Текст книги "За флажками"

Одну проблему Верунчик мне все-таки оставила, отломав каблуком зеркальце заднего обзора. Попытка пристроить его на место кустарным способом не удалась. Придется в гараже садить на кислоту или выдумывать что-нибудь посложнее. Я швырнул зеркальце на переднее пассажирское сиденье, снова откинулся на спинку и глубокими затяжками принялся добивать бычок.

Когда курить, кроме фильтра, стало нечего, я выбросил его в окно, но сразу перебираться на свое место, за баранку, не стал. Некоторое время еще посидел, мысля на разные глобальные темы, как-то: сколько секунд в високосном году, сколько – не в високосном. Ну, и так далее. Попытка подсчета, правда, успехом не увенчалась – сгорел бортовой компьютер. Но я не очень-то и хотел.

Когда глобалить стало не о чем, я таки пересел, завел мотор и посмотрел на часы. Начало седьмого. Самое время собирать урожай. Граждане, отпахавшие ночь, расползаются по домам, другие, которым пахать в день, весело спешат на работу. Может быть, и не весело, возможно, что и не спешат. Но добираться до места им все равно как-то надо, так что таксисты с шести часов обычно без дела не маются.

Я, как самый типичный представитель своего племени, сперва довез от ночных тошниловок, одного за другим, двух расплывчатых, небритых и опухших типов, где они более или менее успешно изображали роль поваров, к их же семьям, где они гораздо более, чем менее успешно сыграют роль вымотавшихся на работе кормильцев, требуя к себе внимания и почтения, а еще лучше – абсолютной тишины. Знаю я таких.

Следующим был какой-то коммерческий директор, не менее расплывчатый, небритый и опухший, чем оба повара, несмотря на то, что ехал обратным маршрутом, то есть добирался не с работы домой, а наоборот. Всю дорогу он дышал мне в затылок перегаром и причитал о шестой бутылке водки, которая была явно лишней. Не дожидаясь вопроса – который я все равно не задал бы, – он рассказал, что вчера у них в офисе случился юбилей у главбухши, по каковской причине их генеральный соорудил повальную пьянку. Мой пассажир, как всегда водится в таких рассказах, оказался самым героическим из всей компании, трахнул главбухшу в ее же кабинете, выпил больше всех, сожрал почти всю закуску и напоследок, оставшись ну почти как стекло, руководил шофером, который перегружал превратившиеся в недвижимость тела сослуживцев из офиса в салон микроавтобуса. На этом его ясная память приказала долго жить и дальше он ничего не помнил. Но, толкаемый чувством долга и ответственности с утра пораньше перся на работу, чтобы навести в кабинете чистоту и порядок.

Слегка подивившись ответственности товарища, стремившемуся непременно успеть на работу к семи часам, я тем не менее его желание удовлетворил и высадил пассажира аккурат без одной минуты. Он сунул мне щедрые чаевые и нетвердыми скачками помчался выполнять обязанности уборщицы.

Я пожал плечами и поехал искать следующего страждущего, коим оказался охранник какой-то лавки, расположенной у черта на куличках. Этот никуда не спешил, потому что везде успевал: пересменка у него начиналась, насколько мне удалось выпытать, в восемь ноль-ноль.

Доставив этого непробиваемого, как танк, и спокойного, как египетская пирамида, парня по указанному адресу, я решил, что на сегодня хватит, развернулся и поехал в парк. Всех денег все равно не заработать, я это давно усвоил – с тех самых пор, когда впервые увидел фальшивую десятку. Еще того, советского, образца. Только ты сграбастаешь все деньги, а тут какая-нибудь сволочь – не фальшивомонетчик, так государство – еще напечатает. Тоскливое это занятие.

Только до гаража мне доехать не дали. Когда я был от него метрах в трехстах, из глухого, никуда не ведущего закоулка, вылетел здоровенный КамАЗ-контейнеровоз. Я едва успел наступить на тормоз. «Волга» отчаянно заверещала, но в неравную схватку с тягачом вступать не стала, остановившись метрах в четырех от него. И прежде, чем я успел высунуть в окошко морду лица и обматерить нехорошими словами недоносков, которым неизвестно какой придурок разрешил порулить таким внушительным транспортным средством, как сзади меня тоже подперли. Тоже КамАЗ. Только жадник. Он давно болтался на хвосте, но я как-то не заострял на нем внимание. Мало ли куда может ехать машина, везущая бензин? Что с того, что ей со мной по пути? Вокруг территории родного третьего таксопарка находилось аж три автозаправочных станции, отчего бы им не пополнить свои запасы топлива?

Но, когда «Волга» оказалась зажата между двумя КамАЗами, я понял, что все это не спроста. Что-то намечалось. Что-то нехорошее. Схватив монтировку, я выскочил из машины и попытался сделать зверское лицо, хотя оно и плохо меня слушалось. Мне бы по паре часиков сна на каждый глаз – и чтобы да, так нет. Все вокруг, и без того казавшееся нереальным в силу тотальной невыспанности, вдруг стало еще нереальней, словно порождение больной фантазии художника-абстракциониста. Но надо сказать, что моя фигура, сжимающая в руке монтировку, в эту картину вполне вписывалась. Однако те, кто сидел в контейнеровозе, в абстрактном искусстве были полные профаны. Один из них открыл дверцу и спрыгнул на землю. В руках у него был карабин. Обрезанный. Ужас. Впечатлившись увиденным, я бросил монтировку и слегка вспотел. Вся интрига с этого полотна сразу куда-то слиняла. Все стало предельно ясно и пошло.

Человек с карабином поднял ствол на уровень пупка, держа прицел в моем направлении, и слегка повел им в сторону контейнеровоза:

– Иди сюда.

На всякий случай я развернулся и посмотрел на жадник. Там тоже сидели двое. Они мило о чем-то болтали, не обращая никакого внимания ни на меня, ни на типа, подавшего команду «К ноге!». Просто подстраховка. На случай, если я решу дать деру в обратном направлении. Это лишний раз подтверждало гипотезу неслучайности их появления в наших краях.

Я поднял ладони и принялся тереть ими лицо. Ладони казались горячими, лицо – до невозможности сухим. Испуг был здесь совершенно не при чем. Все та же невыспанность. У меня такое после каждой ночной смены бывает.

Человек с карабином принял этот жест за жест отчаяния, хотя я всего лишь пытался слегка привести себя в чувство. Но его ошибка была мне на руку – уверившись в том, что я морально при смерти, карабиноносец повернулся к водителю и принялся рассказывать что-то скабрезное. Время от времени оба глумливо похихикивали. Но я к их разговору не прислушивался.

Массаж лица если и помог, то я этого не почувствовал, оставаясь все в том же состоянии подвешенности. Но тянуть дальше смысла не было – чего доброго, парень с карабином решит, что я занимаюсь саботажем и предпримет радикальные меры. Что это будут за меры, можно было предсказать, не напрягаясь, и доводить дело до них я не собирался. Вздохнул, рассовал руки по карманам и пошел к контейнеровозу.

Спору нет, после бессонной я чувствовал себя хреново. Плохо слушалось тело, – я, во всяком случае, привык, что оно повинуется с куда большей готовностью, – мозг вообще не соображал. Но, как бы я ни отупел, мужик у КамАЗа был гораздо тупее. Потому что, когда я подошел к нему, я сказал:

– Подвинься!

И он подвинулся!!! Просто сделал шаг назад, освобождая мне дорогу, а сам в это время продолжал пялиться на водителя и травить свою похабщину.

Я шагнул вперед, аккуратно перенеся тяжесть тела на левую ногу, а правую смачно засунул глубоко в промежность вооруженного гражданина. Тот оборвал свою повесть на полуслове, обронил карабин и рухнул на землю, схватившись за омлет, образовавшийся у него между ног моими стараниями. Я слегка посочувствовал ему, потому что представлял, что он в данную минуту ощущает. Но он сам виноват – разве я мог упустить возможность отмочить такую хохму? Да никогда в жизни!

Упав рядом с ним, я схватил карабин и, перевернувшись пару раз и оказавшись лицом к жаднику, выстрелил. До – в рамке лобового стекла красовались две физиономии с разинутыми от удивления ртами. После – их там не стало, да и сама лобовуха пошла такой густой сетью трещин, что сквозь нее практически ничего нельзя было различить. Сидельцы, получается, осыпались на пол. Но я, похоже, пробил цистерну, потому что через секунду они вывалились наружу и подобрали ноги в руки. Один из них при этом сообщил всему честному миру:

– Атас! Сейчас рванет!

Они галопом промчались мимо меня, мимо контейнеровоза и скрылись в голубой дали. Я даже не стал в них стрелять. Во-первых, подрастерялся, а во-вторых, скакуны явно не имели в виду затоптать меня.

Поднявшись на ноги, я обнаружил, что и кабина контейнеровоза пуста. Видимо, его водила решил составить компанию своим дружкам. Или просто соревновательный дух его захватил. Для меня причина была не важна. Я остался на поле боя победителем, причем в полном одиночестве – если, конечно, не считать скрючившееся у моих ног тело недавнего карабиноносца. Парень был без сознания. Силу удара я не ограничивал.

Опустив задницу на подножку КамАЗа, я вздохнул и оперся подбородком о ствол карабина. Взрыва я не боялся. Если бы эти придурки дали себе труд немного поразмыслить, им бы тоже не пришлось изображать табун бешеных мустангов.

Раз цистерна не рванула сразу, а движок у машины был выключен, то с какого перепугу она будет взрываться теперь?

Я усмехнулся и сплюнул на дорогу. Угодил как раз на черный лакированный башмак нокаутированного. Не хотел, честно. Просто тело меня плохо слушалось. Мозг – тоже. А предстояло еще решить, что делать с трофеями.

Хотя – что тут решать? Я залез в контейнеровоз и прогнал его чуть вперед – аккурат настолько, чтобы дать дорогу «Волге». Потом пересел в свою машину и поехал в гараж, как и намеревался с самого начала. С собой взял только карабин. Остальное оставил на поле почти несостоявшейся брани. Зачем мне два КамАЗа и шестнадцать тонн бензина, который, к тому же, активно вытекал?

А вообще, неплохой итог смены – двойная выручка, женские трусики и карабин. Всегда бы так.

4

– Слышь, Мишок, забери ружбайку с собой, – сказал Ян, выгружая мое морально израненное тело около дома, в котором оно, согласно прописке, проживало в свободное от работы время.

– Зачем? – удивился я. – Пусть лежит, она жрать не просит.

– Не нужна она мне под задним сиденьем, – тоскливо сказал Ян. – Ты в такое дерьмо опять вляпаться умудрился, что, не ровен час, менты машину обыскивать начнут. Найдут карабин – и что я им скажу? Что я ни ухом, ни рылом, зачем он там лежит?

– А ты ухом? – спросил я. – Или рылом?

– Да пошел ты, – глобально ответил Литовец, – на букву «икс». Вот заберут меня, тогда не ружбайка твоя, а я жрать просить начну. Из-за колючей проволоки.

– Пессимисты – это просвещенные оптимисты, – утешил я его. – Успокойся, Ян, ничего они обыскивать не станут. А если станут, то какого хрена им лезть под заднее сиденье?

– Нострадамус грустно курит, – вздохнул он. – И давно ты у него хлеб отбираешь?

– В смысле? – не понял я.

– В смысле – в предсказатели давно подался? И какой процент попаданий?

– Да пошел ты, – ответил я столь же глобально, как и он – минутами раньше. – Ты чего ко мне пристал?

– Ружбайку забери – отстану.

– Ты, Литовец, мозгой пошевели, – попросил я. – Что скажут люди, когда я посреди бела дня с карабином наперевес попрусь домой? В моем подъезде каждая собака знает, что мне менты даже под страхом кастрации разрешение на оружие не выдадут. Потому как буйный я.

– Что буйный – знаю, – кивнул Ян. – А карабин забери. Вот сейчас поднимись домой, возьми какую-нибудь дерюжку, потом спустись и заверни в нее ствол. Никто ничего не заметит. А начнут спрашивать – скажешь, что балалайку себе купил.

– Сам ты балалайка, – пробурчал я, но за дерюжкой все-таки пошел. Литовца я знал давно – если в его голове завелись какие-то тараканы, то простым распылением «боракса» их не вывести.

Однако со свертком в руках я выглядел полным идиотом. Ян, стоило мне вытащить замаскированный ствол из салона, сплясал джигу на педали газа и умчался куда-то за каменные горизонты, а я остался торчать посреди двора с дерюжкой, свернутой в рулон и начиненной огнестрельным порождением человеческого гения. Причем я был уверен на все сто – на меня сейчас таращатся любопытные глаза из-за каждой шторы. И подозревал, что как минимум половина владельцев этих глаз знает, что именно я замотал в тряпочку. Нечто вроде мании преследования.

Чтобы хоть как-то избавиться от нее, я поспешил поскорее укрыться в подъезде. Не будут же любопытные, в самом деле, выскакивать на лестничную площадку и приставать ко мне с наводящими вопросами на тему – а правда, что в дерюжку я замотал карабин?

Приставать ко мне и правда никто не стал, так что до третьего этажа я добрался без помех. Там мне пришла в голову слегка запоздалая, но тем не менее здравая мысль: ежели Ян боится, что менты могут обыскать такси, то с какого перепугу я должен быть таким смелым и переть карабин в квартиру? Нострадамус из меня в самом деле никакой, так что где гарантия, что ментам не приспичит обыскать и мое жилье? Я-то был уверен, что ничего подобного не случится, но раз Ян решил, что лучше предостеречься… Он, как существо холоднокровное, северного исполнения, в этих делах лучше разбирался. Во всяком случае, мне, горячему парню, которому в голову регулярно ударяла моча, и который не раздумывая отправлялся закрывать грудью очередную амбразуру и совершать другие занимательные подвиги, стоило прислушаться к его мнению.

И я решил отнести карабин в подвал, где у меня имелась маленькая скромная коморка, вроде той, в которой Папа Карла, не иначе рукоблудием, в гордом одиночестве сбацал Буратино. Я ее с подобной целью использовать не собирался, потому что наверняка знал, что в одиночку размножаться не умею. А посему хранил там разные овощи, в основном картошку.

Рядом с картофельной клетью у меня был тайничок на случай войны и ухода в партизаны. Разное оружие, включая «Калаш» и несколько гранат оборонительного действия марки Ф-1, в народе чаще называемые «лимонками». Но для того, чтобы добраться до этого тайничка, нужно было немножко поработать лопатой и снять сантиметров двадцать глинистого грунта, который добросовестно утаптывался в течение полугода во время регулярных походов за картошкой. Но в данный момент я пребывал слегка не в том состоянии, чтобы изображать из себя землекопа, а потому поступил проще и на порядок наглее – водрузил карабин на притолоку над дверью. После чего закрыл коморку, встряхнул дерюжку, смотал ее, уже пустую, и направился домой.

В квартире меня ждала вожделенная тишина и возможность в любой момент растянуться на кровати и отойти ко сну. Но сперва я прошел в кухню и слопал пару бутербродов с паштетом и сыром, потому что за всю ночь так и не удосужился подержать во рту что-нибудь более калорийное, чем сосок Верунчика. Но сосок – не сосиска, его не откусишь и не съешь, следовательно, и сыт не будешь. Бутерброды в этом смысле куда полезнее. Хотя, опять же, сексом с ними не займешься… Если ты, конечно, не извращенец. Диалектика, черт бы ее побрал.

Почувствовав себя более или менее удовлетворенным на предмет покушать, я запил это дело холодным кипятком прямо из носика чайника и отправился в спальню, где, добросовестно проявив силу воли, не стал сразу бросаться на кровать, но сперва разделся и лишь потом залез под одеяло.

Вытянувшись под ним в полный рост, я пошевелил суставами и прочими сочленениями организма, с удовольствием ощущая, как они, усталые, принимают более удобные позы и готовятся предаться живительной процедуре тотального отдыха. Смена закончилась. Когда я в полном блаженстве закрывал глаза, часы показывали девять сорок пять.

И они показывали три сорок пять, когда я снова открыл их. Мне, то есть, удалось поспать целых шесть часов – не так уж плохо. Обычно после ночной я сплю часа по четыре – дальше организм не пущает, вставая на дыбы. Потому что, не смотря на многолетнюю ломку собственных биологических часов, мне так и не удалось сломать их окончательно. Единственное, чего я добился – это напрочь разучился, даже приблизительно, определять время в пасмурную погоду, когда нет возможности сориентироваться ни по солнцу, ни по звездам. Но отличить день от ночи организм еще мог, а потому его жутко коробило, когда я пытался спать днем. Ему было плевать, что перед этим пришлось провести бессонную ночь. Он знал одно – днем нужно бодрствовать и совершать различные поступки, как то: пришивать пуговицы к рубашкам, штопать носки и стирать трусы. И он безжалостно поднимал меня с кровати. Обычно часа в два пополудни.

Сегодня, получается, он решил дать мне возможность хорошо – относительно прежних попыток – выспаться. Чем был вызван этот приступ либерализма, я не знал. Просто пользовался ситуацией. Однако до конца использовать ее мне не дали. И организм был здесь совершенно не при чем. Виноват был какой-то мишугенер, стоявший около моей двери с той стороны и насиловавший дверной звонок. Звонок был очень против, считая, что две попытки изнасилования за сутки с небольшим – это слишком, но пока работал.

Однако его верещание уже больше походило на предсмертные хрипы, и я понял, что нужно срочно вставать и идти на выручку, иначе придурок с той стороны двери в пылу азарта прикончит его окончательно и мне придется покупать новый. Поэтому я уселся на кровати, засунул ноги в тапочки и – для скорости – даже не набрасывая халат, в одних трусах в горошек, отправился открывать дверь.

Звонок совсем было собрался скончаться, когда я оказался рядом и спас его. Повернув защелку и открыв доступ в свое жилище, я увидел, что убивец звонков – не больше и не меньше, как мой сменщик Ян. Мне бы еще прошлой ночью заподозрить его в нездоровой тяге к звонкам, но я был с бодуна и соображалка не работала.

Зачем пришел, он говорить не торопился. Стоял и с усмешкой разглядывал мою волосатую фигуру, на которой из одежды были только широкие семейные трусы с пуговкой на самом интересном месте – на случай пописать на морозе, когда остальные детали оголять не хочется. Допускаю, что пуговку по окончании процесса нужно застегивать, и все равно это не повод так пристально разглядывать меня.

– Послушай, убивец звонков, – сказал я. – Если ты никогда полуголых мужиков не видел, то сгоняй домой и когда будешь принимать ванну, прихвати с собой зеркало. Налюбуешься на год вперед. А сейчас или проходи в квартиру, или вали отсюда, но не заставляй меня торчать полуголым у всех на виду. Я не эксгибиционист.

Я опоздал. Дверь напротив отворилась, выпустив молодую мамашу двоих детишек – довольно славных, надо сказать. Я пару раз имел возможность наблюдать их во дворе, выгуливаемых этой самой мамашей. Сейчас, однако, они ее не сопровождали – может, были в садике, может, еще где, в общем, она была в полном одиночестве. Даже муж не догадался выйти вместе с ней на площадку. Может быть, именно поэтому она позволила себе слегка расслабиться, остановившись в паре метров позади Яна и с раскрытым ртом уставившись на меня.

Мне это начало надоедать. Я не сиамский близнец о двух головах и трех яйцах, чтобы на меня вот так пялились. Поэтому сграбастал Литовца за шиворот, втащил его в прихожую и захлопнул дверь:

– Ты что, Ян, офонарел? Девке чуть больше двадцати, а ты заставляешь меня ей стриптиз показывать! Она же совсем красная стала. Как пожарная машина!

– Ты свои трусы видел? – спросил Ян, даже не думая отвечать на мою тираду.

– Белые, в горошек. Семь пятьдесят на оптовом рынке. Если поторговаться – больше скинут. Дальше что?

– Твоего горошка уже не видно, – хохотнул Ян. – Он весь в помаде.

Я прошел в ванную, где у меня висело зеркало для тотального осмотра и убедился, что он прав. Верунчик пользовалась простой помадой. И не всегда попадала туда, куда хотела. Вернее, вообще не попадала. Если среди ее прежних партнеров были женатые мужики, я понимаю, почему она три месяца провела без них.

– Так это, – я на всякий случай смутился, – подслеповатая попалась. А метилась все время в губы, натурально.

– Так это, – передразнил меня Ян. – Что-то уж очень она подслеповатая. Ты бы, прежде, чем трахать, очки ей купил, что ли. А еще лучше – телескоп.

– Ладно, – согласился я. – В следующий раз непременно куплю. И даже операцию оплачу – пусть ей этот самый телескоп в голову вкрутят, чтобы даже на ночь не снимала. А ты вот что… Ты завязывай баланду травить да моим трусам завидовать. Ты лучше расскажи, какого хрена опять приперся.

– Исключительно по делу, – сказал он.

Мы протопали в кухню, где я – традиция, понимаете? – включил кофейник и принялся сочинять жаренную колбасу. Ян, моими стараниями выключенный из процесса, уселся на стуле, закинул ногу на ногу и принялся ковырять пальцем в ухе. Невероятно интеллектуальное занятие, надо заметить. Видимо, помогало сосредоточиться.

– Ты рассказывай, рассказывай, – потребовал я между делом. – А то мне скучно колбасу в тишине пластать.

– А чего рассказывать? – Литовец неторопливо извлек палец из уха и вытер его о штанину. С мыслями, стало быть, собрался. – Все просто. Мне страшно, Мишок.

– Не понял, – признался я и принялся перекидывать колбасные кружки на сковороду. – Вот так просто – и страшно? Ты меня, натурально, удивляешь. Ты ж раньше смелый был, Ян. Ты ж, помнится, темной ночью в одиночку писать ходил. А теперь что изменилось?

– В какое-то говно ты наступил, Мишок, – сообщил мне Ян. – В какое-то вонючее, противное говно.

Как будто я сам не знал, ха!

– Я в курсе, куда я наступил. Только все равно непонятно. Наступил я, а страшно тебе. Может, я дурак, может, меня в психлечебницу определить надо, чтобы доктора соображалку обратно на место приделали? Ты, если тебя не затруднит, расскажи поконкретнее, отчего такой запуганный стал? Объясни так, чтобы даже такой законченный кретин, как я, допер, что к чему.

– Меня, Мишок, сегодня пасли.

– Оп-па, – сказал я и принялся нервически переворачивать колбасу. – А ты не ошибся? Действительно-таки пасли?

– Я же не такой конченный кретин, как ты, – возразил Ян. – На двух тачилах пасли. С утра какой-то урод на желтой «Карине» увязался, два часа на хвосте сидел. Потом другой – на черном «Крауне».

– Бараны, – заметил я. – Только бараны могли додуматься послать на слежку желтую «Карину». Ее даже слепой заметит. Таких, наверное, во всем городе штуки три – от силы.

– Бараны, не бараны, а мне страшно, – сказал Ян.

Я удивился. Это не было похоже на Литовца. Прежде он не имел привычки повторять по десять раз, что боится. Если и испытывал что-то подобное, то весьма интимным образом – внутри себя.

– Слушай, друг, – я родил мысль в виде предположения, и решил, что эту мысль должен узнать и Ян. – А ты точно уверен, что они тебя пасли, а не ехали, скажем, по своим делам?

– Ага, по делам, – кивнул Литовец и полез вилкой в сковороду, которую я, по причине готовности колбасы, переместил с плиты на стол. – Первый два часа мне в жопу дышал. Из одного конца города в другой и обратно прокатился. Дела у него такие. Говорю же, пасли они меня!

– Плохо, – посочувствовал я и сделал себе бутерброд. Жрать жирную колбасу без хлеба, в отличие от Яна, я не умел.

– Конечно, плохо! – а он умел. И еще как! По два ломтя за раз. И не подавится же, гад! Впрочем, пусть кушает. Почти смену за баранкой отколбасил. – Я поэтому тебе и говорю, что дело пахнет керосином. Они ведь даже не догадываются, что я это не ты, а ты – это не я. Они машину вычислили, а кто за рулем был – не знают. Остановят меня, пристрелят – и что? Я погибну вместо тебя, а я-то человек, по сути, ни в чем не виноватый.

– Я тоже ни в чем не виноватый, – возразил я. – Ну, подумаешь, кушать не вовремя захотел. Такое ведь с каждым произойти может. Только, Ян, дело не в этом. Дело в том, Ян, что ты, главное, не ссы. И зря ты бублики на них крошишь – они мою фотокарточку срисовали – как я сейчас с тебя могу. Вполне пацаны в курсе, что ты – это не я, а я – это не ты. Так что не будут они тебя останавливать.

– Когда это они твою фотокарточку срисовали? – недоверчиво прочавкал Ян. – Ты ведь говорил, что в кафешке тебя никто разглядеть не сумел?

– Сумели, – возразил я. – Только пережить этого не сумели. А тот, что смог, тот и вправду не разглядел.

– Ну, – удовлетворенно-вопросительно сказал Литовец. Удовлетворен, получается, был тем, что относительно кафешки прав оказался. А вопросительных интонаций подбавил – чтобы я объяснил, какого рожна баки про срисованную фотокарточку заливаю.

– Балабэську гну, – сказал я на это. – Сегодня утром они меня остановили, да. Только я ловко от них убежал. Я вообще ловкий хлопец. Ну, ты же знаешь.

– Как это ты от них убежал?! – Ян, сказать, не соврать, оторопел.

– Глядите, люди добрые! – я поднял на вилке кусок колбасы и указал им в район потолка. – Вот человек! Нет, чтобы поинтересоваться утром, откуда у меня карабин взялся. Не от сырости же! Так он сейчас спрашивает – как я от них убежал! Мог бы сперва поахать, потом поохать, для порядку спросить, где они меня тормознули да что хотели! Ох, Литовец, шея у тебя длинная, а резьба мелкая. Доходит долго.

– А где они тебя тормознули? – послушно исправился Ян.

– У самого нашего таксопарка. Двумя КамАЗами, между прочим. С двух сторон дорогу загородили и отпущать не хотели. Карабином грозили. Тем самым. Только я карабин, как ты понимаешь, забрал. Не игрушка он. Пульнул в один КамАЗ. А он бензином груженый был. Или солярой. Короче, пацаны испугались и разошлись. Ну, ты машину поедешь в гараж ставить – наверняка все узнаешь. Весь хипеш метрах в трехстах от нашей территории случился. А в том бензобаке на колесах нефтепродуктов – на полтора десятка тонн. Наверняка все провонялось.

– Не взорвалось? – уточнил зачем-то Ян.

– Взорвалось, – кивнул я. – Всех, на фиг, на клочки, как промокашку порвало. Меня тоже. Не видно, что ли?

– Ну, да, – сказал Литовец, соглашаясь таким макаром, что последний его вопрос был не из самых умных. – Вот, значит, где они твою фотокарточку срисовывали.

– Именно, – я взял опустевшую сковороду и поставил ее в мойку. – Так что ты не ссы.

– Ага. А зачем они за мной тогда полдня мотались?

– А у них бензину до хрена. Я же говорю – прострелил цистерну-то. Так им не жалко. Они еще парочку таких в заначке имеют. На недельку покататься хватит. Короче, я это так себе мыслю: пацаны просто хотели узнать какие-нибудь явки-пароли. Вот ты их ко мне и притащил. Спалил, стало быть, явку. Ты ж в этот раз себя на хвост не проверял?

– Черт! – побледнел Ян. – Вообще фигня получается. Слушай, Мишок, а вдруг они подумают, что это я к тебе заехал, чтобы смену сдать? Ну, что теперь не я, а ты рулевым станешь. Тормознут ведь на обратном пути, как пить дать. Они ведь не знают нашей системы, не знают, когда пересменка, то, се…

Он как-то сильно разнервничался, Ян Литовец. Я его никогда таким прежде не видел. Даже странно. Мысли связно излагать – и то разучился, чего за ним раньше не водилось.

– Да брось ты этой ерунды говорить! Все они знают. Может, кто-то из их бражки когда-то таксовал, может, родственника в таксистах имеет.

– Во всех таксопарках система пересменок разная, – попытался было возразить Ян, но я не дал ему одержать верх надо мной, разговорчивым:

– Короче, Литовец! Они тупо могли позвонить Макарецу и осторожно порасспрашивать. Согласись, наш завгар особым умом не блещет? Ну, и все. И вообще, мало ли есть возможностей узнать нужную информацию, когда и деньги, и связи имеются? А сама информация при этом нихрена секретного собой не представляет? Я тебе одно скажу, Ян: они точно знали, когда я поеду на пересменку. Иначе не поджидали бы у таксопарка. Так что возьми себя в руки.

– Какой, на хрен, в руки! – пискнул Ян. – У меня из этих рук уже все валится! Мне моя сегодня утром сказала, что залетела, уже месяца два с половиной, и будет рожать! А тут еще ты со своим хипешем!

Я хихикнул. Семейная жизнь имеет свои минусы. Или плюсы, хрен его знает. На любителя. Зато теперь мне стала понятна нервозность Яна. Непонятно только, рад ли он, что через полгода станет отцом третьего своего законного отпрыска.

– Так с тебя причитается, – на всякий случай тонко намекнул я.

– Да пошел ты, – сказал на это Ян. Потом добавил совершенно в тему: – А я поехал.

– Вали. А я пойду посмотрю на предмет хвоста. Может, ты намотал чего. Лучше узнать заранее, чтобы успеть хлеб-соль дорогим гостям нашинковать.

Ян прошел в прихожую, где, от усердия высунув язык, принялся зашнуровывать туфли. Он, наверное, единственный из нашей таксерской братии носил лакированные туфли. Франт, блин. Ну, говорю же, семейная жизнь имеет свои недостатки – обязывает, к примеру, постоянно прилично выглядеть, чтобы твоя благоверная за тебя не краснела. У меня с этим было проще – раздолбанные кеды еще советского производства. Как сейчас помню, сразу после армии прикупил пар пять – они тогда в жутком дефиците почему-то были, вот я и перестраховался. Кто же знал, что они бронебойные, как крейсер «Аврора», и сносу им нет. Я за восемь лет только одну пару сносил, вторую начал. Наверное, в последней, пятой паре, меня в гроб положат. Хотя, между нами, хреново я буду смотреться в красно-коричневых кедах и черном костюме. В белых тапках и то лучше. Даже при том, что белые тапки на мой взгляд – совершенное жлобство. Мой эстетический вкус их не признает. А вот традиция признает. Странно.

Если слегка развить тему таксерской обуви, то даже хлюпик – и при этом все равно хороший человек – Четыре Глаза, будучи не менее женатым, чем Ян, и даже при том же количестве (пока) спиногрызов, что и Литовец, позволял себе обходиться кроссовками. И его жена, Любава, отчего-то не страдала при этом несварением желудка. Типа, пусть хоть в ластах на работу ходит, лишь бы денежку домой регулярно приносил. Очень прагматичная женщина – Любава. А Генаха Кавалерист, такой же конченый холостяк, как и я, так тот вообще в домашних тапках тысяча восемьсот лохматого года выпуска шарахался. И летом и, между прочим, зимой. Только носки потеплее одевал.

Короче, Ян был феноменален, как пингвин на Северном полюсе.

Я, в отличие от Яна, обуваться не пошел, а пошел в спальную, чтобы надеть брюки. С целью спрятать от любопытных глаз зацелованные до неприличия трусы. А потом еще и рубашку надеть придумал – потому что рассмотрел в большом настенном зеркале, что Верунчик пару раз угодила мне своими губами в район пресса, а один раз даже, как истинный снайпер – аккурат в самый пуп. Который теперь, получается, красовался в обрамленье отпечатка ее губ. Тоже, полагаю, картина не для чужих глаз. И самое забавное, что я совсем не помнил тех моментов, когда Верунчик совершала свои интимные промахи. Досадный провал памяти.