Текст книги "Бахтале-зурале! Цыгане, которых мы не знаем"

Немного истории: как это в жизни

– Это просто так говорят – «барон», – рассказывает старейшина панеевской кумпании Греко Мустафа. – Ну какой я барон? Я бригадир! Табора бригадир! Я отвечаю за свой народ. Вот вы задали мне вопрос: «Чем барон отличается от простого цыгана?» Тем отличается, что он вежливый, культурно говорит, спокойно, по делу. Например, приходит какой-то начальник или из милиции – все ко мне; мы с ним разбираем. Или по работе – приезжают наши люди на новое место, я иду на завод, говорю там у них с главным инженером – дают нам работу. Если вдруг скандал, если драка была, опять меня зовут – чтобы я народ успокоил, чтобы спор помог решить по-хорошему. Что еще есть? Ну вот – исполком же не станет вызывать по делу весь табор; вызывает меня. Надо ж хлопотать, пособия выправить на детей, пенсии; прописать людей. У нас тут почти все матери-героини, а им «не плотят». Чем семью кормить? Приезжает комиссия, я ей показываю, я им рассказываю. Говорят: «Поможем», а ничего нет. А помогать надо! Правительство должно о народе заботиться – чтобы не бунтовали, чтобы не были бандиты! А то пенсию повысят, и продукты сразу же в магазинах дорожают! Одной рукой дают, а другой берут. Я всю жизнь копил, отнес деньги в банк – чтобы рос капитал, чтобы детям передать – и что? Сгорели мои облигации! Мне в банке сказали: «Нет ваших денег! Пропали деньги!» А куда пропали? Грабеж! Жулики!

Греко поднимает очередной тост:

– Чтобы у нас все было хорошо!

На нем старинная шапка из каракуля. Он носит длинную белую бороду, которую в беседе временами оглаживает, чтоб не топорщилась. Высокого роста. Широкий в плечах. Стакан перцовки шаркнет, не сморгнувши – и не посыплется, не поплывет. В руках тоже довольно силы еще остается, хотя Греко за восемьдесят.

Он славно улыбается, не перебивает, когда с ним говоришь, не раздражается – само благодушие, но совсем не простачок – старик он лукавый, себе на уме и свое смекает. Кивнет, а не согласен. Темна вода. Но не обидит. Потому что он добрый. Пожил и знает.

Греко вообще удивительный цыган. «Его в Красную книгу надо занести!» – смеются цыгане с большой симпатией и уважением. Греко – справедливый, мудрый, отзывчивый. Недаром его выбрали бароном! У него, пожалуй, и Путин мог бы поучиться тому, как людьми управлять, чтобы все были довольны и никто не распоясался.

В таборе Греко называют «старик». «Спроси старика», «Говори, старик!», «Старик, дай ответ!» – говорят цыгане.

– Он – хозяин. Это наш отец, барон, атаман! – восклицает его сын – Женико Мустафа. Они все Мустафы, а Греко – главный. Цыгане скажут: «Мустафа-барон».

Мустафони – кумпания котляров-молдавайа. Люди тут незлые и жизнь благополучная. Из всех мне известных табор в Панеево – самый четкий и дружный, накрепко сбитый, и это, конечно, заслуга Греко; он вел его по жизни долгие годы.

– Герой всегда остается героем! – повторяет Греко от случая к случаю любимую фразу.

Он и есть герой.

Отец Греко – Тома ле Банчоко[25]25
  Тома, сын Банчо.


[Закрыть] – тоже был бароном. Греко работал с ним с малолетства. Они тогда «качавали» в Закарпатье. Это было еще до войны. А в Закарпатье пришли из Румынии, но этого Греко уже не застал – знает по рассказам.

– Мы делали работу – лудили пекарни, – вспоминает Греко. – Эти пекарни относились к облпотребсоюзу. У нас была бригада.

– Семейный подряд?

– Да, семейный.

– А с какого возраста начинали привлекать мальчика к работам?

– Лет в тринадцать. У нас дети помогают семье, работают вместе – кто воды принесет, кто дров; раньше мы все на костре лудили. Для хлебозаводов, воинских частей: походные кухни, термоса, котлы – столитровые, двестилитровые. Отец с братьями своими работали, а я на них смотрел и всему учился. Потом мои дети учились у меня. У нас такая цыганская школа.

– А в чем заключается лудильный процесс?

– Вредная работа. Берем бачок – сначала кислотой снимаем с него ржавчину, потом кладем в кислоту цинк, кладем в нее олово, ставим на огонь, оно нагревается, и этим мажем – это мы уже начинаем лудить. Потом промываем бачок от кислоты, чистим его щетками, красим, как надо. Он получается как никелированный! Приходит комиссия, санэпидстанция, они берут скоб – проверяют работу: качественно сделали или некачественно. Так мы работали и везде ездили – в Молдавии, Грузии, Прибалтике, Сибири.

– А на чем ездили?

– Вагоны брали, на грузовиках.

– Почему переезжали?

– Из-за работы. Мы заводы обошли, везде все сделали – работа наша кончилась, и мы уезжаем в другой уже город, где работа есть. Чтоб семью накормить. Семьи-то большие!

Лошадей Греко в таборе не помнит, но несколько лет он провел в палатке.

– Палатки по-нашему – это цэры. Они большие – танк накрыть можно. И вот, помню, была зима, снег повалил – день идет, два… На третий день все палатки засыпал! Не видно их стало! Русские приходят, руками разводят: «А где же цыгане? Неужели уехали?» Тут мы раскопались из-под сугроба, русские нас пожалели, говорят: «Давайте лучше в дома перебирайтесь, пока совсем вас не замело». Мы им заплатили – пустили нас в комнаты, там печки, тепло. Смотрим, а бабушка наша умирает. Вставать не может. «Что ты умираешь?» – спрашивает Тома, который мой отец, а она отвечает: «Мне в квартире жить нельзя – воздуха нет! Вот и умираю». Спасать надо бабушку! Ее сыновья – Тома, мой отец, Здреля, Бимбай – прямо перед домом расчистили снег, поставили палатку, соломы принесли, положили перину, вынесли мать. Смотрят теперь, что она сделает. А она встает – платок повязала, рукава засучила, развела костер, мясо с фасолью в кастрюлю бросила, сидит довольная – варит суп. Чай сделала. Уже здоровая! Как богатырка! Всех накормила. Сыновьям говорит: «Не привыкла я в домах жить. Мне здесь лучше!» Ее звали Пабаица[26]26
  По-русски Яблоня.


[Закрыть].

– А как зимой палатки утепляли?

– Делали двойные и сено внутри. Народ был крепкий у нас тогда. Морозов не боялись.

Бабушка Утя из табора тимони в поселке Пери (Ленинградская область) тоже застала конец кочевья и вот какую вынесла мораль: «Когда жили в палатках, здоровые были, потому что везде ходили босиком! Даже по снегу!»

А между тем на страну надвигался сорок первый год – со всем своим ужасом, кошмаром и болью. Многие таборы попали в оккупацию, однако ненависть фашистов к цыганам была не тотальной. История сохранила разные примеры. Вот несколько свидетельств.

Когда началась Великая Отечественная, табор петрони кочевал в Белоруссии.

– Старшая у них называлась Грана. Она ими руководила, – вспоминают старики.

Я удивляюсь:

– А разве бывает, чтобы табор возглавляла женщина?

– Бывает! Бывает! – отвечают в один голос.

– А как так получилось?

– Ее муж был в тюрьме, и она за него решала дела.

Их табор в лесу окружили немцы. Они раздали мужикам лопаты и заставили копать гигантскую траншею. Цыгане даже представить не могли, что они роют себе могилу. Когда траншея была готова, фашисты загнали весь табор в нее и расстреляли из автоматов. Но не все цыгане были убиты – много в траншее оставалось раненых, недобитых пулями. Этих фашисты закопали живьем – вместе с трупами. «Три дня земля дрожала! Никто не спасся!»

Я не понимаю: если все погибли, если нет свидетелей, откуда это стало известно? Оказалось так: из нации петрони выжили две девочки. Спаслись они чудом: в момент, когда немцы напали на табор, их в таборе не было – ходили за водой, а потом их в деревне спрятали от немцев русские крестьянки. Обе цыганочки остались у них. Через некоторое время мимо проезжал табор миэешти. Его возглавлял Гого ле Букуроко[27]27
  Гого, сын Букуро.


[Закрыть]. Девочки поехали с его народом. Они рассказали свою историю, и цыгане миэешти, жутко испугавшись, отправились дальше, в восточном направлении, с предельной осторожностью, но не обошлось.

В один из дней их дорожка пересеклась с маршрутом фашистской мотострелковой группы. Увидев немцев, цыгане решили, что их сейчас ожидает смерть. Гого обратился к немецкому офицеру: «Пощадите хотя бы детей и женщин!» – «Мы сами знаем, что нам надо делать!» – отрезал офицер и направил на Гого дуло автомата. В этот момент его брат Истрати по фамилии Янко не выдержал и крикнул: «Лучше меня расстреляйте, чем брата!» Немец удивился такому героизму, и ему в голову пришла одна мысль. Он поделился своею выдумкой с другими фашистами, и те одобрительно и громко засмеялись. Тогда офицер приказал, чтобы Истрати сел на телегу. Ему в руки дали глубокую шляпу, в которой лежали куриные яйца. Другой немец взял в руки кнут и нетерпеливо ожидал команды, чтобы стронуть лошадей и гнать во весь опор.

«Яйцам капут – и брату капут!» – объяснил цыгану свою фантазию немецкий офицер. Он имел в виду, что, если хотя бы одно яйцо за время поездки в шляпе разобьется, он застрелит Гого.

Телега резко рванула с места. Истрати до боли зажмурил глаза и стиснул зубы – дорога была вся в ямах и рытвинах, телегу трясло, так что яйца в шляпе дружно подпрыгивали на каждом ухабе. А немец погонял, увеличивая скорость! Они мчались так, что впору было отлететь колесам и сбиться оси, чего уж говорить о каких-то яйцах!

Но вот телега остановилась. Офицер подошел и стал по одному доставать из шляпы куриные яйца, тщательно осматривая их скорлупу. Истрати был не в силах смотреть на это. Он так и сидел, не открывая глаз, полумертвый от страха. По щекам у него текли слезы, но цыган при этом не издавал ни звука. Немцы хохотали – до того потешным показалось им, как выглядел Истрати: его немые слезы из-под стиснутых век.

«Нет капут!» – услышал вдруг цыган. Все яйца из шляпы оказались целы!

Поэтому Гого остался жив.

Но немцы не хотели отпускать их табор.

– Теперь вы будете на нас работать! – объявил офицер. – Что вы можете делать?

– Лудить, паять, любые работы с железом умеем.

И до тех пор, пока Белоруссия находилась в оккупации, эта кумпания работала на немцев. Цыгане им делали походные кухни, котелки, посуду. Никто их не трогал. Все остались живы, но с того времени нация их стала называться немцони. Сейчас они стесняются этого прозвища и всем говорят, что они – бабачони (потому что их барона зовут Бабач, он сын того Гого), но в цыганском мире скажи «бабачони» – тебя не поймут, а немцони все знают. Пристало это к ним. Нескоро отойдет.

К правдивым историям об ужасах войны впоследствии добавились другие легенды – совсем нестрашные, хотя и героические:

«Случилось это в войну с моим дедом. А дед у меня был отчаянный, сильный. Раздобыл он однажды пистолет и пробрался к фашистам в лагерь. Зашел в шатер к генералу, наставил на того пистолет и приказал: “Раздевайся!” Генерал разделся догола, дед его к кровати привязал, рот ему тряпкой заткнул, а сам надел его форму и пошел гулять. По немецкому лагерю. Все фашисты ему честь отдают. Он пришел, где танки стоят, залез в танк, немцам говорит: “Поеду на разведку, посмотрю, как дела на фронте”. Едет он в танке туда, где русские, а танк-то немецкий! С крестами черными! “Как бы не расстреляли меня в нем по ошибке! – думает дед. – Что же мне делать?” Тут он вспомнил, что у того генерала красные трусы были. Дед их на палку привязал и из люка выставил, как советский флаг. Русские его подпустили, бомбить танк под красным “флагом” не стали, дед им этот танк продал и в табор вернулся с большой суммой денег».

Мустафони тоже побывали в оккупации – под Калининградом. Греко говорит, что русских людей фашисты «возили под ружьем и брали в плен», а цыган не убивали – видимо, за то, что они ремонтировали немецкие машины.

– Немцы много ругались, что-то кричали, – рассказывает Греко. – Мы жили рядом, потом сбежали в Советский Союз, через Литву. Мы были беженцы, переселенцы: в Красноярск, Новосибирск… Работали на военных, для столовых, при госпиталях. Плохо нам было. Пешком по лесам ходили голодные. Кушали траву – называется колба[28]28
  Дикорастущая черемша.


[Закрыть]. Из картофельных очисток делали лепешки, если хоть немного доставалось муки! Тифом болели, много наших умерло.

– Чтобы больше это не повторялось! – говорит Женико с поднятым стаканом. Он бывший кузнец. Из-за травмы ноги слегка прихрамывает, но держится гоголем. И другим советует:

– Не будь нищим! Денег нет – а ты себя ставь, как король!

Это очень цыганский принцип. Женико Грекович его воплощает на сто процентов. Фантазер и шалопай, несмотря на возраст – пятьдесят где-то лет. Он каждого приветит и хотя ничего в общем-то не сделает, у каждого оставит о себе впечатление самое хорошее. Есть в нем черты, которые подкупают, – может, непосредственность, хотя он горячий, не без гордой шкодливости – начудит, накуролесит без зазрения совести, как будто так и надо, разрешает себе – тоже ведь «фантазия» в известном смысле.

Греко между тем продолжает рассказ про военное время:

– Мы катались на эшелонах. Солдаты дитям нашим отдавали из своих пайков! Был такой поезд «Пятьсот Веселый» – в пятьдесят вагонов! На нем можно было ездить бесплатно по всему Союзу! Кто там ехал, все делились, чем можно. В одиночку бы сгинули. А потом война прошла – все наладилось. Мы уже качавали по Сибири. Лошадей не было. На вагонах ездили – семей по пятьдесят-шестьдесят; в грузовых машинах. Русские цыганей уважали, любили. Наши женщины раньше ходили гадать по деревням – всегда приносили сало, курицу, картошку, хлеба. Жили хорошо. Как Пушкин писал:

 
Цыганы шумною толпой
По Бессарабии кочуют!
 

Работы было много – на рыбзаводах, молокозаводах, еще пекарни, хладокомбинаты, консервзаводы, леспромхозы – все ремонт по луженью: бидоны, фляги. Изготавливали баки, кипятильники, кормушки, а по вечерам делали огонь, чай из самоваров, концерты цыганские, все собирались – старики, молодые; песни, пляски. У нас был главный – Тима Виноградов, а еще в звании – Тома ле Банчоко и Гого ле Милошако[29]29
  Гого, сын Милоша.


[Закрыть]. Это, как говорится, центральные бароны – на весь Советский Союз!

Я спросил у Греко, как они пережили пресловутый Указ 56-го года.

– Исполком дал участки – спасибо ему! Это было в Иванове. Мы палатки бросили. Дома стали строить. Везде обращались – на кирпичный завод, мебельный комбинат. На торговой базе шифер был бракованный – они его нам дали за низкую цену. Быстро построились. Русские плотники нам помогали. Мы им платили, не обижали.

Но ветер странствий спустя пару лет перенес мустафони в родное Закарпатье (город Ужгород), но там они тоже задержались недолго – из Ужгорода в Харьков, из Харькова в Брянск, Курск, Орел…

Хрущевская оттепель подарила мустафони возможность подняться в финансовом плане, а брежневский застой только укрепил их материальное благополучие. В 1971 году в кумпании появился первый автомобиль! Марки «жигули».

– Табор был огромный – семей под сто, – вспоминает Руслан. – За табором было футбольное поле. В день покупки все наши цыгане – человек триста – собрались на поле, как на стадионе. Хозяин «жигулей» дал один круг, потом остановился, посадил четверых, с ними проехался: этих высаживает – новых берет. И так он делал, пока каждый из табора круг не проехал! У меня на всю жизнь впечатление осталось. «Жигули» тогда были как сейчас «мерседес»! Потом еще появились машины – пять-шесть на табор. С большим трудом доставались запчасти. Мы даже письма в ЦК писали: мол, одна машина на целый табор – как скорая помощь, нужна, как воздух: беременную женщину в роддом отвезти, старика с инсультом доставить в больницу. Требуются крылья, новая подвеска… И нам присылали! Советское государство о людях заботилось. Я так наблюдаю: цыгане хорошо живут, когда страна живет плохо. Когда страна живет хорошо, цыганам плохо.

– А что интересней – ездить на машине или на лошади?

– Какие лошади? Забыли про них! Машина – мечта! У нас один цыган устроился шофером на завод в Нижний Новгород. Он возил директора завода, у того была «Волга», а наш не сдержался и «Волгу» украл. Его посадили. А шофер он был хороший.

Остальные цыгане работали честно. То есть по-цыгански: как умели, так и честно.

– Мы жили хорошо, – вспоминает Греко. – Приехали наши в Ленинградскую область. Я обратился к директору пивзавода – нет ли работы? «Есть! – говорит. – Вот у нас холодильные емкости – по двадцать тонн, по тридцать, надо их очистить, потому что там накипь». Видел у чайника накипь? Вот и там такое. Мы с народом взялись. У меня в бригаде сильные ребята были – человек пятнадцать-двадцать. Лазили туда на карачках через люк, кислотой отмывали, чтоб металл был чистый, как стакан – чтоб блестел. Это по сути такое же луженье – тоже цинк, нашатырь, кислота, олово. А работа вредная, воздух тяжелый. В холодильниках – лед на стенках, все время в воде. Мы в фуфайках, в масках. По сменкам работали, иначе невмоготу. Сделали. Готово. С пищевою содой последний раз прошлись, главный инженер посмотрел, говорит: «Как вы отделали! Молодцы!» И дал нам подряд на такую же работу по пивзаводам по всей стране! В Москве, Киеве, Прибалтике, Сибири! Трудовых книжек никаких у нас не было, официально нас нигде не брали, но работа у нас была! Мы люди неграмотные, а дело свое знали. Везде нас звали. И дорогу оплачивали – целой бригаде!

Из брежневских времен вспоминают случай. Греко Мустафа договорился о крупном подряде с одним заводом, но ему сначала нужно было закончить текущий заказ на другом предприятии, и он отлучился. Вместо него к главному инженеру приходит его зять по имени Гого и говорит:

– Я слышал, что у вас есть для нас работа.

– Да, – отвечают. – Работа есть, но мы привыкли иметь дело с Греко и будем ждать его возвращения.

Тут Гого делает печальную мину и вздыхает так, что просто нельзя не поинтересоваться, почему он так вздыхает.

– Умер Греко, – говорит им Гого и получает подряд себе. Спустя месяц та же самая дверь в заводской конторе плавно отворяется и заходит Греко – восстал из мертвых! Главный инженер вместо того, чтобы славить чудо, теряет дар речи. Правда постепенно выплывает наружу. Зять увел заказ у собственного свекра!

«Ну и Гога! Ох уж этот Гога!» – сказали цыгане, а кончилось тем, что в кумпании Греко этот инцидент давно позабыли, а в кумпании Гого до сих пор рассказывают с той же гордостью, как древние римляне о доблести Цезаря.

Вообще у цыган быть пробивным, найти лазейку, обойти закон (не тупо нарушить, а умело обойти, например, сойдясь и договорившись с нужными людьми) – одно из самых почетных качеств. И цыган цыгана тоже может обмануть, но так, чтобы потом к нему не смогли серьезно придраться уже с точки зрения таборных законов, потому что если не могут придраться – это уже красиво и ловко, то есть опять же более доблесть в глазах общественности, чем подлый обман. Поощрять, конечно, за такое не станут, но и строго не спросят.

– В Советском Союзе нам лучше жилось – красть было проще, – признался мне как-то один цыган из молдавских котляров. – На складах, на заводах все было государственное, ты договоришься, и русские начальники сами тебе это в табор привозят. Получалось, что и крали-то чужими руками! Очень удобно. А потом – приватизация, все стало чье-то, а не общественное. Расхищать перестали. Потому что опасно.

Но это изнанка и закулисье. Греко как барон таких откровений себе не позволяет.

Я его спрашиваю:

– Греко, послушай, а если бы сейчас дали тебе четверку лошадей, повозку, кнут, уехал бы в кочевье?

– Гулять? Нет. Я не согласен! – отвечает Греко.

– Мы – цыгане-домоседы, – вторит Амбрэл. – Мы привыкли работать на одном месте. У нас дети учатся. Другая жизнь.

– И не тянет?

– Нет!

Но вот эпизод – его рассказал мне Олег Котельников, питерский художник. Он ехал автостопом и застрял на трассе – где-то под Вологдой, никто не берет. Голосуй, не голосуй – все машины мимо. Какая-то деревня. Пошел, познакомился. Кончилось тем, что на ночь Олега приютили цыгане. Жили они в деревянном доме, посреди которого была расставлена палатка. Мебели не было, а палатка стояла! Цыгане Олегу постелили на скамье, а сами спали внутри палатки. Сила привычки.

Из-под Ленинграда, со станции Поповка, табор мустафони тоже переехал.

– Почему так решили?

– Дела не шли, – отвечают цыгане. – Сын у барона погиб на рельсах – попал под поезд. Несчастливое место.

– А в Иванове счастливое?

– В Иванове счастливое!

– Я тут родился! – произносит Женико, как будто хвастается.

В Ивановскую область мустафони вернулись в 95-м. Сперва они устроились рядом с Бурмакино (по шуйской дороге), на краткий период объединившись с табором немцони. Построили времянки, но там было тесно, ни света, ни газа, и через год кумпании разъехались – одна в Горино, другая в Панеево.

Интересный факт: Греко в Бурмакино времянку не делал – зимовал в палатке, по старинке – с буржуйкой, на цыганской перине. Герой? Герой! Но на этот героизм его вдохновила обычная жадность! Старик прижимистый, копейки считает. Это, я думаю, в нем говорило эхо голодного военного детства, бессознательный страх воспоминаний о той нищете. А, впрочем, неважно – хотел так и сделал; большой характер – оригинальный, самостоятельный; это – основа.

В Панеево котляры обустроились с необычной основательностью – жилье оформили, ввели в эксплуатацию, получили прописку. Хотя и с потугами, а налоги платят – на имущество, на землю. Провели в табор свет, провели в табор газ. Все по закону. Есть, разумеется, несколько домов, возведенных нелегально, в администрации об этом знают, но смотрят сквозь пальцы – то ли повязаны, то ли им некогда, то ли не с руки… Да и пускай! Привыкли к цыганам. Пятнадцать лет они уже здесь! Табор невеликий – тридцать два дома – но колоритный. Живут-поживают.

А родственники – в Пери, Тюмени, Одессе, Самаре, Туле, Малоярославце, Ростове Великом, Москве, Александрове. Где только нет!

Как же они там?