Текст книги "Ротмистр Гордеев"

Глава 8

Ну вот, теперь у меня под рукой не полтора отделения драгун, а полноценный взвод в три десятка бойцов. Самое ценное приобретение – Лукашины, старший и младший. После долгих препирательств с их начальством мне удалось зачислить братьев в разведвзвод.

На этом приятные сюрпризы закончились, начались неприятные. Прибыла дюжина пластунов, надёрганных из разных команд. Я в отборе не участвовал, но из опыта знал, что пополнение формировали по принципу «бери, боже, что нам негоже», то бишь ко мне сплавили самых никудышных или проблемных казаков. Какой нормальный офицер расстанется с лучшими бойцами? А если учесть, что вопрос подбора кадров курировал мой хороший «друг» Вержбицкий… Уж он-то никак не мог упустить возможность нагадить мне по полной программе.

В общем, ничего хорошего я не ждал и мысленно был готов к неприятностям. И как в воду глядел. Проблемы начались с первого же дня, на общем построении взвода.

Началось… Если мои драгуны и Лукашины переоделись в нечто смахивающее на цифровой камуфляж (кто б знал, кто ведал, каких трудов мне это стоило и в какую копеечку обошлось), то пластуны остались в своих черкесках и лихо сдвинутых набок кубанках. Судя по пунцовой физиономии Бубнова, казаки его не послушались, а ведь я отдал унтеру приказ проконтролировать переобмундирование. Форсят, как моряки в Великую Отечественную. Те тоже не хотели снимать тельняшки и бескозырки. Широкая морская душа не позволяла…

И что прикажете делать? Измордовать и уподобиться негодяю Вержбицкому? Арестовать и отправить на губу? Так ведь мне с ними ещё в разведку ходить с риском заполучить пулю в спину. А ещё обиднее облажаться перед Вержбицким.

Годы службы сделали из меня неплохого психолога, я научился вычленять лидеров и работать с ними. Вот этот мордатый здоровяк явно был заводилой. Он даже не пытался спрятать откровенную насмешку.

Ну-ну…

– Фамилия?

– Рядовой Сорока, вашбродь, – гаркнул он.

– Выйти на два шага из строя!

– Есть!

Он с ленцой выполнил приказание и замер всё с той же полупрезрительной насмешкой. Похоже, меня тут ни в грош не ставят.

– Чего улыбаешься, Сорока?

– Да на ваших драгун глядючи… Никак не пойму: мужики они чи бабы?

Бойцы зашумели.

– Тихо! – приказал я и снова повернулся к Сороке.

– С какой стати ты их в бабы записал?

– Да уж больно чудно разоделись, на солдат не похожи.

– Не похожи, говоришь. А я – похож на офицера?

Вопрос был провокационный. На мне был точно такой же камуфляж, как на бойцах, даже погоны разглядеть было трудно.

Сорока замялся.

– Говори, не стесняйся.

– Чудите вы, вашбродь, – наконец выдавил из себя Сорока.

– Хм… А сам-то ты как, давно шашку в руках держал или, как баба, с хворостиной за гусями бегаешь?

Удар был ниже пояса. Казак разом растерял улыбку и побледнел от злости.

– Никак нет, вашбродь. Моя шашка завсегда при мне.

– Давай проверим, как ты её держишь. А ну, шашку наголо!

Он вытащил клинок из ножен и выжидательно посмотрел на меня.

– А теперь нападай на меня!

– Что, вашбродь?!

– Атакуй! Руби смело, ничего не бойся!

– Как прикажете, вашбродь, – чересчур легко откликнулся Сорока.

Бубнов дёрнулся, но я знаком остановил его.

Сорока сжал эфес до тёмных пятен на пальцах и резко, с оттяжкой рубанул, даже не подумав на мгновение замедлить ход руки, чтобы я мог уйти из-под удара. И тем не менее его шашка впустую пробороздила воздух: я успел уклониться.

Сорока недоумённо хмыкнул.

– Вертлявый вы, вашбродь.

– Чего стоишь? Продолжай, – потребовал я.

Казак повторил выпад – с прежним успехом.

– Ещё! – велел я.

Вжух! На сей раз я не стал уклоняться, а подался вперёд и успел перехватить его занесённую руку. Рывок – и шашка Сороки лежит в одной стороне, а сам он валяется в пыли в другой.

– Бери, – ногой подтолкнул я ему клинок.

Он поднялся и послушно схватился за шашку.

– У тебя ещё одна попытка. Если снова окажешься на земле, и ты, и твои приятели оденетесь так, как я прикажу.

Казак сменил тактику. Он не стал рубить, а попытался насадить меня на остриё как перепёлку на вертел. Я подался чуть в сторону, пропустил его выпад, развернулся спиной и, перехватив клинок правой рукой, двинул левым локтем ему в брюхо. Сорока хватанул ртом воздух, выпустил оружие и плюхнулся на землю. Его шашка осталась у меня.

– Встать в строй! И чтобы через пятнадцать минут все были переодеты, как было приказано. Бубнов, проследить.

– Есть проследить!

Ровно через четверть часа я лицезрею пусть безобразно, но единообразно обмундированный взвод.

– Другое дело! Займёмся вашей физподготовкой.

Прогоняю солдат через смастерённый ординарцем турник. Крутить «солнышко» и вытворять акробатические трюки я не прошу. Достаточно подтягивания и подъёма с переворотом.

Половина станичников демонстрируют откровенно неважные результаты, хотя все как на подбор жилистые и поджарые.

– Мало каши ели, – усмехаюсь я и сам отправляюсь к турнику.

На душе тем временем тоскливо: это в прошлом теле я крутился на снарядах круче любой обезьяны, штабс-ротмистр похилее меня будет. Однако внутренние резервы чего-то да стоят: подтягиваюсь раз двадцать и толком не устал. Драгуны посматривают на казачков с усмешкой: дескать, уел вас наш командир.

Закончив, сообщаю, что через месяц буду принимать у каждого экзамен, норматив – минимум десять подтягиваний.

Бег. Пластуны к нему привычны и уделывают драгун в два счёта, однако меня никто перегнать не может. Эх, ребятушки, знали бы вы, сколько за моими плечами марш-бросков в полной выкладке…

После пробежки все стоят на полусогнутых и не могут отдышаться. Что, думаете на этом всё? Как бы не так! Впереди занятия рукопашной.

И тут мне есть чем удивить как станичников, так и драгун. Боевому балету инструкторы меня не обучали, прыгать на три ветра и крутить «вертушки» я никогда не умел, но вот качественно уронить противника на землю, обезоружить, заставить его утихнуть или при необходимости отправить на тот свет – это всегда пожалуйста. Понятно, что до рукопашной доходит, когда оба противника прое… в общем, потеряют всё что можно. Но техника такого боя никогда не бывает лишней.

Следующие несколько дней я, пользуясь затишьем на фронте, гоняю бойцов в хвост и в гриву. К тому же станичники уже в курсе, что мой взвод захватил неприятельский обоз, так что теперь я для казачков в авторитете. Под командованием такого офицера им не зазорно служить.

Возвращаюсь к делам нашим скорбным. На вооружении русской армии нет такой элементарной вещи, как ручная граната. Кругом сплошной самопал. Мне как-то показали гранату поручика Мокриевича. Она походила на старинную бомбу (гранаду), которую метали ещё гренадеры петровских времён: грубо говоря, круглый чугунный корпус, начинённый порохом, и шнур, который было необходимо поджечь перед броском.

Такой кунштюк не впечатлял ни меня, ни японцев, поэтому и пришлось вспоминать азы химии и подрывного дела, а также напрягать полковую токарную мастерскую. В итоге получился жалкий аналог «лимонки», изготовленный в сугубо кустарных условиях, но всё-таки куда более эффективный и простой в использовании, чем изделие Мокриевича.

Часть из них нарочно делаю выхолощенными. Бойцы входят во вкус и азартно спорят, кто из них метнёт учебную гранату дальше, на кон ставят и деньги, и продукты. Пока лидируют Ипполитов и Лукашин-младший, они хреначат «лимонки» метров на пятьдесят, в то время как большинство едва укладываются в скромные двадцать пять – тридцать.

В конце следующей недели прилетает взмыленный вестовой из штаба, при нём записка на скверном французском – комэск, как может, блюдёт режим секретности, хотя сдаётся мне, среди японцев знатоков галльского наречия ничуть не меньше, чем владеющих языком моей родины.

В школе и училище меня учили английскому, за время командировки в Сирию успел по верхам хватануть арабский, а вот французский воспринимается как китайская грамота. Где бы найти толмача? Вряд ли мои лохматые казачки или драгуны шпрехают по парле.

Вспоминаю, как первый раз сел на лошадь. Тогда всё получилось само собой, интуитивно. Видимо, в определённых случаях срабатывает память реципиента, то есть настоящего Гордеева.

Мучительно вглядываюсь в корявый текст, в надежде, что неведомый механизм сработает. Напрягаю башку и так и эдак – ровным счётом ничего, просто набор буковок. И когда я, будучи в отчаянии, уже собираюсь седлать лошадь и отправляться к комэску, внутри что-то оживает, буквы начинают складываться в слова, а слова приобретают смысл.

Итак, свыше поступил приказ отправиться в разведку и добыть «языка», желательно чином не ниже унтер-офицера.

По идее, на такое задание не обязательно отправляться самому, достаточно распорядиться и послать с тройкой-пятёркой солдат Бубнова (выбил я для него очередную лычку), но, хорошенько поразмыслив, решаю возглавить экспедицию. Чует моё сердце, она станет очередной проверкой для внедрённых мной новшеств. Будет обидно вернуться ни с чем: тогда прости-прощай моя самодеятельность. Прикроют лавочку, и солдаты продолжат воевать, как во времена царя Гороха, в данном случае – Александра III.

Оставляю унтера на хозяйстве, беру с собой ординарца, обоих Лукашиных и… Акиньшина. Понимаю, что молод ещё и зелен, так ведь надо с чего-то начинать учиться.

Выезжаем верхами до наших передовых позиций. В бумаге говорится, что переход будет организован через зону ответственности Белозерского стрелкового полка.

Встречает нас молоденький подпоручик. Он немного заикается и плохо слышит.

– Н-на д-днях к-к-контузило, – мило улыбаясь, поясняет он, а мне становится жалко его, почти безусого мальчишку. Контузия – штука нехорошая, может выстрелить потом кучей всяких болячек, вплоть до слепоты и нарушения психики.

Подпоручик показывает нам свои владения. Выясняется, что офицеров старше него в роте нет: комроты в госпитале, взводные погибли. Я сочувственно киваю. По большому счёту парню самому бы в больничку, а он храбрится, не желая оставлять солдат.

Позиции у него оборудованы серьёзно: глубокие и широкие окопы, несколько землянок. В одной из них он объясняет диспозицию:

– Я-я-я-понцы в д-д-вух верстах отсюда. В-в-чера б-была ат-така, н-н-но бог м-м-иловал, от-тбил-лись.

– Много их?

– Н-не м-м-меньше б-б-б…

– Батальона? – помогаю я.

Он кивает.

– Д-да, б-батал-льона.

– Вы сами их атаковали?

Он смущённо разводит руками:

– П-прик-каза не б-было.

Ясно. Выходит, японец тут непуганый; понятно, почему начальство велело прощупать их здесь. Расслабились, потеряли осторожность – то, что доктор прописал.

– Пойдём на ту сторону ночью, часа в два. Постараемся обернуться под утро, перед рассветом. Передайте своим, чтобы были осторожны и не перестреляли нас, когда будем возвращаться.

Офицер кивает.

Перед вылазкой мы накидываем сверху наши «лохматки». Пехотинцы смотрят на нас с любопытством, но вопросов не задают.

– Пора, – командую я.

Пространство перед нами не заминировано, японцы тоже не позаботились о минзаге. Да и не в ходу это здесь пока. Уже хорошо.

Ползём, вжимаясь всем телом в остывшую землю, стараясь не производить лишних звуков. Я впереди, тщательно высматривая местность на предмет подлянок. На месте японцев я бы точно установил что-то вроде сигнализации, например, протянул бы верёвки, подвесил к ним всякие банки-склянки, тот же фарфор, колокольчики…

За мной ползёт Лукашин-младший, его ноздри широко раздуваются, он способен почуять человека с большого расстояния. Вот он трогает меня за ногу, и я останавливаюсь, чтобы обернуться. За это время глаза уже привыкли к темноте, поэтому оборотень видит направленный на него взгляд.

– Там, впереди, двое. Недавно ели какую-то дрянь.

– Далеко?

– Шагов семьдесят.

– Берём левее.

Огибаем ночной дозор японцев: вряд ли в этом окопчике сидит офицер, а рядовые начальству не нужны. Пропахиваем на пузе ещё с полкилометра. Если приподнять голову, можно увидеть высокий бруствер окопов – началась основная линия обороны японцев. Они окопались не хуже наших, позиционная война, дери её за ногу.

Соваться в окопы не стоит: даже если часовые нас не заметят, свалимся на головы спящих солдат и поднимем вселенский хай, а оно нам не нужно. Берём ещё левее.

Фёдор принюхивается.

– Кажись, водкой ихней несёт.

– Уверен?

– Я эту гадость ни с чем не спутаю.

Интересно, кто может хлестать ночью водку, не боясь последствий. Кто-то, облечённый властью, то есть офицер.

– Показывай направление.

Короткий бросок – и мы оказываемся возле землянки. Перед ней в окопе расхаживает часовой. Ему холодно, он то и дело останавливается, чтобы попрыгать на месте или похлопать себя по ляжкам. Винтовка с примкнутым штыком висит на ремне.

Провожу ребром ладони по горлу. Лукашин-младший кивает и ныряет вперёд. За долю секунды он оказывается за спиной у часового. Тихий хруст – и тело японца мягко опускается на землю. Оборотень придерживает его, чтобы оно не свалилось кулём.

Прыгаем в окопчик всей толпой, кроме Акиньшина. У того боевая задача – стоять на стрёме. Дёргаю грубо сколоченную дверь в землянке и вихрем влетаю внутрь. И тут же, усмехнувшись, замираю.

Японец в исподнем дрыхнет в положении сидя у стола, уронив голову на руки. Он успел так набраться, что даже не заметил появления незваных гостей. Бросаю взгляд на аккуратно сложенный мундир. Есть! Это тайи, аналог нашего капитана. Довольно крупная птица, ради которой стоило переться через линию фронта.

Полдела сделано, осталась другая половина – дотаранить этого самурая до расположения наших. Лукашин-старший склоняется над стриженой головой японца, что-то шепчет ему на ухо, а потом поднимается. У казака довольный вид.

– Всё, вашбродь, он теперича долго не проснётся. Можно тащить.

За руки и за ноги выволакиваем капитана из землянки. М-да, одно плохо – бельишко на нём светлое, а потому приметное. Быстро пачкаем его «костюм». Уже лучше.

Ползём к нашим. С каждой секундой хочется всё быстрее и быстрее, но этот порыв надо пересилить. Мы слишком близко от вражеских позиций.

На сей раз я замыкаю цепочку, попутно устраивая жителям Страны восходящего солнца разнообразные неприятные сюрпризы. Не зря прихватил с собой несколько гранат: сейчас я творю вещи, с которыми японцы ещё не встречались, – устанавливаю растяжки. Одна, кстати, подстерегает в землянке. Ой как не поздоровится тому, кто первым в неё заглянет и откроет дверь…

Только успеваю подумать об этом, как позади раздаётся громкий бадабум. Сомнений нет, землянку навестили. Ну что ж, на всё воля аллаха!

Поднимаются шум и гам, слышатся чьи-то крики, причём отнюдь не на русском. Пуля вжикает рядом со мной. Вот блин, неужто засекли?!

Замираю, вжавшись каждым сантиметром тела в землю. Я кочка, кочка, кочка, я вовсе не солдат…

Пули щёлкают уже вдали от меня. Хм, похоже, японцы лупят в белый, то есть в чёрный пока свет как в копеечку. На наше счастье, прожекторов нет, так что заметить нас трудно.

Та-дах! Не знаю, что за крики следуют после взрыва, но думаю, это японский мат-перемат. А ведь это вторая моя растяжка… Неужто погоня?

Но после растяжки энтузиазм преследователей резко умножается на ноль, поэтому нам удаётся благополучно доползти до своих и соскользнуть в окоп.

Там уже стоит тот самый молоденький подпоручик.

– К-как всё п-прошло, ш-штабс-ротмистр?

– Как обычно, – устало улыбаюсь я.

Японец по-прежнему лежит без чувств. Надеюсь, Лукашин-старший не перестарался и не отправил «языка» в летаргический сон лет так на десять. Ползти за следующим уже как-то не хочется, да и японцы не поймут.

Глава 9

Сам я в допросе захваченного тайи не участвую. С японским у меня худо. Словарного запаса даже из прошлой жизни – банзай, бонсай, суши, сашими, саке и Фудзияма – для полноценного допроса явно недостаточно. Так что пусть специалисты повыше уровнем работают.

Участникам рейда даю приказ отсыпаться, остальным – тащить службу: наряды, боевое слаживание, тренировки, все дела. И сам заваливаюсь поспать.

Просыпаюсь оттого, что кто-то легонько тормошит за плечо.

– Вашбродь, вашбродь, подъём… Приоткрываю правый глаз. Ага, денщик. Сажусь на постели, растираю ладонями лицо.

– Чего там, Кузьма?

– Приказ явиться к господину подполковнику.

– Срочно или как?

– По мере готовности.

Значит, есть время немного привести себя в порядок. Скоробут помогает умыться и даже побриться. Как не хватает мне тут одноразовых станков, а местная бритва каждый раз напоминает о печальной судьбе Остапа Сулеймана Ибрагима Мария Бендер-бея в финале «Двенадцати стульев».

Ладно, это лирика, попаданческим изобретательством займёмся после войны, а пока пользуемся артефактами местной цивилизации. Отлично выправленное Кузьмой лезвие с тихим шорохом соскребает с лица отросшую за время первого рейда щетинку. Даже и не порезался. Почти.

Персидский принц благодарит от лица службы за успешно проведённую операцию. Японский капитан оказался ценным призом – слил информацию, что японцы готовятся наступать. У нас три дня, чтобы подготовиться и встретить врага во всеоружии. Оборона – это, конечно, хорошо, но и врагу инициативу лучше не отдавать. В голове зреет план. Решаюсь.

– Господин подполковник, разрешите обратиться?

Али Кули Мирза благосклонно кивает. Выкладываю козыри. Если лишить противника боеприпасов, то наступление как минимум замедлится, а то и вовсе отложится.

– Предлагаете накрыть их склады артиллерийским огнём? – загорается он.

– Никак нет, предлагаю уничтожить с помощью диверсии силами моего подразделения.

Подполковник думает.

Чтобы настроить его на нужный лад, развиваю тему:

– Артиллерийский удар – это ж сколько снарядов придётся сжечь, прежде чем будет достигнут нужный результат. К тому же японцы вполне освоили контрбатарейную борьбу. Артиллеристы у них хорошие. Терять орудия в результате артиллерийской дуэли нам ни к чему. К тому же можно добыть новые разведданные.

Этот аргумент действует. Перс интересуется, сколько надо времени на подготовку. Прошу сутки. Надо пополнить поредевший запас гранат. Да и план предстоящей операции не мешает продумать.

Темнота и бесшумность – друзья диверсанта. А с бесшумным оружием в тысяча девятьсот четвёртом году не так чтобы айс. До изобретения глушителя лет тридцать-сорок. Я его конструкцию не помню, я же не инженер ни разу. Так, уверенный пользователь готового продукта. Лук? Учиться бить из него – дело долгое. Арбалет – другое дело. Тем более из фильмов помню: китайцам такая штука должна быть знакома с глубокой древности.

Вызываю к себе братьев Лукашиных. Объясняю, что требуется, и советую опросить местных охотников и кузнеца. Вроде поняли.

Казаки выдвинулись на поиск арбалетов, а я засел за карты. Топографические, если вдруг кто что не так подумал. Нет, склады японских боеприпасов на них не отмечены, но вот подыскать примерный маршрут движения и отхода и подумать о резервных вариантах не мешает.

Кузьма приносит обед от хозяев: супец с пельменями, тушёную свинину с квашеной капустой и местный пончик – длинную полоску хрустящего обжаренного теста. Ну и чай, куда без него?

За чаем меня и застали вернувшиеся братья Лукашины. Пригласил их к столу и «полюбовался» на казачью добычу. М-да… Слабосильные, верёвочная тетива, плечи составные из нескольких слоёв бамбука, приклада нет. Стрелы деревянные, только наконечники из плохого самодельного железа.

Может, всё не так уж и плохо? Как же!

Вышли во двор проверить. Максимальная дальность – пятьдесят шагов. Уверенная убойная дистанция – шагов тридцать.

– Не, так дело не пойдёт, – качаю головой я.

Казачки вздыхают.

– Ведите меня к этому Левше.

Отправились к местному кузнецу целой делегацией.

Объясниться с китайцем – отдельная песня. Особенно когда толмач сам владеет языком на уверенном уровне «моя твоя почти не понимай». А ещё же надо объяснить технические детали. Но с горем пополам друг друга поняли: язык жестов и картинки, нарисованные прутиком в пыли рулят в качестве языка межнационального общения.

Понять-то нас кузнец понял: размер изделия с локоть, рычажный взвод (пришлось согласиться на составные плечи из бамбука, усиленные одной металлической пластиной), плетёная из конского волоса тетива. Но даже в таком лайтовом варианте запрошенные пять арбалетов кузнец готов был изготовить в течение недели. И цену запросил такую, что братья крякнули, а я нервно почесался.

Однако, в конце концов, ближайший рейд – не последний рейд. Арбалеты ещё пригодятся. А пока придётся по старинке обходиться с помощью боло. Впрочем, оба слабосильных агрегата всё же берём с собой: на безрыбье и жопа – соловей.

Бойцы мои тренируются в отработке новых приёмов маскировки и бесшумного проникновения мимо часовых, а меня заботит финансовый вопрос. Личный кошелёк показал дно. Когда ближайшая выдача денежного довольствия, даже не представляю. Но язык-то есть. Что мешает спросить? На худой конец попытаюсь одолжить в полковой кассе.

Комэск смотрит на меня, словно ожидая подвоха. Чешет затылок.

– На что вам деньги, ротмистр?

– Поиздержался.

– Карты, женщины? – испытующе смотрит он.

– Никак нет. Острая жизненная необходимость, – туманно поясняю я. А ну как сочтёт за баловство мою возню с арбалетами? Для здешнего комсостава это всего лишь средневековая архаика. С таким же успехом мог сказать, что деньги нужны для изготовления баллист и катапульт.

Шамхалов вздыхает. Из его пространной речи понимаю, что все офицеры полка примерно в одинаковой ситуации. Денег в полковой казне нет. Все финансовые выплаты задерживаются иногда на значительный срок – как пришлют деньги из штаба армии. А там надо идти к полковому казначею и писать требование в свободной форме на выдачу денежного довольствия. На каждый вид: жалованье, квартирные, полевые и походные порционы, столовые, прогонные, даже на дрова и варку пищи – требование нужно писать отдельно. С ума свихнёшься. Я так и сказал Шамхалову.

Тот «утешил»: мол, в штабе разрабатывается идея сделать единый расчётный листок, где все эти выплаты будут сведены к единым суммам и выплачиваться зараз. Но всё это дело будущего, а пока…

– Люди прямо гибнут, составляя эти требовательные ведомости и контрольную отчетность, не спят ночами и получают чахотку, – разводит руками комэск.

Приходится раскрыть, на что я собираюсь потратить деньги. Карандашом набрасываю на бумажном листке вид арбалета, объясняю преимущества дистанционного беззвучного оружия, особливо для действий во вражеских тылах.

– Напишите родне в Россию, попросите прислать денег, уж не откажут, полагаю.

Ещё бы знать толком, кому писать? Для этого надо внимательно изучить ту стопку писем, перевязанных тесёмкой, что досталась мне от прежнего владельца тела, настоящего Николая Гордеева, а мне всё было недосуг этим заниматься. Поглотили непосредственные дела службы.

– Долго придётся ждать, а деньги нужны сейчас. Я запамятовал: у нас в полку должна же быть какая-то касса взаимопомощи? Офицерский банк?

Шамхалов отрицательно мотает головой.

– Можете попытать счастья в карточной игре, – предлагает комэск. – При штабе полка есть кружок завзятых игроков. Заправляет там всем небезызвестный вам пан Вержбицкий.

– Увы, карты не моя стезя. Да и с Вержбицким у нас и без того непростые отношения, чтобы ещё усугублять их и на этой почве.

Шамхалов вздыхает и протягивает мне червонец. Блин, вот неудобно-то как… Получается, выклянчил деньги у собственного командира. Божусь, что отдам – как только и при первой возможности.

Кузнец согласился принять десятку в качестве аванса, чтобы приступить к работе. Чем расплачиваться буду, даже не представляю. Ну да бог не выдаст, свинья не съест, бой покажет.

В этот раз фронт переходили на другом участке. Имитировали ночную артиллерийскую атаку на соседнем участке. Батарея открыла беглый огонь, который солдатики поддержали ружейной трескотнёй. Японцы забегали, всполошились, сочли за ночную атаку, бросили к месту предполагаемого прорыва силы с соседних участков, а мы, полтора десятка лохматых кочек, под шумок и проскользнули на ту сторону.

Рассвет застал нас в рощице на макушке одной из сопок, километрах в пяти от линии фронта. Караул караулит, остальные отсыпаются впрок. Мы втроём с Тимофеем Лукашиным и Савельичем наблюдаем за перекрёстком и пытаемся анализировать особенности трафика в японской прифронтовой полосе. Помогает мой офицерский бинокль, блестящие окуляры которого, дабы не выдали нас врагу, я прикрыл снаружи куском измазанного в зелёном травяном соке бинта.

Время от времени к линии фронта маршируют японские подразделения. Делаю пометки примерной численности и вооружения. Но больше интересуют отдельно едущие армейские повозки и их груз. Самое интересное – движущееся к линии фронта – прикрыто мешковиной или брезентом. Но не беда, удалось выявить, куда эти повозки возвращаются уже порожними, – небольшое селение у подножия соседней сопки. Судя по всему, там и есть наша цель – склад бое припасов.

Командую передислокацию. Крадёмся лесом, насколько это возможно. Увы, искомая цель – по другую сторону от дороги, да ещё и поля вдоль неё прекрасно просматриваются. А по дороге довольно активное прифронтовое движение: и местное крестьянство передвигается по своим делам, и подданные микадо перемещаются, согласно планам и приказам своего командования. Судя по движухе, японцы усиливают свой правый фланг. Интересно, наше начальство в курсе? Ведь не одни мы ходим в разведку на целый фронт.

Темнеет. Дорога и её окрестности вымирают. Правильно, хорошие мальчики ночью должны спать, а темнота – она, как известно, друг… не будем уточнять, кого именно.

До склада с боеприпасами уже всего ничего. Край леса, за ним свежая вырубка, по которой перемещаются часовые. Смена стандартная, каждые два часа – успели убедиться. По краям четырёхугольной вырубки керосиновые фонари на столбах. Нам это на руку. Мы-то в темноте, а часовые – на виду.

Ждём полночи. Один из недоарбалетов у меня, второй поручаю Акиньшину – глазомер у парнишки оказался приличным, так что, может, и выращу бабу-ягу, вернее, снайпера, в собственном коллективе.

Смена караула, свежие часовые заступают на посты. Выжидаем, пока разводящий с караулом скроются за пределы видимости и слышимости и начинаем.

Лохматые кочки замерли на заранее оговоренных позициях. Часовые синхронно подходят к угловым столбам с фонарями. Чуть слышно тренькают тетивы наших с Акиньшиным арбалетов. Оба часовых кулями валятся на землю. Братья Лукашины исполняют контроль.

Акиньшин молодец, а моего Тимофею пришлось дорезать. Хоть мой болт и прилетел часовому в шею, но попал не в сонную артерию, а в дыхательное горло, и тот ещё хрипел и булькал, когда Лукашин подполз к нему для проверки.

Оставляю секрет на тропе, по которой приходит смена караула. Самое время заняться складом. Замок долой, ибо в это время против лома, вернее, фомки, ещё нет приёма. Дужка, поддавшись напору, хрустит и ломается. Двое остаются у входа сечь за окружающей действительностью, а мы входим внутрь.

Всё ожидаемо – штабеля ящиков: патроны, снаряды… И сразу становится не по себе. Странные мелодичные звуки льются из глубины склада. Непривычная, но завораживающая музыка.

В проходе появляется девушка в кимоно, почти подросток, с каким-то струнным инструментом в руках (чёрт его разберёт местный оркестровый инструментал: не то банджо, не то балалайка-переросток)[1]1
  У Шейнина, а уж тем более Гордеева, довольно однобокое и поверхностное впечатление о японской культуре: где им знать, что эта «балалайка» – сямисэн.


[Закрыть]. И все мы на несколько мгновений замираем: это не то, что ожидаешь увидеть и услышать на армейском складе боеприпасов.

Колет и жжёт грудь: амулет не просто предупреждает – кричит об опасности. Вскрикивает испуганно Акиньшин: его тело обхватывают выскочившие из-за спины девушки блестящие, словно шёлковые, нити. Солдатика дёрнуло к девушке, словно в объятия. И наваждение пропало. От прежней соблазнительной особы остались только торс и человеческая голова, остальное показало себя в истинном виде – многосуставные тонкие лапы, паучье тело. Прелестное личико словно треснуло по швам, раскрылось, как уродливый цветок, и острые ядовитые жвала вонзились в грудь Акиньшина.

Солдатик тонко и утробно заверещал от боли. Затрещали выстрелы. Я тоже выхватил револьвер и всадил в чудовище-оборотня весь барабан. А крепкий у этого демона панцирь, не всякие пули его берут, только серебряные. И, похоже, даже они не очень на чудовище действуют.

Тело Акиньшина отлетает в сторону, демонический паук разворачивается к нам, его ядовитые жвала угрожающе шевелятся, зеленоватый яд капает с них, полы кимоно на человеческой части чудовища распахиваются в стороны… А грудки у монстра очень ничего – небольшие, аккуратные, с острыми тёмными сосками… Мысленно ругаюсь про себя: вот что значит быть давно без бабы, на паучих заглядываюсь!

– Берегись! – кричит старший Лукашин.

Чудовище выпускает в нас свои паучьи нити. Падаю на пол и откатываюсь в сторону – паутина пролетает мимо меня. Зато прилетает Кузьме и ещё паре бойцов. Паучиха-демон тянет к себе попавшихся жертв[2]2
  Гордеев и его команда столкнулись на складе с кумо. Демоны-пауки, или же пауки-шлюхи, предстают перед своими жертвами в женском обличье, а подобравшись поближе, опутывают своими сетями и пожирают.


[Закрыть]. Не многовато ли нам светит потерь?

Отбрасываю бесполезный наган в сторону – он будет только мешать. Выхватываю трофейный вакидзаси и бросаюсь с перекатом навстречу монстру, сокращая расстояние до дистанции рукопашного боя. Острая заговорённая сталь отсекает одну из восьми паучьих ног. Брызжет во все стороны вонючая жёлтая не то кровь, не то слизь.

Демоница верещит от боли, пытается удержаться на оставшихся семи ногах и переключить своё внимание на меня. Её жвала щёлкают в опасной близости от моего лица. Младший Лукашин раскручивает и кидает своё боло. Верёвки опутывают три ноги демоницы, она не может удержать равновесие и заваливается на пол.

Добиваем её холодным оружием. Мерзкое зрелище, да и вонь, как на скотобойне. Не могу удержаться, выворачиваю прямо на пол содержимое желудка. Да и не я один. Тошнотворное зрелище.

Плоть несчастного Акиньшина там, где на него попал яд демона-паучихи, словно тает, оплывая в неаппетитное жидкое месиво. Еле успеваю перехватить Бубнова, решившего вытащить тело бойца на улицу.

– Стоять! Руками не трогать и не прикасаться. Неизвестно, что это за яд такой.

Савельич чешет в затылке.

– Не по обычаю это, вашбродь, боевого товарища похоронить треба. Честь по чести.

– Здесь будет его могила. В огне.

Чувствую, Савельич внутренне не согласен, но приказ есть приказ.

Торопливо минируем склад. Смотрю на часы. До смены караула – всего четверть часа. Надо срочно уходить.

А, нет, придётся задержаться. В углу склада обнаружился ценный веник: французский пулемёт «гочкис» с воздушным охлаждением ствола. Три штуки. Ни разу пока не ручные – два на станках с треногой, и один на колёсном лафете. Жаба в груди надулась и заявила: хочу! Разбирать – потратим время сейчас; тащить в сборе – очень тяжело и замедлит передвижение потом. Дилеммочка…