Текст книги "Предавшие имя свое"

Предавшие имя свое
Не пытайся забыть
Дмитрий Костров

© Дмитрий Костров, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предыстория

Говорят, время лечит раны. Но это ложное утверждение. Иногда бывает так, что прошлое, которого избегаешь и которое со временем начинает стираться из памяти, становится вновь настоящим и жестоко мстит за забывчивость и дезертирство от боли…

Мне тогда было четырнадцать лет, и я переехал пожить к отцу в станицу, где пошел в школу. Тогда я учился в 9 классе. Я жил и учился в этой станице, познавая, что такое деревенская жизнь. Но вот школа закончилась, и начались экзамены. Близилось мое время возвращения в город. И вот, когда после экзамена по алгебре, который я сдал на отлично, и в приподнятом настроении возвращался домой, произошел случай, который впоследствии станет роковым для многих людей и перевернет все мое представление о жизни.

Девочка переходила дорогу. Посреди дороги она вдруг остановилась и в изумлении посмотрела на свои ноги, будто они ей изменили и отказываются идти вперед. Впрочем, как я узнал впоследствии, так и было. А в этот момент из-за поворота выехала грузовая «Газель» и, набирая скорость, помчалась на девчонку.

Кстати говоря, я в тот момент тоже переходил дорогу, а потому особого героизма в моем поступке не наблюдается. Не мудрствуя лукаво, я просто схватил девчонку за руку и силой перетащил ее на тротуар.

Когда я схватил девочку за руку, меня окатила ледяная волна страха. Но я списал это на тот факт, что в «Газели», которая промчалась мимо и, не останавливаясь, слетела в обрыв, – никого не было. Машиной никто не управлял. Тот факт, что я своими глазами видел, как машина плавно поворачивала на повороте, а потом набирала скорость, – я поспешил выкинуть из головы…

Девочку звали Таней. Ей также, как и мне было четырнадцать лет, и в этой девочке со светлыми волосами и пронзительно зелеными глазами уже отчетливо вырисовывалась странная загнанность в глазах. Ее первый вопрос после спасения немного загнал меня в тупик.

– Ты сам понимаешь, что ты сделал? – недетский бархатный голос накрыл меня мягким одеялом.

– Кажется я стащил кое-кого с дороги, когда на этого кое-кого чуть не наехала машина.

Весь оставшийся месяц мы встречались с Таней каждый день, и в моем мальчишеском сердце начало что-то зарождаться по отношению к этой девочке. Мне нравилось общаться с ней. Мне она казалась очень умной, а я не боялся показаться ей дураком. Но ни разу я не услышал ее смех…

Иногда я называл ее маленькой девочкой с глазами волчицы. А однажды она сказала одну странную вещь:

– Я принадлежала дьяволу, но ты спас меня.

– Пофиг на дьявола, – ответил, не задумываясь, я. – Ты будешь только моей.

Сказал и сделал первую роковую ошибку.

– Клянешься Богом? – со странной надеждой в голосе спросила она.

– Клянусь Богом! – ответил я. И сделал вторую роковую ошибку.

Я не придал тогда значения ее словам, тем более, что Таня больше никогда не заводила разговоров о чем-либо мистическом. Пока сама не стала мистикой.

Пролог

Три года спустя.

Запах жасмина ударил в нос. Я знал, что в комнате нет никаких цветов, и что стоит мне открыть глаза, как исчезнут и запах, который преследовал в течение года, и странный сон о Тане, о которой я уже и думать забыл.

Мой отец переехал в столицу, и резона ехать в станицу я не видел. У Тани наверняка своя жизнь, свой парень. Все нормально. Но эти чертовы сны…

Мне постоянно снится, что я приезжаю в эту станицу и иду к Тане. А вокруг густой туман. Я иду по главной дороге, никого нет. Ни людей, ни животных, ни наглых гусей, вечно ковыряющихся в грязных лужах на обочинах дороги. Но вот сквозь туман проступает человеческий облик.

И я узнаю Таню. Я подхожу ближе, я смотрю в ее глаза, тону в этих изумрудах. Но в трех шагах от нее что-то происходит. Я делаю шаг к Тане, а она на шаг удаляется от меня, при этом не делая никакого движения и стоя лицом ко мне. И я бегу, протягиваю к ней руки, ведь вот она, в трех шагах от меня, но я не могу больше приблизиться к ней ни на шаг.

Иногда во сне я понимаю бесплодность своей затеи приблизиться к Тане, и я просто стою и смотрю на нее. Иногда пытаюсь говорить, но на все мои вопросы Таня не реагирует. И так каждую ночь…

Но этой ночью что-то изменилось. Вначале все было как обычно. Густой туман и я собственной персоной. Я иду по пустынной главной дороге станицы. Вот из тумана выступает фигурка Тани. Я осторожно приближаюсь. Остается пять шагов, четыре, три…. И уже по инерции я делаю еще шаг. Татьяна осталась на месте, я сделал шаг… Стоя в шаге от нее, я мечтал только о том, чтобы прикоснуться к ней, но даже во сне мне почему-то становится неловко. Но Таня сама берет мою руку в свою, и я слышу ее бархатный голос.

– Проснись. Идет твое крещение огнем.

Но я не хочу просыпаться. Я просто хочу смотреть в ее глаза… Но вдруг из этих глаз, прокладывая себе дорожку по щекам, начинают течь слезы… А в следующий миг это уже не слезы, а тонкие струйки крови…

Ледяная волна страха окатывает меня с ног до головы, и я просыпаюсь. Я лежал с закрытыми глазами и вдыхал запах жасмина, прокручивая в памяти свой сон. Пока запах жасмина не исчез, я не открывал глаз. Но когда он исчез, я в панике открыл глаза, ибо удушающий запах гари ворвался в мои легкие. С правой стороны от моего дивана находилось окно… А с левой стороны пылал огонь. Недолго думая, я распахнул окно и, почувствовав, как на затылке затрещали волосы, прыгнул вниз со второго этажа.

1

Три года спустя.

Нормальные люди возвращаясь с армии возвращаются домой. У меня был билет до самого дома, и я мог не беспокоится ни о чем и спать все двое суток пути. Но ни у одного человека на этом свете не происходило что-то так, как он это себе планировал. На одной из остановок я вышел покурить.

– Что это за остановка? – спрашиваю у проводника.

– Это станица Егойная.

Знать такую не знаю. Я спрыгнул на перрон и закурил. Поглядывая по сторонам, я заметил, как из привокзального магазина вышла красивая девушка в красном платье и накинутой на плечи легкой куртке. Кто-то спросил у меня зажигалку, и я на минутку отвлекся. А когда вновь поднял глаза в ту сторону, девушки уже и след простыл.

Девушка очень напомнила мне Таню, но…

Год назад отец написал мне письмо, что в станице, где он жил, был взрыв в одном из магазинов, где как раз и работала Таня.

Вообще-то перед армией я умудрился жениться. И после пожара мне Таня сниться перестала. Но все равно я очень часто ее вспоминал. Да и жена меня бросила. Больно… Но эта боль ничто, по сравнению с той, что появилась, когда я узнал о гибели девочки, которую не видел шесть лет. И даже сейчас мысль о ней принесла что-то унылое в мое сердце.

– Солдатик, помоги мне. – Какая-то бабуля с двумя огромными сумками пыталась оторвать вышеупомянутые сумки от земли.

– Конечно, бабуль! – я чуть не надорвался, когда поднял эти сумари.

– Помоги мне перенести их к магазину.

А вокзал, где был магазин, находился через две платформы. Надеясь, что поезд никуда без меня не уедет, я потащился к переходу. Когда я вступил на перрон, дикий страх заставил меня выпустить сумки из рук.

Станица Егойная. Как я мог забыть.

Резко похолодало, и, клубясь, зловеще тихо со всех сторон стал подкрадываться туман… А за спиной не было никакого поезда, только бабуля, мерзко ухмыляясь, растворялась в тумане.

2

Такой тишины не бывает даже в склепе. Ни шума ветра, ни вообще никакого шума.

Из под-сумок, которые я уронил, растекалась лужа чего-то красного. Наверное, я что-то разбил. Искренне надеясь, что я заснул на своей полке в поезде и вот-вот проснусь, я прошел в магазин, в котором никого, кроме продавца, не было.

– Здравствуйте, – сказал он мне, когда я подошел.

– Здравствуйте, – и не придумав ничего умнее, спросил: – Пиво есть?

– Нет. Из алкоголя только вино на розлив.

– Давай, – хотя я вообще-то не хотел пить что бы то ни было, но что-то заставляло меня все это говорить.

– Выбор небольшой. Есть белое вино «Слёзы Татьяны» и красное – «Кровь Татьяны». Вам какого?

«Пора бы уже проснуться», – подумал я, находясь в прострации.

– Ну так что выбираешь?

– Если это шутка, то не очень смешная.

– По-моему очень даже смешная. Как и та, когда ты поклялся отобрать Таню у меня.

– Кто ты? – спросил я, чувствуя, что начинаю злиться.

– Он самый. Я давно тебя жду, а ты все не едешь и не едешь. Я уже обижаться было начал, переживал за тебя.

– Что за чушь ты несешь?

В следующий миг лицо продавца утратило свою человечность, и на меня взглянул ОН.

Сразу пришло понимание, что это именно ОН. От его ненависти и гордости во взгляде, казалось, плавится мозг. Я рухнул на пол, полностью перестав чувствовать свое тело.

– Не ушибся? – заботливо спросил Отец Ада.

Но я был не в силах отвечать. Ужас полностью парализовал меня.

– Иди, попробуй отбери теперь Таню у меня.

– Но она же мертва, – прохрипел я, набравшись сил.

– И что дальше? Это какая-то проблема для тебя? – на меня сверху вниз снова смотрело лицо продавца.

Не найдя что ответить, я поднялся с пола, хотя холодные щупальца страха по-прежнему держали меня. Когда я оказался на ногах, то обнаружил, что нахожусь в магазине один. Продавец, или кто он там был на самом деле, таинственным образом исчез.

– Что-то сон затягивается, – равнодушно подумал я, открыв холодильник возле прилавка. Пива было более, чем достаточно, но я достал лишь железную банку колы. За моральный ущерб довольно мизерная компенсация.

3

На улице мое внимание привлекли те две сумки, что я обронил при входе на перрон. А привлекли они меня тем, что, находясь в луже чего то красного, начали шевелиться сами собой; что шевелились не они, а то что находилось у них внутри.

Вскоре сумки разорвались, как бумага, и перед моими глазами явились два пса. Освежеванные. Большие. Видно, когда на них были шкуры с шерстью, они являлись упитанными кавказцами. Стоит ли говорить, что псы не гавкали и не рычали. Кроме моего дыхания не раздавалось ни звука. Даже когда эти два куска кровоточащего мяса поперли на меня, звук ступающих по земле лап не донесся до моего слуха.

В какой-то момент я заметил пар, вылетающий у меня изо рта, и отсутствие оного над мордами скалящихся собак.

И я побежал.

Я выбежал с привокзальной площади, краем глаза заметив, что собаки бежать не стали. Немного успокоившись, я перешел на шаг. По обе стороны дороги, по которой я шел по направлению к станице как таковой, тянулся лес, особо разглядеть который мне не давал туман. Тишина давила. Не было слышно ни ветра, ни птиц, ни чего бы то ни было.

Я вспомнил, как во сне бегал за Таней по этой дороге и мне стало еще холодней, чем было.

– Куда идти? – задался я вопросом, и вспомнил, что, хотя отец и переехал отсюда, в Егойной жила моя бабушка, мать отца.

– Вот к ней и пойду! – решил я, обо что-то споткнувшись. Как оказалось, об оторванную по локоть чью-то руку, на безымянном пальце которой красовалось золотое кольцо. Особо бурных эмоций по поводу валявшейся на дороге руки без тела у меня не возникло.

Вздохнув, я отвернулся и пошел дальше по дороге, на ходу пытаясь прикурить сигарету. А когда закурил, зачем-то обернулся. Руки на асфальте уже не было.

4

Бабушкин дом стоял на краю большого поля, которое все почему-то называли планом. Утопая по щиколотку в грязи, я подошел к калитке, высота которой мне была по пояс. Впрочем, как и весь забор. Я толкнул калитку… ну она и упала.

Я прошел во двор, поднял и поставил на место вышеупомянутую калитку. Обычно (наверное, в любом доме), за такую дерзость я был бы сто раз облаян хозяйскими собаками. Ну или хотя бы собакой. На меня никто не лаял. Никто не мяукал, не мычал, не хватал и не кусал и даже не хрюкал.

Обычно, все эти «исполнения» были слышны еще задолго до подхода к бабушкиному дому. Собственно, и запах «исполнителей» тоже ощущался задолго от дома. Сейчас его не было. Вернее запах был, причем по всей станице. Но какой-то мерзкий, еле уловимый. Так воняет только начавший разлагаться труп.

Но вернемся к нашим баранам, то есть ко мне. Я прошел через двор и в задумчивости постучал в дверь. Отсутствие какой бы то ни было реакции меня уже не удивило. Никого живого я не встречал за час своего блуждания по станице.

Я потянул дверь, и она гостеприимно распахнулась. Пройдя мимо шеренги выстроенных калош, сапог и одной сиротливый пары женских туфель, я вышел на кухню. Никого. В двух прилегающих к кухне комнатах тоже никого не было.

Я зашел в комнату деда. Здесь, насколько я помнил, бабушка хранила дедовы и отцовские вещи. В своей форме я уже успел задубеть, а потому с радостью вытащил из шкафа отца черные джинсы, чей-то свитер, и отца же черный кожаный плащ, который своим весом ненамного уступал весу моему.

Переодевшись, я сложил свою форму в шкаф. Калоши мне обувать не хотелось и потому я вновь натянул свои берцы.

Выйдя во двор и не найдя дров, я с сожалением отказался от мысли затопить печку. В начале октября у нас на Кубани мало кто топит печь. Но благодаря туману, который и не думал рассеиваться, я основательно продрог, хотя благодаря отцовской старой одежде мне стало немного теплей.

Темнело. Я прошёл в дом и щелкнул выключателем. Света не было.

Закрыв дверь на замок, вернее на засов, я прошел в комнату деда и не раздеваюсь лег на одну кровать, стащив одеяло с другой, сбросив под оную свои вещи. Засыпая, я молился о том, чтобы проснуться в поезде на своей полке.

5

Проснулся я от того, что загорелся свет. Ругнув себя за то, что, щелкнув выключателем, не выключил его обратно, я открыл глаза и уставился в стену. Так как смотреть было не на что, я решил перевернуться на другой бок. И перевернулся.

Краем глаза я успел заметить на кровати в противоположном углу давешнего продавца, задумчиво смотревшего на меня, а потом я уже не мог ничего замечать. Ибо смотрел в изумрудные глаза той, что лежала подле меня.

Татьяна. Обнаженная. Я чувствовал ее тепло даже сквозь одеяло и свою одежду.

– Живая! – успел подумать я. А потом потерял сознание.

Когда я проснулся, свет не горел, но в комнате все равно было светло, ибо уже рассвело. Не вставая с кровати, я посмотрел в окно. А с той стороны окна на меня смотрел туман. Задумавшись о ночном происшествии, я пришел к выводу, что мне все это приснилось. Но взглянув на соседнюю кровать, я пришел к совершенно иному выводу.

На краю той кровати валялись следующие вещи: красная блузка, черная короткая юбка, белый лифчик, и еще какая-то полосочка. Стринги, вроде.

Я сомневался, что все это принадлежит моей бабушке, – это, во-первых. Во-вторых, когда я ложился, этих вещей там не было. Смирившись с мыслью, что ночные гости мне не снились, я задумался, куда же ушла Таня без одежды. В конечном итоге мне надоело корчить из себя умного, и я встал с кровати. Зашнуровывая берцы, я понял, что очень хочу кушать. Пройдя на кухню, я открыл холодильник и тут же закрыл из-за вони, ударившей в нос. Тогда я открыл морозильную камеру…

Свернувшаяся в клубок гадюка лениво подняла голову и посмотрела на меня. Я же поспешно захлопнул дверцу.

Поняв, что есть мне перехотелось, я вскипятил на газу чайник и сделал себе кофе. И вот, попивая горячий напиток, я наконец-то задумался, что же мне делать дальше. Я сильно сомневался, что смогу прийти на вокзал и уехать домой на электричке, которая раньше здесь проходила два раза в день. Но и другого пути я не видел. Я не задавался вопросом, куда делись все жители станицы со всей живностью в придачу. Я это знал. Знал, но не верил, и всячески гнал от себя эту мысль.

Я решил зайти в магазин, что в центре, перекусить и валить на вокзал. Если там ничего путного не выйдет, то буду прорываться на машине, если удастся найти таковую «напрокат».

Мне было страшно. Очень страшно. Я боялся попасть туда же, куда попало все живое с этой станицы. Я боялся попасть в ад.

6

Я в задумчивости стоял перед улицей, которая вывела бы меня в центр. Это был кратчайший путь, но меня сдерживала память о двух последних домах с правой стороны от меня в самом конце этой улицы. Последний кирпичный домик являл собой библиотеку. Собственно, этот факт меня ни капли не смущал.

А вот предпоследний дом, был домом Тани. Мысленно махнув рукой на свои страхи, я побрел по дороге. Минут через двадцать я уже подходил к Таниному дому. А дойдя, остановился посреди дороги. Очень хотелось подойти к калитке, постучать и сказать подошедшей Тане, что я не забыл ее. Но помечтав с минуту, я пошел дальше, несколько даже устыдившись собственной сентиментальности.

Когда я пришел в центр, то ни на минуту, нигде не задерживаясь (да и где я на тот момент мог задержаться?) зашел в ближайший магазин. Вонь в нем стояла знатная. По позеленевшим стеклам холодильных витрин ползли черви.

Я схватил пакет, пачка которых валялась у кассы, накидал в него, не глядя, каких-то консервов, чипсов, сигарет, несколько банок «Пепси» и… Замер, увидев на подоконнике вазу с цветками. С искусственными, конечно, но в виде лилий. А самыми любимыми цветами Тани были именно лилии.

Я зачем-то схватил этот букет и вылетел из магазина.

Сев на лавочку неподалеку от магазина, из которого только вышел, я вскрыл банку шпрот и, закусывая чипсами, стал утолять голод. Поглощая эту снедь, я отметил что туман вроде как поредел.

И тогда я увидел этот обгоревший двухэтажный дом, находившийся через дорогу. Дом, который когда-то был магазином, и где работала Таня. И я понял, зачем взял этот букет искусственных лилий из магазина…

Да, я видел ночью Таню. Живую. Я знал, что она жива. Но точно так же я знал, что она мертва, и ее обгоревшее тело лежит на кладбище. Может ночью надо мной вновь издевался Он, и рядом со мной лежала вовсе не Таня, а кто-то очень похожий на нее…

В общем, чтобы не забивать себе голову, я решил сходить на кладбище, найти ее могилку, низложить вот эти самые цветы и высказать все, что в душе накипело. И не важно, что высказывать буду мертвой. Авось услышит. В моих условиях и с моими страхами идти на кладбище было равносильно самоубийству… Но мысль о том, что я могу стать суицидником, меня не могла остановить.

7

Конечно, за те годы, что меня здесь не было, кладбище должно было прилично разрастись. Но когда я дошел до конца кладбища, то, ссылаясь на свою память, отметил, что разрослось оно довольно незначительно. Если вообще разрослось.

Туман и кладбище сами по себе создавали фантасмагорическое зрелище. Сердце от страха готово было разорваться и с делать меня новым «жителем» этой местности.

Вдруг туман расступился и создал собой некое подобие тоннеля, в конце которого я увидел довольно большой белый мраморный памятник. Мелькнула кощунственная мысль, что не хватает красной ковровой дорожки. Я постепенно отогнал от себя эту мысль и двинулся вперед по этому тоннелю.

А когда дошел то низложил искусственные лилии на могилу. Ибо с портрета на мраморном памятнике, печально улыбаясь, на меня смотрела Татьяна… И вдруг туман исчез. Пасмурное небо угрюмо взирало с высоты. Вместо Таниной могилы – лишь пустая яма. И толпа людей вокруг. Я же впал в какой-то ступор и не мог пошевелить даже пальцем. Оставалось только смотреть и слушать. Со всех сторон доносились перешептывания, становившиеся все громче…

– Ведьма, она была ведьмой…

– И в огне сгорела, как и должно ведьме за грехи…

– Истинно Бог покарал…

– Ведь никто поначалу не пал под огонь, кроме нее…

– А она выскочила как живой факел, схватила мальчонку и прижала к себе. Да так и держала, отцепить никто не мог.

– Десять лет-то ему было.

– Как он кричал в огне, да в ее объятиях.

– А она смеялась все, пока не померла.

– Да померла ли? Поди тоже как она, кровь одна-то.

Тут я заметил молчаливый островок из двадцати человек. Рядом с ними никто не стоял. И было видно – их боялись.

– Да поди гроб пуст…

– Мне пятьдесят, я деда схоронил, отца… прадеда так и в глаза не видел. А у этих же все живы. Их прадед больше, чем на полтинник не тянет.

– Пусть гроб откроют, да посмотрим.

– Дьявольское отродье…

– Да они все душе заложили.

Тут показалась процессия со стороны ворот. Несли два гроба. Один был маленьким, детским. Позади носильщиков, несущих гробы, шел священник, сжимая в руке здоровенное серебряное распятие. Маленький гроб несли в другой конец кладбища. Небольшая группа людей проследовала туда же. Но толпа подле пустой могилы не шелохнулась. Взгляды людей были прикованы к закрытому гробу, который поставили на табуретки. У гроба остался лишь священник. Он начал было что-то говорить, но тут толпа всколыхнулась и загомонила:

– Откройте гроб…

– Покажите труп ведьмы…

Удивительно, но «остров» родственников, как один молчал. Никто не шевелился. Люди начали колебательно приближаться к гробу. Священник угрожающе встал перед гробом.

– Да что вы творите окаянные! Побойтесь Бога!

– Отвали, священник…

– Да какой это священник, что на иномарке ездит…

– А харю-то отъел…

– Ряса по швам трещит…

И понеслось. Священник с криком: «Покайтесь!» прикладывал со всей дури распятие об головы самых ретивых. Серебряное распятие окрасилось кровью. Несколько человек полегло. Среди них я углядел ребенка лет двенадцати. Священник, как заводной, продолжал «благословлять».

Но вот кто-то врезал камнем священнику по голове, и лицо батюшки залилось кровью. Пошатнувшись, он упал прямо на тела «благословленных». Несколько рук, пытавшихся вскрыть гроб, вместо этого опрокинули его на землю. Крышка открылась, и на землю выкатился полностью обгоревший труп, при этом сочащийся бледно-розовой сукровицей.