Текст книги "Олег Вещий – Орвар-Одд. Путь восхождения"

Об изменении воззрений Б.А. Рыбакова на образ князя Олега

Тем не менее, возвращаясь к основной теме, хотелось бы отметить, что, как водится у крупных учёных, взгляды Б.А. Рыбакова претерпевали эволюцию. Сказались ли и тут ветры перестроечных перемен, или в свете балто-славянской концепции А.Г. Кузьмина Борис Александрович вдруг тоже разглядел какие-либо новые повороты в вопросе происхождения варягов-руси, ибо скандинавское происхождение Олега не свидетельствует о том же относительно легендарного Рюрика и прочих «варягов»? Впрочем, А.Г. Кузьмин (1928–2004) в последних своих книгах сам высказывал касательно Олега часто взаимно противоположные и путаные мнения буквально на соседних страницах: «В конечном счете, не приходится сомневаться в том, что Олег пришел с Севера. И среди послов и купцов Игоря много имен, распространенных в Прибалтике, в том числе значительная группа имен “чудских” – эстонских…», а далее вдруг: «Само имя “Олег” явно восходит к тюркскому “Улуг” – имени и титулу, со значением “великий”. Имя это в форме “Халег” с тем же значением известно и у ираноязычных племен».

В 1987 году выходит ещё один фундаментальный, уже практически деидеологизированный труд академика «Язычество Древней Руси», где в седьмой главе образ легендарного Вещего Олега рассматривается куда более благосклонно (Рыбаков, 1987, с. 358–361).

Даже при беглом прочтении видно разительное отличие с приведёнными ранее цитатами из работ предшествующих лет того же автора:

«Начальную пору русского летописания не следует связывать только с христианством. В летописном творчестве, опирающемся на устные предания и эпические сказания, есть вполне определенная языческая струя, ярким примером которой можно считать известный рассказ о смерти князя Олега. Этому рассказу предшествуют восторженные строки, воспевающие Олега – победителя Византии, удачливого князя, обогатившегося различными трофеями. Резким диссонансом звучит рассказ о смерти этого норманнского конунга.

<…> Если хвалебные строки могут быть отзвуком придворных “слав”, сложенных, может быть, в варяжском окружении Олега, то продуманное повествование об исполнении пророчества волхвов идет из глубин русского жреческого творчества. Пророчество было сделано до похода на Византию; небывалый успех должен бы, казалось, его опровергнуть, но предсказание сбылось.

<…> Олег окружил себя жрецами из разных земель. Смерть ему предрек не волхв, а “един кудесьник”, т. е. чудской (эстонский), ижорский или карельский шаман, в чем, разумеется, сказалась недоброжелательность населения, окружавшего варяжскую базу в Приладожье – Ладогу.

Рассказ о смерти Олега, если подойти к нему с точки зрения фольклорной символики, очень враждебен князю-чужеземцу: местное жречество, “кудесники” предрекают ему смерть от его собственного коня.

<…> Кроме общеизвестного варианта “Повести временных лет”, рассказ о смерти Олега дошел до нас в составе Устюжского летописного свода, который М.Н. Тихомиров[5]5
  Примечание Б.А. Рыбакова: «Тихомиров М.Н. Начало русской историографии (написано в 1960 г.). Цит. по кн.: Русское летописание. М., 1979».


[Закрыть] считает источником, содержащим много первоначальных форм X в. Здесь, кроме поздних осмыслений, есть много подробностей, которые нельзя отнести к вымыслам (здесь и далее выделено нами. – Авт.):

“Сей же Ольг, княжив лет 33 и умре, от змия уяден, егда иде от Царяграда: перешед море, поиде на конех. Прежде же сих лет призва Олг волхвы своя и рече им: “Скажите ми – что смерть моя?” Они же реша: “Смерть твоя от любимого твоего коня!”… И повеле (Олег) отроком своим, да изведше его (коня) далече в поле и отсекут главу его, а самого повергут зверям земным и птицам небесным. Егда же идее от Царяграда полем и наеха главу коня своего суху и рече бояром своим: “Воистинну солгаша ми волхвы наша. Да пришед в Киев побию волхвы, яко изъгубиша моего коня”. И слез с коня своего, хотя взятии главу коня своего – сухую кость – и лобзати ю, понеже съжалися по коне своем. И абие изыде из главы ис коневы, из сухие кости змий и уязви Олга в ногу по словеси волхвов его… и оттоле же разболевся и умер. И есть могила его в Ладозе”[6]6
  Устюжский летописный свод (Архангелогородский летописец). М.—Л., 1950. C. 22–23.


[Закрыть].

Вполне возможно, что несходство текста Нестора и Устюжского свода вызвано не различием литературных источников, а существованием нескольких вариантов устного сказания, разных былин о Вещем Олеге. Одни былины из дружинного окружения Олега повествовали о взятии Царьграда, о кораблях, идущих под парусами посуху, о конунге, повесившем щит на вратах Царьграда и обогатившем свою дружину “златом и паволокы и овощами и винами и всяким узорочьем”. Другие былины, сложенные в иной среде, заинтересовались жреческим предсказанием и неотвратимостью предреченной судьбы, сразившей такого удачливого предводителя.

Былинный характер происхождения Несторова текста был предположен мною в 1963 г. Кое-где в летописи уцелел былинный ритм[7]7
  Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Cказания, былины, летописи. М., 1963. C. 177.


[Закрыть]. <…> Былинный, эпический характер сведений о смерти Олега явствует из слов самих летописцев: изложив кратко несколько вариантов, автор того текста, который попал в Новгородскую I летопись, добавляет: “друзии же сказають…” Этот глагол применялся не к простой устной речи (тогда было бы “глаголють”), а к эпическим сказаниям сказителей. В пользу эпического происхождения говорит и наличие вариантов, сохраняющих смысловую основу, но видоизменяющих географию и красочные детали. Древнейшим вариантом следует признать устюжский, где указывается (не отмеченный нигде более) обратный маршрут Олега из Константинополя в 907 г.: “перешед море, поиде на конех” (в объезд опасных порогов). Интересно и негодование князя по поводу киевских волхвов. По этому варианту Олег погребен в Ладоге.

Курган-кенотаф Олега Вещего под Старой Ладогой.

Фото 2016 года

А.И. Лященко[8]8
  Александр Иоакимович Лященко (1871–1931) – историк литературы, педагог, библиограф, член-корреспондент АН СССР.


[Закрыть] ввел в оборот целый ряд скандинавско-исландских аналогий летописной легенде о смерти Олега. Эти сведения северных саг не противоречат тому летописному варианту (то есть Новгородской I летописи. – Авт.), в котором утверждается: “друзии же сказають, яко идущу ему за море и уклюну и змиа в ногу и с того умре. Есть могыла его в Ладозе”» (Рыбаков, 1987, с. 358–361).

В примечании Рыбаков конспективно пересказывает некоторые моменты работы упоминаемого им исследователя:

«А.И. Лященко отождествляет Олега русской летописи с норвежцем Орвар-Оддом, жившим во второй половине IX в. в Галогаланде (Сев. Норвегия) и много путешествовавшим то в Биармию, то в Гардарик (Русь), то в Грикъярик (Византию). Одд княжил в Гуналанде (Киевщине), был женат на Силкисиф (“шелковой деве”) и оставил двоих сыновей: Асмунда (не он ли Асмуд летописи?) и Геррауда. Имя “Олег” Лященко считает прозвищем Helgi – “Вещий”, заслонившим подлинное имя. На старости лет Одд отправился на родину, где ему еще в его юности была предсказана смерть от коня. Конунг нашел череп коня. Змея его ужалила, он умер и был сожжен (с. 26—267). “Могылу”-курган в Ладоге Лященко считает кенотафом[9]9
  Наиболее впечатляющие Ладожские могильные холмы VIII–X веков сохранились в урочище Сопки на левом берегу Волхова, за церковью Рождества Иоанна Предтечи и протекавшим здесь прежде ручьем Стрековец. В центре этого урочища – большой холм высотой около 10 метров. Его и считают местом погребения Олега Вещего, хотя мы, как и большинство авторов, полагаем, что это кенотаф, то есть символическое захоронение, не содержащее останков именно усопщего, которого с ним ассоциируют. Поскольку курган самый большой, народная молва и связала его с образом великого князя древности.
  Любопытный момент! В 1783–1784 годах среди 235 проектов медалей авторства императрицы Екатерины II, иллюстрировавших различные события раннего периода истории России, был проект № 39, содержавший такое описание: «Олег скончался в 912 году. Надпись: Слава не исчезает. Внизу: Олег скончался в 912 году, погребен на горе Щековице». Когда же медаль отчеканили (по штемпелю медальера Монетного двора Тимофея Иванова), на ней было изображено четыре погребальные насыпи вместо одной, которые напоминали группу сопок, распространённых в Северном Поволховье. Возможно, это связано с тем, что летом 1785 года Екатерина совершила путешествие по рекам и каналам Ильменьского бассейна (см.: Сочинения императрицы Екатерины II. Т. IX. С. 279.; Грот А.Я. Екатерина II в переписке с Гриммом. Статья II. СПб., 1881. С. 136–139).


[Закрыть] (с. 272). Что же касается “Олеговой могилы” в Киеве (урочище на Щековице), то она могла быть одним из последних языческих курганов Киева, насыпанным над боярином Олегом, воеводой Владимира I: “И посла Олга, воеводу своего с Ждьберном в Царьград к царем просити за себе сестры их…”»

Далее Б.А. Рыбаков признаёт: «Вполне вероятно, что северные саги дают достоверную и более полную картину жизни Одда-Олега. Какие-то отзвуки саг были известны и в Киеве (особенно в том случае, если воевода Асмуд был сыном Олега) (выделено нами. – Авт.), но нас интересует не столько фактическая сторона дела, происходившего где-то за морем, сколько русская интерпретация, создание сказаний в Киеве и характер этих сказаний» (Рыбаков, 1987, c. 361).

Мы точно также склонны считать, что летописный материал в части Вещего Олега должен рассматриваться совместно с «Сагой об Одде Стреле» (хотя это далеко не единственная сага, в которой упоминается Орвар-Одд) и прочими источниками. Между прочим, как сообщает сага, после смерти отца, возмужав, «сыновья Одда (Асмунд и Херрауд) стали управлять страной (Гардарики). Сейчас существует большой род, который произошёл от детей Одда и Силкисив» (Örvar-Odds saga, X.4.14).

Б.А. Рыбаков не ставит перед читателем проблемы: «Куда же исчез со страниц истории другой сын Одда и Силькисив – Херрауд/Геррауд Младший, если Асму(н)д появляется в летописных известиях под 945 и 946 годами?» Но мы высказали на этот счёт свои предположения в статьях (Гаврилов, 2012, 2013) и более полное обоснование им приведём в последующих разделах настоящего издания. Суть идеи состоит в тождестве Игоря «Рюриковича» и Херрауда Оддсона.

Вещий Олег, или же Орвар-Одд, – отнюдь не мнимый основатель государства, не оставивший потомков! Он – самый настоящий правитель, положивший начало могуществу Руси (а может, и всей правящей династии так называемых «Рюриковичей»), воспетый и речистыми былинниками, и древними скальдами.

Боян. С картины В.М. Васнецова

«Эстафету» приняли поэты первой величины сравнительно недавнего прошлого – А.С. Пушкин, К.Ф. Рылеев, Н.М. Языков, М.Ю. Лермонтов, Ф.И. Тютчев (Гаврилов Н., 2014). Это – культурный герой, уже при жизни ставший легендой, что не противоречит основам традиционной культуры и мифологическому типу мышления предков. Мы с вами, вольно или невольно, тоже в немалой степени приверженцы такого мировосприятия и его наследники.

 
…Ах, было время, время боев
На милой нашей стороне.
Где ж те года? прошли оне
С мгновенной славою героев.
Но тени сильных я видал
И громкий голос их слыхал:
В часы суровой непогоды,
Когда бушуя плещут воды,
И вихрь, клубя седую пыль,
Волнует по полям ковыль,
Они на темно-сизых тучах
Разнообразною толпой
Летят. Щиты в руках могучих,
Их тешит бурь знакомый вой.
Сплетаясь цепию воздушной,
Они вступают в грозный бой.
Я зрел их смутною душой,
Я им внимал неравнодушно.
На мне была тоски печать,
Бездействием терзалась совесть,
И я решился начертать
Времен былых простую повесть.
 

Лермонтов М.Ю. Олег, 1828)

Об эпических и фольклорных дополнениях к образу Олега Вещего

Основным источником сведений о Вещем Олеге являются русские летописи и, как уже говорилось выше, скандинавские саги. Однако стоит рассмотреть и другие, малоизвестные и фрагментарные источники.

Нам хотелось бы обратить внимание читателей на множество «сопутствующих обстоятельств», также отчасти проливающих свет на жизнь нашего легендарного князя.

Мнение о том, что в былинном образе Волха отразились некоторые черты биографий древнерусских князей, поддерживал ряд отечественных учёных. Даже Д.С. Лихачев писал:

«Образ Вольги, князя-кудесника, весьма древний… К таким князьям-кудесникам в сравнительно уже позднюю эпоху причислялись двое князей – Олег Вещий в X веке и Всеслав Полоцкий во второй половине XI века. Их обоих, а может быть и еще кого-нибудь третьего, и соединил в своем образе былинный Вольга» (Лихачёв, 1953, с. 200).

Известны и возражения на этот счёт В.Я. Проппа:

«Большинство ученых с полной уверенностью утверждало, что Волх этой былины не кто иной, как Олег. Такая точка зрения должна быть признана совершенно фантастической. Поход Волха на Индию отождествлялся с походом Олега на Царьград, хотя в походе Волха, описанном в былине, нет, как мы увидим, буквально ничего похожего на поход Олега, каким он описывается в летописи. Легендарная смерть Олега от змеи сопоставлялась с рождением былинного Волха от змеи, хотя и здесь ровно никакого сходства нет, кроме того, что в том и в другом случае фигурирует змея. Были и другие теории, но данная теория преобладала. Несмотря на её полную и очевидную несостоятельность, она была повторена и некоторыми советскими учеными» (Пропп, 1958, с. 70).

Пропп здесь, конечно, несколько лукавит. Дело вовсе не в змее, точнее, не в ней одной. Один от Змея рождён, а другой якобы змеёй «уклюнут».

Во-первых, дело в особом, чудесном, языческом даре Волха-Вольги, предугадывающем опасности подобно Вещему Олегу и добивающемся своего примерно теми же способами, как и Олег. Указание на волхование недвусмысленное.

Во-вторых, в сходстве имён. Например, «женский вариант» имени Олега (именительный падеж Ольг) – «Ольга» – в той же Лаврентьевской летописи заменён на «Вольга» в сообщениях 945, 946, 947 годов, точнее, используется параллельно с первым как равнозначный.

В-третьих, по некоторым сохранившимся вариантам былины Волх-Вольга как варяг призывается пахарем Микулою для правления, они вместе объезжают города, устраняя несправедливости. Чем вам не знаменитое «земля наша велика и обильна, да нарядника в ней нет»?!

Наконец, в-четвёртых, уже в поговорку вошла забота былинного богатыря о своей храброй дружине, которую он мудро бережёт для ратного дела, спасая от житейских забот.

Например:

 
Дружина спит, так Волх не спит:
Он обернется серым волком,
Бегал, скакал по темным по лесам и по ра́менью,
А бьет он звери сохатыя,
А и волку, медведю спуску нет,
А и соболи, барсы – любимый кус,
Он зайцами, лисицами не брезговал;
Волх поил-кормил дружину хоробрую.
Обувал-одевал добрых молодцев, —
Носили они шубы соболиные,
Переменныя шубы-то барсовые.
Дружина спит, так Волх не спит:
Он обернется ясным соколом,
Полетел он далече на сине море,
А бьет он гусей, белых ле́бедей,
А и серым, малым уткам спуску нет;
А поил, кормил дружинушку хоробрую,
А все у него были яства переменные,
Переменные яства сахарные.
А стал он, Волх, ворожбу чинить:
«А и гой еси вы, удалы добры молодцы!
Не много не мало вас – семь тысячей.
А и есть ли, братцы, у вас таков человек,
Кто бы обернулся гнедым туром,
А сбегал бы ко царству Индейскому,
Проведал бы про царство Индейское,
Про царя Салтыка Ставрульевича,
Про его буйну голову Батыевичу?»
Как бы лист со травою пристилается,
А вся его дружина приклоняется,
Отвечают ему удалы добры молодцы:
«Нету у нас такого молодца,
Опричь тебя, Волха Всеславьевича».
 

Оказавшись на вражьей земле и подслушав в зверином обличье разговор правителей той земли, Волх и тут прозревает предстоящие трудности, упреждает опасности, кои предстоит испытать его воинам.

 
Он обернулся горно́сталем,
Бегал по подвалам, по по́гребам,
По тем высоким те́ремам,
У тугих луков тетивки накусывал,
У каленых стрел железцы повынимал.
У того ружья ведь у огненного
Кременья и шомполы повыдергал,
А все он в землю закапывал.
Обернется Волх ясным соколом,
Взвился он высоко по подне́бесью,
Полетел он далече во чисто́ поле,
Полетел ко своей ко дружине хоро́брыя.
Дружина спит, так Волх не спит,
Разбудил он удалых добрых мо́лодцев:
«Гой еси вы, дружина хоробрая!
Не время спать, пора вставать,
Пойдем мы ко царству Индейскому».
И пришли они ко стене белокаменной;
Крепка стена белокаменна,
Ворота у города железные,
Крюки, засовы все медные,
Стоят караулы денны́-ночны,
Стоит подворотня дорог рыбий зуб,
Мудрены вырезы выре́заны,
А и только в вырезы мурашу пройти.
И все молодцы закручинилися,
Закручинилися и запечалилися,
Говорят таково слово:
«Потерять будет головки напрасные!
Ай как нам будет стена пройти?»
 

Былины, 1988, с. 28–33)

Вещий Олег тоже весьма тщательно готовит и проводит операцию против Византии, и его Удача столь же добра, как и у былинного героя. Поход на «Индейское» царство, на наш взгляд, всё-таки может быть эпическим отголоском знаменитого нападения Олега Вещего на Царьград (особенно с учётом того, что ни на венедов, ни тем паче на индусов ни один русский князь не ходил).

«Догадливость» и осведомлённость Волха о делах противника сродни изворотливости ума, явленной Олегом.

След Олега в трудах греческих и арабских авторов

Культуролог А.Ю. Чернов обращает внимание своих читателей на такое обстоятельство:

«Со ссылкой на императора Льва VI Премудрого (886–913) греческий автор XV века сообщает, что на крышке гробницы императора Константина Великого было начертано пророчество: «Семихолмный град падет, когда вражеские корабли перейдут посуху перешеек, но падет не навсегда. Явятся люди от рода русокудрые и возьмут город под свою защиту» (подробнее о надписи: Бибиков М.В. Латинское завоевание Константинополя в свете пророческих текстов // Тез. докл. XVII Всерос. науч. сессии византинистов. М., 26–27 мая 2004. С. 24).

В начале Х века пророчество сбылось. Подступив к Константинополю, Олег разыграл перед изумленными греками грандиозный спектакль – поставил свои ладьи на колеса и двинул суда через перешеек на город. Так позднее сделали и знавшие о пророчестве с гробницы Константина турки, когда в 1453 г. по специально построенным желобам перетащили корабли во внутреннюю гавань Константинополя. О чем и повествуют турецкие авторы. Любопытно, что Вещий Олег приходил к Царьграду именно при Льве VI. А значит, Лев VI Премудрый сам и мог быть автором этого «прорицания». (Оставалось только начертать его на гробнице Константина и сообщить о пророчестве в русский лагерь. И потом ждать, когда Олег поведет ладьи на штурм каменных стен, чтобы предложить ему мирный договор, дань. И отравленное вино с отравленной кашей.)

Впрочем, в этой истории, первую часть которой мы знаем по греческим источникам, а вторую по Повести временных лет, всё – загадка. То ли Олег узнал от пророчестве от кого-то из своих лазутчиков, то ли византийцы сами решили поторопить исполнение пророчества, через перебежчика сообщив о нем Олегу. Когда князь поведет ладьи посуху, греки запросят мира. И одновременно попытаются отравить вождя северных варваров, вынеся ему отравленное вино и брашно. (Разгадав это, Олег и получит прозвище Вещий.) (http: //chernov-trezin.narod.ru/GerbRurika.htm).

Византийский император Лев VI Премудрый

Статья А.Ю. Чернова, на которого мы ссылаемся, чтобы показать достойное Одиссея и Волха хитроумие Олега Вещего, называется «В Старой Ладоге найден герб Рюрика?». Её можно найти на упомянутом выше сайте этого исследователя. Статья написана в 2008 году, но не раз потом перерабатывалась и дополнялась. Конечно же, у Олега Вещего в Цареграде должны были оказаться «надёжные люди», возможно, это были и сторонники Симеона Великого, а свои предвидения наш князь черпал из источника более достоверного, чем наитие и чутьё.

Не об этом ли случае с отравительством говорится в Хронике Псевдо-Симеона 970-х годов? Автор хроники под 941 годом повествует, что у росов некогда был могущественный правитель:

«Росы, или еще дромиты, получили свое имя от некоего могущественного Роса после того, как им удалось избежать последствий того, что предсказывали о них оракулы, благодаря какому-то предостережению или божественному озарению того, кто господствовал над ними. Дромитами они назывались потому, что могли быстро двигаться (бегать)» (пер. М.В. Бибикова).

Это воспоминание о нём, об Олеге Вещем, при котором и днепровские поляне тоже назвались русью? Мнения учёных расходятся, как расходятся текстуально и сохранившиеся списки Псевдо-Симеона (см., например, Николаев, 1981; Карпозилос, 1988).

Чернов также указывает, что в арабском труде «Табаи-аль-Хайя-ван» конца XI – начала XII века за авторством ал-Марвази (написан ок. 1120 года) русские, по преданию, достигли Константинополя, «несмотря на цепи в заливе». Согласно русской летописи, достичь стен Константинополя сумел с моря только Олег. Вот только датировка события вызывает у нас сомнения, не лишённые, как представляется, оснований.

Да, в морском трактате императора Льва VI примерно под 905 годом фиксируются сведения о «скифских ладьях», а в трактате «Тактика» упомянуты морские сражения с арабами (906 год) и росами. Стало быть, какие-то события в указанный период между 904 и 907 годами всё же имели место.

Но те ли это события и те ли это «росы»? Настолько ли они были глобальны, чтобы отождествлять их с появлением восьмитысячного морского (!) десанта прямо под стенами столицы империи?

П.В. Кузенков акцентирует внимание на словах древнерусского летописца о том, что поход Олега на Царьград совершался не только морским, но и сухопутным путём, буквально на конях. А раз так, то путь Олега лежал через Болгарию, а это подразумевало, что Симеон Великий пропустил русов. Однако в 904 году между Византией и Болгарией был установлен мир:

«В начале X в. отношения между Болгарией и Византией были весьма напряженными. Вспыхнувший в 894 г. между двумя державами конфликт привел к разгрому болгарами объединенной византийской армии доместика Льва Катакалона при Булгарофигоне (896). После этого ситуация оставалась нестабильной; прочный мир на условиях территориальных уступок и дани со стороны византийцев был заключен лишь в 904 г. После этого мирного договора, весьма выгодного для Симеона, сухопутный поход руси на Константинополь через территорию Болгарию был бы невозможен, а морской вдоль её берегов – затруднителен. В связи с этим нам остается либо отказать в доверии сообщению ПВЛ, либо сдвинуть дату похода с 907 г. по меньшей мере на 3 года назад» (Кузенков, 2011).

Почему сдвиг на три года недостаточен, будет показано ниже.