Текст книги "Гвардеец"

Глава 9

Наступила долгая тревожная пауза. Ушаков задумчиво смотрел на меня, сжимая и разжимая кулаки. На лице его отражалась широкая гамма чувств – от раздражения до недоумения.

Я сидел ни жив ни мертв. Если всесильный глава Тайной канцелярии обрушит весь гнев на несчастного фон Гофена, от меня и мокрого места не останется.

Ушаков откинулся на спинку высокого кресла и безапелляционно заявил:

– Подумайте, барон, хорошенько подумайте. Второго раза не будет. Я предложениями не разбрасываюсь. Многие приняли бы, не раздумывая.

– Очень хорошо вас понимаю, однако решения не изменю, – заикаясь, произнес я, холодея от проявленного безрассудства.

Мысль о том, что этим я могу поломать и жизнь Карла, пришла в голову значительно позже.

– А не боитесь, барон, что после отказа я велю, скажем, закопать вас живьем? – сухо осведомился генерал.

– Очень боюсь.

– Тогда в чем дело? – Генерал нахмурился. – Почитаете нашу службу бесчестием?

– Помилуйте, Андрей Иванович. Разве может служение родине быть бесчестным? Но ведь не всегда известно, когда ты служишь стране, а когда выступаешь марионеткой в чужих руках.

– И за меньшие слова люди языков лишались. С огнем играете, фон Гофен, – покачал головой Ушаков. – Боюсь, мой долг возбудить супротив вас новое расследование.

– Что это вам даст, Андрей Иванович? Ну, повеселятся ваши каты: ребра переломают, мясо кнутами вырвут, иголки под ногти позагоняют. И что? Каков будет результат? Сломать меня не проблема, и не такие у вас после пыток ноги целовали. Натешите самолюбие, а какая от того польза стране выйдет?

– Одним болтливым наглецом станет меньше, – просто констатировал Ушаков.

– И все? Стоит ради этого запускать государственную машину? Неужто нет дел поважнее? Все воры пойманы, предатели по дубам развешены, а иностранные шпионы в казематы посажены… Все, Андрей Иванович?

– Это упрек? Да я тебя… – Ушаков побелел от злости, – в порошок сотру, мерзавца этакого.

– Постойте, не наломайте дров, господин генерал. Простите мою вольность. Я никоим образом не хотел задеть ваши чувства.

Ушаков быстро взял себя в руки и заговорил спокойным тоном:

– Тогда как прикажете понимать?

– Вопрос в том, кто вам нужен, Андрей Иванович. Если ищете доносчика, презираемого всеми, в том числе и товарищами, то я не являюсь подходящей кандидатурой. Бегать в Тайную канцелярию с криками «Слово и дело» из-за того, что кто-то по глупости ляпнет что-то не вполне подобающее в адрес императрицы или членов ее кабинета, – не для меня. Уверен, вы завалены такими делами и сыты по горло.

Ушаков улыбнулся. Я все же задел струнку в его душе. Действительно, львиная доля расследований в Тайной канцелярии, и без того небольшой по штату, приходилась на откровенную ерунду. Порой случались по-настоящему анекдотические случаи, но чиновникам приходилось тратить время, деньги и прочие важные ресурсы на полноценное следствие с привлечением свидетелей, тремя пытками и прочими стандартными процедурами. За рутиной от внимания инквизиторов ускользали действительно важные вещи – реальные, ненадуманные заговоры, интриги иностранных дипломатов, разыгрывавших свои партии при дворе, да что говорить – государственные перевороты, делавшиеся силами нескольких сотен гвардейцев.

– Я недавно прибыл в Россию, – продолжил я, – но уже успел оценить «гостеприимство» вашего учреждения.

Генерал усмехнулся.

– Чем богаты… – сказал он. – Похоже, до меня начинает кое-что доходить. Быть доносчиком вы не желаете, но от сотрудничества, кажется, не отказываетесь. Набиваете себе цену, барон?

– Можно сказать и так, Андрей Иванович. То, что вы предлагаете, – не мой уровень.

– Неужто на место мое замахиваетесь? – с иронией спросил Ушаков.

– Не по Сеньке шапка. Надеюсь, я правильно применяю эту русскую поговорку?

– Скажем так, ошибок за вами я пока не замечаю, – кивнул генерал.

– Тогда я объясню свою позицию.

– Окажите милость, – опять заулыбался Ушаков.

А мужик-то с юмором, подкалывает в нужный момент. И чувствуется, что заинтересовался. Постараюсь, чтобы рыбка с крючка не спрыгнула.

– Не сомневайтесь, я знаю себе цену, но не собираюсь требовать денег, чинов и привилегий. Нет-нет, – я поспешил предупредить ехидное замечание Ушакова, – меня с полным основанием можно назвать честолюбивым карьеристом, но всякая милость с вашей стороны быстро обратит внимание тех, кому лучше бы держаться в неведении. Я буду пробиваться сам. Если действительно увижу угрозу стране и престолу, приду к вам и расскажу все, что знаю. Но роль мелкого шпика не для меня. Уж извините. Это все равно что палить из пушки по воробьям.

– Вы ведь из немцев, фон Гофен. Почему я могу вам доверять?

– Очень просто: я решил связать судьбу с Россией, поэтому буду служить ей до последнего вздоха. Простите за пафос, но это так.

Задумчивость во взоре генерала снова сменилась живым интересом.

– Что-то в вас есть, фон Гофен, правда, пока не понимаю, что именно, – проницательно заметил он.

– Что вы! – удивленно сказал я. – Человек я самый рядовой.

– А вот тут я с вами не соглашусь. Странный вы, барон, зело странный, но странность эта искусно маскирована. Не могу вас раскусить вот так, с пылу с жару. Ну да ничего. Человек вы вроде невредный, и какая-то польза от вас непременно должна быть. Я подумаю над вашими словами.

Взгляд Ушакова пронизывал, будто рентген, казалось, генерал читает мои мысли. Человек, занимавший такой высокий пост, просто обязан иметь хорошую интуицию, иначе не выжить, но у Андрея Ивановича она была не просто хорошей – я бы назвал ее потрясающей. Не знаю, что он чувствовал, но мне было весьма не по себе.

– Вижу, беседа наша подошла к концу. Не стану неволить вас, барон. Я бы, конечно, мог заставить вас следовать только моим директивам, но боюсь потерять на этом больше, чем приобресть.

– Спасибо за разговор, Андрей Иванович. Перед тем как меня уведут, скажите: что будет со мной и моим кузеном? – я не мог не задать этот главный вопрос.

– Скоро узнаете, – многозначительно произнес Ушаков, прежде чем вызвать караул.

Я вернулся в камеру. Не находивший себе места Карл успокоился, увидев, что со мной все в порядке. День прошел как обычно, а вот наутро нас ожидал сюрприз.

Еще до первых петухов дверь камеры распахнулась. На пороге стоял сержант-измайловец. Благодаря караульным я научился довольно сносно различать мундиры полков, так что определял теперь практически с лету – особенно гвардейцев. Правда, отличий между унтер-офицерами в одежде не имелось, что сержант, что капрал одного полка одевались одинаково. Но этот представился, видимо гордясь должностью.

– Господа фон Гофен и фон Браун, прошу привести ваши костюмы в порядок и следовать за мной, – тоном, не терпящим возражений, объявил он.

– Что это значит? – спросил я, теряясь в догадках.

– Вы свободны. Всякая вина с вас снята. Пройдемте в канцелярию, дабы уладить формальности и подписать бумаги о неразглашении тайны.

Не веря в происходящее, мы с Карлом пулей вылетели из камеры, ожидая вдогонку криков или выстрелов в спину, но все обошлось. Подписав все, что требовалось, и заверив, что будем строго блюсти все тайны, мы поспешили покинуть Тайную канцелярию, пока никто не передумал.

За воротами крепости стояла закрытая карета.

– Садитесь, – приказал сержант.

– Но ведь мы свободны и вольны поступать как заблагорассудится, – удивился я.

– Садитесь, – настойчиво повторил сержант. – Это в ваших же интересах.

Мы с Карлом переглянулись и, не сговариваясь, полезли в карету. Терять все равно было нечего: без рекомендательных писем, которые в канцелярии испарились вместе с деньгами и некоторыми предметами гардероба, перспективы вырисовывались безрадостные. Хорошо хоть шпаги сохранились. Судьба наших коней тоже оказалась скрытой в тумане. Похоже, кому-то из окрестных крестьян повезло заполучить в хозяйство парочку отличных лошадей.

Сначала нас отвезли в баню – я не мылся больше месяца и с восторгом принялся парить себя веником. Карл впервые столкнулся со странной процедурой русского мытья и долго не мог оценить ее по достоинству. Он очень удивлялся тому, что я балдею от этого «варварства». А когда истопник окатил его ушатом ледяной воды, кузен едва не проделал в незадачливом мужике лишнюю дырку.

Из парилки мы вышли красными как вареные раки, без сил свалились на деревянные лавки и поняли, что умираем от жажды. Проблема решилась мигом. Нам преподнесли по здоровенному ковшу кваса, и тогда я понял, что попал на небеса.

Сержант положил на лавку две нательные рубахи и две пары портов. Если Карлу белье пришлось впору, то на мне все угрожающе трещало и местами рвалось. Я уже обратил внимание, что по здешним меркам был все равно что великаном, возвышаясь над всеми почти на голову.

– Ваша одежда пришла в негодность, – сообщил сержант.

– Тоже мне новости, – хмыкнул я.

Длительное пребывание в сырых и холодных застенках вряд ли смог выдержать даже спецкомплект химзащиты из двадцать первого века, что говорить про наши штаны и камзолы.

– Я купил кое-что из готового платья, – не обращая внимания на иронию в моих словах, произнес измайловец.

– Спасибо, конечно, но у нас нет денег. Не представляю, как буду с вами рассчитываться, – вздохнул я.

– Ничего страшного. Мне выдана денежная сумма для этих целей, – со стоическим спокойствием пояснил сержант.

– Кем выдана? – заинтересовался я, но измайловец почему-то не стал отвечать.

Обсохнув и переодевшись, мы вышли на улицу. Солнце стояло высоко, обогревая не по-осеннему теплыми лучами.

Мы поехали в сторону Васильевского острова. Я с любопытством посматривал по сторонам, понимая, что этот город очень отличается от привычного Петербурга, начиная с того, что один из самых прекрасных уголков любимого города был пока на две трети занят лесом, а добрая половина встреченных домов стояли пустыми, без окон и дверей, подвергаясь неминуемому разрушению.

Карета подъехала к красивому двухэтажному каменному особняку, окруженному густым ельником. Стены покрывала штукатурка, крыши были уставлены печными трубами из красного кирпича. Мы спрыгнули на деревянную мостовую и сразу оказались объектом внимания вооруженных гвардейцев, охранявших дом. Судя по тому, что их было человек десять, не менее, я понял, что нас привезли к какому-то знатному вельможе.

Мы вошли через высокие, покрытые темным лаком двери, по верхнему уровню которых с обеих сторон расположились круглые оконца, и оказались в вестибюле с полом, напоминающим шахматную доску. Сводчатые потолки сияли белизной побелки и были украшены лепниной с непонятным узором. Ряды ступенек, выстроившихся полукругом, вели к арке. За ней начиналась широкая лестница с железными перилами.

Возле арки стоял дворецкий в зеленом камзоле и жилете из золотой парчи, обутый в мягкие туфли. Он скорчил любезную мину и сообщил, что хозяин особняка приглашает навестить его и составить «кумпанию» в кабинете.

– А как зовут твоего господина? – придержав слугу за рукав нарядного камзола, расшитого золотыми нитями, спросил я.

Дворецкий смерил меня удивленным взглядом:

– Разве вам не сказали?

– К сожалению, нет.

– Мой хозяин – господин лейб-гвардии подполковник Измайловского полка и генерал-адъютант ея императорского величества Густав фон Бирон, – с гордостью сообщил дворецкий.

Глава 10

Пришло время ненадолго оторваться от повествования и рассказать о человеке, с которым нас свела судьба.

При Анне Иоанновне служили сразу три Бирона – три родных брата. Если кто-то представляет их саранчой, слетевшейся на жирные российские угодья, то делает большую ошибку. Самый старший – Карл, возраст его перевалил за пятый десяток – был армейским генералом, хорошо зарекомендовавшим себя во многих походах. Ему не раз поручали ответственные задания по снабжению русских войск, и горе было тем казнокрадам и недоимщикам, что попадались на его пути.

Средний – сорокапятилетний Эрнест-Иоганн – являлся фаворитом императрицы. Благодаря его «стараниям», в истории появился термин «бироновщина». Он – самый знаменитый из всей троицы.

Густаву – младшему из Биронов – исполнилось тридцать пять лет. Будучи к моменту нашей встречи видным мужчиной в самом соку, он успел послужить в польской армии, заслужив чин капитана панцирных войск. Бардак, творившийся в Речи Посполитой, порядком ему надоел, ибо жалованье изрядно задерживалось, а поляки-шляхтичи больше воевали друг с другом, рубясь на сеймах по каждому пустяку, нежели вступали в схватку с врагом внешним. Какое уж тут продвижение по служебной лестнице, того и гляди, чтобы не оказаться замешанным в заварушку с неизвестным концом. А Густав не любил политику. Будучи по природе человеком прямым и открытым, искал он ратных подвигов и славы и всегда находился в стороне от бурлящей интригами придворной жизни. Когда Эрнест-Иоганн вошел в фавор у Анны Иоанновны, он сразу же разослал приглашения братьям. Густав с радостью откликнулся, и как нельзя вовремя.

Летом 1730 года императрица решила умножить русскую гвардию еще одной пехотной частью – лейб-гвардии Измайловским полком, названным в честь подмосковного имения Романовых – села Измайлово. Есть версия, что он создавался в качестве противовеса полкам старой, еще петровской гвардии (Семеновского и Преображенского), в искренней верности которых Анна Иоанновна могла сомневаться. Как бы то ни было, основу нового подразделения составили рядовые украинской ланд-милиции – в большинстве бедные дворяне, владевшие одним-двумя крепостными. Они получали жалованье, уступавшее армейскому, зато наделялись землей. Майор Хрущев, которому поручили подбирать будущих гвардейцев, искал людей рослых, что в те времена являлось довольно серьезной проблемой, ибо средний рост мужчин в России не превышал ста шестидесяти сантиметров. Для сравнения: прусские пехотинцы были, как на подбор, в среднем метр восемьдесят.

Унтер-офицеров и капралов взяли из армейских частей московского гарнизона. Высший офицерский корпус состоял большей частью из иностранцев – лифляндцев, эстляндцев и курляндцев. Встречались и русские (к примеру, одним из трех майоров был Иван Шипов, служивший полковым квартирмейстером). Густав стал майором Измайловского полка и получил в управление третий батальон. Полковником назначили графа Карла Левенвольде, однако в 1735 году он умер. Спустя несколько месяцев императрица Анна Иоанновна приняла решение стать полковником и шефом измайловцев.

Густав получил очередное повышение – чин подполковника. Ему фактически не раз приходилось брать командование измайловцами на себя. Он пользовался любовью и авторитетом у сослуживцев, считавших его честным, порядочным и верным товарищем. Жил он в счастливом браке с красавицей Александрой, дочерью знаменитого временщика – Меншикова. Ему принадлежал дом, справедливо считавшийся одним из самых красивых в Петербурге.

Как видим, двое из трех Биронов полностью посвятили себя армии – одному из двух настоящих союзников России – и не раз отличились на поле битвы.

Но пока что ничего из этого я не знал и ломал голову, гадая, кому мы понадобились и какое отношение Густав Бирон имеет к легендарному Бирону, вошедшему во все учебники истории.

Мы поднялись на второй этаж.

– К вам посетители, – постучавшись в высокую двустворчатую дверь, сообщил слуга.

– Прекрасно, пускай входят, – раздался веселый голос за стеной.

– Пожалуйте. – Дворецкий распахнул двери.

Огромный рыжий мужчина в ленивой позе полулежал возле кафельной печи на кушетке, закутавшись в роскошный шелковый халат, и курил трубку. Он вальяжно привстал, подошел к нам и неожиданно стиснул в объятиях сначала меня, а потом Карла. Я невольно заскрежетал зубами: вывихнутые во время пытки плечи все еще побаливали, а объятия Густава были поистине медвежьими. Благодаря ежедневным тренировкам руки постепенно разрабатывались, но идеальным их состояние я б не назвал.

Мы представились Бирону.

– Господа, рад встретить вас в здравии. – Густав явно знал о нашем заключении в Петропавловской крепости, но пока избегал говорить на эту тему. – Так редко доводится видеть новые лица соотечественников. Вы ведь из нашей разоренной войною Курляндии?

– Да, – подтвердил Карл. – У нас скромные владения под Митавой.

– Прекрасно, наш род издавна владеет мызой Каленцеем. Бывали? Премилое местечко, память детства. Я там родился. Ох, как же так! Извините покорно: совсем забыл о гостеприимстве. Присаживайтесь. – Густав Бирон показал рукой на роскошные диваны. – Рассказывайте, как там на родине… Я прикажу подать сюда обед. Надеюсь, не откажете в чести откушать со мной?

Мы поспешно закивали, потому что не ели с самого утра. Кроме того, после «тюремных разносолов» хотелось попробовать нормальной домашней пищи.

За окнами барабанил дождь, ветер нагибал верхушки высоченных сосен и гонял опавшую листву. В натопленной комнате было тепло и уютно. Приятная слабость и дремота постепенно обволакивали меня, подобно рассветному туману. Веки налились свинцовой тяжестью. Я осоловело подремывал, даже не пытаясь вслушаться в разговор Бирона и Карла. Надеюсь, хозяин был не в обиде.

– Как Руэнталь, Митава? Сто лет там не был, – продолжал расспрашивать Густав.

Поскольку от меня толку было мало – я ведь ничего не мог рассказать о прошлой жизни фон Гофена, отдуваться приходилось Карлу. Но он легко справлялся с этой обязанностью. Выяснилось, что у Карла и Бирона масса общих знакомых. Не удивлюсь, если выяснится, что мы вдобавок доводимся друг другу родственниками.

– А, вот и обед, – захлопал в ладоши Густав, завидев слуг, кативших на тележках огромные подносы с едой. – Не взыщите, сегодня будет простенько, по-походному. Предаваться эпикурейству некогда. Служба… – Он тяжко вздохнул.

Не знаю насчет Карла, а мне обед у Бирона показался лукулловым пиром. Думаю, юноша тоже не был разочарован.

– Что у нас на первое? – Хозяин приподнял крышку кастрюльки, опустил половник и мечтательно закатил глаза: – Гамбургский суп из угря. Мой повар готовит его потрясающе. К тому же я в восторге от русского обычая начинать обед с пирожков.

К этому моменту мы с Карлом буквально истекали слюной, уж больно одуряющее пахла еда.

Суп сменился рыбой с овощами, политой пряным соусом-смесью из гвоздики, перца и мускатного ореха.

– Вам приходилось угощаться земляными яблоками? Я пристрастился к ним, будучи в Германии. Признаюсь, прусский император Фридрих Вильгельм был прав, когда велел рубить носы и уши тем, кто откажется их сажать. Вкус невообразимый. Жаль, здешние крестьяне придерживаются суеверия, что кушать их все равно что души человеческие. Приходится выписывать из-за границы.

Я попробовал и понял, что Густав Бирон говорит о картофеле. Эх, картошка! Как я по тебе соскучился! Хорошо, что меня занесло в те времена, когда этот овощ уже постепенно начал распространяться. Знаю, что выращивание картофеля в России шло со страшным скрипом, крестьяне почему-то безумно дорожили набившей оскомину репой до такой степени, что не хотели менять ее на что-либо другое.

На десерт подали пирожное, фрукты и кофе. Я так объелся, что с трудом дышал. Пожалуй, вредно набрасываться на еду с таким жаром, особенно после тюремной отсидки, можно заполучить заворот кишок.

Бирон предложил завершить обед штофом водочки и курением трубки, но мы оба отрицательно замотали головами. Я в привычной жизни не курил и старался пить как можно реже. Карл вроде был со мной солидарен.

Не огорчившись, Бирон хлопнул в ладоши, вызвав слуг. Те появились так быстро, будто стояли за дверью.

– Уберите, – коротко приказал он.

Пока слуги суетились, Бирон неторопливо раскурил трубку и приступил к главному:

– Господа, вы люди умные и понимаете, что ваш визит вызван неслучайными причинами. – Он выпустил колечко дыма.

– Догадываемся, – ответил я за обоих.

– Я недавно вернулся из зарубежной поездки. Матушка Анна Иоанновна разрешила отправиться волонтером в Цесарскую армию. Собралось достойное общество, кроме меня вызвались капитан-поручики Трубецкой и Мейендорф, поручики Левенвольде и Барятинский. Да много кто еще был. Провел четыре месяца в окружении блистательного принца Евгения Савойского и узрел немало для себя полезного в организации австрийских войск. Но по возвращении в Петербург узнал, что один из поручиков моих – доблестный Месснер – чудовищно убит, и в убийстве том оказались замешаны вы и капрал Звонарский.

– Мы не убивали поручика, – горячо воскликнул Карл.

– Я знаю, – устало протянул Густав Бирон. – Брат мой, обер-камергер, по моей просьбе попросил Андрея Ивановича Ушакова раскрыть сие дело со всей старательностью. Стоит отметить, что расследование действительно было произведено как подобает. Мы узнали, что за убийством сим стоит не кто иной, как Иван Иванович Лесток, лейб-хирург при цесаревне Елизавете Петровне. Похоже, вместе с послом французским он ведет опасную игру. Вы же случайно вмешались в нее и нанесли Лестоку значимый урон.

– Кто же стрелял в Месснера? – спросил я.

– У Лестока есть приближенное лицо, жестокий и кровожадный убийца. Никто не знает, как его зовут и кто он. Известно только его прозвище Балагур, но кого скрывает сия маска – досель является тайной. Мы полагаем, что Месснера застрелил он.

– Неужели Тайная канцелярия не сумела напасть на его след?

– Увы, Лесток при кажущейся ветрености и беспечности зело осторожен, а Тайная канцелярия опасается допросить его со всем пристрастием. Ибо он весьма приближен к особе цесаревны, а та слишком популярна в полках старой гвардии. Брат серьезно опасается широких волнений.

И правильно делает, подумал я.

– Андрей Иванович сообщил, что вы проявили благородство, вступив в схватку со злодеем Звонарским, и не ваша вина, что поручик погиб. Вы сделали все, что в силах человеческих. Ваша отвага не могла пройти мимо меня. Я знаю, что такое полковое товарищество, и хочу отблагодарить вас за ваши деяния. Кроме того, мы земляки и наш долг помогать друг другу. Вы ведь прибыли в Россию с чаяньем поступить на военную службу?

– Изначально у нас были такие намерения, – сказал Карл. – Правда, последние обстоятельства несколько поубавили наш пыл.

– О, если вы говорите о днях, проведенных в Петропавловской крепости, я постараюсь загладить чужие ошибки. У меня в полку появились две вакансии, обе на рядовые чины, но молодцы вроде вас без всяких опасений быстро выбьются в офицеры. Тому будет моя порука.

– Вы предлагаете нам службу в гвардии? – уточнил я.

– Да, в лейб-гвардии Измайловском полку. Вы, фон Гофен, благодаря богатырской стати можете стать гренадером. В каждой роте служит по шестнадцать гренадер. В особое время их сводят в специальную роту. Вы, фон Браун, не столь высоки и могли бы…

– Я тоже хотел бы стать гренадером и служить вместе с кузеном, – вмешался Карл.

Бирон посмотрел на него сверху вниз.

– Быть по сему, – благосклонно сказал он. – Я подготовлю приказ о вашем зачислении. Дней через десять приходите в полковую канцелярию, все будет готово.

– Благодарим за честь. – Мы с Карлом одновременно встали и поклонились.

В комнату без стука вошла красивая молодая брюнетка с черными пронзительными глазами.

– Сашенька, это мои земляки, бароны фон Гофен и фон Браун, – обняв жену за талию, игривым голосом произнес Бирон. – А это моя жена, княгиня Александра Александровна.

– Очень приятно, господа, – вежливо произнесла женщина.

После того как ее отец – сиятельный князь Меншиков – впал в немилость и оказался в опале вместе со всей семьей, она провела четыре тяжелых года в ссылке в Березове, где наряду с простыми крестьянками «чинила платье и мыла белье». В 1731 году взошедшая на престол Анна Иоанновна вернула Меншиковых из ссылки – выжили только Сашенька, унаследовавшая красоту старшей сестры Марии – невесты Петра Второго, и ее брат, тоже Александр. Ссылка изменила их характеры. Некогда взбалмошные и тщеславные баловни судьбы превратились в саму простоту и скромность. Александра вышла замуж за Густава Бирона и жила в пышности и богатстве, однако в сундуке ее до сих пор хранилась крестьянская одежда, привезенная из Березова.

Несмотря на вежливое и скромное обращение женщины, мы быстро поняли, что пребывание наше в этом гостеприимном доме затягивается, и поспешили откланяться.