Текст книги "Первые опыты. Написано человеком"

Первые опыты
Написано человеком
Дмитрий Коврин

© Дмитрий Коврин, 2023

ISBN 978-5-0053-4743-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Сцены из повседневности. Наблюдения. Забавы

***

Жаров не знал, как быть. Он то садился в кресло, то ложился на диван, то подходил к окну и, замерев, с минуту напряжённо вглядывался в пространство двора, будто ища чего-то. Затем недовольно мотал головой и снова беспокойно ходил, разгоняя частички пыли, едва успевшие осесть после прошлого движения. В дальнем углу комнаты располагался широкий письменный стол, на котором лежала толстая тетрадь, открытая на самой первой странице, и перьевая ручка с позолоченным наконечником и изящной гравировкой на основании. Совершенную чистоту тетрадного листа нарушали лишь полторы строчки, судя по мелкости и некоторой незавершенности букв, писанные нервно, в большом возбуждении, и после перечёркнутые так, чтобы всякому сразу было ясно: «Сего не писал!». Оказываясь у стола, Жаров искоса, как бы с опаской, поглядывал на тетрадь. Время от времени он садился и брал ручку, явно намереваясь писать, но снова мотал головой, что-то решительно отрицая, резко вставал и отправлялся к кровати.

В таком отчаянном положении Жаров пребывал уже несколько лет. Переполняемый созидательной энергией, за это время он сумел породить только те полторы перечёркнутые строчки, чей вид одновременно разжигал и тяготил. Идея романа оформилась давным-давно. Сцены представлялись вполне отчётливо. Герои рождались, взрослели, клялись, ехидничали, краснели, мудро рассуждали, собирались в гости, обжигали руку, случайно коснувшись раскалённого чайника, попадали в неприятности, любили и предавали – словом, жили. Но всё это в голове: писать он не мог. Как истинный творец, Жаров боролся с сомнениями высшего порядка.

– Писать или не писать, вот в чё… Пошлость какая… Ладно. Предположим написал. И что? Известность, деньги, доступ к женщинам, знакомства с интересными людьми, всеобщее уважение и приятная зависть менее талантливого меньшинства. Реплика обывателя, который не верит своему счастью: «С такими людьми в одно время жить – удача, а тут ещё и лично!». Хорошо. Но надолго? Предположим, что надолго, но всё же не дальше гроба. А потом? Некролог в газете, скорбный вздох интеллигенции, память в нескольких поколениях соотечественников. Реплика утонченного ценителя: «Какой человек ушёл!». А потом? Мировая слава в веках, памятники, музей-квартира, название улиц и наград в твою честь, портрет в учебнике, соревнование за лучшую биографию среди исследователей, научная диссертация на филологическом факультете. Реплика искушённого знатока: «Таких один на миллион, да что на миллион, на миллиард! Такие раз в сто лет рождаются. Гордиться должны, что на одном языке с ним говорим». Очень хорошо. А потом? – Жаров остановился, проматывая невообразимые сотни миллионов лет. – А потом остывание Солнца и гибель Солнечной системы, – Жаров снова запнулся, пытаясь понять, в самом ли деле это конец, и почти сразу продолжил. – Но, предположим, что спаслись, успели-таки на другую планету перебраться, сохранив наследие гениальных предков. Потом что? Вдохновенные рассказы об уже необитаемой, оставшейся где-то в космических глубинах Земле и прародителях, среди которых были личности, отмеченные поистине божественным талантом, какие сегодня, конечно, уже не рождаются и никогда не родятся. Реплика далекого потомка-интеллектуала, разгорячённого размышлениями о прошлом: «Что это за глыба! Сколько времени между нами, пространства сколько… поколений, судеб… Думаю об этом – трепещу. И вот с Ним мы – родня, существа одной породы. Всё равно что бога в отцах иметь». Ну а потом? – перед мысленным взором Жарова плыли миллиарды лет с прекрасными галактиками и ещё более прекрасными планетами, на которых селились и которые вновь покидали вечные скитальцы, бесприютные странники по судьбе, не забывшие свои славные земные корни. – А потом тепловая смерть Вселенной.

Сказав это, Жаров перевёл взгляд с потолка на подоконник и отсутствующе уставился на алую герань. Молчание. «А потом тепловая смерть Вселенной», – бессмысленным эхо пробормотал он. Жаров встал и снова прошёлся по комнате.

– Значит, всё зря и не нужно… – рассуждение казалось справедливым, но удовлетворения Жаров не чувствовал, душевное спокойствие почему-то не приходило. – Но, может быть, не тепловая смерть; может быть, что-то другое… Говорят, что есть варианты… Что тогда? Всё-таки писать?

Жаров не знал, как быть.

***

Знакомясь с человеком, имеющим, к примеру, собаку с белой пушистой шерстью, мне тревожно узнавать имя пса. Попросив у хозяина стакан воды и ожидая, пока тот принесёт, я про себя думаю: «Только не Снежок». После пары глотков я вдыхаю и спрашиваю: «Как молодца зовут?».

– Беляш. – улыбчиво отвечает хозяин.

Ужасное кружение в голове. Я навсегда покидаю это место.

***

– Лёня, не надо!

Вопль Леночки мог подействовать разве что на дворнягу, мирно дремавшую у подъезда. Лёню же было не остановить: алкоголь всосался в кровь. Молекулы этанола весело неслись по телу, даруя его хозяину уверенность, быстро переходящую в отвагу. Леонид алкал свершений.

Подчиняясь внутреннему чувству, Лёня плыл к детской площадке, совершая характерные покачивания, столь же пластичные, сколь и внезапные. Леночка, понимая бесполезность затеи, не пыталась остановить кавалера и, произведя крик, предписанный жанром, беспомощно семенила сзади.

Добравшись до места, Лёня вдруг замер и зачем-то посмотрел наверх. Ярко-жёлтый свет заставил зажмуриться и отвернуться. Лёня протёр заслезившиеся глаза и, продолжая стоять под фонарём, вглядывался в глубину двора, насилу угадывая черневшие силуэты палисадников, лестниц и лавок, которые, казалось, таили зло.

Неожиданно для себя Лёня тронулся и, сделав пару шагов, оказался около качели-карусели. Мощное движение руки – конструкция отчаянно завертелась. Мысль о том, что такое эффектное вращение железа есть результат его воли, разжигала необычайно. Ошалело оглядываясь по сторонам, он кинулся к дубу и, на манер своего спартанского тёзки, беспощадно ударил дерево ногой. Дуб не поддался – Лёня был оскорблён.

Хмельная фигура, переполненная горькой обидной, покидала площадку. Подойдя к припаркованным авто, Леонид вызывающе заколотил по крышам, капотам и багажникам. Многоголосый вой сигнализаций разорвал ночную тишину.

– Щас я, сука, спущусь! – откуда-то сверху донёсся полный решимости голос.

– Спускайся, блять! – не унимался Лёня.

***

С людьми у меня не ладится. Почему – загадка. Заглянет ко мне гость – я с порога – чай на травах и мятный пряник, а мне в ответ: «Ну, Всеволод, сказать нечего – умеете принять… Я к вам, как говорится, со всей душой… спешил, накупил тут всякого, как говорится… даже как будто в некотором волнении сюда… а вы… да ещё и с порога… Прощайте». И уходит. Стою, от обиды – слёзы. Чем не угодил? Или вот. Встречу знакомого, о котором и забыл давно, улыбнусь и скажу – знаете, легко так, по-душевному – сколько лет, мол, сколько зим, как море жизненных страстей? Штиль, полагаю? А он: «Признаться, увидел вас – обрадовался. Думал подойти, побеседовать, былое вспомнить, приятелей общих, – кто и как, и где, и с кем, – про вашу судьбу узнать, а вы вот как… Прощайте». И уходит. Чем обидел?

Все, конечно, разные; мало ли из-за чего можно не сойтись – тут и воспитание, и темперамент, и черты лица, – только у меня со всеми так. Другое тут что-то.

***

Николо Нассáно и Луиджи Сосáно, сидя за небольшим круглым столиком, с азартом метали карты, обмениваясь фразами на итальянском. За соседним столиком расположились Ингрид Севастьяновна и Долорес Митрофановна, занятые беседой и коктейлями. Скрипач Любомир Кег играл что-то жизнерадостное, как бы подначивая общество говорить свободнее и смеяться громче. Псой Йофстофель, Вараздат Вельгельмович, Тереза Ганибаловна – сегодня собрались все.

На сцену впорхнула Лидия дель Сокорро Сентено.

– Господа, прошу внимания! Как вы знаете, у нас новый член. Без лишних слов – Евлампий Ананасов!

На сцену поднялся молодой человек и, взяв микрофон, обратился к высокой публике:

– Огромное спасибо! Я мечтал попасть в клуб с тринадцати лет. Для меня это большая честь.

Зал ответил польщённой улыбкой.

– Кстати, как зовут ваших детей? – вдруг вмешалась Лидия дель Сокорро Сентено.

Никаких детей у него не было – проверка.

– Марина и Саша. – не растерялся Ананасов.

Общество загоготало. Довольный собой, Евлампий продолжил:

– Доброгнева и Элевтерий.

Смолкая, хохот переходил в аплодисменты одобрения.

Лидия дель Сокорро Сентено вручила Евлампию тёмно-синюю книжечку с изящными золотистыми буквами. Ананасов счастливо зарумянился: документ официально подтверждал, что теперь Евлампий Ананасов – «член клуба людей с вычурными, необычными или просто забавными именами».

***

Вот вам мужичок. Неглуп, одет прилично, пользуется благоволением Вселенной. Праздности не терпит – каждый день в заботах. Здесь подписать, с теми переговорить, этого бранить, того похвалить. Шаг тороплив. Имеет богатые карманные часы с цепочкой. Такой в трамвай не сядет: побрезгует.

Возвращается мужичок домой, падает на диван, просит чая. Супруга пташкой подлетает, ласкается, говорит уже поставила. Слышишь? Кипит! Летит на кухню, – две ложки сахара, лимон, мята, – оттуда обратно, а мужичок уже глаза прикрыл. Уморился. Чего трогать?

Новый день. Пташка к мужу – тот всё спит. Даже как будто позы не менял. Гладит его, целует – ничего. Невольно вскрикнула, заревела – и на телефон. Врачи приехали. Она: «И здоровенький был, и хороший!». Врачи: «Так оно и бывает. Здоровенький, хороший, прилёг – и нет».

Помянуть много народа пришло. Горевали от души. Всё говорили, что совсем уж как-то внезапно. Поэтому и несправедливо, что ли.

Я другое скажу.

Мужичок заранее помереть задумал. О резонах говорить не будем. Если одним словом – устал. Когда пташка в кухню упорхнула, сказал мужичок сердцу: «Не бейся». Сердце и встало. Скажете, не бывает так. Мужичок всё-таки деловой – распоряжался по жизни много. Со временем повелительный тон сам собой выработался, а слова приобрели характер неизбежности: как сказал, так и будет.

***

Стас прошёл три этажа и, заступив на лестницу, ведущую на четвёртый, бессильно повалился на перила. Находясь рядом, вы бы могли заподозрить его в излишней театральности, – слишком неожиданным и выразительным было движение, – но на лестничной клетке стояла лишь пустота, равнодушная к судьбе человека. Стас не играл.

Глаза его прикрыты, дыхание тяжело, на лбу проступает испарина. Одна нога находится на целых три ступени выше другой, из-за чего может показаться, что он готовится к рывку. Увидев такую позу, простак скажет: «Устал…». Мудрец добавит: «от жизни…».

Двигаться дальше Стас не мог. Вот его мысли:

– Тяжело мне… Имя моё не самое лучшее, но не в том дело. Нет сил. Совсем. Как продолжить движение? Не вижу, не понимаю… Хмурый цемент ступеней… Неужели конец…

Стас лежал посредине лестницы, соединяющей третий этаж с четвёртым, и умирал.

– Нéчего тут, – донеслось откуда-то.

Стас открыл глаза. Мимо, загадочно улыбаясь и дымя самокруткой, двигалась фигура в замызганной тельняшке и кепи того фасона, что больше не шьют. Слова фигуры звенели тысячей серебряных колокольчиков.

Тело Стаса вдруг распрямилось. Теперь он стоял уверенно, почти гордо, краем глаза наблюдая фигуру, неспешно уходящую вниз. Мощный выдох эхом загулял по этажам, хруст сжимаемых кулаков отдавал в затылок. Стас летел вперёд.

***

Уменьшительные или ласкательные варианты имён присутствуют во множестве языков. В Англии Абигейл и Эндрю превращаются в Эби и Энди, в Германии Маргарет и Ульрих – в Грету и Ули, во Франции Стефанья и Филипп – в Стеф и Фила, нисколько не уничижая последних. Гипокористические имена, как называют их лингвисты, привносят разнообразие в язык, делая его чуть гибче и выразительнее. Однако с этим языком всё не так просто.

Саня ни в каком отношении не равен Александру, так же как Витёк – Виктору, Лёха – Алексею, Дрюс – Андрею, Миха – Михаилу, Лёнчик – Леониду, Вовчик – Владимиру, Валя – Валентину, Славка – Вячеславу, Сёма – Семёну, а Костик – Константину. Но это мелочи. По причинам, неведомым науке, в русском языке между уменьшительными или ласкательными и полными вариантами некоторых имён образуется пропасть, восполнить которую невозможно решительно ничем. Приведём несколько примеров.

Эдуард. Эдуарда следует представлять в мантии, подбитой горностаем, мерно ступающим по вычищенному красному ковру. Рядом с Эдиком неприятно находиться. Разговор с ним, начатый неизвестно зачем, хочется закончить как можно скорее. Эдика неловко представлять друзьям.

Станислав. Едва услышав «Станислав», непременно хочется добавить «Дмитриевич». Это имя внушает уважение. Станислав – это директор мебельной фабрики, которая за прошлый год заняла 60% регионального рынка. Что внушает Стас? Презрение?

Юрий. С Юрием хочется сесть и обсудить текущую общественно-политическую повестку, наметить план глобальных преобразований. Юре хочется сказать: «Друг, иди куда шел и не оглядывайся».

Георгий. Герой, победитель, великий муж. Жора. Напился слабоалкогольных коктейлей, сел в «шестёрку» и, проехав двадцать метров, врезался в подъезд.

Павел. Павел гибнет от руки заговорщиков: не та страна, не та судьба, не то время. Паша или, того хуже, Паштет…

Комментарии излишни.

***

Скучнейшая лекция в университете. Изнывающий студенческий стон. Через два ряда внизу – миловидная девица с зелёным томиком. Беру позолоченный бинокль, чтобы разглядеть название и автора. «Г. Фреге. Избранное». Кто ты, дитя?

***

В отличие от дня, вечера и ночи, утро не имеет чётких границ и всегда совпадает с пробуждением. В последнее время оно всё чаще начинается через пять-шесть часов после восхода, вполне удовлетворяя вековым представлениям о себе. Сегодня как раз такой случай.

Сознание! Вставать сразу нельзя: дурной тон. Полежим. Полежим ещё. Ещё немного. В голове появляется тяжесть: перележали. Тянуть больше нельзя. Не расточаясь на сидение, я сразу встаю и неуверенно иду в ванную, а оттуда – на кухню. Ставлю чайник и принимаюсь за зарядку. Раз, раз, раз. Эта привычка появилась недавно. Раз, раз, раз. Раньше я думал, что зарядку делают либо пенсионеры, наивно надеясь отсрочить неизбежное, либо дети строгих родителей – из страха. Раз, раз, раз. Но сейчас понимаю, что заблуждался. Зарядка – основа жизни. Раз, раз, раз. Характерный свист: вода закипела. Пока заваривается чай, можно ещё немного поприседать. Раз, раз, раз. Возвращаюсь на кухню тяжело дыша. Усаживаюсь. Смакую. Встаю с удовлетворением от происходящего. В мыслях – ясность, в теле – бодрость, в окне – мир. Чувствую уверенность, которой хватит на десять следующих дней.

Каждый час расписан. По плану чтение. Продолжаем постигать историю государства Российского. Древняя Русь XIII—XV веков. Битва Хостоврула и Евпатия Коловрата. Могуче, исконно, легендарно. Главный вывод: традиция колоритных имён безнадёжно утрачена.

Интеллектуальные упражнения выматывают не меньше физических. Время пополнять энергию. Для этого нужна пища. Человеческая цивилизация выработала всего три способа получения пищи в условиях города. Первый – приготовить своими руками, второй – приготовить руками ближнего, третий – купить в готовом виде. Первый способ, занимая изрядное количество времени, которое чаще всего не покрывается качеством приготовленного, практиковался недолго и был оставлен как неподходящий. Второй способ, являясь во всех отношениях исключительно приятным, предполагает сожителя, которого сейчас нет. Я выхожу в магазин.

Вдыхаю – наконец-то! Всюду неукротимое цветение, игривый свет и беспричинная радость: в город пришла весна. Иду улыбаясь. Хорошо иду. Люди сегодня приятнее. В магазине всё по-быстрому: я знаю, зачем пришёл. У выхода на лестнице вдыхаю ещё раз – лето близко. Хочется задержаться на улице подольше. Возвращаюсь домой, неторопливой змейкой заползая во все дворы по пути.

Я в подъезде. Подходя к своему этажу, чувствую острейшую вонь. Соседи-свиньи выставили мусор на лестничную клетку. Почти теряю сознание. Пытаюсь как можно быстрее открыть дверь – получается как обычно. Я в прихожей. Опираюсь рукой на стену, в глазах темнеет. Уверен, что осталось мне немного: смертоносные пары пропитали лёгкие, мне не выжить. Разуваюсь и с пакетом иду в кухню, проверяя время. Только два часа – умирать рано.

После обеда снова чтение. Татаро-монгольское иго – колыбель русской государственности.

Теперь нужно просто полежать. Это никак не связано с российской историей. Потребность в просто полежать – вещь естественная, её не следует путать с бездельем. Акт простого лежания восстанавливает душевный баланс, расстроенный внешним миром или самим собой. О важности душевного баланса говорить излишне.

Час форменного безделья. Он может принимать разные формы, но, будучи ограниченным квартирной средой, обычно сводится к фланированию по комнате, заглядыванию в кухонные шкафчики и нескольким выходам на балкон.

Сажусь за письмо. Оно – хобби, страсть, судьба. После этих слов вырисовывается отчётливый портрет графомана, но стоит прибавить «и, так уж вышло, хлеб», как всё меняется. Теперь здесь крепкий профессионал, человек со способностями, творческая натура и почти настоящий писатель.

Письмо, будучи средним родом, увлекает не хуже девицы. Задорно прыгая, буковки присоединяются одна к другой и образуют слова, которые для всеобщего удобства отделяется небольшим пространством – пробелом. Добавляя запятые, тире и другие капризы, я создаю предложения. Несколько предложений, объединённых одной мыслью, – это текст. Может быть, никуда не годный, но текст. Это и есть письмо.

Ставлю последнюю точку на сегодня – получился внушительный кусок. Откидываюсь в кресле с чувством «хорошо поработал». Несколько часов азартного писательства ощущаются как полноценный поход в тренажёрный зал. Нужен отдых. На прогулку.

Я на улице. Тепло всё ещё здесь. Ветра нет, совсем тихо. Фонари подъездов озаряют лишь небольшие участки земли – самый вход в многоэтажные жилища. Их свет не проходит сквозь плотную листву, поэтому глубина дворов погружена во мрак. Совсем скоро начнут цвести кусты сирени. Тёмное пространство гаражей, исполненное пышного запаха, с теплотрассой позади. Это – обаяние провинции. Возвращаемся.

Ужин. Всё куплено днём: предусмотрительность и расчёт.

Подход к языкам. Читаем. Гуманитарный мир вращается вокруг одних и тех же книг. Плохого в этом ничего нет, просто наблюдение.

Совершенно стемнело. Просто сижу. Пару вращений в кресле – сильно кружится голова, тошнит. Лучше так больше не делать. До кровати совсем немного.

Ложимся. Чтение непосредственно перед сном – это приятно и полезно, как бокал вина.

Я клавишей стаю кормил с руки

Под хлопанье крыльев, плеск и клекот.

Я вытянул руки, я встал на носки,

Рукав завернулся, ночь терлась о локоть.

Ночь терлась о локоть! Вот как нужно говорить на этом языке. Довольно закрываю глаза. Приходит мысль написать про один типичный день. Как у Ивана Денисовича, только человеческий. Это хорошо, очень даже хорошо.

Засыпаю. Не засыпается. Снова нет. Есть.

***

– Слушай, я 20 лет в МГУ на кафедре онтологии и теории познания проработал. Ты думаешь, я бы просто так об этом говорить стал?

Оппонент притих. В голове его что-то зашевелилось. Слова «МГУ» и «кафедра» не вызывали затруднений. «Теория познания» была приблизительно понятна, но «онтология»… От этого слова веяло холодком непостижимости, оно было чужим и не отзывалось ничем, кроме неприятного покалывания в шее.

– Да нет… – несколько виновато ответил оппонент.

***

В середине декабря город заваливает снегом. Время укладывать асфальт. Городские службы стягивают всю технику и людей и отправляют их сюда, под моё окно. Воскресение начинается в 8:03. Мне незачем вставать так рано, но шум отбойных молотков подсказывает, что спать больше нельзя. Накрывать голову подушкой и затыкать уши бесполезно: от неизбежного не скрыться. Улица небольшая, но ежедневные работы, идущие вплоть до позднего вечера, будут продолжаться несколько недель. Когда они окончатся, улица не станет лучше. Насыщенный чёрный цвет свежего асфальта, придающий эффект работы, сделанной на совесть, выдохнется через пару дней, став обычным серым. Далее – обновление тротуаров.

Весна. Природа снова дышит, человек – покидает жилище. Под моим окном пышно цветут кусты, маня прохожих сладкими ароматами. Сюда стекаются все: пожилые любители азартных игр и портвейна, распираемая энергией и дерзостью молодёжь, мамочки с грудничками, перебравшие приятели, собаководы, просто суетные люди. Они будут петь, пить, танцевать, спорить, обсуждать, рассказывать, делиться мнениями, негодовать, удивляться, скандалить, драться и вообще отдыхать, сменяя друг друга с той точностью, с какой курсанты сменяют друг друга на посту у кремлёвского Вечного огня.

После весны ожидаемо наступает лето. Духота не позволяет задерживаться на улице подолгу, поэтому люди часто остаются дома в прохладе кондиционера или вентилятора. Но косильщики не люди. Имея сильное внешнее сходство с людьми, они представляют совсем другой вид. Дробление асфальта отбойным молотком – ничто в сравнении с рёвом бензинового триммера. Косильщики всегда появляются вдвоём. Этого достаточно. Обладая исключительной выносливостью, косильщик может проработать с раннего утра до полудня, не обращая внимания на жару. Вторая половина дня – за товарищем.

Издали осень видится порой всеобщего увядания. Что, кроме покоя, может нести сентябрь, октябрь и ноябрь? Автолюбителей. Умиротворение осеннего дня нарушается темнотой: гонщики появляются за полночь. Со всего города они съезжаются под моё окно по разным причинам. Одни приезжают, чтобы покрасоваться. Они сравнительно безобидны: пощеголяв перед зеваками новенькими иномарками, они скоро удаляются. Вторые гораздо страшнее. Эти приезжают, чтобы расслабиться. Припарковавшись, они открывают багажник и подрубают.

В середине декабря город снова заваливает снегом. Время укладывать асфальт.

***

Всюду творческие личности. Куда ни ступи, напорешься или на писателя, или на поэта, или на журналиста, или на критика, или на философа, или на музыканта, или на певца, или на актёра, или на режиссёра, или на сценариста, или на фотографа, или на художника, или на дизайнера, или на учёного, или на преподавателя, или на танцовщицу или на человека, к которому природа была до того благосклонна, что наделила всеми талантами сразу. От пестроты одарённостей кружится в голове, подташнивает. Где сталевары, сеятели, егеря, кормчие, будочные смотрители, люди, способные починить эскалатор или электричку? Сегодня есть кому выполнять эти работы, но кто будет выполнять их в будущем? Сможет ли основатель инди-группы закрепить муфту или изготовить дубликат дверного ключа?

Впрочем, спрос на даровитые натуры ограничен – место находится не всем. Приходится приспосабливаться и страдать, занимаясь делом, противным высокой душе. Об этом дальше.

Понадобилось мне за домом яму вырыть – нанимаю человека. Является. Лет двадцати пяти, собой хорош, спина прямая, речь неспешная. Представляется: «Макар Владимирович, землекоп». Отвожу к месту, указываю, где рыть, говорю сколько в глубину и в ширину. Через время возвращаюсь, спрашиваю, что, Макар, как, мол, продвигается. Он мне:

– При всём уважении, прошу без фамильярностей. Меня зовут Макар Владимирович. Работа – пустяк, послушайте лучше, что я сочинил:

Гнётся спина, истощён каждый мускул,

Роется яма в саду.

Пусть и с кайлом, но я предан искусству,

Предан ему одному.

На что это похоже?

***

На улице сумеречно, хотя на часах нет и четырёх. Всё из-за снежно-пасмурного неба, сделавшегося безразмерной, скучной тучей, которая не умеет разразиться дождём. Земля нехороша, сыро. Деревья и кусты давно забыли зелень и теперь, недобро почернев и погрузившись в туман, стоят совершенно нагие. Как бы случайно проходит человек, за ним – второй, но движения всё равно не хватает. Нужно что-то особенное. Процессия, только без весёлых песен, улыбок и гогота. Подойдёт крестный ход или похороны вора в законе.

Этот день должен называться «29 ноября», но сегодня завершается декабрь. Зима сильно припозднилась.

***

Блестящий путь котов, начатый во времена фараонов и достраивающихся пирамид, завершается сегодня. Коты везде – на крышах и диванах, в новостных лентах и личных сообщениях, у руля и штурвала, между жизнь и смертью, за тобой и мной. Они – герои смешных картинок, мультфильмов и книг. О них сочиняются песни и стихи, для них покупают отдельные домики, им создают аккаунты в соцсетях. В их честь называют улицы и химические элементы. Им возводят памятники. Их профили и анфасы можно видеть на марках, монетах и флагах. На официальных приёмах от них просят речь, а на балу – танец. Коты успешны. Они открывают бизнес, создают рабочие места, привлекают инвестиции, заключают сделки, подписывают контракты, берут золото в фигурном катании и биатлоне. Согласно соцопросам, они лидируют на будущих парламентских и президентских выборах. Коты – таланты. Кот пишет натюрморт. Они приносят пользу. Коты сеют злаковые, тушат лесные пожары, создают вакцину от страшной болезни, устремляются в космос и снимают товарищей с деревьев. Кот – чуткий собеседник и верный товарищ. Он добр, вежлив, порядочен. Состоятельные мужчины выбирают из них невест, а прекрасные девушки – мужей. Коты не приемлют насилия, не залезают в долги и не превышают скорость. Они не религиозны и не патриотичны. Лучшие из родителей ставят их в пример своим детям. «Слава – коту! Коту – слава!» – радостно голосит пролетарий на красный Первомай.

***

– … И, знаете, есть, есть это чувство. Идёшь по улице, ничего особенного не делаешь, думаешь о своём. Вдруг что-то переменилось. Что такое? Шага не сбавляешь, пытаясь понять на ходу. Через мгновение замечаешь: дворняги, машины, автобусы, прохожие с детьми и без, туристы, люди на балконах – все остановились и на тебя смотрят. Зачем? Спросить не решаешься. Идёшь дальше, только шаг твой теперь выдаёт какую-то спешку и как будто даже нервозность. Ещё немного – чувствуешь, что правда торопишься. Куда? Нервозность уже ощущается вполне. Про себя думаешь: «Показалось». Сейчас бы голову поднять, осмотреться и проверить, а не поднимается голова: заело. Наконец решаешься. Стоят. Осмотрелся – везде стоят и в тебя смотрят. Ситуация неприятная. Сколько раз представлял, как всё откроется. Всё речи придумывал, чтобы на месте поумнее казаться, а теперь мнёшься, и слово не идёт. Силы собираешь и не своим голосом выдавливаешь: «Чего?». А тебе из ниоткуда:

Поздравляем, эксперимент успешно завершён. Сейчас вы узнаете, зачем вы здесь. Все эти годы вы что-то подозревали и, как теперь уже очевидно, – не зря. Вы совершенно справедливо предполагали, что всё не совсем по-настоящему, что люди вокруг – не просто люди, что цепь событий не случайна, а мир – не просто мир…

– Есть это чувство, что однажды так оно и будет. И не уйти от него.

***

– Альберт, сука, ты во сколько должен был быть?

Альберт молчал.

– Что ты, сука, молчишь?

– Да не сердитесь так, Вера Дмитриевна, – робко сказал

Василь, пытаясь помочь товарищу.

– Тебе кто слово давал?

Василь умолк.

– Ну что ты молчишь?! Во сколько должен был быть?

– В два.

– А сейчас?

– Больше.

– Что «больше»?

– Больше, чем два… – ответил Альберт, вполне признавая вину.

– Ух, сука!

Вера Дмитриевна театрально замахнулась – Альберт не дрогнул. Начальница энергично заходила по комнате не унимаясь.

– Что за имена ещё: «Альберт» и «Василь». Вас правда

так родители назвали? – с откровенной брезгливостью

спросила Вера Дмитриевна.

– Имя не трожьте, – спокойно-серьёзно сказал Альберт.

– Что?

– Имя, говорю, не трожьте.

– А что так?

– Не трожьте, и всё.

– Ладно.

Вера Дмитриевна остыла: дел оставалось много. Отдел возвращался к работе.

***

– Шоколадный, Кремов, Зефир, заходите, сладенькие мои.

Трое вошли в кабинет.

– Мы что, в рассказе про сладкие фамилии? – шепнул Зефир.

– Похоже, – ответил Кремов.

– Какие же вы у меня всё-таки хорошие, – на лице Веры Дмитриевны сияла улыбка удовлетворения, прежнее недовольство улетучилось. – А к нам вот Альберт снизошёл. Да, Альберт?

Альберт не подал виду.

– Ладно. Чай будете?

Трое переглянулись, чувствуя едва уловимую комичность вопроса.

– Можно, – сказал Зефир.

Все сели за стол. Закипев, чайник пошёл по кругу.

– Очень хорошо, что вы вместе наконец пришли, а то по одному.., – начальница запнулась. – Это что же… Шоколадный, Кремов и Зефир с чаем?

Смех Веры Дмитриевны, легко преодолев закрытую дверь, заполнил коридор. Трое, подыгрывая, почти искренне смеялись в ответ. Альберт понимающе ухмыльнулся.

***

Просторная зала с большим камином. Подле тихо горящего пламени – юноша в кресле. Три недели назад он впервые познакомился с философией. Знакомство имело эффект. Приняв драматичную позу, он тогда воскликнул: «Как я жил! И жизнь была ли это!». Сейчас локоть его левой руки упирается в колено; кулак, образуя подставку для лба, крепко сжат. Вена змейкой ползёт по виску, мерно раздуваются ноздри: идёт мыслительная работа. Оказавшись рядом, Огюст Роден тотчас бы принялся за дело.

– Когда тесто становится пирогом… На кухонном столе, под усилиями наших рук оно остаётся тестом, из печи же мы извлекаем пирог. Утверждение «Пирог и тесто суть одно и то же» достойно последнего софиста, ведь пирог, происходя от теста, всё же им не является, так же как дуб не является жёлудем, из которого он произрастает. Следовательно, должен существовать переход, который отрицает тесто и даёт жизнь пирогу. Назовём такой переход качественным, ведь при нём тесто теряет своё прежнюю суть и становясь новым предметом. Существование такого перехода неоспоримо, но возможно ли его наблюдать? Могу ли я видеть его так же ясно, как небо? Должен признать, что не могу. Значит ли это, что такой переход есть лишь идея моего разума? И существует ли тесто само по себе?

Так размышлял юноша, три недели назад познакомившийся с философией.

***

– Вода в этом озере отравлена, но Женя уверенно погружает пригоршню в ядовитую жидкость и, зачерпнув побольше, пьёт. Женя – мутант. Находясь в плену суеверного страха перед неизвестным, местные рассказывают про него всякие небылицы. Мы решили во всём разобраться, прибыв сюда, чтобы лично поговорить с героем. Евгений, здравствуйте.

– Приветствую, – несколько запнувшись, выдавил Женя, не привыкший к такой официальности.