Текст книги "Сердце двушки"

Глава седьмая. Грибница

В сущности, все, что делает каждый без исключения человек – и не только человек, а лягушка, цветок, птица, зверь, вообще все живое, – это кричит: «Я здесь! Я существую! Любите меня хоть кто-нибудь!»

ВВР (внутренние воображалки Рины)

Гай растопил камин и стоял у огня, подбрасывая поленья. Подкармливаемый огонь поначалу вел себя как трусливая собачка – пугался, затихал и отбегал от каждого нового полена в сторону, но вскоре раздухарился и только покрякивал, проглатывая дрова.

– Значит, серые скрученные штуки, похожие на канаты, – это просто гриб с двушки? – спросил Белдо.

– Грибница! – уточнил Гай. – Отдельный гриб для грибницы – это тьфу. Вы вообще представляете себе размеры грибниц, Лев? Опенок темный, например. Размер грибницы – шестьсот гектаров, вес – десятки тонн, возраст – до десяти тысяч лет. А эта грибница с двушки! В толще земли она похожа на огромную дорогу, сплетенную из толстых канатов.

– Дорога, ведущая на двушку! – произнес Белдо мечтательно.

Гай дернул головой так резко, что один глаз замешкался на щеке.

– Да, – сказал он. – Грибница обладает достаточной плотностью, чтобы пронизывать границы миров. И, да – в разрывы подтекает болото. На двушке подтеки пожираются слизнями и плесенью. А вот у нас нет ни того ни другого…

– Получается, что грибница растет через болото! – сказал Белдо.

Гай дернул острым плечом:

– Какой ужас! И что сделает болото грибу с двушки? Будет соблазнять его видениями?

– И вы всегда знали, что грибница тянется через болото на двушку? – спросила Лиана.

– Всегда – понятие растяжимое. Да, я догадывался, что она может тянуться на двушку. Но эта дорога не усеяна лепестками роз. Или я должен был продираться сквозь толщу вязких гранитов, дальше плыть через задохнувшийся мир и барабанить лбом в стенку двушки? Нет уж – дамы, вперед!

Лиана прикусила язычок.

– Несколько веков я почти не вспоминал про свою старую землянку, – продолжал Гай. – Но как-то снова оказался в этих краях. Днем мне показалось, что все в порядке, даже трава опять выросла, но ночью я заметил алое свечение. Холм то опускался, то поднимался. Земля дышала. Сияние пробивалось из множества трещин. Они опоясывали холм, и я не сомневался, что скоро он провалится. Вскоре мы построили здесь укрепление, а потом постоянно его перестраивали, но уже тогда было понятно, что это пластырь на вечно сочащейся ране.

– Это да. Долбим тоннели, да только грибница во все стороны тянется, не уследишь, – посетовал Секач. – Конечно, латку можно ставить прямо на латку, но только в том случае, если первой латке есть к чему прицепиться! А здесь мы штопаем пакет леской, а она вырывает куски пакета.

Гай протянул руки к огню:

– Благодарю вас, Лев! Вы очень ясно обрисовали проблему! Я думаю, что нам следует позволить холму провалиться.

Лев Секач недоверчиво уставился на Гая. Его массивный подбородок подался вперед.

– Я все эти годы тут служил. Долбил шахту за шахтой. Если оторвать заплатку – все, мы эльбов уже не остановим! – с усилием, точно пальцем вдавливал в стену гвоздь, произнес он.

– А вы что думаете, Дионисий? – Гай повернулся к главе магического форта.

Дионисий Тигранович зачмокал губками:

– Ну… э-э… эльбы, безусловно, наши друзья. Они нас опекают, но если мы отдадим им наш мир… Если богатая бабушка перепишет внукам наследство слишком рано… не возникнет ли… э-э… ситуации… – Последние слова Белдо проговорил едва слышно, сопроводив их виноватой улыбочкой.

– Ясно, Дионисий! Одним словом, вы сомневаетесь! А вы, Лиана? Ваше мнение? – Глаза Гая сузились, зато рот растянулся и напоминал щель почтового ящика.

– Согласна с предыдущим оратором. Когда нефтяные скважины захвачены, за нефть обычно перестают платить. Максимум дают холерные одеяла, просроченные консервы или что-нибудь в этом духе, – кратко ответила Лиана.

– Ответ, достойный главы финансового форта! – одобрил Гай. – Что ж… Вас я выслушал! А теперь мое мнение. Если заплатку отодрать, болото, конечно, хлынет к нам. Но зашевелятся и драконы, штопающие миры.

– И залатают дыру? – недоверчиво спросил Белдо и тотчас, чтобы Гай не обиделся, сделал извиняющееся движение шейкой.

– Все живые существа созданы двушкой для чего-то определенного! Не тогда, когда ими руководят обычные инстинкты, заставляющие делить корм или ссориться из-за самок, а когда они охвачены единым порывом! Когда они слышат единый призывающий звук, все здоровые души откликаются на него! Даже у людей так бывает, когда они, жертвуя собой, идут в атаку или охвачены состраданием. Вторую гряду сравнивают с ангелом с огненным мечом, который преграждает путь в райский сад! А мы сразу окажемся у него за спиной!

– Заштопают, думаете? – повторил Белдо.

– Ликвидировать такой большой прорыв даже им будет непросто. Поэтому драконов соберется множество. А когда драконы окажутся здесь, я получу над ними власть. Они проложат нам дорогу за Вторую гряду! Альберт, бедный идеалист, всю жизнь честно считавший себя циником, сварился в Межгрядье, а мы окажемся в райском саду!

Гай искоса взглянул на Секача. Тот выглядел озадаченным, как человек, которому впаривают нечто сильно замороченное. Секач жил в конкретном мире. Решал конкретные задачи с конкретными людьми, укреплял, бетонировал, выжигал, возвращался вечером к жене и детям в хороший коттедж. А тут гряда какая-то, рай и ангел с мечом! Да не хотел Секач ни к какому ангелу за спину! Ему и здесь было хорошо. Белдо тоже сильно нервничал. Поглядывал на Лиану, на Гая, грыз ногти.

– Да-да-да… Центр двушки – это как центр клетки! Если вирус проникнет сквозь оболочку клетки – то все, он уже в раю! Клетке больше нечем от него защищаться! – сам себе нежно объяснил Дионисий Тигранович и, отчего-то заволновавшись, спросил: – А драконы действительно будут нам повиноваться?

Гай поднялся. Вроде бы и не подал Арно никакого знака, но тот гибко придвинулся к столу и жестом фокусника открыл пластиковый контейнер. Из контейнера выбралась неповоротливая, крепкая с виду ящерица.

– Гаттерия – последняя рептилия древнего отряда клювоголовых! – представил Гай. – Обитает в Новой Зеландии! Современница динозавров. Вид уникальный, находится на перекрестке творения! Строение черепа как у птицы. Уши как у черепахи. Мозг амфибии. Кроме того, имеется третий глаз. Расположен в верхней части черепа и похож на чешуеобразный нарост.

– Какая прелесть! – воскликнул Белдо, однако трогать рептилию не стал и убрал руки за спину.

– Да, прелесть! Дышит раз в минуту. Сердце бьется пять раз в минуту. Детеныши рождаются меньше скрепки. Зрелости достигают только к двадцати годам, зато живут по двести лет.

– Если им дадут состариться… – задумчиво сказала Лиана.

– Браво, Лиана! Вот он, финансовый форт! Сразу ухватила суть! – одобрил Гай. – Дни гаттерий, увы, сочтены. Слишком мало детенышей, слишком поздно начинают размножаться, слишком медленно растут. В результате в Новой Зеландии гаттерии почти полностью истреблены крысами. Остались лишь на островах, куда крысы пока не добрались. Но это вопрос времени. Невозможно обыскать каждую рыбачью лодку.

– А красотка-то наша похожа на дракона с двушки! Только без крыльев! – прозорливо сказал Дионисий Тигранович.

Гай поощрил его кивком. Легко приподнял и придвинул к камину массивный стол. Один из углов стола нависал над пламенем, облизывающим его снизу. Рептилия, потревоженная жаром, отползла в сторону. Гай осторожно, словно приглашая, подтолкнул ее пальцем к огню. Гаттерия отодвинулась и задышала чуть чаще. Раза так два-три в минуту. Волновалась.

– В огонь, как видите, не лезет! – сказал Гай. – А взгляните теперь! – Он быстро переложил что-то из руки в руку и снова коснулся пальцем гаттерии. Гаттерия вздрогнула, вскинула морду. Складка кожи на ее шее задрожала. – Ну! – поторопил Гай. Гаттерия зашлепала к краю стола. Близость огня смутила ее. На несколько секунд она словно засомневалась, а потом, неуклюже оттолкнувшись и задев хвостом столешницу, бросилась в огонь.

Лиана вскрикнула и отвернулась.

– Как вы это сделали? Как преодолели ее инстинкт самосохранения? – спросил Белдо.

Гай протянул руку и разжал пальцы. На ладони у него лежало маленькое седло с высокой задней лукой.

– Вот! – сказал он. – Повелеваешь одним существом – повелеваешь всем видом! Таково свойство седла! Митяй был так чист, что не подумал, что его уникумы могут оказаться не в тех руках.

– Например, гепард – у дочери Долбушина… – сказал Белдо.

Глаза Гая сдвинулись, нарушив пропорции лица. Сегодня он мало следил за мимикой.

– С гепардом не все так просто! Пока гепард был у меня, я, сливаясь сознанием с уличной кошкой, приказывал ей: «На, возьми рыбу!» – а кошка или шипела, или вцеплялась мне в руку. Когда же я кормил кошку без гепарда, проблем не возникало. С седлом все иначе. Я приказал гаттерии прыгнуть в огонь – и она прыгнула, не пытаясь заглянуть мне в душу. А с гепардом мне пришлось бы прыгать в камин вместе с этой рептилией – так сильно мы были бы соединены с ней.

– Кажется, в ШНыре где-то был один дракон, – вкрадчиво сказал Белдо и отвел глазки.

– Дионисий! – сказал Гай. – У вас, милый мой, замашки провокатора!

Дионисий Тигранович довольно захихикал.

– Да, дракон в ШНыре имеется! – продолжал Гай. – Окажись он у меня, возможно, я сумел бы провернуть такую же штуку, как с гаттерией. Но на остальных драконов это никак не повлияло бы. Они слишком далеко. Вы же не считаете, что все гаттерии мира сейчас побежали искать камины?

– Значит, тупик? – спросил Белдо так же вкрадчиво.

– При таком раскладе – да. Вот если бы в проеденном грибницей тоннеле в момент возникновения прорыва оказались бы Наста и Рузя с дракончиком – тогда дело другое… Я не смогу сразу повлиять на сотни мелькающих туда-сюда драконов. Мне нужна проекция влияния – допустим, через этого малыша.

– А Рузя вам зачем? – спросила Лиана. – Хранитель же дракона Наста!

– Хранитель Наста, а кормитель Рузя. Лучше уж пусть будут вдвоем!.. Арно, карту!

Арно разложил на столе карту. Карта выглядела старой. Секач вперился в нее. Тоннели на разных глубинах были обозначены карандашами разных цветов. Вначале Секач смотрел с недоверием, но внезапно что-то разглядел, и глаза у него зажглись:

– Откуда у вас это?

– От одного бывшего шныра. Перебежал ко мне полвека назад. Пропадал под землей неделями. Возможность нырять он утратил, но мечтал найти подземный проход на двушку. Разумеется, я всячески это поощрял. А что, Лев, разве для вас тут что-то новое?

Секач пальцем указал на центральную часть карты:

– Тут все сильно изменилось! Пришлось продалбливаться глубже. Пытались обогнать грибницу, но только ей помогли. Не стоило выжигать ее кислотой. – Он засопел и опять вперился в схему. – Сюда, – Секач отчеркнул большой участок, тоже в центре, – мы вообще предпочитаем не соваться. Потеряли кучу людей, эльбы тут совсем озверелые. Зато вся эта часть мне очень интересна! Сюда мы никогда и не лезли особо. Получается, что тоннель выводит к Наумову и дальше практически к ШНыру!.. А что стало с тем пареньком?

– Однажды он просто не вернулся, – ответил Гай.

– Может, нашел, что искал? – Лицо Лианы погрустнело. Она явно подумала о Долбушине.

– Это вряд ли… – жестко сказал Гай. – Зато за карту я ему благодарен! Взгляните, Лев: что вы скажете про этот участок? – Он ткнул пальцем в ту часть карты, о которой Секач сказал, что эльбы здесь совсем озверелые. На карте был очерчен маленький круг, похожий на срез колонны при виде сверху.

– Скверное место. Туда толком и не пробьешься! Просто каменный зуб какой-то! – отозвался Секач.

Гай внимательно взглянул на Секача. Но нет, слова «каменный зуб» тот, кажется, употребил случайно.

– Это самый первый шов! Место, где драконы ныряли многократно. Именно сюда мы и отправим тщательно подобранный отряд. Граница мира прорвется, драконы прилетят спасать наш мир, а дальше в ход пойдет седло!..

– И кто будет в этом отряде? Берсерки из штрафбата? – пасмурно спросил Секач.

– Не только. Без шныров нам не обойтись! Ул, Родион… Сухан пригодится, старина Боброк… Наста с драконом, Рузя! – Гай махнул рукой, показывая, что полный список он еще не продумал.

– Шныры не пожелают с нами сотрудничать! – заявила Лиана.

Гай смахнул с карты насыпавшуюся с потолка деревянную труху.

– «Не пожелают»! – передразнил он. – Что такое человеческое желание, как не вечный выбор либо из двух зол меньшего, либо из двух благ большего? Вот вас спрашивают, Лиана: «Что вам дать? Ящик просроченных консервов или золотой слиток?» В обычных условиях вы выберете золотой слиток, а в условиях голода на необитаемом острове – консервы. Я повлиял на ваш выбор? Ничуть! Но я его предугадал. Так и со шнырами. Выбор они сделают сами. Ну а мы просто создадим правильные условия для правильного выбора!

* * *

Белдо всегда верно улавливал моменты, когда люди становятся друг другу в тягость, и умел их разрядить. Вот и сейчас, едва повисло тревожное молчание, он забегал, заблеял и вдруг сказал:

– А ведь у нас тут Насточка! Женечка познакомил ее с молодыми людьми из своей компании. Такие чудные, такие протестные котики! Чуть на них не так взглянешь – они сразу фырк! Фырк! – Он махнул сверху вниз ручкой, точно протирая зеркало, и перед ними появилась Наста. Разместившись в открытом кузове грузовичка, она прямо из коробки жадно поедала пиццу. Зю сидела на кабине джипа и грызла чубук трубки.

Юрий фон Крейн бродил вдоль грузовичка и размахивал куриной ножкой.

– Все друг друга жрут – это аксиома! Самое сложное – существовать в мире пересекающихся интересов и оставаться при этом человеком! – вещал он.

– Хватит чирикать, вдова! Вон у тебя курица улетела! – дружелюбно сказала ему Наста.

Фон Крейн тупо уставился на куриную ножку. Он и не заметил, что мякоть с нее давно слетела и осталась одна косточка.

– Какая милая девушка! Как она его отбрила! Молодец Женечка, что их познакомил! – Белдо даже зажмурился от удовольствия. Он пребывал в полном восхищении.

– И зачем нам эта девушка? – Лев Секач, как человек серьезный, не любил заниматься ерундой.

– По некогда озвученной версии, это вероятная мать будущего Гая, – едко сказала Лиана.

Дионисий Тигранович затаился. Даже Секач и тот явно напрягся.

– А? Чего? – спросил он, скашивая глаза.

Лицо Гая сжалось, как резиновая игрушка.

– Будущего меня… – повторил он с непонятной интонацией.

– Прошу прощения, если задела чьи-то чувства! – продолжала Лиана. – Если угодно, назовем это «мать особого ребенка, имеющего особую плотность и способного нырять на двушку». Далее сплошные копирайты Дионисия Тиграновича, от меня же только математический анализ. У сегодняшних шныров, если верить пророчеству, будет трое детей. Ребенок Яры, который УЖЕ есть. Ребенок Рины, которого ЕЩЕ нет. И ребенок Насты, которого тоже ЕЩЕ нет… Из этих детей один, возможно, станет Гаем, другой Митяем. С большей вероятностью, Гаем сделается ребенок Насты, если его отцом будет Гамов.

– Ах, Лианочка! Ну почему же «если»? – счастливо проворковал Белдо. – Уже никакое не «если»!

– Она ждет ребенка? – резко спросил Гай.

– Я доверяю Младочке и Владочке. Страшные ведьмищи, но никогда не ошибаются! Сквозь бетон видят! – Дионисий Тигранович скрестил пальчики и отодвинулся, показывая всю степень своего суеверного ужаса перед ведьмищами.

– Почему вы не сказали раньше?

– Я сам узнал только сегодня. Млада и Влада впервые увидели Насту вблизи… Ну а дальше вся эта их магия! Уверен, Наста сама еще ничего не знает.

Гай отвернулся от Белдо, и тот, сразу перестав кудахтать, замолчал.

– И зачем нам эти личинки? – спросила Лиана. – Ну, по большому счету?

– Вы слышали легенду, что каждого человека ждет на двушке уникальная закладка? Только его закладка, которая даст ему неведомые силы, каких не дала бы ни одна другая, и одарит его всей полнотой физической, душевной и духовной красоты? – спросил Гай.

– Почему легенда? Разве это не правда? – удивилась Лиана.

– Правда, Лианочка! – пропел Белдо, и на его маленьком личике кротость смешалась с невероятной злобой. Верхняя губа отползла. Заблестели зубки. – Но, увы, возможно, уважаемый Гай забыл другие слова, которыми некто сообщал, что кто же доверит нам наше, пока мы не научились распоряжаться чужим? Я, разумеется, несколько перевираю цитату, но суть именно такая!

– Да, – сказал Гай. – Я прекрасно помню и эти слова тоже. Но я часто думаю о своей закладке. О той, что на двушке. Размышляю, каким могло быть это МОЕ, если все, что в нашем мире, не стоит этого МОЕГО? И не поспешил ли я, когда отказался от своей закладки ради множества чужих? А ведь Митяй получил СВОЮ закладку. Даже Фаддей и Кика получили СВОИ! Какими они теперь стали?

– Ну и шут с ними! Я лично и без своей закладки не сильно страдаю, – равнодушно отозвался Секач.

– Вы-то, Лев, конечно нет! Но ведь и кошка не страдает, что не умеет управлять автомобилем, – мягко сказал Гай. – Мы все еще можем получить наши закладки! Они по-прежнему ждут нас на двушке, никто их не уничтожал. Какой-нибудь белемнит, панцирь улитки, живой плод с летающего дерева… Не знаю уж что!

– На двушке миллиарды разных предметов, – заметила Лиана. – Даже если вы кого-то пошлете – какого-нибудь колеблющегося шныра, готового оказать вам услугу, – как он найдет именно вашу закладку?

– Весь вопрос в том, КОГО послать, – сказал Гай. – Вот для этого нам и нужны эти дети. Они сумеют отыскать любую закладку и принести ее нам. Поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что!

– А это не опасно? – Дионисий Тигранович быстро высунул и спрятал язычок, умильным выражением личика смягчая возможный гнев Гая.

– Про «не опасно» – это очень важный вопрос, – сказал Гай. – Заметьте, Дионисий, что во всякой жизненной ситуации он всегда волнует людей больше прочих. Еще есть второй главный вопрос: «Почему все не так, как я хочу?»

Белдо опять высунул язычок:

– Так не опасно получать свою закладку преждевременно? Все равно что малышу пяти лет подарить спортивную машину, для которой он еще не дозрел.

– Не двушке решать, что мне получать и когда, особенно если это предназначалось для меня! Я сумею этим распорядиться! – отрезал Гай и крупными шагами заходил по комнате. Изредка он врезался коленями в стол, но не морщился от боли. Вместо него морщились Белдо и Арно.

– Я вот что подумала, – сказала Лиана. – Кто у нас получил свою закладку здесь и сейчас? Кажется, Даня из ШНыра? Невероятное стечение обстоятельств. Мальчик до сих пор в ШНыре. Вроде бы закладка не сильно ему повредила. Так что рискнуть, конечно, можно.

– Пока все складывается! – сказал Гай. – Если Млада и Влада не ошиблись, ребенок Насты УЖЕ существует! Правда, все дети, даже ребенок Яры, еще совсем крошечные. Сколько времени пройдет, пока они подрастут… Так что основная ставка у нас на вариант с драконами. Для этого нужно, чтобы Наста вернулась в ШНыр к своему Гастрафету!

– А если она не захочет? Или Гамов не отпустит? – уточнила Лиана.

Гай сдвинул брови:

– Что значит «не захочет»? Дионисий!

Белдо взглянул на завесу. Наста, громко хохоча, дружески колотила по плечам Павла Тархова и Зю. Гамов наблюдал за Настой искоса и с некоторой тревогой. Он явно жалел, что познакомил Насту с «позитивной гвардией». Наста, как всегда, отдавалась всякому новому делу со слишком большой горячностью. Разгонялась быстро, а вот притормозить ее было сложно.

– Что-нибудь придумаем, – пообещал Белдо. – Наста, конечно, не для Женечки. Женечке нужна тихая девушка, которая будет смирно сидеть в парикмахерских и сниматься для Инстаграма – а тут просто батька Махно в юбке… Рано или поздно девочка выкинет свечку и вернется в ШНыр. Ну а выкинуть свечку мы ей поможем! Может быть, прямо сегодня?

– Не стоит… Думаю, эта пара разбежится и без нашего участия, – сказал Гай. – Начнем с Яры и ее ребенка. Как я там определял человеческое желание?

– Выбор либо из двух зол меньшего, либо из двух благ большего, – сказала Лиана.

– Вот именно. Из двух зол меньшего!

Глава восьмая. Месть скользкого полотенца

Центр личности не должен находиться в «я-зоне». «Я-зона» – это территория невротиков. «Я хочу», «я не хочу», «я такой», «я сякой», «мне плохо», «мне хорошо». Пока человек заморачивается, занимается вечным самокопательством, он в опасности. Но как только он смещает свой центр заботы из «я-зоны», прорывается во внешнюю жизнь и начинает заботиться о ком-то еще, кроме себя, тут он уже прорывается.

Из дневника невернувшегося шныра

В одном из переулочков Копытова стоял длинный красный дом в два этажа. При царе дом этот принадлежал купцу. На втором этаже жила семья купца, а на первом и в подвале шла бойкая торговля, причем товар загружался прямо с улицы, с подвод, через маленькие оконца со скосом. Затем началось увлекательное время революций. Купец умер от сыпного тифа. Многочисленные дети его, притворившись рабочим классом, разбежались по миру. Дом поменял множество владельцев, служил то конторой заготзерна, то детским приютом, то, в 1941 году, штабом истребительной дивизии. Потом лет на шестьдесят сделался домом пионеров. Сейчас, в двадцатые годы двадцать первого века, дом тихо и мирно прозябал. Из десяти помещений более-менее обитаемыми остались два. Остальные были завалены старой мебелью, транспарантами к праздникам, флагами, портретами вождей, лозунгами, призывающими учиться и работать, и прочей поселковой атрибутикой, которая нужна только к выборам и еще пару раз в год. Пол в некоторых комнатах провалился, на обшарпанных стенах местами просматривалось до восьми слоев обоев, потолки провисли, но чугунная лестница с заклепками, ведущая на второй этаж, сохранилась удивительно.

Снести дом не могли, потому что он числился где-то как памятник культуры. Но культура домом не занималась – только повесила на дверь замок и изредка меняла выбитые стекла.

Поэт Лохмушкин, обнаженный нерв эпохи, потопав толстенькими ножками в начальственных кабинетах, сумел выбить здесь помещение для поэтической студии. Вот только стихи в Копытове писали исключительно военные пенсионеры, собиравшиеся не слишком часто, и дубликат ключа плавно перешел к шнырам. Любое случайно заглянувшее в «красный дом» поселковое начальство могло увидеть поэта Макса, поэта Родиона, поэтессу Штопочку и еще кучу всякого свободного от дежурства населения. В настоящий момент в «красном доме» находились Яра со своим карапузом, заглянувшая сюда во время прогулки, и несколько некогда средних, а теперь уже старших шныров.

Лена вязала свитер из такой чистой овечьей шерсти, что тот разве что не блеял. Фреда говорила по телефону со своей мамой, внушая, что той следует заботиться о своем здоровье: «Питаться бутербродами – сто раз тебе говорила – не вариант! Фотографируй свои обеды и присылай мне! Я желаю их видеть! И никому не позволяй вытирать о себя ноги! Повтори, что я тебе только что сказала!» Мама жалобно повторяла. «Вот! Умница!» – хвалила Фреда.

Сегодня Фреда была относительно тихая. Обычно она все на свете превращала в спор. Даже там, где изначально и почвы для спора никакой не было. Например, идут в кино два фильма. Один называется, допустим, «Колобок», другой – «Крокодил Гена». Разницы между ними чуть меньше, чем никакой. Мнения разделяются. Половина шныров хочет на «Гену», другая половина – на «Колобка». И тут Фреда ни с того ни с сего заведется и начинает орать, что «Гена» – это высокое искусство, а «Колобок» не высокое и не искусство! Так что любой, кто пойдет на «Колобка», – дегенерат! За десять минут взвинтит всех так, что все будут друг на друга кидаться и весь ШНыр в результате назло Фреде пойдет на «Колобка». Сама же Фреда вообще никуда не пойдет, даже на своего высокохудожественного «Гену». Будет сидеть с телефоном и объяснять маме, что все кругом идиоты. А мама будет с ней испуганно соглашаться, из чего Фреда сделает вывод, что мама все-таки не выпила сегодня витамины, что даст ей новый повод для выноса мозга.

Рузя возился с дракончиком, который, летая по комнате, уже дважды поджег обои. Сашка чертил на листе бумаге одному ему понятные спирали, снабжая их кучей цифр. Он хотел освоить боевой пилотаж на гиелах и продумывал тактику воздушного боя. Бой в воздухе – это как шахматы. Скорость горизонтального полета, скорость вертикального. Скорость набора высоты, радиус разворота. Возможности арбалетов и шнепперов, углы смещения при стрельбе, сопротивление воздуха – очень много параметров. Ну и, разумеется, практику тоже никто не отменял. Сашка носился на Гавре по четыре-пять часов в день. Удивительно, но Гавр к нему привык и слушался Сашку даже без гепарда, хотя, конечно, фокусничал. Одно дело электроповодья и совсем другое – свободная воля. Сложная штука эта свободная воля. Ты хочешь, чтобы гиела работала и тренировалась быстро набирать высоту, потому что однажды это поможет ей выжить, а она увидит на дороге сбитую кошку – и все. Свободная воля гонит ее совсем в другую сторону.

Макар валялся на старых спортивных матах (привет от копытовского дома пионеров!) и преспокойно ел из банки тушенку. Ложки у него не было, и он ел щепочкой.

– Хлеба бы, а то жирно больно… – мечтательно произнес он и коснулся пальцем русалки на нерпи. Не прошло и нескольких минут, как по воздуху к ним подлетели две буханки белого. Кажется, им пришлось протискиваться сквозь узкую решетку окна. Русалка Макара, почти израсходованная на такое чудо, погасла и только чуть светилась.

– Ты заплатил? – спросила Фреда.

– Конечно! Я положил деньги в кассу! – сказал Макар.

Фреда недоверчиво цокнула языком. Она скорее поверила бы, что касса положила деньги в карман Макара.

– Сколько стоит хлеб? – спросила она.

– А че такое? Ты мне не веришь? Мне, шныру, не веришь?! За хавчик плати, за все плати?! Может, мне еще за туалет платить? Туалет – не туалет. Отдай топор – купи билет! – заорал Макар. Он давно усвоил, что в форме оглушающего вопля любые доказательства действуют лучше всего.

Фреда поморщилась. Она не любила шуток про туалет и вообще фекальный юмор. Если человек пошутил про туалет больше двух раз в сутки, то, скорее всего, и остальные его шутки будут на ту же извечную, оригинальную, вечно молодую тему.

Алиса смотрела канал про формирование живых изгородей и, запоминая, щелкала пустой рукой так, словно в ней был секатор. Она так много времени проводила в Зеленом лабиринте, что никто не смел там и листика отщипнуть, не спросив у нее разрешения. Как Меркурий единовластно владел когда-то пегасней, так и Алиса прибрала к рукам Зеленый лабиринт. Когда человек полностью растворяется в любви к какому-то занятию, он постепенно забирает себе все бразды правления, связанные с этим занятием. Это происходит автоматически, само собой, по неведомым законам. Даже Горшеня подчинялся Алисе, хотя бродил по лабиринту задолго до ее рождения.

Лара щекотала Илью, щипала его за толстую щечку и повторяла: «Дай пластилинчика, котлета!» Илья минут пять таращился и размышлял, как ему следует поступить, а потом решил пластилинчик кому попало не раздавать и оглушительно разревелся. Яра рассердилась и отобрала у Лары ребенка.

– Сама котлета! Своих надо заводить! – сказала она.

Лара, ничуть не обидевшись, загадочно усмехнулась и отошла. Яра удивленно посмотрела ей вслед.

Правда, уже через минуту Лара стала прежней. Заявила, что смотается в ШНыр, чтобы принести Илье серебряную ложечку на первый зубик. Лару не отпустили, поскольку отправься она сейчас за ложечкой – она бы вообще не вернулась. Отвлеклась бы на новое нужное дело. Например, надумала бы вымыть голову. У Лары начисто отсутствовали чувство времени и чувство приоритетности поступков. Приоритетность поступков – это когда вначале нужно увернуться от падающей на тебя бетонной плиты, а потом уже поднимать просыпавшиеся бусинки. Лара начала бы с бусинок.

Кирюша маялся от скуки. Ему хотелось внимания, но Лена сейчас больше интересовалась свитером. Кирюша взревновал и стал мешаться. Пытался просунуть голову между Леной и свитером, демонстративно звонил по телефону каким-то девушкам и болтал с ними.

Начиная раздражаться, Лена сказала:

– Кирюша, солнце! Давно хотела тебе сказать. Когда выходишь на холод, надевай, пожалуйста, теплые носочки, а то у тебя носик красненький!

Макар захохотал как гиена.

– Мужчины как дети… – сказала Яра. – Когда я говорю по телефону, я всегда глажу Ула по спине, иначе он ревнует и ужасно злится. А я когда была маленькая, то кусала дедушку за руку, если он гулял на улице со мной и вдруг останавливался и начинал с кем-то еще общаться! А вот когда он при этом гладил меня по спине или волосам – тогда ничего, терпимо. Ты понимаешь, что ты не забыта!

– Мне нечем гладить его по спине! У меня в руках спицы! – сказала Лена. – И свитер, между прочим, я вяжу ему!

– Одежда не подарок! – мгновенно отозвался Кирюша.

Лена оторвалась от свитера и задумчиво на него посмотрела. Хоть Кирюша ей и нравился, но все же он был какой-то недозрелый. Будучи девушкой умной, Лена сердцем ощущала, что для мужчины главным внутренним показателем готовности к любви, к очагу, хоть к чему-нибудь являются ясность и четкость намерений. Здесь же намерения были неустойчивыми, прыгающими, щенячьими какими-то. В одну сторону побежал, в другую, хвостиком поболтал, заскулил, спрятался за мамочку, сделал лужу… Значит, видимо, клиент не готов и надо ждать… или… а вдруг он до сорока лет дозревать будет? А потом раз – и свалил куда-нибудь на сторону. А ей что – на скамеечке в парке сидеть?

В ШНыр Лена попала из Киева. Папа у Лены был очень хороший водопроводчик, с гениальными руками. Хохмач и красавец. На него очередь стояла. Но существовали у папы и недостатки. Он легко мог загулять, выключить телефон и вернуться домой дней через пять, полуживой и стонущий, с фонарем под глазом или с запахом женских духов. Главной заботой мамы было уследить, чтобы в руки к папе не попадали деньги. Но как уберечь от денег водопроводчика, который с утра до ночи ходит по клиентам?

Мама чувствовала папу через пол, через бетонную стену, даже на другом конце города. Она точно знала, что делает папа в ту или иную секунду, потому что иначе было нельзя. Кто там у нас телепат? Белдо? Мама Лены дала бы ему триста очков вперед. Папа еще только начинал покашливать и трогать рукой подбородок – а мама уже могла сказать, что сегодня придется отложить все дела и водить его за руку. Видимо, и у Лены был этот же сценарий. И почему только мама всю жизнь терпела папу? Боялась перемен? Да нет, не боялась, тут сложнее. Просто мама была боец, но бойцом она стала потому, что рядом был такой папа. Труднее всего, невыносимее всего не бросать раненых, потому что так и тянет их бросить. Раненые только в кино выглядят романтично. В жизни же они ноют, проклинают тебя, обвисают и превращают твою жизнь в кошмар. Но ведь тебя тоже, возможно, однажды ранит, из тебя все это полезет, а раненый тогда окажется на ногах и вытащит?