Текст книги "Мужчины о счастье. Современные рассказы о любви"

Мужчины о счастье. Современные рассказы о любви

© Курочкин М., Мелихов А., Сенчин Р., Новиков Е., Нагим Ф., Попов Е., Веркин Э., Гуреев М., Емец Д., Лаврентьев М., Абузяров И., Селин В., Снегирёв А., Белецкий Р., Сотников В., Геласимов А., Резепкин О., Филимонов А., 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

Максим Курочкин. Хомячок на переподготовке

Друг назвал меня хомячком. Действительно: собираю крошки, моргаю, сплю, нет поступков и подруги. Есть кредиты, жена, хороший Интернет. Но я не хомяк, я просто жду сигнала. Полного, окончательного сигнала. Как и все резервисты, раз в год прохожу переподготовку.

В первый день мы как дети. Карабкаемся друг на друга, визжим, говорим столько, что забываем выпить. Командование не назначает на этот день серьёзных занятий. Немного строевой подготовки и секс.

Утро начинается с самого скучного. Все всё забыли. Майор в штатском вызывает к доске высокую девушку. За год юбка стала короче, морщины от улыбки глубже, смех громче. Её кодовое имя: «Девушка, которая любит Гурзуф потому, что в Гурзуфе все танцуют». Но как её зовут по-настоящему, я тоже знаю. Пьющие девушки плохо хранят тайны.

Пока девушка вспоминает определения счастья, я разглядываю майора Льва Борисовича Штофенмахера. В моём понимании он умница и настоящий православный святой.

Девушке шёпотом подсказали, что счастье – это диалог. Такое объяснение майора, с оговорками, устроило. Осталось привести пример: случай из жизни.

С примером у любительницы Гурзуфа беда. И конечно, не потому, что ей не хватает жизненных обстоятельств. Диалог – она просто забыла, что означает это слово. Знакомое, знакомое до боли, собака. Но в голове пустота и текила. Девушка рассказывает наобум о своём первом африканце:

– …А потом не могу уснуть. Тихонько встала, вышла на балкон: солнце, все как будто, ну, не знаю… Стою голая. Такое солнце… как кошка. Можно до него дотронуться. Я поняла, что счастлива.

Когда Лев Борисович в хорошем настроении, он произносит слова медленно, с удовольствием оформляя их паузами.

– Деточка, вы не в армии. Глубоких знаний от вас никто не требует. Но резервист должен разбираться в счастье хотя бы на уровне троечника.

– Я что, плохо рассказала?

– Была поставлена задача привести пример идеального собеседника. А получился рассказ о том, как вас качественно отлюбили.

Мы ржём. Девушке нечего сказать, её немного мутит, ей тоже смешно. Возвращается на своё место. В сумочке у неё бутылка с коктейлем, она делится со мной. За каждым глотком мы ныряем под парту. Конечно, майор всё видит.

– Я всё вижу, Хомяков.

Это не моя настоящая фамилия. Просто я решил сделать хомяка своим проводником и защитником.

– Не смотрит, давай быстрее.

Опасность делает каждый глоток вкуснее. Особенно когда опасности нет.

– Пановэ резервисты, прекращайте бухать. Через три дня экзамены.

Действительно, через три дня экзамены. Переподготовка занимает пять дней. Когда-то была неделя. Но длительные исчезновения очень демаскируют. Особенно женатых и офисных. За пять дней мы должны вспомнить, что счастье есть, и подготовиться прожить без него следующий год.

Раньше ещё активно занимались мобилизационными планами. Выясняли, кто что будет делать, когда поступит сигнал. Но перспектива большой войны в последнее время стала отдаляться. Судя по нашей программе, командование к ней не готовится вовсе.

После вводного занятия нас везут в музеи. Экскурсии дело добровольное. Но едут все. Счастье как-то связано с созерцанием. Впрочем, в этом ещё предстоит разобраться. Не обошлось без приключений: любительница Гурзуфа споткнулась о смотрителя и ударилась головой в мраморный пол. Смотритель оказалась из наших. Не обиделась, заплакала от жалости. Мы долго её успокаивали. А девушка, которая любит Гурзуф, не пострадала. Маленький синяк добавил ей обаяния.

Вечером майор загоняет нас в просмотровый зал. Это обязательная программа.

– Господа резервисты, через это надо пройти.

Действительно, надо. Ничто так не обостряет ощущение «их» и «нас», как просмотр телевизора. Несчастливые видны в нём лучше, чем в жизни. Боже, как они говорят! Как они выглядят! Пластика, подбор слов, интонаций: всё выдает их с головой. Как же неустойчиво их положение, как смешны их дома, их мысли и песни. Как не смешны их шутки. Как довольны они собой! Если что-то вообще может нас обидеть, это телевизор. Мы хохочем, плачем, говорим взволнованно. Какие серьёзные у них лица. Боже, как мы над ними смеёмся! Если бы они знали!

Просты были их игры, мало было у них игрушек, мало было у них книг, мало было у них родителей.

Штофенмахер выключил телевизор.

– Ужинать.

После ужина наступила реакция. Мы слишком много смеялись. И сейчас притихли. Вспоминаем наши семьи, наши маленькие уютные берлоги, наши бестолковые способы быть на плаву.

Конечно, быть счастливым – это жопа. Воспоминания не дают жить просто, без рефлексии и запретов на профессии. Мы не готовы к труду в туризме и медицине. Везде, где обманывают и помогают за деньги, мы бесполезны. Наши жёны страдают, жёнам хочется, чтобы на нас можно было положиться. Какое там положиться! Мы ходячие бомбы, хуже того: мы дружелюбны. Это ужасно! Врагов мы приобретаем огромным трудом. Понятие «моё» размыто. Когда в песочнице у нас хотели отобрать лопатку, мы отдавали её без сопротивления: нам было интересно, что построят с её помощью. Как правило, ничего стоящего они не строили.

Вечер закончился грустно. Этой ночью почти никто не бегает в казарму к девочкам. Ну, скажем точнее, бегают не все.

На следующий день занятия интересные, но очень неприятные. Маскировка. Мимикрия. Учимся имитировать несчастье. Тренируемся ходить без улыбки, не смотреть в глаза, при ходьбе не подпрыгивать, не застывать в странных позах, не петь дурными голосами, не брать в дорогу бинокль. Учимся не чувствовать вины. Учимся пить от горя, а не от радости, учимся не смотреть на девушек, не говорить с девушками, не улыбаться им внешне.

Учим ругательства, способы их применения, тренируем базовый набор реакций несчастливых. Кое у кого получается неплохо. Мне даются короткие матерные восклицания, у женщин особенно хорошо со всеобессмысливающими умозаключениями.

А вот фраза «Кто тебе звонил?» покоряется не всем. Что странно, ведь на уровень «Будете за нами!» вышло подавляющее большинство группы. Взявшись за руки, скандируем: «Люди не братья!»

Ещё мы учимся любить песни и фильмы нищих, оставаться недовольными обслуживанием, страдать в пробках, читать чужие письма, учимся не понимать и не хотеть. Девушки учатся давать сложно.

Без этого в мире несчастливых не выжить.

По правилам этого дня мы не должны смеяться до отбоя. Но мы, конечно, смеёмся. Даже майор не выдержал, когда я произносил речь о жизненных задачах. Конечно, мы ничего не имеем против недвижимости и санаторного отдыха. Мы просто очень смешливые.

Вечером грандиозная пьянка! Купались в озере. Чуть не утонула стюардесса из Ужгорода. Но её спасли.

Весь следующий день мы просто разговариваем. Обсуждаем сны, жалуемся на стареющих родителей, рассказываем страшные и смешные истории. Это главный день в году.

Пятую переподготовку подряд не удаётся никого обидеть! Счастливые люди не обижаются. Хотя в высоком искусстве издевательства нам нет равных. Немножко парадокс! Пять лет назад каким-то чудом удалось довести до слёз театрального критика. Но она была из Питера, это не считается.

Синяк на лбу высокой девушки распространился вниз. Теперь она похожа на боевую курицу восьмидесятых. Это не моя странная метафора. Это сама высокая девушка придумала. Она танцует и кричит бессмысленную фразу:

– Боевые курицы восьмидесятых ещё себя покажут!

Потом мы танцуем с ней тоже очень странную румбу. И в остальном ведём себя как зайчики. Мне снится верный пёс, который бежит впереди и предупреждает об опасностях. А я скачу на лошади и куда-то проваливаюсь…

Хорошо, что пьющие девушки умеют хранить тайны.

Как мы ржали на экзаменах! Все отвечали на билеты и читали заготовленные речи. Если вам интересно, могу записать кое-что по памяти. Но только не сегодня. Я произнёс речь о золотом веке. Штофенмахер меня похвалил.

На финальном построении нам зачитывают приказ. Войны опять не будет. Оружие, чтобы уничтожить всех несчастливых, создано. Ведь все настоящие ученые с нами. Но такая победа не будет победой. Ведь счастье – это, простите за пошлость, любовь. А как можно уничтожать тех, кого любишь?

Короче, опять придётся жить хомячком.

Пусть учёные ещё годик подумают.

За воротами части сталкиваюсь нос к носу с женой. Тренировки третьего дня не прошли даром. Выдаю очень правдоподобно:

– Женя, твою мать, что ты тут делаешь?

И тут я замечаю, что жена смотрит на меня растерянно. Она явно не ожидала меня увидеть. У неё за спиной рюкзак и каска. Неужели она тоже?

Штофенмахер строит на плацу новеньких. Сомнений больше нет. Моя жена стоит в неровном строю счастливых людей. Есть над чем подумать.

Роман Сенчин. Покушение на побег

Двое суток шёл скучный, мелкий, совсем осенний дождь. Тучи сгрудились над селом, прикрыли его своими серыми сырыми телами. Берёзы обвисли, улицы опустели и размокли, люди сидели по домам, смотрели в окна. Томились.

Утром на третий день дождь перестал, тучи отплакались и растворились, оставив в небе жидкую хмарь; день был тёплый и душный, от земли поднимался парок, ночью опустился туман.

Ещё через день Михаил Палыч отправился в лес. Он вышел на рассвете, по обильной росе, одетый в изношенную любимую штормовку, резиновые сапоги. Взял с собой острый нож и большое ведро. Решил посмотреть грибы.

Лес был тих и спокоен, казалось, он ещё спал. Трава согнулась, с неё гроздьями на сапоги опадала вода. Михаил Палыч хорошо знал места и сейчас первым делом пошёл в лога, где могли выскочить сухие грузди. Им уже давно бы срок – числа с пятнадцатого июля появляются, а уже вот-вот август. Погоды не было подходящей, всё жара да сушь, а нужны дожди и – самое главное условие – туман. Туман их и рождает, грибы.

Вот меж веток всё больше паутины – значит, место здесь тенистое, влажное. Трава межуется со мхом, начались прогалинки – голая земля, засыпанная толстым слоем хвои и листвы. Что ж, самое для груздя здесь местечко… Михаил Палыч замедлил шаг, сгорбившись, ворошил хвою, слегка придавливал носком сапога кочковато растущий мох; под ним-то обычно и прячутся грузди.

Вообще-то грибов всяких много, ещё с опушки начали попадаться хилые, кривые поганки; потом видел Михаил Палыч дождевиков, свинухов, навозников, разноцветные сыроежки – всё съедобные, – но он такие грибы не берёт. Может, и вкусна сыроежка (говорят, жарят её, усолевает всего за сутки), только брать-то как? На неё и нож не поднимется – вид не тот. Михаил Палыч уважает грибы мощные, мясистые, породистые. Это как на охоте: можно и воробьёв настрелять, а ведь ищешь чего настоящего.

Под стволом сосны бугорок. И совсем не случайный, не от шишки он или сучка. Ну-ка… Нет, груздь, да не тот. Этот чёрный – чернушка – тоже идёт в еду, но гриб неинтересный. Ломкий, квёлый какой-то. Михаил Палыч прикрыл его обратно подопревшим мхом, пошёл дальше.

По логам пока нет. Прогалинки хотя на вид и как раз для грибов, но, видно, ещё не срок им здесь. Нужно по склончикам посмотреть. И – правильно. На первом же увале нашёл семейку сухих груздей. Прошёл было уж мимо, но как-то боковым зрением заметил беловатое пятнышко. Повернулся, вгляделся – вот он, пробивается из земли, поднимает шляпкой иголки и листья. Рядом трухлявая палка – из-под неё и полез. Всё путём, всё по природе…

Михаил Палыч осторожно расчистил груздок, полюбовался и срезал. Немного ножка червива, отрезал её под самые пластинки. Сойдёт. Но ясно, что гриб не свежий – и шляпка с гнильцой слегка, и дырочки в ножке. Постоял уже, по-старел.

Не поднимаясь, как был на кукырках, Михаил Палыч осмотрелся. Ну, так и есть! Под ногами самыми еле заметная шишечка на хвое, а под хвоей – раскопал – с пуговицу от пальто величиной грибок. Потом ещё, ещё… Штук семь нашёл. И все чистые, аккуратные, только что народились.

Обошёл, изучил весь склон, напряжённо всматриваясь, вороша лесную подстилку, проверяя моховые кочки, укромные места под поваленными стволами. И вот – с полведра. Удачно, удачно. Но самая большая удача – крохотный рыжик, не еловый, рыже-синеватый, в засоленном виде становящийся тёмным совсем, а сосновый, весёлый и яркий. Сибирский янтарь.

Та-ак… Михаил Палыч поставил ведро, сел на землю, закурил. Уже и утро вовсю, роса спала, лес засверкал и ожил. Летают мухи по каким-то своим делам, комары пищат перед носом, но не садятся, испуганные сигаретным дымом. Птица щебечет однообразно, но радостно. А он и не заметил, как всё проснулось. Да, увлёкся…

Что ж, можно походить, побрать сухие грузди, они, кажется, есть. Но потянуло взглянуть на другие места. И всё рыжик этот шальной. А вдруг там, на сопочках, где земля солнцу открыта, но тут же и есть у неё защита – близкие сосны, – так что припекает коротко, на несколько минут буквально, зато как следует, он и выскочил? Там рыжику самое место. И живёт он недолго: солнце сушит, червь на него бросается. День, другой, и становится он рыхлым, источенным, непригодным. А вот молодой… О, да самый замечательный гриб! Самый вкусный из всех. Груздь – тот же сухой, его со сметаной лучше, волнушки в пироге – объедение, острую, горьковатую белянку под рюмочку хрумкнуть приятно, а рыжик просто ешь, без всяких добавлений.

Михаил Палыч тщательно затушил окурок, проверил, не осталась ли какая искра, и направился к сопкам. Первый выход у него нынче – надо всё обойти, всё осмотреть. Про сухие грузди теперь понятно, они есть, они и будут теперь до холодов высыпать волнами – хоть бочками их заготавливай, – а вот другие как…

По пути к рыжиковым местам Михаил Палыч сделал два приятных открытия. По краю полянки в молодом пушистом соснячке нашёл он обабки. Они растут парами. Вот увидел один, знай, рядышком и второй где-то прячется. Взрослые обабки не очень-то симпатичны: шляпка у них кверху загибается, делается иссиня-коричневой, мякоть из белой превращается в грязно-серую, изъеденную даже не червями, а какими-то длинненькими, быстроногими козявками, ножка тощая у старого обабка. Зато молодой – загляденье просто. Стоит этакий крепыш, шляпка как атласная, ножка толстая, шероховатая, весь он плотный, сбитый.

Обабки, они сразу для жарёхи, их и варить перед тем не надо. Порезал, бросил на раскалённую, шипящую жиром сковороду и жарь на медленном огне с полчаса. Можно и с картошечкой, луком перемешать, ломтики сала добавить. Вкуснятина…

А второе открытие, вторая радость – белянки. Эти росли на самой поляне, на припёке, лишь слегка прикрытые травой-резуном. Михаил Палыч срезал одну, осмотрел. Их называют ещё «сухари», эти белянки, – они действительно сухие, без сока. Красивые грибы, но с горчинкой, и, хоть неделю вымачивай, она не уйдёт; и червь, кстати, сухари не любит. Вот ещё есть другие белянки, те в тенистых местах растут, в березняке в основном, те более уважаемы и людьми, и червями, конечно.

Собрал Михаил Палыч сухари – хоть и горький гриб, но в засолке он нужен, он особый аромат придаёт, это как ёрш в ухе: вроде и мелкая, костлявая рыбёшка, как бы и бросовая совсем, а вот одного лишь к налиму добавь, и навар, вкус у ухи будет особый. А белянок, их мало в лесу, они свою роль знают, не особо-то обильно расстилаются. Это груздей бывает хоть косой коси, а этих – срезал Михаил Палыч четыре штучки, поискал ещё – нет. И хватит, и хорошо пока.

А рыжик-то есть. Е-е-есть… Вот рядочком выстроились, как солдатики на плацу. Меленькие, один к одному, твёрдо торчат на короткой ножке. Как срежешь, ножка пустотелая, и сок на срезе выступает желтоватый. Настоящее грибное молочко. Оно у самых ценных, породистых только грибов: у груздя сырого, у рыжика и у волнушки. Рыжики, если нашёл их, надо брать. От них не уйдёшь, как от сухого груздя. Сухой груздь, он так, он просто первым всегда появляется, его и хватают, торопятся, а в засолке он: похрустел – словно картонка солёная. Рыжик же на вилку подцепишь – и сразу вспомнятся лето, и эта сопочка, и солнце летнее после дождя. И на вкус он – ни с чем не спутаешь…

Почти до краёв ведро. Примета людская подтвердилась: где маслёнок есть, там и рыжик ищи. Только сегодня наоборот получилось – Михаил Палыч за рыжиками пошёл, а вот и маслёнок тут как тут. Вообще-то сосновый маслёнок не очень, лучше всего тот, что при лиственнице растёт. Тот маслёнок достойный. Но в этих краях лиственницы нет, а на жарёху и такой сойдёт. Мариновать если, то лиственничный куда лучше – красивый он, мясистый, а сосновый блёклый какой-то, суховатенький. Хотя мариновать – это женское дело, и еда склизкая, ненатуральная. Солит же Михаил Палыч всегда только сам.

Надо, как вернётся, замочить первым делом кадушку – успела рассохнуться за пару месяцев, как пустая стоит. В банках же солить – над грибом издеваться. В стекле задыхается он, вкус теряет, тесно ему, а в кадушке – другой коленкор. Дерево, оно и есть дерево. К кадушке имеется у Михаила Палыча и крышка хорошая, специально чуток малая, чтобы рассол наверх пускала, когда грибы оседать начнут; и кусок мрамора по форме кирпича имеется, чтоб придавить. А сегодня вывалит он свеженькие эти грибки в большую бочку – заранее, знал будто, что наберёт, натаскал в неё из колодца воды, – и вечером будут сидеть всей семьёй во дворе, чистить.

Хорошие это минуты. Солнце зашло, но светло ещё будет долго; дела по хозяйству необходимые сделаны, жена, ребята, сам он – все вместе, все одним теперь заняты. Грибы в бочке помокли немного, и сколько бы их ни было, а до последнего кажется, что ещё ой как много: всплывают они, на поверхность рвутся, лёгкие потому что. И запах от них идёт… Михаил Палыч любит крепкие, предосенние запахи – как чеснок пахнет, укроп, и вот грибы какой запах имеют. Надёжный, сытный, придающий уверенность.

А потом постоят дня три, обязательно чтоб под гнётом и чтоб воду менять, выйдут горечь из них, яд, и можно солить…

Обошёл Михаил Палыч сопки. Хорошо, что не рубаху под штормовку надел, а свитер. Снял его, завязал узлом рукава и ворот – получился мешок. А ведро уже с горкой. Испачкается свитер, конечно, жена заворчит… Маслята, на то они и маслята, что скользкие, будто обваляли их в масле; а молоденькие-то какие! На многих снизу и пленочка ещё не лопнула. Да, Люда, скорее всего, мариновать таких красавцев захочет. Дело её. Маслята и обабки сдаст Михаил Палыч ей: на твоё, мол, усмотрение. А с остальными – сам.

Помаленьку стал возвращаться к деревне. С тихим счастьем представлял, как увидят его соседи с такой добычей, как всполошатся, побегут по его следам. Может, и больше наберут, но не в этом дело. Главное – он первый нынче, он грибной сезон открыл…

В осинничке по пути подобрал несколько подосиновиков. Они навроде обабков, только шляпка у них рыжеватая и ножка на срезе быстро синеет. Вот ещё на жарёху добавка.

После осиновой рощицы лес совсем пошёл смешанный. Тут и сосны, и ель кое-где, берёза, кусты всякие, ивняк даже, черёмуха. Солнца мало, трава чахлая, прогалины попадаются редко. Такие места любят волнушки. Так и есть. Мало, правда, но оно и понятно – ещё им не срок. Им заморозочка надо, когда листва полетит. Волнушка – позднего августа гриб. Но всё ж таки есть мала-мала. По краю шапки нежная у них бахрома, а на самой шляпке волны – загляденье просто. У рыжика тоже волны, но нечёткие, сливаются одна с другой, рябят, а у волнушки – оттого и волнушками гриб этот назвали – точно бы кто наслюнявленным оранжевым карандашом расчертил. Не шляпка, а картина целая.

Н-да-а, полный набор почти получился. Как в сказке какой или во сне. Вот бы груздя ещё настоящего… В те места и идёт теперь Михаил Палыч, приберёг на конец. Начал с лёгкого, с так себе грибка – с сухого груздя, а закончить поход мечтает царём грибов. Тьфу, тьфу, тьфу, загадывать здесь нельзя. Есть – есть, нет – и ладно. И так вот – грех жаловаться… Эх, а хотелось бы хоть один найти, для души. Поверх горки на ведре его так положить…

Снова ложки́. Лес всё смешанный, густой, земля мшистая. То ямки, то бугры, рытвины… Надо теперь очень внимательным быть. Груздь, он гриб капризный, ему, такому, и положено капризным быть. Красив он не волнами какими-нибудь, не цветом весёлым, как рыжик, и не вкусом славится даже, а есть в нём что-то, чего у других грибов нет. Сильный он. В руку возьмёшь и чувствуешь – груздь. А когда кочку вдруг заметишь, где он сидеть может, так душа ойкнет и замрёт, и на колени встанешь. Рыжик, обабки, маслята на кукырках режешь, а груздь – на колени обязательно надо. Как-то выходит так.

Михаил Палыч крадётся тихо и осторожно, наклонившись, заглядывает под кусты, пробует кочки палочкой. Волнуется, как первый раз, как ребёнок.

Пусто пока. Ох, неужели не даст лес для полного счастья…

Что-то вдалеке затрещало. Знакомо и однообразно, нехорошо. И стремительно приближается, нарастает, грозит придавить. Михаил Палыч выпрямляется, смотрит вверх, но неба не видно, его закрывают плотные, одна к одной, кроны сосен.

Звук обрывается резко, снова становится хорошо и спокойно… Та-ак, под этим кустом уже посмотрел…

И раздаётся хриплый, со сна неприятный голос жены:

– Миш, вставать пора. Слышишь? Опоздаешь ведь – у тебя дежурство сегодня.

– У-у, – тонко и жалобно, как-то по-детски простонал в ответ Михаил Павлович. Проснулся от этого, совсем не его жалобного стона; и уже своим, устало твёрдым, солидным голосом ответил жене:

– Встаю, встаю, Люда… Встаю.