Текст книги "Рассказы. Часть 2"

Дорога к морю

Условие

Это сочинение – повествование об отпуске; в общем-то, достаточно банальном явлении в жизни любого человека.

Для построения сюжета выберем время и место его проведения. Лето? Безусловно. Ну, скажем, июль или август. Допустим, Крым.

Время крайне важно. Я имею в виду – более глобально: не месяц, но год. Хотя бы примерно. Пользуясь авторским правом, я выбираю конец восьмидесятых годов двадцатого столетия. Почему? Да потому что для подавляющего большинства граждан бывшего Советского Союза (а я пишу именно для них) именно эти годы были временем наилучшей жизни. Не хочу и не буду полемизировать о целесообразности того, что случилось, просто отмечу как факт: это были годы расцвета экономики – как бы ни пытались меня уверить в обратном (а я верю собственному кошельку больше, чем всем уверениям вместе взятым), и на каких бы шатких устоях (по словам этих же самых уверителей) ни базировался упомянутый расцвет. И это были годы, которые сейчас с удовольствием и грустью вспоминает моё поколение.

Но – к делу!

Зарождение

Дорога к морю начинается в конце января, когда отойдёт праздничное возбуждение, связанное с ожиданием и празднованием Нового года. В воображении, несмотря на снег и морозы, вдруг начинают исподволь, вкрадчиво пробиваться влажные весенние ветры; они крепнут, они приносят непонятные запахи выжженных солнцем степей и далёкий рокот моря. И внезапно ты замечаешь, что уже давно обдумываешь предстоящее летом путешествие, все связанные с этим бесконечные мелкие заботы и тревоги. Несколько дней ты пытаешься бороться с собой, безуспешно воскрешая в памяти тягучее ощущение ожидания отъезда – там, на юге, к концу срока, оно обязательно появляется – но, сражённый в неравной борьбе (ты уже подспудно знаешь, что обречён на поражение, и принимаешь его радостно), начинаешь прикидывать возможные варианты маршрута, выбираешь друзей, с которыми поедешь; появляется пока ещё еле заметная тревога о билетах, о погоде, о дате отпуска – её надо утвердить у начальства – и о бездне всяких мелких и неизбежных вопросов, которые следует уладить и согласовать.

Кстати, ехать на юг просто необходимо не одному, а в компании. Оптимальный вариант – два-три человека. Меньше нельзя: в одиночку ты взвоешь от скуки на третий день. Так уж устроен человек – ему мало получать удовольствие самому, надо, чтобы обязательно было с кем этим удовольствием поделиться. Больше тоже нельзя из-за того, что невозможно подобрать характеры настолько схожие, чтобы всем одновременно хотелось приблизительно одного и того же, а разногласия в компании – смерть для отпуска.

В феврале-марте, когда деревья тревожно вздымают голые ветви к влажному небу, эти настроения носят неустойчивый характер: слишком много других забот, слишком далёк срок отпуска, слишком много неясностей с подобными обстоятельствами у друзей. Да и денежный вопрос – немаловажный! – также требует внимания. Я имею в виду самое обычное накопление нужной суммы.

В апреле же, мае и особенно в июне-июле ожидание становится невыносимым; появляется то, что называется чемоданным настроением – полулихорадочное рассеянное состояние, когда работа продвигается лишь с большим трудом, когда замечания и придирки руководства теряют былую магическую силу, и даже самые насущные вопросы, не терпящие отлагательства, с лёгкой душой откладываются "на потом".

И вот приходит долгожданная неделя, а потом и день – тот самый последний день перед отпуском, когда наручные часы умирают и стрелки намертво приклеиваются к циферблату.

Imagine

Июнь. Цветёт липа. Под деревьями – дикий, кисло-сладкий запах. Запах пробивается даже сквозь выхлопы бензиновой гари. Тротуар, как мельчайшей бронзовой стружкой, усыпан отцветшими и опадающими тычинками.

Это значит – лето в самой поре. Самые длинные дни рождаются рано, и уже около четырёх часов небо светлеет, выглядывает солнце и тут же споро принимается укорачивать тени. Утренняя свежесть длится всего несколько часов, и вот уже набирающий силу зной властно обрушивается на проснувшийся город.

Но нам ещё рано на юг. Благословенный и ровный август ещё не пришел, и остается утешаться тем, что эта самая жара, от которой мякнет асфальт и душа задыхается в каменных стенах – эта же самая жара заботливо греет, кипятит для нас воду ласкового моря.

Канун

Итак, приходит долгожданная неделя, а потом и день – тот самый последний день перед отпуском, когда наручные часы умирают и стрелки намертво приклеиваются к циферблату. Мыслями ты уже там, среди перемешавшейся между собой синевы моря и неба. Как невыносимо и вместе с тем блаженно ощущение истекающих последних минут! И после того, как бесконечный рабочий день всё-таки окончен, наступает какое-то легкое и приятное ошеломление: вот оно! Дождались!

Наконец-то.

Хлопоты

Да, маленькое отвлечение. Хлопоты и сборы в дорогу – вещь приятная, но утомительная. Самый главный и основной вопрос – билеты.

Нет, не так просто – билеты, а Билеты. БИЛЕТЫ. БИЛЕТЫ!!!

Человеку, в летнее время пытавшемуся достать (я намеренно не пишу – купить) билеты в южном направлении – не забывай, мы говорим о восьмидесятых! – этому безымянному герою давно следует поставить на Курском вокзале Москвы памятник. Или на Киевском. И повторить его уменьшенную копию на всех вокзалах бывшего Советского Союза. Я так и вижу его – на Бережковской набережной стоит бронзовая фигура с пузатым чемоданом в руке, в помятой шляпе, с накинутым на руку плащом (это проклятое наше «на всякий случай»), отягощенная дородной супругой и детьми. Но как выразить в металле всю безысходность – «билетов нет» – и надежду на конечную неимоверно трудную победу? Ведь, в общем-то, уезжали практически все: правдами или неправдами, через десятых знакомых, но вожделенные билеты всё же приобретались. Но чего это стоило!

Ночные очереди с записями трёх– и четырёхзначных номеров. Гладкие наглые рожи, пытающиеся влезть без очереди (и обычно им это удаётся). Женский крик и скандалы. Нервотрёпка и сознание бесполезно растрачиваемого времени. Отчаяние. И ожидание, бесконечное томительное ожидание.

И всё-таки я утверждаю – на юг следует ехать, заранее имея билет в оба конца. Только тогда тебе даруется истинная свобода, не омрачённая предвкушением всего этого ужаса.

Поезд

Но вот всё позади. Поезд отходит вечером, и весь день заполнен последними приготовлениями. Собранные вещи стоят в коридоре. В холодильнике томится классическая варёная курица. Чемоданы…

Нет. Не чемоданы! Минимум поклажи: объемная спортивная сумка и пакет с провизией. Всё. Достаточно. Лучше взять денег (где-то в подсознании – мысль о жуликах…), но не отягощать себя. Ведь мы едем отдыхать. Отдыхать!

Как нежен предзакатный август! Как мягок и влажен ветерок после спорого дождя! Как ласково обвевает он тело! Эта прохлада, опустившаяся на Москву, это благословение небес после липкой духоты дня и после очистительного кризиса грозы!

Летние грозы не бывают длинными, и вот уже от горизонта (ну да, знаю, нету в Москве горизонта…) – и все-таки: от горизонта бьет стрелами лучей оранжевое нежаркое солнце. От этого пожаром загораются окна верхних этажей, и пока мы едем по Садовому кольцу, время от времени блики высверкивают нам в глаза праздничной иллюминацией. Город провожает нас солнечным салютом.

Привычный шелест троллейбусных шин. Курский вокзал. Бронзовая фигура вечно спешащего пассажира. Вечная толкучка и неразбериха. Абсолютно неразборчивые объявления. Буфет с холодной едой, безнаказанно употреблять которую человек может только в одном случае – находясь в дороге. Атмосфера пути.

Imagine

Возможно, лучше добираться до Симферополя на самолете. Разительнее контраст. Когда при выходе на трап из искусственного воздуха салона в лицо бьёт горячий ветер, наполненный запахами степи, фруктов и какой-то мимолётной таврической или киммерийской древности (скорее всего, это срабатывает внутренний психологический настрой) – по тебе проходит первая волна освобождения. Эти неуловимые ароматы странным образом соседствуют с запахом отработанного керосина от двигателей. Они окончательно смывают с души прежние заботы, всё ещё неприметным образом висящие на ней.

И всё же, выбираем классический вариант – поезд. Вокзал живёт своей особой жизнью, над которой не властны ни погода, ни время суток. С чувством торжества проходишь мимо так хорошо знакомых непробиваемых очередей (оно, оно, заветное ощущение билета в кармане!), двадцать минут переминаешься в ожидании посадки, и вот уже маневровый локомотив подтаскивает состав к перрону. Неторопливая полная проводница (почему-то в таких поездах проводницы, как правило, пожилые и полные, исключение составляет начальник, их бригадир – чем-то озабоченный мужчина в видавшем виды мундире) – итак, проводница не спеша изнутри открывает дверь тамбура специальным трёхгранным ключом, протирает тряпкой грязно-жёлтые перила (это у них ритуал такой) и наконец нисходит на платформу. Начинается посадка.

И всё-таки по-настоящему отпуск начинается в тот самый долгожданный момент, когда поезд медленно трогается. Скрипят и потрескивают какие-то пружины и металлические части, колёса всё более бойко начинают считать стыки рельс, а ты ждешь, когда после проверки билетов можно будет улечься на свою верхнюю полку. Ты – пассажир. Теперь от тебя ничего не зависит. И целая ночь, и потом еще сутки в твоём распоряжении. Не следует подгонять время – наслаждайся им!

Imagine

Нельзя экономить на билете. Следует брать – по возможности, конечно – не плацкартные и уж ни в коем случае не общие места. Только купе! Конечно, есть вероятность того, что в спутники попадётся дородная матрона с писклявым и капризным отпрыском, и тогда прощай открытое окно (что равнозначно особой медленной казни), свежий воздух и покой. Но точно такова же возможность того, что она очутится в другом купе, и от тебя эту компанию будет отделять несколько переборок. В плацкартном же вагоне эта благословенная вероятность сведена к нулю. Даже один верещащий младенец способен отравить существование всему вагону, а он там будет далеко не один. Окна же в таких вагонах не открываются никогда. Так что вовсе незачем начинать наше путешествие с пытки.

Первые километры

Итак, вновь пользуюсь правом автора. Мы в купе. Никаких орущих и писающихся детей. Никаких пьяниц и надоедливых и приставучих компаньонов. Мы едем к морю.

Вначале поезд лихо набирает ход, но уже через две минуты тормозит, и выбирается из города, что называется, «на полусогнутых». Не знаю, с чем это связано, но происходит так всегда: сперва разгон, как бы для того, чтобы побыстрей убраться с территории вокзала, а затем торможение – ржавое, противное, со скрежетом и каким-то особо гадким шипением, торможение до скорости жёлтого света, когда машинисту ещё разрешено вести состав вперёд, но с ограниченной быстротой и готовностью остановиться в любой момент.

Но как бы там ни было, мы едем. Перед окнами проплывают облупленные стены складов и хранилищ, заборы с идиотскими надписями, мусор, наваленный вдоль полотна (странно, ведь вроде бы санитарная зона…), дома, дома, дома, заводы с перекрученными толстенными трубами, в назначении которых ни один дьявол не разберётся, столбы, провода, пустыри, чахлые кусты и опять какие-то серые стены со слепыми пыльными окошками. Низкое вечернее солнце догорает в них прощальными искрами. Фигура путевой обходчицы с поднятым скатанным в трубочку жёлтым флажком. Опущенный шлагбаум, перед которым скопилось несколько автомобилей. И вновь дома, домики и домишки.

Только через полчаса поезд, прибавив ходу, выбирается из города. Знакомые названия близлежащих станций, которые мы пролетаем без остановки. На них терпеливо ждут электрички, освобождая для нас главный путь. Усталые дачники с велосипедами, кошёлками и прочим необходимо-ненужным хламом провожают нас завистливыми взглядами.

Ну, тут я, конечно, вру. Они насмотрелись на поезда, и мы им, в общем-то, абсолютно безразличны – это мне для полноты своего отпускного счастья не хватает завистливых взглядов.

За окном бегут поля и рощицы. Это почти пригород, больших лесов здесь нет. Под деревьями уже ложится ночная тень. Можно наконец получить у проводницы комплект белья и улечься на свое законное место. Первый, предварительный этап дороги завершается.

Ночь

Не знаю, как кому, а мне в поезде заснуть удается с трудом. И в то же время как сладок сон под непрекращающееся громыхание колёс! И только остановки с их изменением ритма, вокзальными огнями и звуками (кстати, почему-то все девушки, дающие объявления, имеют одинаковую интонацию) – только остановки нарушают сон, вторгаясь в дремотное сознание какой-нибудь случайно вынырнувшей перед стеклом веткой, скупо освещённой станционным фонарём. И за пределами этого освещённого пятна – загадочная чёрная пустота, заполненная своим совершенно чуждым бытием, откуда доносятся такие обычные и такие загадочные звуки живущей ночной жизнью станции, откуда выныривают вдруг и куда потом исчезают некие неясные фигуры: то ли запоздалые пассажиры, торопящиеся занять свои места, то ли рабочие, глухо постукивающие маленькими молоточками на длинных рукоятках по буксам колёсных пар.

Но вот, наконец, далёкий свисток локомотива – мы движемся дальше. Сперва медленно, а потом всё быстрее проплывают за окошком столбы, киоски, тёмные глыбы деревьев с неподвижной листвой, само вокзальное здание с невнятным названием (названия станций почему-то пишут в таком месте, которое заставляет человека, лежащего на верхней полке, неестественно изгибать шею в попытке его прочесть), многочисленные пристройки, сараи и хибарки непонятного предназначения. Вагон покачивается на стрелках, выбираясь на главный путь. Вот мелькнул последний огонёк в будке путевого обходчика – и снова ночь, снова небо, полное мириадами далёких галактик, летит вдогонку за нами, и вершины деревьев смахивают с небосклона зазевавшиеся звёзды.

В приоткрытое окно льётся тугой и тёплый ночной воздух. Он полон запахами скошенных трав, свежей сыростью низин, он полон тумана, встающего над безвестными ручьями и болотами, к которому иногда примешивается привкус отработанного топлива от только что промчавшегося впереди нас локомотива.

Дорога

Как радостно проснуться ранним утром! Как радостно сквозь не вполне еще оставивший глаза сон смотреть на безвестный разъезд, где состав по Бог весть какой причине остановился на несколько бесконечных минут! Там, под окном, трава в росе – или это остаток ночного дождя? – и, когда поезд вновь набирает ход, эти бриллианты капель по очереди медленно вспыхивают на солнце. Само по себе радостно ощущение безмятежного утра, а когда вспоминаешь, что ты едешь к морю – к морю! – радость становится полной, упоительной, и хочется наделить ею весь белый свет.

А леса уже кончились. Те таинственные высокие ночные леса остались за спиной, и перед нами – луга и поля, перемежающиеся весёлыми светлыми рощицами. Хотя нет, это они лишь чуть позже станут весёлыми и пронизанными солнцем, а сейчас они только-только встречают утро, сладко потягиваясь и разгоняя последний лёгкий туман. Воздух влажен и прохладен после короткого ночного ливня. С концов потемневших листьев свисают капли. Ветра ещё нет, и только движение поездов стряхивает их с травы и ближайших ветвей. Начинают звучать птицы – впрочем, их всё равно не слышно за грохотом колёс; про птиц – это я так, с разгону.

С верхней полки смотреть несколько неудобно. Вообще, вагон как будто специально сконструирован так, что удовольствия от путешествия человек должен получать самый минимум. Но в самом этом неудобстве скрыто особое очарование: ведь это предвкушение праздника души. Которое заставляет любить и само путешествие.

А впереди целый день праздного лежания, когда ничегонеделание полностью и безоговорочно оправдано; мы прибываем на конечную станцию – Симферополь – только на рассвете следующего дня. Я специально выбрал пассажирский поезд: скорый, хотя и идет в полтора раза быстрей, на место доставил бы нас во второй половине дня, а нам надо будет успеть добраться ло Ялты и устроиться с жильём… Впрочем, до всего этого ещё целые сутки.

Признаться, есть в этом нечто мазохистское. Бесконечное ожидание конца пути довольно-таки утомляет – о, более, конечно, психологически! – но то же самое ощущение предвкушения оправдывает всё. И в конце концов, это даже интересно – дорога развлекает нас, разворачивая всё новые и новые пейзажи. Сегодняшний день не похож на вчерашний: мы пересекаем благодатную полосу лесостепей. Бесконечные поля и огороды, огороды и поля – и везде щедрое буйство растительности. Земля обременена плодами, она буквально истекает плодородием. Однообразные картофельные плантации сменяются кукурузой и подсолнечником. На заборы лезут не умещающиеся в загородях плети тыкв. Вдоль составов на остановках носят фрукты, арбузы и горячую вареную картошку; эта молодая картошка вполне успешно конкурирует с относительными прелестями вагона-ресторана.

Imagine

Море! Это понятие живет в каждом из нас с детства, впитанное вместе с растрёпанными книжками о далёких странах, белых пароходах и кипящих зеленью под стремительными ветрами пальмовых островах, лежащих посреди ослепительно-голубого океана; о джунглях, где среди диковинных плодов кричат большие пестрые попугаи, где металлические жуки сверкают неповторимыми красками, а цветы похожи на утомлённых полётом бабочек, присевших отдохнуть. Море живёт в больших закрученных раковинах-рапанах, которые привозят с юга и так любят прикладывать к уху; оно присутствует в глянцевых панцирях крабов и бело-фиолетовых ракушках морских гребешков. Но прежде всего море поселяется в душе…

Ну что ещё можно сказать о наших среднерусских местах?! Кажется, всё такое знакомое, виденное-перевиденное, но с высоты узкого окна наши однообразные – и всё же поминутно меняющиеся – пейзажи кажутся новыми и выставляют на обозрение свои затаённые стороны. Потрескавшийся асфальт (в расщелинах которого гнездятся убогие ниточки травы) где-то под Курском или щебнистая утоптанная до каменной плотности земля на бог весть какой забытой станции – на них смотришь с сочувствием и жалостью: как далеко им до раскалённых дорог южных городов!

Мимо, мимо, мимо летят бесконечные кусты и деревья, насаженные вдоль дорожного полотна. Лето уже переломило хребет; трава в полной силе. Бесконечны жёлто-белые поляны цветов. Белое – это цветёт сныть и тысячелистник, а жёлтое – пижма, этакие собранные в грозди ромашки без лепестков с резким и родным запахом летней лужайки. Уже нет грязно-розового вереска, красы наших песчаных сосновых опушек – он остался где-то во вчера, в той первой ночи.

Появляются пирамидальные тополя. Это значит, что мы мчимся по Украине, пересекая её вместе с Днепром – всё ближе к горячим степям приазовья.

Imagine

Основное чувство дороги – лень, истома и нетерпение. Только скорость отвлекает и даёт некоторое облегчение утомлённым предвкушением чего-то особого нервам. Короткие остановки воспринимаются почти физической болью. Как можно ходить по этим дорогам, выжженным солнцем до состояния седой серой пыли, как вообще можно жить тут, когда рядом – вот она, дорога, и поезда мчат к близкому уже морю тысячи изнывающих от нетерпения душ?! Как можно не бросить всё и не присоединиться к согласному движению родственных желаний?!

Но сонные от зноя полустанки пролетают, сменяясь однообразием редколесной степи, и люди, занятые повседневными заботами, почему-то не помышляют очертя голову кидаться в дорогу, и ровный встречный ветер – следствие нашего собственного перемещения – смывает впечатления и швыряет их назад, в прошедшее. Вопреки очевидному, кажется, что мы движемся только по оси времени, совершенно не перемещаясь в пространстве.

Жарко. Днём поезд раскаляется так, что не спасает даже кое-как работающая вентиляция. Дорожные столики уставлены бутылками с лимонадом. Лимонад до отвращения тёплый и жажду почти не утоляет.

Наше окно распахнуто по максимуму. Ветер заползает в купе и лениво шевелит страницы давно прочитанного журнала, не принося снаружи никаких запахов. Вернее, мы уже настолько адаптировались, что перестали их различать.

Поезд резво бежит над Днепром. Запорожье. Хортица. В другое время это вызвало бы живейший интерес – но только не сейчас: температура слишком высока для проявления какой-либо активности. О Боже, скорей бы вечер!

Второй вечер

За ночь мы должны миновать последние сотни километров материка, миновать Перекоп, Джанкой, и рано утром прибыть, наконец, в Симферополь.

Вечер спускается плотным неподвижным воздухом. Я всегда завидовал машинисту, который в своей кабине видит, как бесконечная, уходящая к горизонту колея мчится навстречу, и по ней скользят красные отблески заката. Из вагонного окна такого не увидишь: не тот ракурс. Но, конечно, и так неплохо.

На этом участке скорость поездов максимальна. Не знаю, с чем это связано: с графиком движения, отсутствием крутых поворотов, состоянием пути или чем-нибудь ещё. Поезд с тихим шорохом скользит по цельнотянутым рельсам – это такая особенная технология, когда нет стыков; нет и привычного двойного перестука. Кажется, что поезд идёт почти бесшумно, и только когда мимо проносятся хибары путевых рабочих, фермы мостов или что-то похожее, от чего могут отражаться звуки, можно убедиться, что это не так. Тогда звук колёс раскалывает относительную тишину сумерек. Вообще в поезде тишина недостижима: где-то что-то скрипит и потрескивает, еле уловимо шелестит ветер, из соседних купе слышны какие-то шорохи; но можно оставить часть своего воображения сзади, и когда шум умчится следом за поездом, ночь постепенно раскроется тишиной, запахами и дрожанием далёких золотых огней. От нагретых шпал чуть уловимо тянет креозотом. Изредка в чёрных кустах всполохнётся устраивающаяся на ночлег птаха. Солнце село; небо хмурится, и от этого на земле ещё темней. Полевые цветы во влажной духоте воздуха пахнут густо, богато и изнуряюще. Тянет влагой: видно, где-то поблизости ручей. Но сильнее всего запах сена – кто-то недавно выкосил лужайку вдоль путей.

Или по-другому: сумеречный ветер разогнал последние клочья облаков, и алый небосвод гаснет величественно и неторопливо.

И звёзды – Боже мой, сколько звёзд!

Нам в своих городах нипочём не увидеть такого великолепия. Небо полыхает, брызжет недвижимым огнём, и где-то в душе вдруг просыпается ребёнок и тянется играть, пересыпать звёздную пыль с ладони на ладонь. И в сердце щемяще остро проникает осознание своей малости, беззащитности – и в то же время какой-то обласканности и растворённости во Вселенной. В такую ночь душа поднимается, встаёт на цыпочки и о чём-то шепчется с другими Божьими созданиями.

Утро

Настоящая тягомотина наступает тогда, когда мы вползаем на Крымский полуостров. От этого спасает только рассветная рань; нужно лежать, изо всех сил стараясь не проснуться как можно дольше. Но какое там!

Из приоткрытого окошка (на ночь оставляется мизерная щель: при полноценном сквозняке простудишься враз) – из окошка чуть сквозит свежестью утра; поезд двигается какими-то рывками – видимо, ночью сменилась локомотивная бригада, и это достаточно заметно. На перроне станций царствуют утренние звуки, которые в общем-то привычны, но именно сегодня по-особому тревожат и заряжают бодростью. Мы вот-вот приедем!

Но это «вот-вот» оборачивается почему-то добрыми тремя часами, и от Красноперекопска до Джанкоя – совсем маленький отрезок на карте – мы движемся как сквозь вату; или это только кажется из-за нетерпения? Всё давно собрано, все умылись, позавтракали и с нетерпением поглядывают на запакованные вещи. Все изнывают от нетерпения. Кажется, время совсем остановилось, но точно по расписанию наш усталый поезд наконец вползает на территорию симферопольского вокзала. Стрелки, бесконечные стрелки, переползания с пути на путь, тормоза шипят. Приехали! Слава Богу, приехали! И удачно: на первую платформу.

Десять часов. На часовой башне – слева от арочного проёма, если смотреть с перрона – золотятся и сверкают на солнце стрелки. Небо ослепительно голубое, уже начинающее дышать зноем. Мы выходим на привокзальную площадь. Множество людей снуёт, толчётся и пробирается в различных направлениях. В тени сидят на чемоданах отъезжающие с покорно-обречённым видом. Их легко угадать по загару и той особой психологической ауре, которая витает над ними и которую можно описать двумя словами: утомление югом.

Нам нужно пройти немного левее. Тут продают билеты на самый длинный в Европе троллейбусный маршрут. И как же непривычно и волшебно звучит на языке слово «Ялта»!

Троллейбус отправляется строго по расписанию, минута в минуту. Если опоздаешь – всё, сам виноват, уйдёт без тебя. Впрочем, ждать нового недолго: они идут с паузами от двух до пяти минут, не более.

Imagine

Кто знает, сколько очарования кроется в простой троллейбусной занавеске, колеблемой ветром? Потоки воздуха, врывающиеся в открытые окна, вьются и сплетаются невидимыми причудливыми струями, и лёгкий шёлк помогает видеть их игру. А какой воздух! Он тёпл и ласков – наверное, таким был воздух рая в первый день творения.

Нюанс: билеты на рейс (два рубля сорок копеек) продают строго по количеству сидячих мест. Никакой толкучки! Никаких моральных угрызений типа «нужно кому-то уступить место»! Троллейбусы чехословацкого производства несколько меньше, чем обычно; они скоростные и специально сконструированы для горных дорог. Поэтому поездка превращается в удовольствие: день только начинается, впереди самые чудесные приключения, и главное – впереди море!

День

Честно говоря, вначале поездка не представляет собой ничего выдающегося. Это потому, что движение происходит в городе с его светофорами, поворотами, мелкими заторами и непредвиденными остановками. И хотя для нас протянута специальная – не городская! – линия, рваный ритм движения не доставляет большого удовольствия.

Наконец, машина вырывается за город. Бесконечные частные домики под черепичными крышами, насмерть заплетённые виноградом, остаются позади. Вообще-то, эти домики – далеко ещё не настоящий Крым, тот, сверкающий солёными брызгами, которого мы так ждём. Их обитатели, прозябаюшие в пыли, вызывают умеренную жалость. Хотя, может быть, я и не прав.

Как бы там ни было, слева от нас открывается озеро. При всей скудности водных запасов Крыма (речь, понятно, идёт о пресной воде) пригородное водохранилище, образованное крохотной речушкой Салгир, представляет собой редкое зрелище.

Но вот и водохранилище тоже позади. Как-то незаметно дорога начинает подниматься всё выше, уклон возрастает, и вот мы уже окружены лесом. Да-да, лесом! Появляются громадные увалы – это сглаженные временем и покрытые почвой отроги древней Крымской гряды. Зелень вокруг сочная и яркая – забегая вперёд, можно сказать, что она сильно отличается от растений собственно побережья. Справа тянется большой овраг или балка – и если бы склоны балки не были так пологи, её вполне можно было бы назвать ущельем. Внизу, должно быть, протекает ручей.

Дорога всё время поворачивает, но эти повороты, обусловленные холмами, имеют большой радиус и не идут ни в какое сравнение с выводящими из себя городскими. Появляются так называемые тупики безопасности – в случае, если у кого-то при спуске откажут тормоза, можно свернуть туда и погасить скорость.

Наш троллейбус карабкается в горы на приличной скорости – спасибо чехам, поставили мощный двигатель. А вокруг уже поднимаются достаточно солидные склоны.

Крымские горы считаются одними из самых низких, самая главная их вершина – гора Роман-Кош  – с трудом переваливает за полуторатысячную отметку, но вблизи эти полтора, или пусть даже один километр – зрелище величественное.

И вот, наконец, перевал. Почему-то он называется Ангарским, хотя Ангары, да и вообще какой-либо реки тут нет. Имеется лишь парочка киосков, мимо которых мы проносимся, не замедляя ход. Около ста метров дорога горизонтальна, а затем снова появляется чуть заметный уклон – на этот раз отрицательный. Слева и справа от нас – Чатырдаг и Демерджи, входящие в первую пятёрку высоты Крыма.

Imagine

Хочу рассказать о солнце. Солнце Крыма – это что-то особенное, оно ярко, щедро и волшебно. Оно умеет быть ласковым и нежным по утрам, когда просыпающееся море ещё в голубой дымке; оно может быть весёлым и неукротимым, оно льётся могучим потоком на раскалённую землю и впитывается тёмной зеленью привычной к его жару субтропической флоры.

И сейчас солнце играет на тысячах, миллионах листьев, придавая им золотистый оттенок. Оно сверкает в стёклах встречных машин, слепит глаза из-за занавески и, поднимаясь, нагревает воздух до состояния дрожащего над дорогой марева.

И – вниз, вниз, навстречу солнцу, туда, где, скрытое за постепенно понижающимися холмами, лежит заветное море!

Троллейбус легко сбегает по гладкому асфальту. Удивительно мало попадается навстречу нам машин – в основном точно такие же трудяги-троллейбусы, мчащие насытившихся южным солнцем курортников обратно в ад Симферополя. И нет придорожных сёл – что, впрочем, неудивительно: на такой изломанной местности с точки зрения сельского хозяйствования они совершенно не к месту. Но сказать, что места эти обойдены вниманием, нельзя: вот мы пролетаем мимо указателя «верхняя Кутузовка», вот и так называемый Кутузовский фонтан – место, где раненому фельдмаршалу (впрочем, тогда еще, кажется, не фельдмаршалу) оказывали помощь после ранения; это то самое место, где он потерял свой знаменитый глаз. И, конечно, никаким фонтаном даже не пахнет: небольшая площадка с горкой крашеных ядер, окружённая сложенной из камней низенькой – до пояса, не более – полукруглой стеной и какие-то цветы. Всё.

Но мы спускаемся. Лес, до перевала безраздельно властвовавший вокруг, тушуется и отступает на второй план. Появляются большие открытые пространства, занятые ровными рядами виноградников и плантациями табака. Горные склоны расположены так, что дневное солнце упирается в них почти под прямым углом, а сама гряда защищает их от ветров внутреннего Крыма, и поэтому климат тут идеален для этих культур. В самом деле, здесь становится ещё более жарко, и если бы не дыхание близкого моря, смягчающего зной, жизнь здесь была бы невыносима.

Но вот наконец серебряный проблеск, светлая полоска на горизонте – что это? Неужели оно?! Однако при повороте всё вдруг снова скрывается за очередной вершиной, и только восторженное недоумение остаётся: как? Вот эта полосочка, с трудом отличимая от неба, и есть море?! Но горы уже потеряли свою силу, и скоро далёкое море расстилается перед нами во всю ширь, сверкая микроскопическими отражениями бесчисленных волн. Волны отсюда кажутся неподвижными, и только высверки солнца слегка покалывают глаза. Серо-голубая мгла скрывает от нас место слияния моря с небом; далёкие холмы тоже кажутся призрачно-голубыми. Волшебная страна!