Текст книги "Тонкая зелёная линия"

4

– И?

– Что – «и»?!

– А они что сказали?

– Мои-то? Мои… – Алёшка Филиппов вкусно-медленно закурил очередную сигарету и посмотрел в зал, где в центре раскочегарившейся местной публики раздолбайски-столичным стилем твистовали Зося с Серовым и Юля с Очеретней. – Мои, Саша, просто не поверили. Обступили их и спрашивают: «Вы чё, пацаны, так и служите?» А потом мне: «Товарищ лейтенант, да как же так? Это же они сзади нас идти должны, подпирать, если что, а чем там подпирать-то?» Вот я и думаю: чем и кем нас будут подпирать наши доблестные армейские части? А я смотрел на этих троих, которые из Варваровки за свиньёй приехали, смотрел и вот просто не понимал. Они избитые, зашуганные, какие-то потерянные. После учебки толком ничего не умеют, хотя их гонять должны были. Их блатота долбит по ночам, в наряды заставляют за себя ходить. Мальчишки эти хмурые от недосыпу, на моих поваров смотрели, а сами какие-то… – Филиппов пощёлкал пальцами, подбирая слово. – Понимаешь, подполковник, им ведь и оружие давать нельзя, они же там постреляют друг друга. Я другое не понимаю: офицеры-то где?

– Офицеры?.. – младший лейтенант Козин улыбнулся, только ямочки заиграли. – Отвечу, пока красивые девушки не слышат. В пизде. Ты это хотел услышать?! Наши «белоцерковники» по сравнению с ними просто Суворовы, Чапаи и Жуковы. Этим «свинопасам» из Красной армии насрать на всё и на всех, лишь бы их хата была с краю. Это же народ такой – всегда был, есть и будет всегда и везде, понимаешь? «Моя хата с краю, ничего не знаю». Зачем упираться? Зачем чего-то хотеть? Ещё будешь? – Козин подлил рюмку, взглянул на Алёшку вопросительно. Тот замотал головой. – Ну, как хочешь. Понимаешь. Слово там, присяга, потенциальная, как ты говоришь: энергия души, накопленные обязательства – им похеру. Оклад жалования, пьянка и пенсион в сорок пять. Всё. «Куски», «кочкари» – тебе было бы стыдно, а им всё равно. Как ментам, которые себя ментами называют, – слышал о таком новом слове? Ну да, милиция наша. Не та, которая «Ко мне, Мухтар!», а которая рожу поперёк шире жопы отращивает. Такие тоже есть. Не так?

Не понимаешь? Ну, лейтенант, ты же физик. Ферштейн? Должен сообразить. Это и есть та твоя инерция. Только не инерция массы, лейтенант, а инерция, как сказала бы умная девушка Юля, – Козин оглянулся, посмотрел на голые ноги Серовой, между прочим, твистующей весьма недурно, – инерция социума. Которую хрен преодолеешь без могучего, страшного, лейтенант, очень иногда страшного пинка. Думаешь, у наших дедов-отцов того же не было? Таких же – тех, кто всегда за спинами? Думаешь, «за веру, царя и Отечество!» или «за Родину, за Сталина! Добровольцы! Коммунисты вперед!» – всегда было? Сейчас, как же. Всегда и везде были, есть и будут приспособленцы и холуи. – Козин зло засмеялся и продолжил чётким, свистящим презрением шёпотом. – Всегда, в любом обществе есть эта масса – её и отбросами-то назвать нельзя. Просто – масса. Они хотят жрать, срать и баб своих и чужих трахать. Надо – в партию вступят, в профсоюз все взносы заплатят, где надо – схитрят, где надо – заложат, пролезут, приспособятся. Думаешь, в армии что-то другое?! Не бойсь, лейтенант, «скорость стука быстрее скорости звука» – слыхал о таком законе, физик? – Козин размеренно постучал по столу, потом по пустому графинчику. – А? Нравится? Что, физик, разве не так?

– Так, – Алёшка выдохнул дым носом, две струи ударились в стол и разошлись клубами. Алёшка почему-то подумал о газовых струях реактивного двигателя. «Интересно, какой импульс?» – У нас, в КБ, тоже есть такие. Не очень много, но есть.

– Ну, лейтенант-идеалист, и где же твоя потенциальная энергия, где оно – будущее, обусловленное любовью действие? Опять в женскую рифму?

– Нет. Есть, – Алёшка чуть пристукнул кулаком по столешнице. – Есть. Не может не быть. Я по-другому тебе скажу, раз уж разговор пошёл физическими примерами. Смотри. Мы с тобой имеем некий объект. Чёрный ящик. Что и как внутри, мы не знаем.

Но мы можем понять, как он движется – сам – во внешней к нему среде, – это раз. Мы можем оказать на него воздействие – и понять, как изменится его движение. Мы можем его поставить в какие-то однозначные, идеальные условия – и тоже посмотреть. Это три. И потом подумать – обдумать, рассчитать эти изменения. Разве с людьми не так? Душа, не душа, нет души или есть она – просто – не на слова, слова тоже важны, спору нет, а на человеческие дела посмотреть. И понять. Ну, подполковник, не так разве?

Вот тебе и выход – уже ты, в твоей власти – твоя власть себя или твоих солдат поставить в условия, тобой да старшими заданные. И смотреть, как они действуют. Души увидишь, если надо будет. Или стукача – тоже в специальные условия, там-то он и покажет себя. Во всей красе, блядь.

– Лейтенант Алёша, ты полегче кулаком стучи.

– Извини, – Алёшка сам не заметил, что каждую фразу он сопровождал тихими ударами по столу. – Разговор такой, Саша.

– Выпьешь?

– Да. Давай. Стоп, хорош. Ты другое мне скажи, подполковник, я всё понимаю: инерция, апатия, лень человеческая никак не вписывается в планы. Ты другое мне скажи: на хера столько портить? Опять армию перепахивают. Везде не пойми что.

– Объяснить? – Козин рассмотрел ходившую ходуном попу Юленьки Серовой и почему-то развеселился, аж потянулся с хрустом. – Ты сам-то понимаешь, лейтенант, что творится? Думаешь, партия и правительство сошли с ума и нагнали шпану в армию? На фоне миллиона с лишним сокращения? Ты считать умеешь? Формально сокращение. А если уменьшить срок службы, да призвать таких, как ты, гражданских, да всех прогнать через войска – получается, что за одно и то же время переподготавливается чуть ли не вдвое больше народу. Молодых мужиков ускоренно учат воевать – вот как это называется.

– Погоди. Ты хочешь сказать, что…

– Ты сам это подумал.

– Погоди, но если что, как же с этими-то – воевать?

– Со «свинарями»?

– Да.

– Просто. По проверенным рецептам военного времени. Не нами придуманными. Слышал такое слово «децимация»?

– Деци… Что? Что-то римское?

– Децимация, Алёша. Децимация, лейтенант, это проверенный римский приём приведения в чувство легиона, убежавшего с поля боя или просто недостаточно качественно исполнившего задумки верховного командования. Некоторые умники думают, что это такой незатейливый способ казнить каждого десятого. Но так поступали только варвары. Нет, Алёша, римляне были не дурнее нас с тобой. Они радикально усовершенствовали этот чрезвычайно эффективный воспитательный приём. Легион разбивался на десятки. Сечёшь мысль, лейтенант?

– Да. Давай, к чему клонишь?

– Погоди, Алёша, ты про свои чёрные ящики, я тебе про искусство убивать. Слушай. Или… Про искусство умирать. Хм. Да, лейтенант, искусство убивать есть часть искусства умирать. Каждый день… – Козин опустил голову.

Он был пьян до полной искренности. Но без потери самоконтроля – грёбаного контроля, будь он проклят! Сколько можно вот так – жить, жить, жить – куда, зачем, где та, что прижмёт, прижмётся, поцелует, скажет: «Саша, Сашенька, мой Сашенька»?! Он вспомнил глаза отца в Гаване: «Сынок… Сыночек… Сыночек, одно слово, как мама?» И руки отца – бело-розово-кофейная кожа на руках два раза горевшего лётчика.

– Саша…

Козин вскинулся:

– Что?! Ты, лейтенант Филиппов? Что нужно?! Стоп. Мы говорили. Сейчас, – Козин провёл ладонью по онемевшему лицу. – Сейчас. Так… Лейтенант… А-а-а, Алёшка. Мы с тобой говорили… Сейчас. А-а-а. Римляне. Ну… Так вот, каждая десятка должна была бросить жребий. Кому выпал жребий – того оставшиеся девять казнили.

– Погоди. Стоп. А если ошибка?

– Ошибка?

– Ну, если получится, что жребий падал на того, кто бился в бою, ну, не на того, кто бежал. Они же знали, кто бежал, кто бился. Знали же, не то что сотники, или центурионы, или как их там называли?

– А-а-а, лейтенант Алёша, так в том и дело, что оставшиеся становились счастливчиками. Ну, вот побежали они, представляешь? Вот. Смотри, даже если они были трусами, должны были казнить храбреца. Сечёшь? Что смотришь, лейтенант, не хлопай на меня глазами. Не шутка. Так было. В воспитательных целях. Ах-ха-ха-ха. Смешно. Но не бойся, нет таких у нас законов – казнить. Но вот трусов и дезертиров… Как Сталин – это я тебе по секрету говорю, – Стали-и-ин нужен. И, уверяю тебя, лейтёха, ты не обижайся, что я так, я люблю тебя. Вот. Так вот, «если завтра война, если завтра в поход», армия, кадровая армия – она совсем другой становится. На то у нас есть политотдел. Ну… И все остальные, – Козин захохотал и похлопал Алёшку по плечу. – Держи пять, лейтенант. Хорош киснуть. Ты – зануда, Филиппов. У тебя такая жена, а ты тут сидишь, нудишь, нудишь, нудишь. Идеалист ты, лейтенант. Ладно, пошли танцевать!

Вон, глянь, справа какие девочки скучают.

5

Но только Филиппов и Козин встали, всё так же пристально-узнавающе смотря друг другу в глаза, как музыка затихла. По ушам ударило звяканье посуды, топот ног, скрип отодвигаемых стульев и повышенный гул голосов. Впрочем, как всегда бывает, публика быстро затихала, возвращаясь к столикам. Многие пошли покурить на улицу, незаметно поправляя прилипшие к спинам найлоновые рубашки и платья.

– Эй, вы куда? – Зося поправляла растрёпанную чёлку и смешно дула себе на нос, оттопыривая нижнюю губу. – П-ф-ф! Стойте, тут Толя такие вещи говорит! Ну, Толь, расскажи! Ребята, представляете, он говорит, что телефоны будут без проводов!

– Погоди, а как? – Алёшка сразу вцепился. – Что ты говоришь, Клерк? Каждому по радиостанции, что ли? Представляешь, какая мешанина в эфире и мощность нужна для носимого передатчика? Ну, что скажешь?

– Нет, не так. Не совсем так. Ты ведь знаешь наши коды? Ну, «“Волга”, дайте “Оку”», «“Ока”, дайте “Днепр”», «“Днепр”, дайте…» – и так далее, – Серов говорил очень чётко, уверенно, продуманно, словно подчёркивал каждое слово остро оточенным карандашом. – Ну, мы ещё так тёще твоей в Киев звонили на прошлой неделе.

– Ну.

– «Ну». Гну. Смотри. Не нужно же было тянуть провод отсюда до Киева? Прошли по коммутаторам. Коммутаторы связали отдельные участки в одну линию.

– Это понятно. Ты хочешь сказать, что ты разобьёшь радиосигнал между отдельными ретрансляторами, как в телевидении? Но между городами и так есть линии АТС. А ты хочешь их дублировать?

– Да нет же! – Толя завёлся, оседлав любимого конька. – Смотри, я о другом говорю. Смотри, ты ретрансляторы можешь расположить по сетке, накрыть целый район страны. Тогда маломощный сигнал будет передаваться между узлами с усилителями – и получится коммутация в пределах этой сетки. Я думаю, что это будущее. Точно будущее. Представляешь, у каждого будет свой телефон. Представляете, ребята?!

– Ну, вот ещё один идеалист, – засмеялся Козин. – Мечтатель. Ребят, вы что тут, все – мечтатели?

– Стоп! Нет! Клерк, ты подумай, сколько же это мачт нужно! – Алёшка прищурился. – Смотри, ну, какое расстояние между мачтами должно быть? У нас на БТРах какие стоят станции? Весят они сколько? Ты такую бандуру на тачке возить собрался? А если расстояние будет километр-два, это же сколько передатчиков надо нанизать на один разговор?

– Ха! Да в том-то и дело, что дальние разговоры тоже можно сделать по радиосигналу. Только не соединять тысячу передатчиков, если ты хочешь из Ленинграда тёще в Киев позвонить, а нужно только дозвониться до ближайшего большого узла в Ленинграде. А оттуда – по антенне космической связи на спутник – а он уже передаст сигнал в Киев.

– Вот чудак! А чем ты это всё поднимешь? Толька, сколько все твои релейные станции весят? Все эти номеронабиратели, все эти коммутаторы. Ты прикинь, сколько такой спутник весить должен! Как десять паровозов!

– Сам ты десять паровозов! – насупился Толя. – Говорю вам, фомы вы неверующие, что так будет. Потому что такие задачи будут решать вычислительные машины. Люди научатся их делать! Филиппов, у вас в КБ есть вычислительная машина?

– Конечно. Все расчёты на ней. Иначе никак. Но это целый зал.

– А раньше был целый дом. Вот увидишь, такие вычислители будут с чемодан. А это совсем другое.

– А перфокарты? – Зося вставила свои пять копеек. – Ты видел машину для набивания? Каждый раз перенабирать-перенабивать? А спутник – если что с ним случится, то что? Как менять ему команды внутри?

– Ну, ребята, что вы на меня накинулись? Может, магнитная лента, может, вон, Алёшка будет запускать своих космонавтов, будут на орбиту как трамвайные кондукторы летать, подлетать-стыковаться к спутникам, менять катушки с задачами для вычислителя. Или вообще, все команды будут с Земли по радио. Тоже дело.

– Всё равно это очень сложно. Не представляю. Нет, технически всё возможно. Но сколько это стоит?

– Вот же ты, Филиппов, зануда! – поджал губы Серов. – Ну, говорю же тебе, не всё ты можешь посчитать исходя из существующих технологий. Ты вперёд посмотри, ну же! Поменяются… Нет! Мы поменяем технологии. Придумаем. И сделаем. Вот… – он махнул рукой и быстро стал есть оливье, оставшийся на тарелке.

– Пэ-Эн-Ша, – Козин поднял рюмку. – Скажи, Вася-Василёк, а ты чем будешь заниматься, когда назад вернёшься? Опять к гимнасткам? Ну. Не красней. Не к гимнасткам. Дай угадаю. К волейболисткам. Так? Вот чему ты их будешь учить в своём физкультурном институте?

– Я?.. – Очеретня как-то неожиданно для самого себя засмущался. – Я хочу мышцы изучить. Понять, как сделать человека сильнее. Ты знаешь, что человек, обычный, нормальный человек может развить, если включит все мышцы сразу, может рвануть усилие две тонны?

– Да ну? – засомневался Козин, внимательно разглядывая Юлю. – И Юля?

Юля нежно зарозовелась и для безопасности стала смотреть на уши жующего Тольки. «Господи, как он смотрит!» Её сердце тарахтело по булыжникам самого неуместного желания.

– И Юля. Ну, может, не две, а тонну девятьсот точно.

– Вот ты, Васька, даёшь. Ты представляешь, какая нагрузка на суставы, хрящи, сухожилия? Да человек в бифштекс сам себя сломает!

– Алёшка, не я даю. Природа, наша мать, нам дала. Только придумано не нами, что и ты, и я, и Юленька, и Зося – все мы включаем, ну, процента три – пять мускульных волокон. Представляешь? Если КМС или мастер спорта, то пять процентов. Путем пыток над собой, ежедневной каторгой тренировок можно догнать эту цифру до семи. Это уже чемпионы мира. Бывают уникумы, которые включают процентов десять. Они, понимаешь ты, ничем не отличаются от нас с тобой, нет никакой горы мускул. Про них говорят, что они нечеловечески сильные люди. Ну, как Поддубный, например. Помнишь, такой борец был? Ну, фильм все смотрели.

– Я помню. И ещё у меня папа такой, – Зося пальчиком кружила по краю фужера. – Это же несложно.

– Что несложно?

– Толя, несложно, если знаешь как. Папа ж на одной руке пятьдесят раз подтягивался. Знаешь, как он плавает, мой папа? Из воды себя выбрасывает, спина сухая, когда плывёт. Он левой рукой мешок соли поднимал. Сейчас устал, уже возраст же ж.

– А ещё такое может по наследству передаваться, – Вася внимательно следил за пальчиком. – Может, точно вам говорю, ребята.

– Передалось, Вася-Василёк.

– Что? Ты что?!

Зося поджала губы, посмотрела на ребят, потом как-то странно прищурила глаза.

– Алёша, – попросила, – дай мне, пожалуйста, вон ту салфетку. Да. И бутылку. Да, эту.

Она взяла пустую водочную бутылку, плотно обмотала ресторанной салфеткой. Аккуратно взяла правой рукой.

– Смотришь, Вася-Василёк?

– Да.

– Ну, смотри. Юля, прикрой меня.

– Погоди, мне не видно! – Серов встал со стула рядом с Юлей. – Ты что творишь?

– Не мешай, Толя.

Зося выпрямила руку. Донышко бутылки замерло над скатертью. Зося чуть улыбнулась. Тонкие пальцы медленно белели. Её улыбка стала шире.

Крак! Бутылка лопнула и рассыпалась. «Розочка» подпрыгнула и свалилась в пустую салатную тарелку. Немая сцена. Наконец Козин очнулся, взял бутылочное горлышко в руки. Покрутил. Положил на стол:

– Ничего себе.

– Так о чём ты там говорил, Вася-Василёк? – Зося всё так же кружила пальчиком по нежно гудевшему фужеру.

Но Вася Очеретня ничего не ответил. Он молча налил себе водки. Выпил как воду. Потом сел на место и вцепился в волосы, не отрывая глаз от Зосиных рук:

– Зося… Зосечка! И ты молчала?!

– Вась, а что ж говорить-то? О чём говорить? Ну, есть такое. Но это же не моя заслуга же. Это папа-мама. Мало ли в ком что есть от родителей наших?.. От бабушек и дедов, от прадедов наших. Это же в каждом, если поискать хорошо. Поискать да не потерять. А вот что мы сами можем… Вот вопрос. Понимаешь? Понимаете, ребята? Не что надето, что едим, а как думаем, что делаем. Ребята! Я выпить хочу. Весь вечер не пила, а тут выпью. Муж, водку не буду, налей мне вина! Васька, не буди Володьку, пусть спит, я тихонько скажу.

Ребята! Огромное вам спасибо, что вы все сегодня такие замечательные. Знаете, я так хочу… Я так хочу увидеть, что будет. Будет с нами со всеми. Смотрите! – она плавно, как на танцах, взмахнула рукой, будто экран повесила в воздухе. – Младший подполковник Саша. Саша, знаешь… А ты ведь здесь не останешься. «И ведь, главное, знаю отлично я, как они произносятся», – пропела Зося, чуть хрипя «под Высоцкого». – «Но что-то весьма неприличное…» – Чёрт, забыла! А! «На язык ко мне просится». Неважно!.. Не будешь ты, подполковник, одну звёздочку маленькую носить. Другая судьба тебя ждёт. Не с этими хуйвен! Да хуй с ними! С хуйвенбинами-хунвейбинами, мать их! А где-то в другом месте. Не знаю как, но… Может, и года не пройдёт.

Козин изумлённо смотрел на Зосю. А она продолжила:

– Толя. Ну, что? Что, Толенька?.. Сними очки, Толя, у тебя такие красивые глаза. Да. Толя, ты будешь министром. Не меньше. Ну, может, заместителем министра. И сделаешь свою связь на всю страну. А мы с Алёшкой… Да, муж? Мы с Алёшкой для тебя же спутники запустим! Знаешь, какие большие? Ого, самые большие и лучшие!

Юленька, родная! Ну, ты сама знаешь, я тебе уже пожелала. Не перебивай же, Вася! Это наш женский секрет. Должны же у нас быть наши, женские секреты, даже если мы вас так любим, родных наших мужчин! Вася, вот ты неугомонный! Вася!

Так. Сейчас. Вася. Вася, ты будешь заведующим кафедры! И воспитаешь кучу олимпийских чемпионов! У тебя все твои чемпионы будут прыгать выше и бегать быстрее всех. Точно! Я же это вижу. И еще, знаете, я хочу выпить за наших родителей. За тех, кто дал нам жизнь, кто Родину защитил!

– Погоди секунду! Стоп! Стой, Зося, погоди!

– Что, подполковник Саша?

– Зося, а ты? Ты – как же? Ты про себя не сказала! Про «вместе с Алёшей» мы слышали. А ты – ты – как?

– Ты слишком внимательный. Не зря подполковник, хоть и младший лейтенант. Быть тебе полковником. Я?.. – она замолчала, глядя куда-то в ночь за окном.

Алёшке вдруг показалось, что Зося с кем-то переговаривается глазами. Он даже оглянулся. За окном никого не было.

Ночь. Свет фонарей.

Зося чуть подмигнула той самой женщине за стеклом. Смерть помахала рукой в ответ, улыбнулась ласково.

– Я. Я буду стихи писать. Буду с любимым Алёшей работать вместе. И мы придумаем удивительные штуки, да, Алёшка? Хороший у меня день рождения, ребята! Какие же вы замечательные, как я рада вас видеть! Ну, давайте, за родителей наших!

Крупнокалиберный Мыш мирно спал на составленных стульях в углу, видел самый лучший сон в жизни и улыбался.

С просветлёнными лицами пограничники и жёны их любимые встали.

Зазвенели чарки и фужеры.

Зазвенели сердца песней из детства…

Пошли, старик.

Не будем им мешать.

Глава 4
Повышение потенции в полевых условиях

1

– Ну! Говорю! Тебе! Сейчас возьму её! Вот ведь! Скачет, зараза! Чаркин, гони! Гони ровнее, родной! – Крупнокалиберный Мыш, Вовочка Мышкин, комвзвода станковых пулеметов, стоял в командирском люке летевшего по кочкам бронетранспортёра и выцеливал белое пятнышко скачущей впереди косули. – Говорю тебе, Алёшка, возьмём! Давай, Чаркин, давай! Чуть левее! Ну! Гони!

Алёшка Филиппов упёрся задом в край левого люка и приготовился снять косулю из верного АКС. Стальной мастодонт подминал под себя жухлый кочкарник, перемалывал его восемью колесами-лапами, клочьями отбрасывал назад и с рёвом прыгал вперёд.

Лейтенантам было по двадцать четыре года. Они были веселы, упруги, полупьяны. Рассветная охота – самое мужское дело. «Встала младая из мрака с перстами пурпурными Эос». Встретим красотку и мы – нельзя, чтобы женщина ждала.

Представь, старик…

Упившийся последним тёплым муссоном поздний сентябрь 1969 года. Небесная красавица только раскрыла сонные глазки, но ещё не сбросила облачное покрывало, расшитое золотыми драконами. До розово-сизых сопок на китайском горизонте – болотистая равнина, заросшая густым кочкарником. Пряди утреннего тумана запутались меж высоких кочек жёсткой травы.

По этой непроходимой равнине могли пробраться только звери или пограничники. Даже отчаянные зэки, обычно прорывавшиеся к Амуру, потом вплавь через великую реку – Бог не выдаст, китаец не съест, – они не шли по кочкарнику. Мало того что прыгать по кочкам нужно километров пятнадцать, а где и двадцать – хотя испокон веков, если решал бежать русский мужик, то ничто его не останавливало, но там, на Диком Западе, дело другое – а здесь очень уж кочки шатались после дождей. Идти меж кочек? Завязнуть по самые… ну, вам по пояс будет, в грязюке вываляться свиньёй – это полбеды.

Беда была в том, что лютые погранцы всю равнину забросали «путанкой» – тончайшими, невидимыми в бритвенно-острой осоке петлями тонкой нержавеющей проволоки. Такое не мог выдержать ни упорный китаец, ни беглец, вверивший Господу Богу грешную душу. Упадёт меж кочек – захлестнётся, вопьётся в руку, в ногу стальная паутина – повезёт, если с собой хорошей стали нож. А если выронить? А если без ножа, только ствол? Зубы не помогут. Пожалуйста, могилка готова. Только семь безучастно сияющих небесных сфер над грешником, хрипло воющим в липкой, тухлой жиже.

А сколько зверья запутывалось…

Несчётно.

Жалко было красивых косуль, конечно, но лучше зверей жалеть, чем несчётных китайцев пустить на свою сторону.

Кстати, старик, к слову о беглой породе…

Есть у меня знакомый душегуб.

Назовём его… Да пусть будет Паша. Мне он зла не сделал, наоборот, мужик крепко неглупый и слесарь рукастый. В нашем ЖЭКе колдует в подвале. Рослый, крепкий, поджарый. То состояние возраста и души, которое в русском языке называется «матёрый». Смуглый, чёрная борода с сединой. Глаза голубые. Очень дамочки из нашего дома румянятся при виде слесаря Паши.

Потекла у меня как-то паровая батарея на кухне. Был у меня газовый ключ, но что-то никак я не смог приладиться. Делать нечего, позвал я Пашу. Тот пришёл, попробовал своим разводным ключом, хмыкнул, что-то не понравилось ему, пошёл за какой-то сумкой. Вернулся, достал из сумки переточенную железку, приспособил, одним усилием подтянул. «Ловко, – похвалил его. – Лихо получилось. Сам выточил? Молодец». А он, как всякий подвальный Левша, обрадовался доброму слову, полез в сумку и на широченной ладони показал три финки с наборными, цветного плексигласа ручками. «Вот, – сказал слесарь Паша, – приспособа – это ерунда, во, глянь, чё могу».

Из рук настоящего умельца ножи надо брать с уважением. Вот и я так – подержал, посмотрел, бритвенно заточенную сталь попробовал на волос. Ни к чему придраться было решительно невозможно – лёгкие, изящные, убойные штучки. Баланс, обушок, желобок по лезвию, пижонская полировка – всё честь по чести. Мечта для тех, кто знает, как такой игрушечкой человека суметь. «Да уж, – говорю, – дело. Хорошая работа. Толковая». Паша пришёл в особенно хорошее расположение духа, заулыбался – борода, как у кузнеца, с подпалинами седины, зубы белые, крупные. Оглянулся, посмотрел, как я живу, что делаю. А я как раз велосипед перебирал на кухне. «Катаешься?» – спросил меня. «Да. Гоняю. Вчера сотню километров крутанул», – хвастанулся я. Не без этого, да. «Ну?» – «Точно». – «Долго гнал?» – «Часов пять по большому кругу через Тригорск». – «А-а-а. Ну, на велосипеде – это курорт, – хмыкнул слесарь Паша. – А вот ножками, да по снегу по пояс, да полсуток, да семьдесят километров, да чтобы вохра угорела…» – «И?» Посмотрел он на меня как-то неопределённо, опять заулыбался, из-под чёрных бровищ по-волчьи блеснул глазами: «Ушёл же». Собрался он и пошёл опять к себе в подвал – слесарить свои железки-игрушечки.

Вот…

Понимаешь, старик, бывает у мужиков такой возраст, такое состояние души, когда уже по большому счету ничего сложного нет, только взять и сделать. И такие признания просто так не говорятся – и на вшивость проверка, да и спокойная, уверенная, звериная дерзость: «Опять уйду. Захочу и уйду. Не взять меня». Даже чтобы опять почувствовать в себе ту силу – волка, который от овчарок по пояс в снегу может уйти.

Вот именно таких матёрых умельцев, которые «вохру угорали», тоже ловили пограничники.

Не только с китайцами перестреливались.

Впрочем, для этого дела патронов было вдоволь. На нашем берегу Амура, в местах удобных спусков к воде, весь кустарник был хорошенько посечён пулями. Кустам-то было всё равно, они только гуще росли. А если в тело впивалась излётная пуля? Были случаи, что подстреливали китайцы и дозорных, и собак. Собачек было особенно жалко – им-то за что? Люди человечьими страстями меряются, а собакам? Жизнь такая. Что делить?

Землю? Воду? Небо?..

Ну и наши, конечно, стреляли по китайскому берегу. Попадали? Не знаю, честно, не знаю… Кто ж их там, в Китае, запрашивал, если ежедневно по берегам Амура шли перестрелки? Их берег тоже посекли. Как-то Алёшка подсчитал расход цинков по заставам – сложившейся дневной нормой было два магазина боевых на дозорного. Шестьдесят возможностей убить. Может, и попадали. Хотя, конечно, старались мимо стрелять. Кто ж походя такой грех на душу хотел взять?

Вот так и была устроена жизнь осенью 1969 года по обоим берегам великого Амура – перестрелки, нервы, чёрт знает что. Но таких побоищ, что случилось на Даманском, к счастью, пока не было. То ли уже конец беде, то ли ещё не настало главное – о том ни нашим, ни китайским пограничникам не было ведомо.

Впрочем, хватит серьёзничать. Вернёмся к нашим охотникам. Крупнокалиберный Мыш уже готов послать короткую очередь.

Хотя.

Сначала есть толк рассказать, как Манёвренная группа оказалась на долгожданных учениях в Кирге.