Текст книги "Домовой"

Глава пятая

Домовой растерянно посмотрел на сатира, а Сатирик – на сову. Вслед за длинным звонком последовал ещё один, и ещё… Потом в дверь постучали, затем стук перешёл в мерный грохот кулаков, а потом и ног.

– Андрюха, открывай, в натуре, я знаю, что ты там! Э! Будь человеком… – послышалось из-за двери.

– Это сосед-алкоголик, – с оттенком обреченности в голосе вымолвил Афанасий, – так просто он не уйдёт…

– Так, – сухо и деловито сказала сова, она же – миссис Стрикс, – вероятнее всего, он пришёл за деньгами? Ему надо опохмелиться, так?

Домовой и сатир уставились на сову со смесью удивления и восхищения.

– А что вы так смотрите, друзья мои? То, что я живу в детской сказке и учу там зверят уму-разуму, совсем не означает, что я совершенно не знаю мира людей, – поспешила объяснить сова. – Нет, злые и некрасивые его стороны мне глубоко неприятны, но я обязана их знать, ибо я – педагог. Чтобы учить хорошему, надо знать, что в мире есть и зло. Говорите, он не уйдёт?

– Да не уйдёт он, зараза, видать услыхал, что в квартире кто-то есть, – чуть не со слезами на глазах сказал домовой. – У него, когда выпить хочет, слух, как у хорошей собаки. Ещё весь подъезд взбудоражит…

– Так, – ещё раз произнесла сова (она очень часто произносила это слово, хоть и учила своих учеников, что надо бороться со «словами-паразитами»), – в доме есть какие-то деньги?

– Хозяйские – не трону! – твёрдо заявил домовой. – Есть у меня, правда, небольшая, заначка за шкафом… – как бы нехотя добавил он.

– Несите. Быстро! – сова была своей решительностью подобна Наполеону. – Сатирик – в комнату. И дверь за собой закрой.

Сатир послушно скрылся в комнате.

– Так (это был триумф «слов-паразитов»), вы, Афанасий, скорее лезьте за шкаф и несите свои деньги. Представитесь дальним родственником, дайте ему немного денег и выпроводите побыстрее, – добавила миссис Стрикс и взлетела на антресоли, где устроилась между старых вещей хозяина.

Афанасий отворил дверь. На пороге стоял Толик, мордастый детина неопределённого возраста, убеждённый тунеядец и запойный пьяница. На Толике был точно такой же чёрный тренировочный костюм с вытянутыми локтями и коленками, как и на домовом.

– Ты кто, мужик?! – поинтересовался сосед и вполне по-хозяйски зашёл в дверь, небрежно отодвинув домовика.

Растерянный Афанасий даже не попытался ему помешать.

– Ты кто Андрюхе-то, в натуре, брат, что ли? Скажи мне, в чем сила, брат… – проявил чувство юмора Толик, а затем, положив руки на плечи Афоне и сосредоточенно глядя ему в глаза, добавил: – Слышь, а у тебя денег занять можно? Не! Я отдам! – сосед снял правую руку с плеча домового и кулаком стукнул себя в грудь. Для убедительности, так сказать.

Афанасий молча кивнул. Его страшно мутило от терпких соседских ароматов: судя по всему, пахло не только вчерашним, но и позавчерашним. Домовой так же молча высыпал соседу в потную ладонь пригоршню мелочи.

– Ты чо, издеваешься, да? Я к тебе чо, побираться пришёл? – вскипел благородным гневом Толик.

Афоня лишь часто заморгал в ответ.

– У тебя, скажешь, рублей сорок не найдётся, да? Ах ты, интеллигент вшивый! – выпалил сосед самое страшное оскорбление и схватил домового за грудки.

Непривычный к драке, в общем-то, жилистый и сильный, Афанасий потерял от неожиданности равновесие и стал валиться назад, увлекая за собой вцепившегося в него соседа. Афоня распахнул своей спиной дверь в комнату, и они повалились прямо на ковёр. Тут домовой вышел, наконец, из себя, и нанёс лёгкий, но упругий удар двумя ладонями в грудь соседа. Такой удар предварял обычно его прохождение сквозь стены. Сосед хрюкнул от неожиданности и боли и незамедлительно отпустил своего противника.

Морщась и переводя дух, Толик встал на одно колено, а затем, шатаясь, медленно поднялся на ноги и посмотрел перед собой мутными, слезящимися глазами. И тут взгляд его внезапно обрёл ясность, а глаза расширились от небывалого ужаса. Перед ним, переминаясь на козлиных, мохнатых ногах стоял некто с рогами на голове. Некто улыбнулся ехидной улыбкой и потряс ушами. Сосед икнул, посерел от ужаса и бросился наутёк, едва вписавшись в дверной проем и сильно ударившись плечом об косяк входной двери.

Толик нёсся по лестнице вниз, сбивчиво матерился и орал:

– Чертиииииииии, чертииииииии!!!..

Между третьим и вторым этажом он чуть не сшиб Юлю, хрупкую, полупрозрачную девочку, студентку музыкального училища. Увидев взлохмаченного, дико вращающего глазами соседа, она невольно вскрикнула и выронила пакет с апельсинами, что держала в руках. А Толик уже грохотал ногами по лестнице дальше. Апельсины, подпрыгивая на ступеньках, тоже катились вниз. Со стороны могло показаться, при определённой доле воображения, будто Толик несётся вниз по некому апельсиновому водопаду, вернее – апельсинопаду.

На площадке второго этажа он наступил на один из злополучных фруктов, споткнулся и дальнейший путь проделывал уже кубарем. Наблюдавшая апельсиновую гонку перепуганная Юля крепко зажмурилась. Где-то наверху хлопнула дверь.

После шумного бегства Толика прошло не менее получаса. Домовой решился, наконец, и осторожно выглянул за дверь. Тишина. Ни криков, ни грохота…

Афоня вернулся в квартиру и сказал, обращаясь к своим притихшим друзьям:

– Ну что, не передумали? Если идём, то прямо сейчас. Этот Толик уже наверняка разболтал кому-то, собутыльников у него пруд пруди. Или, ещё хуже, в милицию позвонил… Так мы идём?

В десять вечера с минутами во двор дома номер 17 вышла достаточно странная компания: чудаковатый, суетливый пенсионер с длинной седой бородой, в тренировочном костюме, в сопровождении одетого сильно на вырост худощавого подростка. Глядя на них издали, можно было предположить, что дедушка-физкультурник решил, наконец, приобщить лодыря-внука к вечерним пробежкам. Они остановились у песочницы, переговариваясь, и одновременно посмотрели наверх. В ту же секунду из открытой форточки на пятом этаже вылетела большая птица. Она сделала бесшумный круг над «дедушкой и внуком» и полетела прочь из двора, туда, где темнели кроны деревьев городского парка.

Подросток поправил на плече сумку, и они вместе с физкультурным пенсионером пошагали в ту сторону, куда улетела птица.

Было пасмурно. Начинал накрапывать меленький дождик-моросявка. Прохладный, какой-то совершенно нелетний, ветерок забирался под одежду. Непривычные к холоду Афоня и Сатирик ёжились и шмыгали носами. Вот и парк… Сатир и домовой прошли через центральный вход и остановились посреди главной дорожки, ведущей в глубину парка.

Каким бы чужим и неуютным ни был этот новый, большой мир, открывающийся их взору, он был прекрасен. Дождик прекратился так же быстро, как и начался, и о том, что он заходил в город, напоминали лишь мокрые дорожки парка, искрившиеся миллионами крошечных огоньков в свете фонарей. Деревья, со всех сторон обступившие дорожку, словно молчаливые великаны, тихо шелестели листвой. Серебристые тополя, трогательные юные берёзки, по-своему милые в своей обыкновенности, клёны ясенелистные, что люди зовут обычно просто ясенями… И сами ясени, безвольно машущие своими тёмными кожистыми листьями, похожими на руки, словно пытаясь отогнать надоедливый ветерок. Афанасий и Сатирик были так очарованы этими огромными деревьями, этим вечерним, вкусным воздухом, пахнущим мокрой травой, этими серыми, похожими на огромных пушистых кроликов, тучками на небе, что поначалу даже не заметили, как болен парк, как ужасно захламлён он. Повсюду валялись на земле и стояли прямо на скамейках, возле полупустых урн, пивные банки и бутылки. Возле лавочек виднелись кучи окурков, окружённые омерзительным многоточием плевков. Замечательный когда-то парк, по сути, был превращён в гигантскую помойку. Засмотревшись на целую компанию бабочек-совок и мотыльков, порхающих в желтоватом свете фонаря, Афанасий споткнулся о брошенный кем-то посреди дороги полиэтиленовый пакет, набитый пивными банками и прочей дрянью, и чуть было не растянулся на асфальте. Сатир в последний момент удержал домового от бесславного падения. Они присели на лавочку. Афоня растирал ушибленную ногу, а Сатирик извлёк из своей сумки горсть столь полюбившихся ему пшёнок и шумно хрумкал ими. В это время за их спиной раздалось сиплое рычание. Друзья одновременно вскочили со скамейки и резко обернулись.

Из-за куста вышел белый, с рыжими пятнами, пёс внушительных размеров. Шкура его была покрыта боевыми шрамами. Устрашающая пасть оскалена, в глазах, как показалось перепуганному домовому, читалось явное желание перекусить поздними прохожими.

– Анаси Миходич, – пролепетал сатир одними губами, – надо бежать…

– Надо, Сатирушка, только я хоть и в спортивном костюме, а совсем не бегун. Беги ты, ты молодой. Спасёшься, поживёшь… – прошептал домовой в ответ.

– Бросить вас? Ни за что! – заявил сатир громко и решительно, топнув ногой.

В тот же миг собака мощным прыжком бросилась на Афоню. Но страшным зубам было не суждено впиться в тело домового – путь хищнику преградил сатир. Худощавый и хлипкий с виду, Сатирик так ловко боднул пса, сбив буквально в полете, что тот нелепо шлёпнулся на асфальт. Грозный пёс замешкался, барахтаясь и пытаясь встать, буквально на пару секунд. Этой форы сатиру оказалось достаточно.

– Бежим!!! – крикнул он пронзительно, с силой толкая домового вперёд, туда, где посередине большого газона, окружённого живой изгородью из боярышника, возвышалась огромная, раскидистая ива. И Афанасий побежал. Побежал настолько быстро, насколько мог. Только куда ему было угнаться за быстроногим сатиром… Домовой начал стремительно отставать с первых же метров «дистанции». Афоня уже ощущал спиной горячее дыхание страшного пса… И тут Сатирик снова пришёл на помощь. Притормозив на секунду и дав домовому себя догнать, сатир мёртвой хваткой вцепился в его спортивную куртку. Афанасий почувствовал, что его ноги почти не касаются земли, а между тем двигаться он стал гораздо быстрее. Вот уже колючие заросли боярышника… Сатир невероятным прыжком, держа одной рукой живую ношу, перемахнул через них. Бейсболка слетела с головы Афони и повисла, раскачиваясь, на одной из колючих ветвей. А стремительный сатир уже карабкался, скорее даже взбегал, по стволу ивы, по-прежнему волоча за собой домового. На их счастье, дерево росло не прямо, а несколько наклонившись. Лишь усевшись, как куры на насесте, на толстой ветви, метрах в четырёх над землёй, друзья смогли перевести дух. Вернее, дух переводил совершенно запыхавшийся домовой. Сатирик же будто и не устал вовсе. Достав из сумки флейту, он начал наигрывать на ней что-то мелодичное и задумчивое, видимо, надеясь музыкой успокоить пса.

Глава шестая

Внизу бесновался, захлёбываясь собственным лаем, огромный пёс. Музыка на собаку действовала, кажется, скорее раздражающе. Домовой же, судя по его виду, был почти не рад чудесному спасению.

– Как же несправедливо… – причитал Афанасий, сидя на ветке. – Ведь он может нас до утра тут продержать. А при дневном-то свете как мы ТАКИЕ до больницы доберёмся? Бедный, бедный мой хозяин… Когда его увозили тогда, Сатирик, понимаешь, у него были такие глаза, будто он уже знал, что не вернётся обратно!

Сатирик некоторое время слушал причитания своего друга, на секунду задумался, будто взвешивая что-то, и прыгнул вниз.

– Ты что же делаешь, бестолочь ты эдакая, он же тебя сейчас сожрёт, – просипел Афоня.

От ужаса он почти потерял голос. Домовому захотелось вдруг исчезнуть, раствориться в воздухе, на худой конец спрятаться в своей собственной бороде, только бы не видеть того, что сейчас случится.

Сатир же, напротив, совсем не выглядел напуганным. Он стоял, выпрямившись во весь рост, и насвистывал что-то с неимоверно беспечным видом. Жуткий зверь меж тем, хрипло рыча, приближался к Сатирику всё ближе и ближе. Когда между ними осталось всего метра четыре, пёс рванул с места, словно автомобиль на уличных гонках. И его мощные челюсти сомкнулись… там, где мгновение назад находилось горло рогатого мальчишки. Великолепный сатир же нёсся уже в свете луны, лёгкий, как антилопа. Обежав дерево и сделав полный круг, «антилопа» оказалась прямо за спиной обескураженного «льва». Пёс стремительно развернулся и снова бросился за сатиром. Козлоногий парень, опять в несколько прыжков оказавшись недосягаемым для собачьих зубов, остановился в нескольких метрах от разъярённого зверя, приплясывая и гримасничая. Ещё атака. На сей раз сатир добежал до ивы, прыгнул свечкой вверх и повис, уцепившись за её гибкие ветви, словно обезьяна, не забывая хихикать и корчить рожи. Собака исступлённо лаяла внизу, захлёбываясь слюной от ярости и бессилия, рыла лапами землю и прыгала, пытаясь достать рогатого насмешника. Вконец обессилев, большой и грузный пёс плюхнулся на землю. Ярость, переполнявшая его, куда-то ушла. Рогатый мальчишка же продолжал качаться на ветвях, хихикая и напевая что-то. Сатирик умудрился превратить смертельную гонку в весёлую игру. Пёс тяжело вздохнул, лёг, вытянув вперёд лапы, и посмотрел на сатира совсем уже равнодушно. Трудно воевать с тем, кто воевать не хочет, а хочет, напротив, резвиться и играть.

Увидев такую перемену в настроении противника, сатир осторожно спустился с дерева.

– Какая милая собачка… – произнёс Сатирик самую вроде бы нелепую в этой ситуации фразу и присел на корточки. – Собааааачка… – повторил он.

Пёс пружинисто поднялся и тихонько зарычал. Медленно, на негнущихся, словно ходули, ногах, со вздыбленной холкой, он подошёл к сидящему на корточках Сатирику. Теперь пасть пса и лицо отчаянного мальчишки были совсем близко. Казалось, сатиру остались последние мгновения жизни. Сидящий на дереве домовой от ужаса впал в некое состояние ступора и не мог произнести уже ни звука. Казалось, он вот-вот шлёпнется с дерева, как перезрелая груша.

Меж тем сатир аккуратно стянул с головы шапку, встал на четвереньки, прижал уши, изобразил на лице некую приветливо-подобострастную гримасу и аккуратно обнюхал морду пса. Собака перестала скалиться и тоже обнюхала сатира, сначала нос, а потом, уж как принято у собак, в районе хвоста. Затем Сатирик начал припадать на передние «лапы», будто приглашая поиграть. Пёс завилял хвостом и тоненько тявкнул. Сатир встал наконец на ноги и потрепал собаку по голове.

– Спускайтесь, Анаси Миходич, он вас не тронет, – прокричал он домовому.

На спуск с дерева Афанасий потратил времени примерно раз в десять больше, чем на принудительный подъём туда. Наконец он снова оказался на твёрдой земле.

– Погладьте его, Анаси. Так нужно, – каким-то непривычным тоном, не позволяющим возражений, сказал сатир.

Домовой аккуратно положил ладонь на тёплую мохнатую голову.

– Ах ты, лайка-пустолайка, по помойкам гончая… – грубовато, и меж тем ласково пробормотал домовой первое, что пришло на ум.

Дальше они пошли уже втроём. Пёс бежал впереди. Он то забегал в чащу кустов, тщательно вынюхивая там что-то, то выбегал на дорожку. Время от времени он оборачивался и смотрел, идут ли эти двое. А ведь всего несколько минут назад он был готов разорвать в клочья домового и сатира. И спасло их не только то, что Сатирик оказался таким отчаянным и находчивым. Их спасло то, что они не были людьми!

Пёс не любил людей, не любил настолько же сильно, насколько обожал когда-то. Женщин и детей он ещё готов был как-то терпеть, а вот мужчин ненавидел люто…

Это случилось таким же летом, как это, два года назад. Пёс жил тогда в дачном посёлке вместе со своими хозяевами, семейной парой с двумя детьми, и отзывался на кличку «Люкс». Он был из числа собак, невольно «не оправдавших доверие». Дело в том, что щенок, которого покупали «за сенбернара», вырос, действительно, в здоровенного пса. Только пёс этот оказался похож на сенбернара настолько же, насколько на кавказскую овчарку, дога и прочих собак крупных пород. Лохматый верзила ещё не понял, что он «бракованный товар». Он был верным товарищем по играм и защитником детям, провожал хозяйку на станцию и магазин… В общем, старался быть настоящим другом человека.

А потом наступила осень, и они уехали. Пёс ждал их несколько дней, лежа на крыльце опустевшего дома. Он верил, что хозяева вернутся. Видимо, что-то просто случилось…

Пёс очень волновался, настолько, что почти не вспоминал про мучительный голод.

Зарядили долгие холодные дожди, задувал пронизывающий ветер. Осень всё больше вступала в свои права. На крыльце стало невыносимо холодно. Пёс поднялся, толкнул носом калитку и побежал, куда глаза глядят. Буквально через минуту, к своему величайшему изумлению, он встретил на улице целую стаю себе подобных. Некоторых собак он знал ещё с лета: тут был эрдельтерьер Джим, дворняга Шарик, тигровый стаффордшир Рэмбо. Они были такие же замёрзшие, голодные… Но они были рады ему!

Так началась вторая жизнь неудавшегося сенбернара Люкса. В тот же день он узнал, что Джима бросили, так как, по мнению хозяев, он был уже слишком стар, чтобы возвращаться в город. Хозяин Рэмбо собирался надолго ехать за границу, а пристраивать куда-то собаку ему было некогда. Шарик же сам сбежал от живодёра-хозяина ещё весной и всё лето кормился на станции и в посёлке. Их всех объединяло одно: они больше не верили людям.

До самых морозов собачья стая жила в дачном посёлке, а потом приехали ОНИ.

Люкс на всю жизнь запомнил этих людей с ружьями, окровавленный снег, предсмертные стоны своих умирающих товарищей. Превозмогая боль, на трёх лапах, он долго бежал по заснеженному лесу. Пуля прошла насквозь, он буквально истекал кровью. Пробежав километра три, пёс ткнулся мордой в снег и заскулил, горюя о своих погибших друзьях.

Как он выжил тогда – непонятно. Но с тех пор пёс стал злобным одиночкой, не примкнувшим больше ни к одной стае. Почти два года он прожил один, в лесу, и лишь этим летом, изнемогая от кусачих слепней, вышел к городу. И в тот же вечер встретил этих странных двуногих. Почему ему захотелось им поверить? Пёс не знал. Но знал точно – они теперь его стая. Начиналась его третья жизнь.

Меж тем сатир и домовой шли и рассуждали, как назовут собаку. Верный себе Афанасий предложил вначале самые традиционные варианты: Полкан, Трезор, Пират.

Сатир отмёл все предложенные варианты разом. Домовой же был настолько благодарен ему за спасение собственной жизни, что не стал спорить.

– Хорошо, давай назовём его Гром, Сатирушка. Как тебе? Помнишь, как грозно он рычал? Словно гром рокочет за тучами, – сказал домовой и вздохнул. Ему отчего-то сразу вспомнилось, насколько уютно было в углу за шкафом в грозу. За окном громыхал гром, хлестал дождь, но хозяин был дома. А значит – всё хорошо…

– Гром, молнии… – сатир остановился и поскрёб пятернёй курчавый затылок. – Анаси Миходич, эврика! Гром, говорите? А давайте назовём его Зевсом! В моем мире дать такое имя собаке никому и в голову не придёт, а тут – можно… – насмешливому сатиру неимоверно понравилась идея «уколоть» таким образом всесильного и надменного бога-громовержца.

– Зевс… – позвал сатир тихонько.

Пёс обернулся и навострил уши. Новое имя ему понравилось.

Они шли по вечернему, таинственно шуршащему листвой парку уже втроём. Под мерно звучащие шаги Афанасий медленно погрузился в свои мысли. Эту привычку к неспешному внутреннему философствованию он приобрёл ещё дома, коротая вечера в своём углу. Вероятно, ею обладали в той или иной степени все домовые.

– Собаки… Удивительные всё же существа. Умные, выносливые, различающие тысячи запахов, как, может, никто в мире. Невозможно преданные. Они вроде бы и не живут отдельной жизнью, существуя рядом с человеком. Они вплетают, словно ленту, свою маленькую жизнь в большую человеческую. Вплетают так крепко, что как бы уже и не принадлежат себе. Но ведь собаки – не рабы людей! Друзья. Лучшие друзья, каких можно представить. Которые будут тебя любить всегда. Просто так. А вот почему люди любят собак?

Почему люди, даже плохие, любят своих детей – понятно. Эта любовь от начала веков, эта любовь дана от природы, забота о продолжении своего рода, она – в крови. Безусловная любовь. Почему люди любят разные дорогие игрушки: машины, одежду? Эта любовь – даже и не любовь, скорее. Это жадность. И жадность тоже очень просто и понятна. Но собаки… Эта любовь, она вроде бы и ни к чему. Собаки не сделают богаче, не продолжат твоё дело после смерти. Они всего лишь дарят дружбу, чистую дружбу. И эта дружба делает людей лучше. Они словно бы становятся самими собой, такими, какими были в детстве, наверное: добрыми и умеющими дружить, просто потому что дружат…

Домовой остановился на секунду: «Додумался же до такого, собаки делают людей людьми!» Теперь у него тоже есть собака. Может, и он станет чуточку человеком?

Сатирик с интересом поглядывал на домового. Рогатый юнец видел, что Афанасий, которого он считал очень мудрым, погрузился в свои мысли. Сатирику было, конечно, интересно, что это за мысли такие, но он стеснялся спросить.

Так, незаметно, они дошли до выхода из парка, рядом с которым возвышалась плакучая берёза. В вечернем полумраке она казалась сгорбленной, опустившей до земли пряди нечёсаных волос, женщиной, горюющей о чем-то невысказанном. На ветвях берёзы сидела сова. Увидев, что их маленький отряд стал больше на одного путешественника, причём зубастого и хвостатого, птица удивлённо ухнула.

Потом она пристально посмотрела на домового и, ни слова не говоря, полетела в глубину парка, откуда они только что пришли. Совы не было несколько минут. Друзья уже начали волноваться, когда увидели возвращающуюся птицу. В лапах, словно пойманную крысу, она несла синюю бейсболку Афанасия. Домовой смущённо поблагодарил миссис Стрикс и нахлобучил «убор» на голову.