Текст книги "Черное знамя"

– «Новая Россия», – сказал Трубецкой. – Но это вопрос еще окончательно не решенный.

В князе чувствовался ум, он выглядел человеком решительным и уверенным в себе, но все это проявлялось при общении один на один, как оратор он совершенно терялся на фоне рыжего, курчавого малоросса, ветерана войны.

Если дело так пойдет, то скоро у ПНР будет новый лидер.

В это верилось очень легко, как и в то, что это лидер сумеет что-то сделать для страны, а может быть, чем черт не шутит, вновь превратить Россию в богатую, могущественную и великую державу, реальную силу на мировой карте.

– Хорошо, я согласен, – сказал Олег. – Как определитесь, дайте мне знать.

Трубецкой улыбнулся:

– Да, несомненно.

– Вот ваш билет, членский номер тысяча сто пятнадцать, – подал голос Степан Петрович. – Поздравляю!

Олег взял протянутую ему бумажку, украшенную все тем же белым трезубцем в черном прямоугольнике. Губы сами собой раздвинулись в улыбке, возникла мысль, что нужно что-то сказать, может быть торжественное, подходящее к случаю, но слова, чуть ли не впервые в жизни, не шли на язык.

– Хм… ну, э… я рад, – только и выдавил он, после чего неожиданно смутился.

Опустив голову, точно нашкодивший пацан, он развернулся и зашагал к двери, мимо охранявших ее крепышей с нарукавными повязками. Только в вестибюле осознал, что зверски, до дрожи в руках хочет курить, а на крыльце столкнулся со смолившим папиросу Голубовым.

Тот отшвырнул окурок, смерил Одинцова неприязненным взглядом, и затопал прочь.

Доставая сигарету, Олег глядел, как подъесаул шагает по грязной улице, смотрел в его широкую спину, и тяжелые, полные неприязни и подозрений мысли подобно мельничным колесам вертелись в голове.

Под хмурым небом осени
2

27 сентября 1938 г.

Казань

В не такой уж большой комнате места хватало для трех письменных столов, вдоль стен выстроились огромные, под потолок шкафы, забитые папками. Два окна позволяли видеть покрытую шифером крышу дома, расположенного на другой стороне улицы, и нависающее над Казанью серое одеяло облаков.

– Вот, Олег Николаевич, здесь и будете работать, да-с, со мной и Петром Петровичем, – Николай Филиппович Степанов, заведующий специальным сектором «Наследия», немного конфузился, и неудивительно – его новый подчиненный был по чину выше собственного начальника. – Остальных коллег я вам представил, Петр Петрович мой заместитель, он сейчас в командировке в Петрограде, роется там в архивах. Располагайтесь пока, чувствуйте себя как дома. Оформили все тут, как полагается, да-с.

– Спасибо, – сказал Олег, разглядывая доставшийся ему стол, массивный, с толстыми ножками и большими ящиками.

Да уж, «оформили» в самом деле – чернильница на месте, пачка чистой бумаги, набор перьев, и даже лампа – с зеленым абажуром и выточенной из какого-камня подставкой в виде склонившего голову белого медведя.

– Позвольте, ради Бога, оставлю вас на минуточку, – Степанов сладко заулыбался и вышел из комнаты.

Невысокий и стройный, манерами и речью он напоминал православного батюшку, по недоразумению сбрившего бороду и снявшего рясу, но при этом был не только серьезным ученым, исследователем масонства, а наверняка еще и опытным административным волком – другой бы никогда не добрался до такого теплого местечка.

Олег еще раз окинул комнату взглядом.

Значит, вот в этих стенах ему и предстоит провести ближайшее время – специальный сектор «Наследия», института изучения евразийской истории, созданного по личной инициативе министра мировоззрения.

Занимаются в секторе всякими мистиками, сектантами и прочими сумасшедшими…

Висевший на стене радиоприемник «Мир», самой дешевой, «народной» модели, стоивший пятнадцать новых рублей, неожиданно квакнул и ожил, затопив комнату пронзительными голосами фанфар.

– Внимание-внимание, говорит Евразия! – объявил торжественный мощный голос.

Олег помимо воли улыбнулся – он слишком хорошо знал, кто сидит за микрофоном, сам в свое время сидел в жюри конкурса, отбиравшего дикторов, прослушивал претендентов, читал их личные дела, и даже участвовал в их обучении.

Мелодию, открывавшую выпуск новостей, готовили и записывали очень тщательно, проверяли варианты на разных аудиториях, откинули чуть ли не дюжину вариантов. С хронометрами в руках высчитывали, сколько секунд должно пройти между фанфарами и призывом к вниманию, прогнозировали, какое временя нужно слушателям, чтобы собраться вокруг приемников, сколько раз нужно повторить победные голоса труб…

И вот результат, продуманный, взвешенный, тщательно приготовленный.

Олег почувствовал даже что-то вроде гордости – он тоже немало потрудился ради того, чтобы сделать радиовещание страны таким, каким оно стало, убедительным и эффективным.

– Чрезвычайный выпуск новостей с фронтов освободительной борьбы! – продолжил Юрий Левитан, обладатель уникального баритона, ставшего настоящим оружием империи, более ценным, чем танковая дивизия.

О да, слово «война» не должно применяться, оно слишком пугающее, чересчур негативно действует на слушателей. Нужно использовать термины «экспедиция», «операция», «борьба», «поход» – они внушают доверие, звучат убедительно и позволяют, не искажая истины, преуменьшить масштаб конфликта.

– В районах Хаш и Нехбандан произошли столкновения с английскими войсками, и наши доблестные воины заставили врага отступить, его потери составляют по приблизительным оценкам…

О собственных убитых лучше не упоминать, а в остальном следует описывать события без прикрас и интерпретаций.

Народ должен думать следующим образом – нам подают факты, и ничего, кроме фактов, которые говорят сами за себя, а значит, дело обстоит именно таким образом, как нам рассказывают. Ну а, кроме того, точность донесений с театров военных действий влияет на противника и на нейтралов, в обязательном порядке слушающих то, что там вещают эти русские.

К концу войны тридцать пятого – тридцать шестого, третьей германской, новостям из Казани, судя по сообщениям из Вашингтона и Токио, Вены и Парижа, верили больше, чем сводкам германского генерального штаба, и, более того, то, что говорили по евразийскому радио и писали в евразийских газетах сегодня, обнаруживалось в немецких источниках через два-три дня, да еще и в намного менее подробном варианте!

«Правда – куда более эффективная штука, чем ложь, особенно если она нам выгодна, – говорил Штилер на министерских совещаниях, по обыкновению постукивая карандашом по столу. – Так что не бойтесь использовать ее».

Успехи, которых можно добиться с помощью лжи, всегда краткосрочны, и в конечном итоге приносят больше вреда, чем пользы, так что грубая фальшь – злейший враг успешной пропаганды, рассчитанной на длительное время. К тому же прямую ложь всегда можно опровергнуть, тем или путем добравшись до фактов, а их скрыть не всегда просто.

Ну а правда, иногда чуть-чуть подкорректированная – другое дело…

– Масштабный бой с участием военно-морских сил произошел в Эгейском море, между островами Аморгос и Тира! – вещал Левитан. – Западные агрессоры получили серьезный отпор и их планы в Восточном Средиземноморье оказались сорваны!

Хм, странно, ограничились коротким сообщением, даже потерь противника не упомянули, а это, скорее всего, значит, что схватка закончилась вовсе не в нашу пользу, и похвастаться, откровенно говоря, нечем.

– На Николаевском судоремонтном заводе на воду спущен линейный корабль «Субэдэй»! Ему предстоит стать флагманом нового флота, флота Индийского океана!

Олег представил, как черное с белым и золотым знамя взвилось над громадной стальной тушей, ощетинившейся жерлами орудий, экипаж отдал честь, а оркестр грянул гимн империи. Только вот трудно будет линкору, получившему имя одного из полководцев Чингисхана, добраться до порта базирования – путь до иранских берегов долог, и почти во всех морях господствуют английские и французские эскадры.

– Прослушайте репортаж от нашего корреспондента Ивана Белова, находящегося в горах Хорасана, где доблестные кубанские и донские пластуны противостоят коварному врагу!

Репортаж записан вчера или даже позавчера, но смонтирован так, чтобы слушатель верил, что корреспондент выходит в эфир прямо из окопа, и что над головой у него прямо сейчас свистят настоящие пули, а вдалеке звучат разрывы гранат и снарядов.

Такие штуки начали делать еще во время войны с японцами, когда министерство мировоззрения было только-только создано – репортаж с артиллерийской позиции, с подводной лодки типа «Щука», крейсирующей в Японском море, с аэродрома и чуть ли не с борта бомбардировщика Особого авиационного флота стратегического резерва…

Репортажи эти имели бешеный успех у слушателей, а о том, чтобы слушателей стало как можно больше, Штилер тоже позаботился. Именно с его подачи был налажен выпуск таких вот «народных», дешевых радиоприемников, чтобы новости и речи вождя пришли в каждый дом, в каждую контору и завод.

А заодно, чтобы народ не имел возможности слушать зарубежные радиостанции, даже в приграничных губерниях – малой чувствительности этого прибора едва хватало, чтобы ловить то, что транслировалось в пределах империи.

Корреспондент Белов вещал что-то на фоне вполне натуральных звуков близкого боя, на вопросы отвечал басистый подъесаул, но Олег больше не слушал – он по минутам мог рассказать, что будет дальше, и не только в выпуске военных новостей, что закончится еще одним громом фанфар, а вообще в течение дня и даже всей недели.

Утренний «Час молодежи»…

«Музыка и танцы на предприятии» в полдень…

Вечерний тематический цикл «Крестьянство и страна», предназначенный для сельского населения…

«Духовная беседа» по воскресеньям, где прикормленный министерством батюшка, целый епископ, вещает о том, что долг истинного христианина состоит в повиновении власти, и что евразийское учение есть боговдохновенное…

«Веселые минуты на работе и дома» каждый час…

«Слово предоставляется партии» в самое лучшее время, когда люди в большинстве своем находятся дома, собираются у приемников, и уже достаточно устали за день, чтобы не вдумываться в то, что им говорят.

Ну а в праздники, в День Поминовения, приходящийся на дату смерти Чингисхана, в День Нации, первого мая, и в День Воссоединения, в ноябре, ее заменяет «Слово вождя», и речи Огневского гремят в тысячах динамиков, воспламеняя сердца, разжигая патриотизм, укрепляя волю к борьбе… и затуманивая мозги.

Последний, самый длинный выпуск новостей, длящийся чуть ли не двадцать минут, с приглашенными комментаторами-специалистами из МИДа, армии, флота и иногда даже от корпуса жандармов.

Никакой импровизации, подробный, тщательно составленный документ, озаглавленный «Программа радости и единения народов империи», что был принят отделом общей пропаганды шестого марта тридцать второго года, и с тех пор неукоснительно проводится в жизнь на всех радиостанциях огромной страны.

Все в его рамках, все знакомо и предсказуемо, как траектория падения кирпича.

В санатории у него был приемник, но за все эти месяцы Олег не включал его ни разу.

– Чего это радио как орет? – спросил Степанов, входя в комнату.

– Не знаю, я его не включал, – отозвался Одинцов.

Заведующий специальным сектором убавил звук до минимума, и, посмотрел на Олега, потирая руки:

– Ну что же, приступим, да-с. Введу вас в курс дела, покажу, чем будете заниматься. Присаживайтесь.

Олег послушно уселся за свой стол – кресло ему подобрали мягкое, удобное, с изогнутыми широкими подлокотниками.

– Главное дело для нас в данный момент – довести до ума, упорядочить картотеку, – Степанов прошел к одному из шкафов, открыл дверцу, и вытащил толстую картонную папку. – Дело тринадцать дробь тридцать шесть имеется, а карточка к нему не заполнена. Бардак, да-с. Сейчас достану чистую…

Папка, украшенная сверху озвученным номером, плюхнулась на стол перед Олегом.

Степанов же полез в другой шкаф, вытащил сначала лист белого картона стандартного размера, а за ним – аккуратно сложенный прямоугольный кусок черной ткани с желтой каймой.

– О, надо же, флаг… – на него заведующий сектором уставился с некоторым недоумением. – Он у нас тут на всякий случай, вдруг какое начальство пожалует.

Государственный стяг оказался убран на место, а картонка – торжественно вручена Олегу.

– Тут все разграфлено, пронумеровано и подписано, – принялся объяснять Степанов. – Ваша задача – брать информацию из дела, и вносить в карточку, чтобы у нас была, так сказать, информационная выжимка.

«Работа, достойная обычного писаря» – с горечью подумал Олег.

Прав был проклятый Голубов, его и в самом деле вышвырнули, избавились от потерявшего ценность сотрудника. Засунули туда, где он будет до самой пенсии «перебирать бумажки», ладно хоть еще содержание положили неплохое, пусть не по чину, и не такое, как было раньше, в отделе общей пропаганды.

– Вот, смотрите, само дело посвящено Российскому Теософскому обществу, – рассказывал Степанов, роясь в папке. – Учредительное собрание его случилось семнадцатого ноября девятьсот восьмого, так что первые документы тут еще из архива санкт-петербургского губернского жандармского управления. Название и дату основания организации заносите вот сюда, – он ткнул длинным белым пальцем в графу в левом верхнем углу карточки, – имя руководителя, в данном случае это председатель РТО Анна Алексеевна Каменская, проставляете рядом… ниже записываете имена остальных руководителей вплоть до нынешнего, Нины Михайловны Ронжиной, и если есть, то даты – кто когда правил, если можно так выразиться.

– Так что, это РТО существует до сих пор?

Степанов улыбнулся, зевнул, не забыв осенить рот крестным знамением, после чего ответил:

– Если верить нашим коллегам из управления имперской безопасности, то да, существует.

От слова «коллеги» Олега покоробило, и заведующий сектором это заметил.

– Что же вы ежитесь? – спросил он. – Как сказано в Писании, нет власти, что не Бога. Творения Всевышнего мы все, и государство тоже создано не иначе как по высшему промыслу. Посему обязанность каждого истинного христианина – повиноваться поставленному над ним «кесарю» и выполнять свой долг со всем возможным смирением и прилежанием.

Говорил Степанов с воодушевлением, чувствовалось, что сам в это верит.

– Дело всех, кто впустил в свое сердце боговдохновенную идею евразийства, есть общее дело, – тут Олегу показалось, что он сидит у радиоприемника и слушает «Духовную беседу», причем не самую удачную. – И совершенно неважно, носим мы погоны или цивильный пиджак, наша святая обязанность – раскрывать и обезвреживать идеологического противника, а наш с вами конкретно долг связан с теми недругами, что прячутся в мистических орденах, масонских ложах и тому подобных вредоносных, пагубных, самим Диаволом вдохновленных организациях, да-с, – тут заведующий сектором сообразил, что его понесло, и что разглагольствует он перед опытным пропагандистом, перед тем, кто меньше всего нуждается в лекциях подобного рода. – Извините, я несколько увлекся.

– Ничего, – сказал Олег, глядя в сторону.

Его выкинули, точно ослепшую лошадь, больше не способную носить на себе всадника. Приставили туда, где он будет приносить хоть какую-то пользу, как того же бывшего гордого скакуна привязывают на мельнице, чтобы он ходил по кругу, вращая жернова и при этом медленно подыхая от изнурения.

Но зачем тогда понадобилось Штилеру личным распоряжением выдергивать своего бывшего сотрудника из Крыма? Он вполне мог еще месяц провести в «Родине», подлечиться окончательно, поправить здоровье, вернуть былые кондиции.

Ну нет, лгать себе не стоит…

Главная заповедь любого пропагандиста – других обманывай, но сам всегда смотри правде в лицо, иначе ты рискуешь запутаться в тенетах фальши, и сам сделаешься как фальшивый колокольчик из фольги, чей голос никто не услышит.

Ему никогда не стать таким, каким он был до того проклятого майского дня.

– Да, да, вернемся, так сказать, к нашим теософским баранам… – Степанов заговорил с наигранной бодростью. – Вот сюда заносите всех лиц, в разные годы состоявших в данной организации, для РТО список будет длинный… изо всех-всех документов его собираете… госпожа Львова, скрипач Лесман… Гельмбольдт, это из Петрограда, а есть еще и из Москвы, вот полюбуйтесь, в этом донесении они перечислены… Герье, она возглавляла московское отделение, структура фиксируется вот здесь… калужское, киевское, ростовское… В дальнейшем, как за другие дела приметесь, будете в них отсылки к РТО находить, это значит, что карточку тринадцать дробь тридцать шесть надо доставать и пополнять, а все, что из этого дела к другим может относиться, лучше сразу отдельно фиксируйте… Вот, есть ниже особая графа – «Смежные организации». Например, смотрите, протокол допроса Андрея Бугаева, более известного как поэт Андрей Белый, он у нас тоже теософ, ха-ха…

На физиономии заведующего сектором играла самодовольная улыбка.

«Боже, куда я попал? – подумал Олег, без особого успеха борясь с отвращением, что поднималось из глубин души подобно мути со дна потревоженного ногами купальщиков водоема. – Протоколы допросов, досье и мерзкие тайны. Это же еще одна полиция, даже хуже, что-то вроде спецслужбы по надзору за тайными обществами… почему ее не подчинили Ованесяну?»

Хотя вполне могло быть так, что в ведомстве вождя безопасности империи, командира ОКЖ имелся какой-нибудь отдел или сектор, в свою очередь занимающийся оккультистами и теософами. Вот только мир, лежащий за пределами черного государства, «опричнины» Хаджиева о существовании этого подразделения в НД не знал.

– Умерших необходимо отмечать отдельно, – продолжал пояснения Степанов. – Крестиком. Интересуют они нас куда меньше живых…

Олег слушал вполуха, зная, что память все зафиксирует, а сам думал о своем.

Зачем, ради чего он пахал все эти годы, забывая об отдыхе, о семье, вообще обо всем? Чтобы оказаться в подчинении вот у этого сладкоголосого специалиста по масонам, заполнять карточки и сидеть в пыльной конторе?

Может быть, стоило когда-то давно отказаться, соскочить с ленты несущегося со страшной скоростью конвейера, где не только ты сам собираешь конструкции из слов, мыслей и образов, но при этом еще и разбирают тебя самого, понемногу, по кусочку вынимая из души способность радоваться жизни, расслабляться, сопереживать, даже любить…

Может быть, тогда и Анна не ушла бы от него? И Кирилл остался жив?

При воспоминании о сыне стало так плохо, что на мгновение помутилось перед глазами, голос Степанова истончился, превратился в комариный писк, а когда вернулся, то выяснилось, что заведующий сектором спрашивает:

– Что с вами? Вы так бледны?

– Все в порядке… – отозвался Олег, напрягая все силы, чтобы голос звучал более-менее нормально.

– Может быть, врача?

– Нет, врач мне не поможет.

Врачи и так сделали все, что было в их силах, и теперь надежда только на время и на собственное тело… прежним ему не стать, но есть надежда на то, что хотя бы вернутся силы, уйдут приступы и восстановится нога.

– Ну, как знаете, – Степанов покачал головой. – Если все понятно, то приступайте. Возникнут вопросы – обращайтесь, буду рад помочь. Как карточка будет готова, покажете. Проверим все, а затем отнесем в канцелярию, чтобы Лидочка все перепечатала набело.

– Хорошо, – Олег подвинул к себе папку – какова бы ни была его новая работа, ее нужно делать, и делать хорошо, и не потому, что заставляют или это кому-то нужно, а ради того, чтобы уважать себя самого.

Как выразился заведующий сектором – наша святая обязанность – раскрывать и обезвреживать идеологического противника? Выходит, что статский советник Одинцов теперь стал ничуть не лучше, чем любой из презираемых им сыщиков ОКЖ, а то еще и хуже…

Он погрузился в дело тринадцать дробь тридцать шесть с головой, чтобы заставить себя забыть обо всем, о родных и друзьях, о бывшей работе, о самом себе и о том, что происходило с ним в последнее время.

Взять лист, просмотреть, вычленить нужное, записать…

Работа для пока не изобретенного механизма, и он сам должен стать таким механизмом, холодным и спокойным, не знающим, что такое душевная боль, сомнения, волнение, гнев и отвращение.

Работа для обычного клерка…

Хотя нет, не совсем так, в папке попадались документы времен уже Вечной Империи, отпечатанные на розовой бумаге – чтобы иметь право читать подобные, нужно получить высшую степень допуска, а это не так просто, сначала тебя проверяет шестое делопроизводство департамента полиции, затем управление имперской безопасности, и под конец личный отдел секретариата партии.

Организация со скромным названием, но с такой репутацией, что возглавлявшего ее Александра Щербакова именовали «серым кардиналом ПНР». По слухам, его опасался сам Хан, и бесстрашные, победоносные генералы во главе с Тухачевским вздрагивали, слыша это имя.

Работа понемногу двигалась, Степанов входил и выходил, говорил по служебному телефону, пару раз к нему заходили люди. За окном вороны, похожие на крохотные военные самолеты черного цвета, чертили круги на фоне серого, безрадостного неба.

– Ну что, коллега, – сказал заведующий сектором в один момент, и Олег не сразу понял, что обращаются к нему – как раз заносил в графу «Смежные организации» сведения о питерском отделении «Ордена звезды на востоке». – Два часа, самое время для того, чтобы слегка перекусить, да-с. Приглашаю вас присоединиться ко мне – мы с коллегами собираемся по-товарищески, чаи гоняем.

– Но я же не… – начал Олег.

– Деньги Лидочке на это дело сдаем раз в месяц, по двадцать рублей, но вы не беспокойтесь, – Степанов улыбнулся и махнул рукой, показывая, что догадывается о причине смущения собеседника. – С первого же жалования отдадите, а пока будете нашим гостем. Хорошо?

– Как скажете, – Олег вздохнул.

Чай накрывали в канцелярии, вотчине упомянутой уже Лидочки, рыжей барышни лет тридцати, числившейся секретарем сектора. За отгороженной шкафами частью помещения располагался стол, покрытый цветастой скатертью, на нем были расставлены чашки, тарелки, вазочки, имелся даже самовар.

В воздухе витал запах чайной заварки и свежей сдобы.

Степанов и Олег пришли последними, когда все стулья, кроме двух, оказались заняты.

– Теперь нас стало больше, – сказал заведующий сектором, – надо добыть еще один… Располагайтесь пока на месте Петра Петровича.

Одинцов без аппетита грыз баранку, осторожно прихлебывал горячий чай, и исподтишка рассматривал людей, с которыми ему предстояло работать. Степанов был намного старше всех без исключения подчиненных, все они, похоже, не так давно покинули студенческую скамью и наверняка чем-то проявили себя в науке… ведь за что-то же их взяли в «Наследие», да еще и в такое специфическое подразделение?

– Народу у нас немного, – сказал Степанов, заметив, должно быть, изучающие взгляды Олега. – В других секторах куда больше, в археологическом чуть ли не сотня, и не меньше у идеологов, у Вернадского.

– Но зато пользы от нас куда больше, – буркнул розовощекий молодой человек с шапкой черных волос. – Чем они там занимаются, воду в ступе толкут, и это когда наша евразийская родина в опасности!

– В какой же она опасности? – сказал рыжий, крепкий парень, деловито резавший колбасу. – Наваляем мы им всем, как и в прошлый раз наваляли, и в позапрошлый, как всегда, вот увидите! Неужели есть в мире армия, что способна сравниться с нашей, а? Ни за что не поверю!

Олегу стало неловко – то, что для него было пропагандистским клише, инструментом, для этих вот молодых интеллектуалов являлось истиной, жизненным фактом… надо же, «евразийская родина», он и не думал никогда, что кто-то может употребить подобное словосочетание в обычном разговоре, безо всякой рисовки.

– Болтаете много, ребята, да-с, – Степанов нахмурился с показательной строгостью. – Придет в институт разнарядка на призыв, так я в эту самую несравненную армию вас и отправлю.

– Не придет, у нас же бронь, – возразил кто-то, но прозвучало это не очень уверенно.

– Может и прийти, – заметил молчавший до сих пор сосед Олега по столу, низкорослый, но очень широкоплечий. – Вон, у меня брата двоюродного призвали, а у него тоже вроде бы бронь была, только партийная, но ведь она не хуже нашей. А кто знает, сколько эта война продлится, вон, Штаты к Антиевразийскому пакту присоединились, что, если и они среди наших врагов окажутся?

– Ну, ты загнул, Борис, – рыжий скривился. – Тебя-то вот за такие речи как раз…

«В фильтрационный лагерь» – закончил про себя фразу Олег.

В заведения подобного рода, подчинявшиеся ведомству Хана, обычно попадали болтуны, не умеющие держать язык за зубами.

– Если кого из нас и призывать, то это Николая Филипповича, – поспешно гася конфликт, вмешался пухлый юноша с похожей на мочалку бородкой, вряд ли украшавшей округлый подбородок. – Он у нас самый воинственный, и пистолет в столе держит, и вообще с опытом…

– Все-то вы знаете, – с улыбкой проворчал Степанов, и, повернувшись к Олегу, пояснил. – Как-никак Пажеский корпус, Николаевское кавалерийское училище за спиной, и два года на фронте, еще на первой германской.

Честно говоря, на бывшего военного заведующий сектором походил мало.

– Хм, понятно, – сказал Олег, и попытался улыбнуться в ответ, но вышло у него не очень удачно.

– А ты, Борис, язык придержи, – широкоплечему достался сердитый взгляд начальника. – Незаменимых у нас нет, сам понимаешь, ты хоть и герой освоения Севера, и писатель, место твое пустовать не будет.

«Юркевич» – вспомнил Олег фамилию мрачно потупившегося соседа.

Из памяти всплыли строчки когда-то читанной заметки… молодой и талантливый автор, уроженец города Златоуста Уфимской губернии… пишет под псевдонимом «Борис Норд»… его книги «Льды и люди», «Семнадцать миллионов собачьих шагов» пользуются заслуженным успехом у читателей… подающий надежды историк, последователь научной школы…

Странно, что они никогда раньше не сталкивались, хотя бы в ведомстве Эренбурга, в имперской палате культуры. Олегу приходилось там бывать, а уж «молодой и талантливый автор» просто обязан был посещать расположенное у озера Нижний Кабан учреждение!

Разговор за столом свернул на продовольственные карточки, введенные два дня назад «в интересах победы», как было написано в соответствующем указе. Коснулись они не всех продуктов, в основном алкоголя и всяких дорогостоящих вещей вроде икры, шоколада, южных фруктов.

– Это что, я теперь захочу пива выпить, мне с собой в трактир карточку эту брать? – горячился рыжий. – А если у меня карточки кончатся, мне его, что, не продадут, не нальют лишнюю кружечку?

– Указ вроде бы только крепкого касается… – начал было Степанов, но его прервал зазвонивший за шкафами телефон.

– Да? – сказала Лидочка. – Да, он здесь, сию секунду… Николай Филиппович, вас! Приемная директора.

– Прошу простить, – заведующий сектором поднялся, торопливо вытащил салфетку из‑за ворота.

Разговор оказался недолгим, через минуту Степанов вернулся, и к удивлению Олега, поманил того пальцем:

– Андрей Евгеньевич вас вызывает к себе, просит прибыть немедля.

– Да, хорошо, – Одинцов встал. – Как думаете, зачем?

– Не могу знать, но полагаю, что хочет познакомиться с новым сотрудником, – Степанов развел руками. – Есть у него такое обыкновение, когда дело касается, если можно так сказать, личностей неординарных, а вы ведь пришли к нам, честно говоря, не совсем обыкновенным образом.

Ну да, точно, не каждый день в «Наследие» переводят статских советников из отдела общей пропаганды.

– Кабинет его знаете, где находится? – поинтересовался Степанов.

Олег кивнул:

– Да.

«Логово» директора «Наследия» располагалось в другом конце здания, так что неровные шаги, сопровождаемые стуком палки, прозвучали сначала на одной лестнице, затем раздались в длинном коридоре, а затем огласили другую лестницу, парадную и роскошную, со ступеньками из мрамора, красным ковром и широкими перилами.

В приемной Олега встретил секретарь, подтянутый и моложавый, хотя вовсе не молодой.

– Вас ждут, проходите, – сказал он, и распахнул тяжелую дверь из красного дерева.

Кабинет Снесарева оказался велик и солиден, под стать хозяину – панели из светлого дерева на стенах, кадка с необычным растением в углу: фиолетовые листья, светлая кора, явно что-то экзотическое, стол, достойный большого чиновника, и неизбежный портрет главы государства на стене.

Огневский смотрел, как всегда, пристально, с напором, и казалось, что ноздри его раздуваются от ярости, что сейчас он раскроет рот и раздастся знакомый всей стране голос.

– Олег Николаевич, заходите, – Снесарев кивнул, на губах его появилась мягкая улыбка. – Присаживайтесь. Надеялся, что наша встреча состоится несколько раньше, но сами знаете, непредвиденные обстоятельства.

Еще бы, в связи с тем взрывом у директора наверняка прибавилось дел, и ведь уже сегодня проходная выглядит так, словно ничего и не было пять дней назад, разве что вахтер сидит другой. В связи с этим вышла задержка с оформлением – приказ о зачислении Олега оказался подписан только вчера, а первый рабочий день начался сегодня.

– Я понимаю, ваше превосходительство, – он сел, палку прислонил к столу.

Снесарев, в отличие от заведующего специальным сектором, выглядел тем, кем был – военный географ, объехавший половину Азии, дослужившийся до генерала, профессор и автор множества научных работ, владеющий четырнадцатью языками; волосы и усы седые, но взгляд острый, и не скажешь, что три года назад отметил семьдесят.

Именно тогда Олегу на глаза попалась газетная статья, посвященная юбиляру и набитая всякими фактами о нем.

– Не сомневаюсь, что понимаете, – Снесарев огладил усы, и заговорил неспешно, взвешивая каждое слово. – Такие люди, как вы, нам очень нужны, и большая удача, что вы оказались в стенах нашего института. Вы так наверняка не думаете, даже подозреваете, не сошел ли я с ума, но я уверен, что через год-два измените свое мнение. Да, у вас нет научной подготовки, но зато есть живой, открытый ум и еще опыт, который пригодится нам, когда начнется запланированное расширение «Наследия». Мы пока занимаемся исключительно историей, но это ситуация данного дня, вскоре мы попытаемся охватить все дисциплины, интересные нам с точки зрения евразийского мировоззрения…

На столе аккуратной стопкой лежали книги, старинные толстые тома, и Олег смог прочитать названия и фамилии авторов на некоторых корешках – «Стратегия» Михневич Н. П., «Ведение современных войн и боя» А. Г. Елчанинов, «Основы современного военного искусства» В. А. Черемисов…

Директор «Наследия» продолжал активно работать не только как администратор.

– Должны будем готовить обоснования для всех идей, предложенных партией и правительством, неважно, связаны ли они с социологией, экономикой или даже естествознанием, – продолжал Снесарев, внимательно глядя на собеседника. – Кроме того, не стоит рассматривать наш институт только как исследовательское учреждение, мы еще и политическая организация, ведь в наше время любая наука, начиная с физики и математики, является политической. Несомненно, не помешало бы усилить наше влияние на крупнейшие университеты, пока оно прискорбно мало…