. Все из разных частей и разных родов войск. Даже при тусклом свете лампочки было видно, что лица у них землисто-серого цвета, измождённые и исхудалые. Оно и понятно, если на жрачку тебе дают от силы шестьдесят секунд, а в остальное время гоняют как сидорову козу.

Ефрейтор ничего не говорил о «прописке», только сказал, что вести себя нужно спокойно и с достоинством. «Губа» – не тюремная «хата», здесь кантуется свой брат солдат, пусть и залётчик.

– Здорово! – сказал я.

– Здоровей видали, – выдал банальное паренёк с густыми бровями, сросшимися на переносице. Они походили на мохнатую гусеницу, особенно когда хозяин бровей мигал. – Кем будешь?

– Буду рекрутом Ланским из батальона осназа. Если что, можно звать Ланом, так короче.

– Ну, брат, ты попал, – ухмыльнулся собеседник. – Причём конкретно.

– Да вроде все мы сюда попали, – философски изрёк я.

– Ну, это само собой, – кивнул он. – Просто у начальника «губы» на осназовцев конкретный зуб. Уж не знаю, что ему ваши отдавили, но житья он тебе не даст – мля буду! Да, – спохватился собеседник, – меня Гошей зовут. Я тут типа за старшего, но на самом деле от меня ни хрена не зависит, поэтому дёргать бесполезно.

– Учту.

– Учти, – качнул головой Гоша. – Значит так. Скоро будут разводить на работы. Особого разнообразия, как понимаешь, не будет: либо уголёк грузить, либо мешки на складах таскать. На складах вроде бы и лучше, не так изгваздаешься, но там всем рулит один гандон – после него сам на уголёк будешь проситься.

– Что за гандон? – поинтересовался я.

– Зауряд-прапорщик Толубеев. У него, наверное, кукушка слетела: любит грудь пробивать по поводу, парни потом приходят, вся спина на хрен синяя. Или на «кости» ставит: заставляет стоять на кулаках или отжиматься. Одного чувака так на битом стекле мучил. В общем, как и говорю, гандон редкостный, – пояснил Гоша. Он спохватился: – Да, тебе про форму доклада говорили?

Я кивнул.

– А ну попробуй, – сказал он.

– Зачем?

– Попробуй. Надо так говорить, чтобы от зубов отлетало, а то пистонов будешь получать на каждом шагу. Представь, будто перед тобой начальник «губы» поручик Румянцев.

– Ладно, – вздохнул я и забубнил: – Господин поручик, рекрут батальона осназа Ланской, арестованный начальником гарнизона за нарушение воинской дисциплины сроком на пять суток. Осмелюсь доложить: жалоб не имею, все личные вещи на месте, здоров…

– Текст знаешь, – благосклонно кивнул Гоша. – Только советую орать во всё горло. Чем громче орёшь, тем меньше влетит от начальства. Особенно напирай на то, что здоров. Понял?

– Да чего тут непонятного, – сказал я.

Тут снова загремел ключ в двери, и выводной погнал всех из камеры. В полном соответствии со словами Гоши нас погнали на работы. А в полном соответствии с законом подлости меня включили в команду, которую повели на склады.

Внешне зауряд-прапорщик Толубеев очень походил на обезьяну, которую зачем-то подстригли, помыли и одели в армейскую форму. Здоровый – поперёк себя шире, слегка сгорбленный, с длинными волосатыми ручищами, с выступающими надбровными дугами, хищно раздувающимися большими ноздрями и тяжёлой квадратной челюстью, способной перекусить лом.

Я так и не понял, почему из всех нас он приколупался именно ко мне, ведь в команде были и другие новички. Но нет же, я стал объектом его повышенного внимания и тогда сполна ощутил на себе то, из-за чего Толубеев получил прозвание гандона.

Когда он в первый раз испытал на прочность мою грудную клетку, я стиснул зубы и стерпел просто потому, что так было надо, если я не хотел навредить себе и другим. Боль была жуткая. Он бил кулаком, как паровым молотом, удивительно, как не треснули кости.

Я думал, на этом всё закончилось, но как бы не так: стоило включиться в работу, как начались дикие вопли и придирки. Это надо нести не так, а это – класть не сюда. Каждый крик сопровождался очередным ударом. Глядя в его мелкие злые глазки, я понимал: ему доставляет садистское наслаждение так обращаться с людьми. Он привык к власти и безнаказанности, упивался этим.

Господи, как же я его возненавидел! Будь возможность – задушил бы голыми руками, вырвал противный, катающийся вверх и вниз по горлу острый кадык.

– Рекрут, стоять! Руки по швам! – орал Толубеев, нависая надо мной.

Дальше его кулак с треском погружался в мою грудь, заставляя тело подпрыгнуть. Слёзы так и норовили выступить на глазах, но я прикусывал губу и заставлял себя потерпеть ещё немного. Ведь не может этот кромешный ужас длиться бесконечно, скоро нас заберут отсюда, и я окажусь далеко от проклятого зауряд-прапорщика.

Однако время тянулось медленно, слишком медленно. Скоро я потерял счёт ударам и прочим издевательствам, которым он меня подвергал.

– Упор лёжа принять! Да не так! Бестолочь, на кулачки вставай! – Он кричал, склонившись над моим ухом, так громко, что я боялся оглохнуть.

Но любому терпению приходит конец. Даже моему.

Как-то так получилось, что мы оказались один на один, без свидетелей, и злобный гоблин снова решил преподать мне урок. Толубеев думал, что ничего не изменилось, но он жестоко просчитался. Спавший во мне дотоле зверь пробудился и показал себя.

Я перехватил кулак зауряд-прапорщика до того, как он в очередной раз едва не сокрушил мои рёбра. Как я уже говорил, силушки в этом орангутанге хватало, но сейчас она ему не помогла. Толубеев вложился в этот удар – что ж, я обратил эту силу против его же самого. «Помогая», уклонился и дёрнул мерзавца на себя так, что тот по инерции пробежал пару шагов и, врезавшись башкой в металлический стеллаж, способный выдержать прямое попадание артиллерийского снаряда, сначала замер, не понимая, что же с ним произошло. Потом глаза его закатились, и гоблин упал как подкошенный.

Очнулся он быстро, намного быстрее, чем я ожидал. Но было поздно: нас строили для отправки на «губу», а поблизости вертелся какой-то офицер, перед которым Толубеев не желал демонстрировать свою слабость.

– Я запомнил тебя, Ланской, – угрожающе прохрипел зауряд-прапорщик. – На всю жизнь запомнил. А ты, помяни моё слово, тоже запомнишь меня, причём очень скоро.

В тот момент я не придал большого значения его словам. Меня волновало лишь одно – наша команда возвращается туда, где этот придурок меня не достанет. Во всяком случае, сегодня.

Как жестоко я ошибался! У Толубеева руки оказались длинными не только в прямом, но и в переносном смысле.

Вечером выводной почему-то повёл меня в сторону от той камеры, где я сидел до этого.

– Ничего личного, – зачем-то сказал он. – Приказано тебя проучить, Ланской.

Я с удивлением посмотрел на него снизу вверх, поскольку всё ещё ковылял гусиным шагом.

– Ничего личного, – повторил выводной.

Он распахнул металлическую дверь другой камеры.

– Заходи, не стесняйся.

Я перевалил через порог и оказался в маленьком тёмном помещении, в котором едва можно было выпрямиться во весь рост. Да тут даже лечь не представлялось возможным – по размерам оно скорее походило на капсулу-пенал, только поставленную с ног на голову. Что-то подобное я видел в Гонконге, куда отец брал меня с собой на переговоры. Только в этих «пеналах» было хоть и тесно, но всё-таки относительно уютно.

– Мы называем это место «собачкой», собачьим ящиком, – пояснил выводной.

В общем-то, клаустрофобией я не страдал и приготовился перенести эти тяготы спокойно. Как-нибудь дотяну до утра, а там будет видно. Но на этом мои испытания не закончились. Перед тем как запереть дверь, выводной оставил на и без того тесном полу «собачки» ведро с водой. Я сначала подумал, что в ведре просто холодная вода, чтобы мне пришлось помёрзнуть.

Но потом в нос шибанула дикая вонь, она же больно резанула по глазам. В ведре, мать его, оказалась хлорка, разведённая водой. И её собирались оставить здесь на всю ночь вместе со мной.