Текст книги "Лейтенант Жорж"

3. Лейтенант Жорж

Пологие холмы, прямоугольники виноградников, желтоватый сахар дальнего горного хребта уже осветились восходящим солнцем. Лицо старика Гарабоса было будто сшито из кусков коричневой замши. Он медленно, но твердо шагал по пыльной дороге.

Сзади догоняли торопливые шаги. Гарабос оглянулся, за ним спешил чернявый парень, Марчелло.

– Рано ты встал, – сказал Гарабос. – Выходит, зря люди болтают, что итальянцы сони. Куда идешь?

– К де Бриньяку, на молотьбу.

– Нам по пути. Скажи, а у вас в Италии люди тоже помогают соседям?

– Обязательно.

– Слыхал, старый Жиль помер?

– Слыхал.

– Ну, пахать-то он уже не мог, а мотыжить мог еще. Жаль.

Гарабос вытащил из котомки бутылку вина, глотнул и протянул бутылку Марчелло.

– А я так думаю, что ты де Бриньяку за аренду должен, – сказал Гарабос. – Надеешься отработать? Думаешь, отсрочит?

Марчелло пожал плечами.

– Он может отсрочить, ему все равно, – сказал Гарабос. – а вот баба его – вряд ли.

– Да, строгая бабенка. Это за строгость ее лейтенантом Жоржем у вас зовут?

– А что, не плохая бабенка. Ты бы ей ноги раздвинул, а? Коли штаны ухитрился снять?

– Больно худая… Она ведь не здешняя? Откуда она? С севера?

– Из России.

В усадьбе де Бриньяка стучал и пыхтел паровичок, вращая молотилку. Человек десять окрестных крестьян поддевали вилами из скирда скошенную пшеницу и кидали в чрево машины. Та, которую крестьяне звали лейтенантом Жоржем, хоть, настоящее её имя – Мария, Маша, расхаживала по двору, отдавая распоряжения. На ней, и впрямь, красовались галифе, кавалерийские сапоги, потертый то ли пиджачок, то ли жакет, и берет, надвинутый на глаза.

Сам Франсуа де Бриньяк в распахнутом на худой волосатой груди халате сидел за столом у себя в кабинете и что-то писал. Кабинет был пыльным, темным, неприбранным, как и вся усадьба. Со стен глядели коричневые лица предков. Дверь резко распахнулась, вошла Мария и остановилась на пороге.

– Франсуа, потолкуй с мужиками. Они все здесь.

– А? Что? – пробормотал он, не поднимая головы.

– Потолкуй с мужиками, говорю. Ты помнишь, сколько они нам должны?

– Мадам, мадам! – досадливо отмахнулся де Бриньяк. – Я работаю! Я вас умоляю! Я сегодня должен закончить статью. Редакция ждет.

– В банке на счету – ноль, Франсуа. За аренду нам должны пятеро. Пока еще мы продадим зерно… Да и оно… Цены падают.

Де Бриньяк оторвался от своих бумаг, уставился на Марию затуманенным взором и, наконец, поднявшись за столом во весь свой двухметровый рост, поклонился:

– Дорогой мсье Жорж! Вы с этими «мужик» справитесь гораздо лучше меня.

– Кому нужна твоя статья? Столбец в жалкой провинциальной газетенке. Займись хозяйством.

– Опять! – взмахивает рукой Франсуа. – Опять одно и то же! Ты не хочешь понять! Мои статьи – для этих самых «мужик», в защиту их прав. Через год выборы.

– Не надейся! Никто тебя не выберет! Ты думаешь, эти чертовы мужики не понимают, кто ты такой? Им нужен крепкий хозяин, а не писака-социалист. Хозяин им нужен, хозяин! Они газет не читают, а глядят на твою усадьбу и видят, что ты ни к черту не годишься… Только посмеиваются. Ты взвалил на меня все дела. На бабу, между прочим. Они все видят. Я женщина, а не лейтенант Жорж!

– А твой автомобиль?

– Что – автомобиль?

– На нем написано – «лейтенант Жорж». Я тебя просил убрать эту надпись. Ты не убираешь. Твой Жорж давно… ну, нет его. Ты живёшь со мной, а не с покойником!

– По-моему, мсье, вы мне еще не предлагали руку и сердце! Я ваша любовница, содержанка. Или экономка? Вас не касается, что написано на моем авто!

– Мари, дорогая, ты же знаешь. Развод во Франции – дело долгое.

– Мне все это надоело! К черту! Иди, объясняйся сам со своими арендаторами. Это твое имение. Я тут не при чем!

Де Бриньяк с восхищением смотрел на рассерженного «лейтенанта Жоржа». Подошел и попытался её обнять.

– Дорогой мсье Жорж, ты тут самый главный хозяин…

– Перестаньте подлизываться, господин барон, – оттолкнула она его. – И не смейте называть меня Жоржем. Зовите меня Мария Игнатьевна. Повторите!

Коверкая русское имя, Де Бриньяк повторил, опустился на одно колено и поцеловал ей руку. Она скучливо смотрела в окно.

Через несколько дней в маленький провинциальный Лерак, рядом с которым располагалась усадьба Де Бриньяка, въехал автомобиль Пети Бельского. На холме над городком высился в тумане старинный, слегка позолоченный утренним светом замок. Автомобиль медленно полз по мосту через неширокую речку, по узким улочкам и, наконец, добрался до центральной площади с древним собором и гостиницей. Колокольный звон созывал прихожан в храм. Готовилась воскресная торговля: расставлялись столы, раскладывался товар.

Вера Ивановна и Бельский вошли в вестибюль гостиницы. Навстречу им за стойкой поднялся портье:

– Что вам угодно, господа?

– Нам нужны две комнаты, – сказал Бельский. – И вот еще что. Мсье, будьте любезны, взгляните, – он вытащил из кармана фотографию. – Не знакома ли вам эта девушка?

– О, какая прелесть! Господа, у нас в городе все барышни красивы, но такой красавицы, увы, здесь нет.

– Прошу вас, посмотрите внимательнее, – сказала Вера Ивановна. – Это давняя фотография. Тогда этой девушке было около шестнадцати… А теперь ей за тридцать.

Портье всматривался, чесал в затылке, дергал свой черный ус. И вдруг хлопнул себя по лбу:

– О, так это же лейтенант Жорж! Несомненно! Мсье Жорж!

– Почему лейтенант? – удивилась Вера Ивановна. – Мы говорим о женщине.

– Ее у нас так зовут. Вы иностранцы?

– Да, русские.

– Она тоже русская… Ее муж, русский лейтенант, купил автомобиль. Единственное такси в городе. Его звали Жорж. Он умер. На автомобиле до сих пор написано «лейтенант Жорж». Теперь за рулем она. Кажется, ее зовут Мари, но все говорят о ней – лейтенант Жорж. А теперь… теперь она у барона, нашего барона де Бриньяка.

– Шофёром служит? – спросила Вера Ивановна.

– Нет, не служит.

– Замужем?

– Пока нет, – усмехнулся портье, – не замужем, – он понизил голос, – не знаю, как и сказать… Она ходит в мужской одежде.

– И что с того?

– Люди у нас этого не одобряют.

– Но ведь и Жанна д'Арк ходила в мужском платье, – сказал Бельский.

– О да, да! Наша святая Жанна! Вы правы. Но тут не Париж… в Париже… там все возможно, а у нас в провинции…

– Хорошо, мсье. А как нам найти мадам…мсье Жорж?

– Здесь недалеко от площади в переулке. Езжайте направо и вперед метров триста. Небольшой дом, а на нем вывеска – «Лейтенант Жорж». Если там её нет, она у барона.

Бельский стучал в дверь. Стучал на всякий случай. Ставни были закрыты. Похоже, здесь давно никто не жил. Дом жалкий, маленький, но зато при нем – гараж, а на фасаде, вправду, красовалась полинялая надпись: «Лейтенант Жорж, такси и ремонт автомобилей». Поглазеть на приезжих притащился старик на костыле. Стоял, смотрел, чему-то усмехался.

– Никого нет, – сказал он. – Зря стучите.

– Где хозяева? – спросил Бельский.

– Хозяева? – сказал старик. – Кто где. Мужчина на кладбище. Женщина в чужой постели.

Молотилку уже увезли. Теперь коров впрягли в паровичок. «Ха, Верри», «Ха, Лери!» – кричал погонщик. И локомобиль, как маленький паровоз, только на двойном коровьем буксире, выкатывался за ворота. Крестьяне уже сидели посередине двора за длинным столом, на котором выстроились пятилитровые бутыли с красным и белым вином. Мария поставила на стол вареную говядину, а потом принесла блюдо с жареными курами.

– Кто разнимет? – спросила Мария, и все стали традиционно отказываться. Она шла с блюдом от одного отказника к другому. Наконец, Гарабос поставил блюдо перед собой, встал и прицелился ножом в куриную тушку:

– Ну-ка, раскинь ножки пошире, дорогая!

Ему ответили радостным хохотом.

– Ведите себя прилично, Гарабос, – усмехнулась Мария.

В воротах показался мальчик на велосипеде и подрулил к столу.

– Кто тут мсье Жорж?

– Это я, – сказала Мария.

– Но вы не мсье.

– Я не мсье, но меня так зовут.

– Лейтенант, покажите ему, – крикнул один из крестьян и похлопал у себя между ног.

– Веди себя прилично, Калош, – важно произнёс Гарабос, и все опять дружно захохотали. – Её вправду так зовут, мальчик.

– Дразнят? – спросил мальчик.

– Ну, считай, дразнят, – сказала Мария. – Что тебе нужно, мальчик?

– У меня записка для того, кого зовут мсье Жорж.

– Можешь дать ее мне, смотри, я сейчас превращусь в Жоржа.

Она сделала грозное лицо и с помощью ветки петрушки изобразила усы. Мальчик протянул Марии клочок бумаги.

Поздно вечером её автомобиль остановился возле городской гостиницы. В гостиничном кафе, где в табачном дыму густо роился местный народ и дребезжал граммофон, навстречу Марии из-за столика поднялись Вера Ивановна и Бельский. Женщины бросились друг к другу, обнялись.

– О, Господи, Вера Ивановна, Верочка!

– Машенька, Маша!.. Ты перестала писать! Четыре года! Последняя твоя открытка… Четыре года назад. Как не совестно!

– Совестно… Стыдно… Как Аркадий Сергеевич?.. Он… жив?

– Жив, слава Богу. И тебя все вспоминает. То и дело: что же Маша ничего не пишет? Где она? Мы уж и не чаяли тебя здесь найти. Могла ведь и куда-нибудь уехать. Почему исчезла? Почему не писала?

– Так вышло, Верочка. Если честно – сперва не хотела… Другая жизнь заварилась, понимаете?.. Потом муж тяжело болел. Долго болел. Умер.

– А мы так ничего и не знали… Даже мужа твоего не знали… Ты исчезла, словно растворилась, забыла нас в одночасье.

– Никогда не забывала.

– Мы… с просьбой от Аркадия Сергеевича. Собственно, всё расскажет Петр Петрович, а я здесь только как знак… как залог, что он от Аркадия Сергеевича, чтоб ты понимала, что Петру Петровичу можно доверять. И чтоб он тебя с кем-нибудь не спутал… Я вас оставлю… Петя, не забудьте – завтра утром вы везете меня на станцию. Или прямо в Париж. Я должна вернуться. У меня послезавтра дежурство в больнице.

– Мы на автомобиле, – поклонился Бельский Марии.

– Спокойной ночи, – сказала Вера Ивановна, встала и направилась к лестнице на второй этаж. Потом вдруг вернулась:

– Я не должна этого говорить, но скажу. Маша, выслушай Петра Петровича и откажи ему. Пошли к черту. Это я говорю для твоей же пользы. Я ничего не знаю, но сердцем чувствую.

– Неплохое предисловие! – сказала Мария, когда Вера Ивановна уже поднималась по лестнице. – Ну, юноша, рассказывайте.

– Надеюсь, тут никто не понимает по-русски, – Бельский оглянулся и наклонился к Марии через стол. – Я, Мария Игнатьевна, даже не знаю, с чего начать. Мне Аркадий Сергеевич о вас рассказывал. О ваших подвигах. Вы – настоящая героиня. Я вам завидую.

– Так. Завидовать, собственно, нечему, – сказала Мария. – Не нужно торжественных маршей. Мне уже и так всё понятно. Старик хочет, чтоб я опять пустилась бы в какую-нибудь авантюру. Нет, нет и нет! Я уже семь лет живу тихой мещанской жизнью, и мне это нравится. Замаливаю старые грехи. Передайте старику, что я советую ему делать то же самое… Поеду-ка я домой, – она привстала.

– Погодите! – Бельский схватил ее за руку. Мария вновь опустилась на стул. Ее рука не спешила освободиться.

– А ваши родные? Мне Аркадий Сергеевич сказал. Их ведь большевики убили.

– Бог им судья.

Бельский молчал, не зная, как продвинуться дальше. Потом решился:

– Но Аркадий Сергеевич, наверное, не имел в виду… что-то такое… Тут, вероятно, дело в другом.

– В другом?.. Ну, давайте, поговорим. Я многим обязана Аркадию Сергеевичу. Самой жизнью. Он вам рассказывал?

Она молча, в упор разглядывала Бельского. Тот отвел глаза.

– Простите, вас Петром зовут?

– Петр Петрович.

– Петя, значит… Хорошо, я вас выслушаю. Только не здесь. Поднимемся к вам?

Бельский кивнул. Они встали и, провожаемые любопытными взглядами местной публики, поднялись на второй этаж.

Мария сидела на кровати. Бельский расхаживал по тесному номеру.

– Извините, если позволите, начну немного издалека, – говорил он. – Наша организация действует. Мы продолжаем посылать людей в Россию. За этот год было послано пять походников. Ни один не вернулся.

– Царствие небесное, – перекрестилась Мария.

– Последний – Мартын Сотников, – сказал Бельский.

– Мартышка?! О, Господи! – она встала.

– Вы его знали? Он мой близкий друг.

– Знала. Ребенком, – она опять села, отвернувшись к окну. – Я его на лодке катала. Мне было… наверное, четырнадцать, а ему – не помню. Маленький был совсем. В Сиверской, в нашем имении. Можно сказать, на руках носила…

Она умолкла, задумавшись, наверное, погружаясь в далекое, навсегда исчезнувшее безоблачное солнечное лето. Потом обернулась к Пете:

– Спуститесь-ка вниз, принесите коньяку. У вас есть деньги?

– Казенные.

– Держите, – и протянула кошелек.

Она плеснула в стаканы из маленького графинчика. Бельский глотнул, закашлялся.

– Извините…

– Эх вы, Петя. Вы что никогда коньяк не пили?

– Не пил, знаете ли. Только вино, понемногу.

– А я вот предпочитаю крепкое. Ладно. Рассказывайте.

– Следующим должен был идти я, но после… того… после Мартына… Аркадий Сергеевич запретил все походы.

– Ну что ж, вам повезло, сударь. Бог вас бережет.

– Вы так думаете?

– Именно… Но чего же старик хочет от меня?

– Не знаю, но что-то важное.

– Вы не знаете, Вера Ивановна не знает. Как я могу что-то решить?

– Аркадий Сергеевич сказал: «сие доступно только женщине». Так и сказал.

Мария надолго замолчала. А потом:

– При чём тут женщина? И при чём тут я?

– Не знаю. Он вам сам расскажет. Так вы едете в Париж?

– Бог знает. Мне нужно все обдумать. И потом представьте – я исчезаю, исчезаю, видимо, надолго. Что я скажу мужу? Хоть он и не настоящий муж. Действительно – что я ему скажу? Еду куда? Зачем? Принесите-ка еще! – она протянула Бельскому графинчик. – И лучше графин побольше.

Он вышел. Мария стояла, замерев. Потом вдруг начала торопливо раздеваться. И, когда Бельский вернулся, она уже лежала под одеялом на его кровати, закинув обнаженные руки за голову, и лукаво улыбалась:

– Мне же надо объяснить мужу, почему я его покидаю.

Петя замер с графином в полусогнутой руке. Обнаженность, белизна в сравнении с загорелым лицом и округлость обычно прижатой к телу стороны женских рук, теперь же похожих на брюшки больших рыб, казались ему совершенно непристойными. Щеки его, и так румяные, налились пунцовой краской.

– Ну! – сказала Мария.

Петя переминался с ноги на ногу.

– Что?

– Вы… у тебя что – никогда не было женщины?

Петя Бельский замотал головой.

– Иди ко мне, – сказала Мария. – Ну, не бойся, подойди. Возьми стаканы. Сядь рядом.

Он осторожно опустился на край кровати.

– Теперь налей. Больше. Выпей. Как принято у нас в России – за твое здоровье… Теперь раздевайся.

Петя нерешительно встал и снял куртку.

– Подойди.

Она принялась расстегивать его брюки.

– Можно я погашу свет? – простонал он.

– Гаси.

Придерживая спадающие штаны, он заковылял к выключателю. Щелкнул, настала тьма.

– Ну, иди, – сказала Мария. – Иди же ко мне.

Петя не двигался.

– Петр Петрович, вы совсем молоды. Что с вами… с нами… будет завтра – неизвестно. Охота вам сгинуть, ничего не испытав в этой жизни? Ну-ка, подумайте.

– Нет, не охота.

– Ну, так идите ко мне. Иди сюда, Петя.

Утром Петя отвез Веру Ивановну на станцию. Прощаясь и глядя на него, как ему казалось, излишне проницательно, она спросила:

– Вы уговорили Марию Игнатьевну, Петя?

– Кажется, уговорил.

– Жаль…

– Я еду в Париж, – сказала Мария барону.

– Зачем?

– Меня позвал мой спаситель, я тебе о нем рассказывала – генерал Дитмар. Ему нужна моя помощь.

– Ты меня покидаешь? Надолго?

– Не знаю.

– Как это не знаешь? А как же я?

– Поживешь один.

Де Бриньяк растерянно молчал.

– Это неожиданно… и жестоко, – наконец, сказал он. – Я к тебе привязался. – Генералу я многим обязана.

– А мой развод? Он скоро состоится.

– Урожай собран. И… я не уверена, что хочу за тебя замуж.

Де Бриньяк опустил голову.

– Что ты там будешь делать?

– Узнаю в Париже.

– Надеюсь, это не то, что десять лет назад? Не эти… твои авантюры?

– Кажется, ему нужно помочь в канцелярской работе. Бумаги разобрать. У них много бумаг накопилось. За мной приезжала его супруга. Подробностей она не знает.

– А молодой человек?

– Просто шофер.

Она поехала в город, загнала свой автомобиль в гараж, достала ветошь, принялась привычно вытирать авто. Бросила, не докончив. Заперла гараж. Вошла в дом. Она не была здесь несколько месяцев, и все вещи покрылись бархатистой пылью. Сквозь щели в ставнях било солнце. Поднятая её шагами пыль вздымалась, клубилась, золотилась в лучах. На стене – фотография в рамке: она сама и покойный Георгий, её Жорж, сидят на подножке автомобиля, оба улыбаются. На борту авто выведено свежей краской – «Лейтенант Жорж». Мария сняла фотографию, рукавом смахнула с неё пыль. Положила в свой небольшой саквояж. Вынула, долго разглядывала. А потом повесила обратно на стену.

4. Мария

В тот день я вдруг решила, что это фото – талисман, и если талисман останется здесь, я обязательно вернусь в свой дом. Так и случилось, хоть именно та карточка, что висела на стене, пропала. Но копия этой карточки, которая в те годы хранилась в альбоме, уцелела и до сих пор со мной, хоть теперь у меня совсем другой дом на другом конце земли. Выходит, это изображение, и вправду, талисман. Пожалуй, тот убогий домик в Лераке был тогда единственным по-настоящему моим домом, первым моим домом, и мне было больно покидать его, оставлять сиротой. Именно сиротой, как дорогого покойника, только что зарытого в землю, когда после похорон все расходятся с кладбища, настраиваясь на поминальное застолье, а он остается в одиночестве под землёй.

С улицы донёсся шум мотора. Это подъехал Петя. Пора в путь. Жизнь в очередной раз менялась. Неужели старик зовет меня для разборки пыльных архивов? Чепуха. Впереди – неизвестность, наверняка, – опасность. Чувствовала нюхом. Похоже, семь лет тихой жизни позади. Это предчувствие почему-то вдруг меня развеселило. Верно говорят: горбатого могила исправит. Мой Гришка, мой Жорж – в могиле. Вот его-то она уже исправила. Только он мог бы удержать меня. Сам такой же, как я. Но он твердо, в течение лет семи-восьми, держался, и меня держал. А ведь приезжали, подкатывали с предложениями – из Белграда, из Бухареста. Нет, нет и нет, мы живем тихо, у нас такси, у нас – гараж. Отстаньте. Теперь Гриша в могиле… А Франсуа? Франсуа – лучше о нём не вспоминать. Жалко его? Жалко, конечно. Но, как бы честно, не лукавя, – что он для меня? Наверное, просто – временное убежище…

В открытое окно автомобиля врывался свежий ветер, тополя по обе стороны дороги раскачивались под ветром, но мне казалось, что они сами этот ветер и делают. Вот эту иллюзорную мелочь почему-то отчетливо помню, хоть прошло с тех пор почти сорок лет. Рядом со мной сидел за рулём румяный мальчик.

– Петя, вам сколько лет?

Щека его, обращенная ко мне, румянится сильней, наливается краской.

– Двадцать два. А вам?

Кладу руку ему на колено.

– Почти тридцать пять. По-твоему, я старуха?

– Нет, что вы. Только, пожалуйста, уберите руку. А то мы разобьемся.

– Скажи, тебе было хорошо со мной?

Коротко оборачивается ко мне, коротко благодарно улыбается.

– Очень хорошо, – говорит он серьезно. А потом, помолчав: – Мария Игнатьевна, может быть, вы выйдете за меня замуж?

Кажется, тогда это предложение руки и сердца меня рассмешило, я усмехнулась. Петя обиженно надулся.

– Петя, видите рощу впереди? – говорю. – Давайте туда свернем.

– Зачем?

– Затем.

Автомобиль побежал неровно, задергался, но всё же благополучно свернул с шоссе на проселок.

В Париж мы приехали на следующий день утром в назначенное время. Увидела Аркадия Сергеевича издали. Высокий, в мешковатом костюме и вытертой шляпе, он торчит на краю тротуара. Мимо торопятся, исчезая в подземелье метро, бледнолицые парижские пролетарии. Его слегка сутулая аристократическая фигура здесь, на этой рабочей окраине, совершенно неуместна. Ну и конспиратор, неужели другого места для тайного свидания не придумал? Устроились мы с ним на заднем сидении авто. Он назвал Пете гостиницу, где мне предстояло остановиться. Едем.

– Провалы наводят на мысль о предательстве, – говорит он. – Причем о предательстве в высшем руководстве организации. О походах обычно знают человек десять. И все – особо доверенные лица.

Умолкает. Я тоже молчу. Жду продолжения. Думаю: я-то тут при чём. Ничего про эти дела давно не знаю. Старик вздыхает и, наконец, произносит:

– Нужно поехать в Москву и узнать – кто предатель. Кто из наших – московский агент.

Я, конечно, ожидала чего-нибудь в этом роде. Но такое! Лучше сразу провалиться в преисподнюю, где для меня уже приготовлено место, или взлететь прямо на небеса, хоть меня там никто не ждет. Так вот взять и поехать? Разве в Москву ездят? Туда уже давно просто так не ездят, а трудно и опасно пробираются. Семь лет назад я там побывала, при чем нелегально, но теперь, когда режим укрепился и всерьез ощетинился?

– Узнать – где? Спросить у Сталина? – кажется, сказала я и, наверное, по-идиотски заморгала. Это за мной изредка водилось. Понимала, что затея эта – безумна, опасна и, вместе с тем, вдруг почувствовала, что отказаться я не в силах. Я должна ввязаться в эту игру! Если откажусь, буду потом корить себя всю оставшуюся жизнь.

– Думаешь, я выжил из ума? – чертов старик кашляет, усмехается. – Вот и Вера приписывает мне склероз. А зря. Кроме тебя, мне некому довериться. Здесь тебя никто не знает. Забыли. И ты опытная.

– Я ведь еще не сказала «да».

– А мне показалось… Конечно, ты пройдешь серьёзную подготовку…

– Какую?

– Значит, ты согласна?

– Чёрт вас подери, Аркадий Сергеевич, – говорю, понимая, что попалась. – Простите… Подготовка…

– В Совдепии теперь даже говорят по-другому. Одеваются не так, как здесь. Ну, и разные… житейские подробности, названия, термины – всё другое. Их нужно знать, чтобы не провалиться. Жизнь там совершенно иная… Ну как, согласна?

– Сколько же времени я там пробуду?

Старик пожимает плечами.

– Смерти моей захотели?

– Нет. Ты что?

– Тогда как же?

– У меня нет иного выхода, – говорит он печально.