Текст книги "Последняя песня Земли"

Дмитрий Колодан
Последняя песня Земли

Полуденное солнце нещадно жгло лысую макушку Барни Вторника. В укрытии, посреди живой изгороди из олеандра, было душно и влажно. От земли поднимался сладковатый запах прелой листвы и плесени, такой плотный, что, казалось, его можно потрогать руками. Дышать в такой атмосфере сложно – что ни вдох, то глоток водной взвеси. Легкие для этого едва ли годились, и Барни в который раз пожалел, что природа не наделила его жабрами, как у амфибий.

Он слизнул с верхней губы капельки кислого пота. Барни тяжело переносил жару – ничего удивительного в его возрасте и при таком весе. Подобные игры с давлением хорошо не кончаются – повезет, если отделается лишь головной болью от перегрева. А если тепловой удар? Или того хуже – сердечный приступ? Перспектива отнюдь не радовала, однако на карту поставлено слишком многое, чтобы думать о собственном здоровье. Он ведь солдат, ни больше ни меньше, считай, последняя надежда человечества. У него нет права отступать. Барни с силой прижал ладонями наушники, вслушиваясь в еле различимые звуки.

Акустическая ловушка тянулась по всему периметру изгороди. Изобретение было простым и гениальным; Барни им гордился и не скрывал этого. Основу ловушки составляли полторы сотни консервных банок, врытых в мягкую землю на три четверти и соединенных друг с другом медной проволокой; к концу провода припаян шнур от наушников. Два вечера Барни посвятил сложнейшим расчетам, вычисляя места, в которых следовало поместить банки. Почти целую неделю ночами собирал и устанавливал всю конструкцию. Зато теперь он мог перехватить малейший шорох с соседского двора. Сейчас, правда, в наушниках раздавалось только шуршание – наверное, это растущие корни вгрызаются в почву. Он приготовился ждать.

Его старая морская фуражка сейчас виднелась из-за парника. Барни с тоской поглядывал в ее сторону – для защиты от солнца она бы не помешала. Однако возложенная на нее миссия была гораздо важнее. Час назад он сам надел ее на голову огородного пугала. Отвлекающий маневр, полный истинно шпионского изящества. Теперь анархисты никогда не догадаются, как близко Барни подобрался к их логову. Они наверняка пребывают в полной уверенности, что он пропалывает сорняки или собирает слизняков на грядке с капустой. Мнимое чувство безопасности – именно то, что хотел внушить им Барни. Оставалось дождаться, когда они клюнут на наживку.

Хотя олеандровая изгородь и выглядела как граница между дворами, она полностью располагалась на соседнем участке. По сути дела, Барни был на чужой территории, можно сказать – в стане врага. Риск кружил голову, как отменное бренди.

Двухэтажный дом едва просматривался сквозь перекрестья ветвей и густую листву. Его хозяйкой была Августа Басманти, и на месте Барни многие бы гордились подобным соседством. В шестидесятые она была легендой, и не только из-за романа с Джорджем Хариссоном. Созданный ею этно-нигилизм стал предтечей чуть ли не половины существующих музыкальных стилей, а идеи, которые она пропагандировала – смесь анархо-комунизма с восточной философией, – были весьма популярны у хиппи. Сейчас, насколько знал Барни, Басманти отошла от дел, разве что спонсировала фонд для одаренных музыкантов-вегетарианцев. При этом одаренность в поедании растений ценилась значительно выше, чем прочие способности. Но благотворительные штучки были всего лишь прикрытием.

О ее истинных целях Барни узнал случайно. Произошло это спустя месяц после того, как Басманти с очередным мужем поселилась в доме по соседству.

В то утро Барни работал в парнике – экспериментировал с японским редисом. Опыты крайне важные, в дальнейшем они должны были совершить переворот в сельском хозяйстве. В общих чертах все сводилось к построению нужной атмосферы. Проблема с овощами в том, что они часто скучают по исторической родине. Так называемый «зов соков» не дает им покоя. Великий картофельный голод, в свое время наделавший столько шороху в Ирландии, был вызван именно тем, что ненароком залетевшая фитофтора напомнила клубням об Андах. А в итоге ирландцы заполонили полмира. Догадайся кто построить ступенчатую пирамиду, катастрофы можно было бы избежать, а заодно значительно повысить урожайность.

Впрочем, как всякий истинный ученый, Барни понимал, что любая, даже столь убедительная теория требует экспериментального подтверждения. Японский редис подходил для этого как нельзя лучше. Создать нужную атмосферу не сложно – достаточно развесить в парнике сложенные из бумаги фигурки. Познания Барни в оригами ограничивались вырезкой из «Популярной Науки», где была нарисована схема складывания журавлика. Маловато, конечно, но, к счастью, редис не выглядел как овощ, склонный к разнообразию. Барни решил компенсировать недостаток качества атмосферы ее количеством, увлекся, и вскоре теплица стала походить на страшный сон оригамиста. Однако результатами эксперимента Барни был доволен. Овощи росли быстро и обещали неплохой урожай. Правда, обычный редис на контрольной грядке ничуть не отставал в своем развитии, но, возможно, причиной была тяга к чужой культуре.

От постоянной влажности журавлики быстро размокали, и приходилось все время менять фигурки. Барни как раз развешивал очередную порцию бумажных птичек, когда снаружи раздался страшный грохот. Запотевшие стекла задребезжали, на мгновение Барни решил, что началось землетрясение. Только выскочив на улицу, он понял: встряска не имеет никакого отношения к колебаниям литосферных плит. Причиной были звуки, доносящиеся из соседнего двора.

Это была музыка, хотя Барни сильно сомневался в уместности слова. Визги, скрипы, стоны, глухие удары сплелись в чудовищной какофонии, за которой невозможно было различить и намека на мелодию. Основой был низкий, тягучий гул: Барни его не слышал, но ощущал всем телом. Пошатываясь, он добрел до изгороди и посмотрел поверх клубящихся ветвей и розовых цветов.

Прямо посреди двора стояла странная конструкция, судя по всему – некий музыкальный инструмент, похожий на гибрид органа и двигателя парового трактора. Гофрированные шланги паутиной опутывали высокие закопченные трубы, тяжелые шатуны раскачивали мехи из просмоленного брезента, вертелись толстые шестеренки. Нагромождение механизмов крепилось к восьмиколесной платформе и соединялось с клавиатурой от фортепьяно. За клавиатурой, прикрыв глаза, сидела Августа Басманти. На желтушном лице маской застыли тоска и сосредоточенность. Барни она напомнила ожившую индуистскую богиню с древнего барельефа. Изредка Басманти нажимала пару клавиш или брала легкий аккорд, в основном же пальцы оставались неподвижными. Алекс Эйхе, ее молодой муж, стоял рядом и задумчиво грыз ноготь мизинца.

Барни хотел крикнуть, чтобы они немедленно прекратили издевательства над его слухом, но понял, что голос попросту потеряется в шуме. А пока он думал, как бы привлечь к себе внимание, они сами его заметили. В какой-то момент музыка прекратилась, и Басманти резко повернулась в его сторону. Растерявшись, Барни помахал рукой. Соседи не соизволили ответить на приветствие. В глазах Алекса он прочитал глубочайшее презрение, во взгляде Басманти – скуку. Барни стало как-то неуютно, он, извиняясь, улыбнулся и отошел от изгороди, сам не понимая, почему должен чувствовать себя виноватым.

Всю ночь Барни не мог уснуть. Хотя звуки больше не повторялись, он никак не мог выкинуть их из головы. Что-то в самой структуре ритмов не давало ему покоя. Он раз за разом прокручивал их в голове, пытаясь докопаться до сути и отметая одну теорию за другой. Озарение пришло лишь под утро, когда он попытался рассчитать, к чему приведет распространение акустической волны в перпендикулярно поверхности Земле. О взглядах своей соседки он знал немного, но сведений оказалось достаточно, чтобы со всей ясностью увидеть ее чудовищный план.

На следующий день загадочный инструмент исчез. Барни не сомневался, что причиной тому было его случайное вмешательство. Басманти и Алекс явно не хотели, чтобы кто-то еще узнал об их целях. В первый раз они допустили оплошность, во второй этого не случится. Он остался с ними один на один. Правда, кто знает, может, за Басманти стоит целое тайное общество? Про себя Барни называл их анархистами, сам не до конца понимая, что вкладывает в это понятие. Но у врага должно было быть имя.

Оставалось найти доказательства. К несчастью, первая попытка добраться до инструмента закончилась провалом, как и две следующие. Но Барни не сдавался, и теперь, когда у него появилась акустическая ловушка, он был близок к успеху.

Время тянулось медленно, словно патока. Барни то и дело косился на часы, всякий раз изумляясь показаниям стрелок. Он был уверен, что лежит здесь не меньше часа, на деле же прошло всего двадцать минут. В наушниках по-прежнему ни одного постороннего звука. Барни мысленно перебирал свои записи, пытаясь понять, не прокралась ли в расчеты какая-нибудь ошибка. То, что он не видел изъянов, еще ничего не значило. Математика – штука хитрая; полностью полагаться на цифры – чересчур самонадеянно, слишком уж они непостоянны.

Барни вдруг замер, прислушиваясь. Показалось или? Нет. К уже устоявшейся картине явно добавился еще один звук. Что удивительно, доносился он не из наушников. Кто-то шел вдоль изгороди, насвистывая незамысловатый мотивчик. Немного повернув голову, Барни увидел приближающиеся ноги. Хватило одного взгляда на сверкающие на солнце ботинки, чтобы понять, кто идет. Во всей округе только у одного человека обувь выглядела так, словно стоила как новое авто. У Алекса Эйхе.

Барни едва не захлебнулся от волнения. Сердце разом перескочило на четвертую скорость; перед глазами поплыли круги. Каждый выдох звучал как рев ветра в узком ущелье. Он попытался повернуться, немного облегчить или хотя бы приглушить дыхание. Делать этого явно не стоило – комплекция Барни совсем не способствовала незаметным перемещениям. Он зацепился за какую-то ветку, и она с громким треском обломилась. Проклятье! Барни хотел вскочить и броситься бегом к дому – там-то они точно до него не доберутся. Лет двадцать назад он бы так и сделал, а сейчас даже чтобы сесть, потребовалось собрать все силы.

Алекс остановился напротив и молча ждал, пока Барни поднимется на ноги. Прекрасно понимая, как жалко выглядит, Барни все же попытался сохранить лицо:

– Я все про вас знаю. – Голос прозвучал хрипло и пискляво. Ни капли того величия, на которое он рассчитывал.

Алекс брезгливо поморщился, чуть не сплюнул.

– Старый жирдяй, – процедил он. – Опять ты здесь ползаешь? Пошел вон. Псих ненормальный.

Звонок телефона застал Нортона Филберта за ежемесячным осмотром коллекции садовых жаб. Худшей подлости и не придумаешь.

К этому дню Нортон готовился всю неделю, а начиная со среды он фактически жил предвкушением очередной встречи с чудом. Вчера он облазил самые укромные уголки двора и сада, собирая расставленные тут и там керамические и металлические статуэтки. Сейчас жабы рядами стояли на кухонном столе, за исключением трех самых больших, место которым нашлось только на полу. Всего их было восемьдесят пять; как и следовало ожидать, две жабы бесследно исчезли.

Они пропадали всегда. Каждый раз, перебирая коллекцию, Нортон не досчитывался как минимум одного экспоната. Причины исчезновений его мало интересовали. Вернее, Нортон решительно не хотел знать как, куда и почему пропадают его жабы. В этом и было волшебство, любое знание его бы убило. У самого Нортона имелось не меньше сотни самых невероятных теорий, объяснявших загадочные миграции, и его радовала сама возможность придумывать новые. Инопланетяне, гоблины, китайские колдуны и иностранные разведки… Вокруг жаб сплетались сети бесчисленных заговоров, жизнь бурлила как гейзер, и эти чудеса творились на его заднем дворе.

Редко, но случалось, что некоторые жабы возвращались. Подобные создания были у него на особом счету. Многих восхищают истории о кошках или собаках, которых увозят за тысячи километров от родного дома, а они все равно находят обратную дорогу. Бронзовой или глиняной жабе вернуться в сто крат сложнее. До сих пор, правда, еще ни одна из путешественниц не соизволила привезти из своих странствий какой-нибудь сувенир, хотя бы открытку, но Нортон верил: рано или поздно случится и это.

Телефон взвизгнул в тот самый момент, когда он протирал тряпкой один из любимых экспонатов – почти круглую статуэтку глазированного фарфора, заказанную по каталогу прямо из Китая. Первый раз эта жаба потерялась еще на почте, и нашлась спустя полгода на дне багажника, с грязной тряпкой в распахнутой пасти.

Звонок прозвучал столь неожиданно, что Нортон выронил статуэтку. Как и следовало ожидать, упала она на ногу. Нортон вскрикнул, скорее от обиды, чем от боли, и укоризненно посмотрел на жабу. Вот так вот: заботишься о них, лелеешь, а в благодарность они падают на ноги. Жаба откатилась под стол и остановилась. На морде застыло выражение глубочайшей задумчивости и самодовольства.

Прихрамывая, Нортон добрался до телефона, сорвал трубку и прокричал:

– Слушаю!

– Господин Филберт, я полагаю? – раздалось после непродолжительного молчания.

– Ну, естественно!

– Племянник Бернарда Вторника и его ответственный опекун? – уточнил звонивший.

Нортон насторожился.

– Да.

– Добрый день, меня зовут Грег Хокинс, старший инспектор социальной службы.

Нортон с тоской посмотрел на жаб. Ну, вот и все: конец надеждам на день выдуманных приключений.

– Час назад нам поступила жалоба на вашего подопечного. Покушение на чужую собственность, порча имущества… всего восемь пунктов.

– Опять? – только и смог сказать Нортон.

– Вы понимаете, что это третья жалоба за последний месяц?

– Да, но…

– Нам ничего не остается, кроме как принять меры. Ваш дядя опасен для общества. Боюсь, мы будем вынуждены настаивать на принудительном лечении.

Нортон проглотил застрявший в горле комок. Дело принимало неприятный оборот.

– Кроме того, – не унимался инспектор, – вы подписывали документ, в котором обязались следить за вашим дядей и не допускать подобных происшествий. Не похоже, чтобы вы справлялись. Штраф – самое малое, что вам грозит.

– Я… – Нортон вздохнул. – Хорошо, я все улажу. Обещаю, это было в последний раз.

Дом Барни стоял в самом конце улицы. Нортон добрался до него меньше чем за четверть часа. Оставив машину на подъездной дорожке, он быстрым шагом направился на задний двор.

Голова дяди виднелась из-за парника. То, что он работает в саду, успокаивало. Если дядя еще находит силы копаться в земле, значит, все не так уж плохо.

– Барни! – крикнул Нортон. Ответа не последовало. Он прошел вдоль стеклянной стены и свернул за угол.

Фуражка, которую Барни не снимал даже ночью, висела на огородном пугале. Нортон застыл с раскрытым ртом, на какое-то мгновение уверившись, что дядя, окончательно растеряв рассудок, превратился в чучело. Легендарный Страшила искал ум, чтобы стать человеком, а здесь, очевидно, имел место обратный процесс.

– Ага! – раздался за спиной голос дяди. – Хоть кто-то попался на эту уловку.

Нортон с вздохом повернулся. Барни стоял, уперев руки в бока, и широко улыбался. Выглядел он помятым, но весьма довольным собой. К огромному животу словно орден прилип смятый листок олеандра.

– Привет, племянник, – пророкотал Барни. – По делу или решил пропустить стаканчик в хорошей компании? Погодка-то самая подходящая.

– По делу. Мне позвонили по поводу твоей недавней выходки. – Нортон старался, чтобы голос звучал как можно строже.

– Кто звонил? – спросил Барни.

– Из социальной службы. На тебя опять поступила жалоба от соседей.

– Так я и думал, – кивнул Барни. – Хорошо.

– Ничего хорошего, – мрачно сказал Нортон. – Тебя хотят поместить в клинику. Знаешь, чем это обернется?

– Догадываюсь, – усмехнулся Барни.

– В лучшем случае – таблетки. А то и электрошок. Согласись, не лучший способ узнать, как и о чем думают овощи.

Барни фыркнул.

– Думаю, тебе стоит недельку пожить у меня. А еще лучше – месяц. Жара плохо на тебя влияет, тебе надо успокоиться.

– Я не могу, – покачал головой Барни. – Не имею права бросить свой пост. Когда Земле грозит неминуемое уничтожение… Им ведь только и нужно, что убрать меня подальше.

– Кому? – закатил глаза Нортон, уже предвкушая ответ.

Барни указал взглядом на соседский дом и прошептал одними губами:

– Им. Анархистам…

Нортон медленно кивнул. Он и не думал, что все зашло так далеко. У тети Селесты еще получалось хоть как-то удерживать мужа в границах реальности, но два года назад она умерла, и с тех пор дела Барни шли хуже и хуже. И вот он, результат – в соседнем доме живут анархисты, которые собираются уничтожить мир. Любой врач даже не задумается, ставя диагноз.

Нортон решил зайти с другой стороны. Главное сейчас – заманить дядю к себе домой: там уж он постарается задержать его как можно дольше.

– Что ж, раз ты должен быть здесь, значит, так и надо. Ну, а на часик зайти не хочешь? По паре банок, а? У меня, кстати, есть пополнения коллекции…

– По паре банок? – задумался Барни. – Это, думаю, можно.

– Почему ты на нее взъелся? – спросил Нортон, когда они сидели у него на кухне и пили пиво в странной компании садовых жаб. Барни развалился на диване – в доме Нортона не так уж много мебели подходило такому крупному человеку. Племяннику пришлось сесть на подоконник.

– Я не спорю, Басманти неприятная особа, а уж ее… – Нортон замялся, подбирая подходящее слово, – …кавалер и вовсе мерзок. Человек живет с женщиной, которая ему не в матери, а в бабки годится. Мерзость, согласен. Но уничтожение мира – это уже слишком. Как они это сделают? У них в подвале ядерная бомба?

– Ядерная бомба? – усмехнулся Барни. – Если бы все было так просто! Все дело в ритме.

– Каком ритме? – не понял Нортон.

– Что-то вроде: тум, ту-тум, тум, ну и так далее.

Нортон сделал маленький глоток.

– И? Звучит, конечно, зловеще, но не более. Или это одна из тех мелодий, которую раз услышишь и уже никогда не выкинешь из головы? Этакий музыкальный Заир. Басманти, кажется, славилась именно такими песенками. Новый хит на радио, а человечество сходит с ума. Угадал?

Барни смерил Нортона уничижительным взглядом.

– Я оплачивал твое обучение в колледже. Чему тебя учили?

– Истории искусств, в основном…

Барни грустно покачал головой.

– Так я и думал, что ты пустишь деньги по ветру. Твое образование, что твои жабы: выглядит внушительно, а внутри пусто. Ладно, попробую объяснить по-простому. Есть карандаш и бумага?

– Найдется, – кивнул Нортон.

Он принес дяде пару листов, огрызок карандаша и альбом с репродукциями Уистлера, чтобы было на чем писать. Заставлять Барни идти до стола было слишком жестоко.

– Смотри, – сказал Барни, рисуя неровный круг. – Допустим, это Земля. Общее устройство, думаю, тебе знакомо? Этому учат в школе – вот кора, здесь мантия, тут ядро…

Листок заполнили концентрические круги.

– Теорию Эйлера оставим в стороне, доказательств адмирала Берда не достаточно, чтобы признать ее истинной. Про дрейф континентов ты тоже не слышал? В общем, твердая оболочка Земли плавает на жидкой магме. В центре находится кристаллическое ядро. Обрати внимание на слово «кристаллическое», то есть имеющее упорядоченную структуру. А теперь смотри… Как известно, жидкость является наиболее подходящей средой для распространения акустических колебаний. Фактически, некоторые волны способны проходить сквозь жидкость, не затухая, а усиливаясь. Видел, наверное, как певцы разбивают голосом стаканы? Явление, известное как резонанс. Подумай, что произойдет, если на структуру ядра воздействовать резонансной волной? Взрыв! Вся планета разлетится на куски. Бабах! – и все. Finita. Конец истории. Только твои жабы и останутся. Как говорится, жабы наследуют землю.

– Ты искажаешь цитату, – заметил Нортон. – Речь шла…

Барни отмахнулся:

– Не суть важно. Они нашли эту волну и уже готовы запустить ее. Тум, ту-тум, тум. От Земли вот-вот ничего не останется, и то, что я единственный человек, который это понимает, ничуть не умаляет угрозы.

Нортон осторожно взял листок. Даже его скромных познаний в естественных науках хватило, чтобы увидеть всю нелепость дядиной теории. Но спорить он не рискнул – у Барни наверняка в запасе есть еще огромное количество доводов, опровергнуть которые Нортон не сможет.

– И зачем им это нужно?

– Как зачем? – удивился Барни. – Это же анархисты. Они же ненавидят мир и способны на многое, лишь бы его уничтожить. Ты посмотри на Басманти – у нее на лице написана эта ненависть. И еще скука. А скучающие люди в сто крат опаснее.

– Полей ее водой. Если она действительно такая ведьма, как ты расписываешь, она должна исчезнуть.

Барни нахмурился.

– Не уверен, что сработает. Хотя, если принять во внимание многолетнее вегетарианство и, как следствие, низкий процент жиров, при повышенной кислотности…

Нортон уже пожалел, что поднял эту тему.

– Ну хорошо, допустим, все настолько плохо. Тогда почему твои анархисты до сих пор не уничтожили Землю?

– Они чего-то ждут… – задумчиво протянул Барни. – Хотел бы я знать, чего?

– Может, они шантажируют мировые правительства? Тогда беспокоиться не о чем, получат они свой миллиард и дело с концом.

– Ты не знаешь анархистов, – Барни вздохнул. – Деньги их не интересуют.

– Тогда – удачного расположения звезд? Лишь Сириус войдет в созвездье Девы…

– Сириус? – Барни задумался. – Сириус слишком далеко, чтобы оказать на Землю хоть сколько-нибудь заметное влияние. В отличие от Солнца или Луны, которые…

Барни замолчал. На широкое лицо медленно наползла задумчивая отрешенность. Нортон прекрасно знал это выражение – свидетельство того, что в голове дяди сцепились какие-то шестеренки, направив поток мыслей в совершенно неожиданную сторону.

– Полнолуние! – вскричал Барни. Вскочив с дивана – при его комплекции зрелище феерическое, – он кругами забегал по кухне. Нортон испугался за свою коллекцию: не многие экспонаты были в состоянии без потерь пережить столкновение с дядей.

– Что, полнолуние?

– Неужели не понятно? Магма – та же жидкость, она подчиняется тем же законам. Приливы и отливы, вот в чем дело! Когда ближайшее полнолуние? Они начнут именно тогда…

Нортон облегченно вздохнул:

– Оно два дня как прошло.

Барни повернулся к племяннику:

– Точно?

– Абсолютно. Так что у тебя есть почти месяц.

Барни расплылся в улыбке.

– Почти месяц! – Он обрушился на диван, и тот затрещал от возмущения.

Новость настолько успокоила дядю, что Нортон уговорил его остаться до конца следующей недели. Они болтали допоздна, пока Барни не задремал. Нортон не стал его будить – только укрыл шерстяным одеялом и со спокойной душой отправился спать.

* * *

Ущербная луна заливала кухню мерцающим серебристым светом. Широко раскрыв глаза, Барни Вторник смотрел в потолок, слушая звуки ночи: шелест листвы, стрекот сверчков и низкое шипение собственного дыхания. Где-то далеко кричал козодой.

Бессонница вернулась около полуночи. Наверное, возраст – даже пиво не помогает сну. Одеяло казалось невероятно тяжелым, диван – страшно неудобным: Барни даже не пытался ворочаться, все равно без толку.

Итак, у него есть еще месяц. Странно, конечно, что анархисты пропустили прошлое полнолуние. Впрочем, куда ему понять, что творится в их выжженных злобой и скукой мозгах? Значит, они будут дожидаться следующего прилива магмы. А будет это…

Ужас холодной волной прокатился по телу Барни. Проклятье! Он не учел инерцию и трение – сизигийный прилив отстает от лунного цикла на два дня. Они начнут сегодня!

Барни с трудом выбрался из плена одеяла. Схватил карандаш и листок, на котором объяснял Нортону концепцию акустического уничтожения Земли, и, шлепая по холодному полу, добрался до стола. На Барни со всех сторон смотрели бесчисленные садовые жабы – в их молчаливых взглядах он почувствовал поддержку и одобрение. Давай, Барни Вторник! Мы верим в тебя, мы на тебя надеемся.

– Я не подведу, – прошептал он.

Барни впился зубами в кончик карандаша. Он должен понять, как их остановить. Если икс…

Уравнения стремительно разрастались, заполняя собой все мыслимое пространство. Это полнолуние: цифры тоже подвержены приливам. Но с ними он мог справиться, должен был. Старая добрая математика – только она способна спасти мир.

Лист быстро кончился, а искать новый не было времени. К счастью, рядом лежала книга с непонятными картинами – Барни начал с форзацев, а вскоре уже писал на полях. Если правильно подсоединить провода и создать соответствующее электромагнитное поле… Слишком сложно.

Ему нужно как-то перехватить волну. Звук, выведенный в другую плоскость, уже не представляет никакой опасности для планеты. Кроме того, если он рассчитает подходящий угол, отраженная волна вернется к источнику, и от жуткого инструмента не останется ни щепки, ни гайки. Главное – найти приемник.

Консервные банки не годились – слишком маленький объем. Барни затравленно огляделся, но вокруг были лишь жабы. Он вцепился в последний клок волос на затылке. Неужели все? Еще чуть-чуть, и взрыв разнесет Землю, а он так и не сможет ее спасти.

Барни в сердцах пнул ножку стола. Удар прошел мимо и достался одной из стоящих на полу жаб, которая отозвалась обиженным гулом. Не чувствуя боли в ушибленном пальце, Барни зачарованно вслушался в низкий звук и чуть не рассмеялся от счастья. То, что нужно!

Бронзовая жаба была размером с поросенка; Барни поставил ее на стол и осмотрел со всех сторон. Вроде китайская, если судить по бугристой коже, хитрому прищуру и ожерелью из монет с иероглифами. Для его целей она подходила идеально: раскрытая пасть сработает прекрасным резонатором, а внутренние пустоты направят звук в нужную сторону. Если он сможет установить ее в непосредственной близости от инструмента, планы анархистов попросту рухнут. Зажав амфибию под мышкой, Барни поспешил к двери.

Нортон проснулся от громкого стука. Похоже, хлопнула дверь. Он мысленно отругал себя за то, что не догадался закрыть ее на щеколду. Вот теперь ночные сквозняки гуляют по дому.

Он перевернулся на бок и некоторое время лежал, думая, чего же хочет больше – пить или все-таки дальше спать. Жажда вроде побеждала, однако вылезать из-под теплого одеяла было лень. Но сон медленно отступал, и наконец Нортон нашел в себе силы подняться.

Зевая и щурясь, он спустился на кухню. В холодильнике нашлась банка колы. Нортон осушил ее за три глотка и прижал прохладную и влажную жестянку ко лбу. Прислонившись спиной к стене, он огляделся.

Пропажу он заметил сразу. Едва ли не самая большая жаба, патриарх его коллекции. С кем, с кем, а с ней никогда ничего не случалось. А тут – нате! Нортон отчетливо помнил: вечером она стояла под столом. Сейчас ее там не было. Это не лезло ни в какие ворота: если жабы начинают исчезать прямо из дома, значит, случилось что-то совсем невероятное.

Охваченный внезапным подозрением, Нортон повернулся к дивану. Скомканное одеяло валялось на полу. Нортон ударил по выключателю.

На столе лежал раскрытый альбом Уистлера. Нортон с ужасом уставился на репродукцию «Девушки в белом», исполосованную таинственными формулами и уравнениями. Похоже, он недооценил степень безумия своего дяди. Полнолуние! Какие к черту приливы, когда это чистой воды обострения?

Он даже не думал о том, куда направился Барни. И так ясно – к дому Басманти. И их судьба теперь предрешена: дядю ждет электрошок, а его – исправительно-трудовые работы за ненадлежащее выполнение обязанностей.

Нортон пулей выскочил из дома. Барни не мог уйти далеко – при его весе не побегаешь, – если постараться, можно догнать. Нортон рванулся к машине, но вспомнил, что ключи остались дома. Пока он будет их искать, Барни успеет добраться до своих «анархистов», и тогда – пиши пропало. Нортон помчался по залитой лунным светом дороге.

Спустя десять минут он выдохся, а впереди не было и намека на широкую спину дяди. Какая у него фора? Не больше получаса, а ведь Барни бегает из рук вон плохо. Наверное, безумие придало ему силы.

Нортон бежал, спотыкаясь и проклиная себя за то, что не уделял должного внимания занятиям спортом. Легкие полыхали, бок пульсировал резкой болью. Вот сейчас он добежит до этого вяза и увидит дядю. Нет? Значит, за тем кипарисом…

Барни он догнал у дома Басманти – тот уже продирался сквозь живую изгородь. Нортон хотел крикнуть: «Стой!» – но из горла вырвался лишь жалкий хрип. Все, опоздал.

Собрав последние силы, Нортон рванулся следом за дядей. Может, еще успеет все исправить? Договорится, в конце концов… Изгородь на мгновение задержала его. Раздирая руки в кровь, Нортон выскочил во двор.

Он почему-то не удивился тому, что, несмотря на поздний час, соседи не спали, а были на улице. Возможно, в глубине души он ожидал именно такого развития событий; дядя словно специально подбирал момент, когда они решат насладиться лунной ночью, чтобы все испортить.

Басманти сидела за странной версией парового органа. Рядом стоял ее муж. Они молча смотрели на нежданных гостей.

Нортон вцепился в руку дяди и потянул назад. После дикой пробежки он не мог выдавить простейших оправданий.

– Прошу… прощения… я… убытки…

В этот момент он увидел в руке Алекса пистолет и замер в полнейшей растерянности.

– Их пристрелить? – равнодушно спросил Алекс.

– Зачем лишние хлопоты? – сказала Басманти, и голос ее был полон такой вселенской скорби, что Нортону стало страшно. – Они уже не смогут ничего изменить.

– Как скажешь, – усмехнулся Алекс, убирая оружие за пояс. – Так оно, пожалуй, будет интереснее.

– Пора, – кивнула Басманти и взяла первый аккорд.

Нортон не услышал ни звука, но земля под ногами вздрогнула. Барни дернулся, освобождаясь от его хватки, и тут же упал на колени от следующего толчка. Тонкие пальцы Басманти пробежались по клавишам. Барни схватил жабу и пополз на карачках.

– И наконец, – Басманти повернулась к Алексу. – Ты готов? Прощай!

Откуда взялись силы, Барни не понял. Он вскочил и в два прыжка оказался рядом с инструментом как раз тогда, когда Басманти взяла последнюю ноту.

Расчеты оказались верны; он не учел только одного – насколько мощной окажется волна. Жаба вздрогнула, и Барни вдруг осознал, что летит. Удар отбросил его к изгороди – он и не понял, каким образом устоял на ногах.

Отраженная волна врезалась в инструмент, ломая и круша все на своем пути. Железо корежило и разрывало на части. Трубы гнулись и переплетались. А из центра металлического водоворота на Барни равнодушно смотрела Басманти. Ее мужу повезло больше: Алекса отшвырнуло к стене, и он потерял сознание, ударившись головой.

Жаба не унималась. Барни крутануло, словно игрушечный волчок. Он упал на колени лицом к собственному дому. Остаточные вибрации, как в колоколах. Стекла парника разлетелись в пыль, застыли на мгновение и осыпались сверкающим в лунном свете облаком. Звуковая волна подхватила многочисленных журавликов и расшвыряла по двору. Барни больше не мог удерживать жабу, она вырвалась у него из рук и заскакала по двору.