Текст книги "Небесная механика"

Уснуть удалось лишь под утро, и уже к обеду тяжелая муха во всю щекотала очнувшийся ото сна мозг, а две одновременно завизжавшие друг на друга в разных концах улицы газонокосилки и вовсе вынудили открыть глаза. Он по привычке потянулся к ночному столику, на котором обычно оставлял на ночь свой мобильник, и с ужасом обнаружил, что мобильника на столике не было, не было его и в карманах одежды. Бессмысленно описывать значительность этого творения в жизни современного гоминида, со всеми его невидимыми связями, ничем незаменимыми контактами и прочими прелестями, и все же, несмотря на то, что траектория полета человеческой мысли поглощенной экраном данного чуда, больше напоминало пикирование, с такой существенной частью своей жизни Степа расставаться так просто не собирался. Обстоятельства вчерашнего происшествия постепенно приобретали резкость, рассеивая туман с еще дремлющей памяти, и тут он проснулся окончательно. «Неужто вчера в лугах посеял? Этого еще не хватало», – подумал он – «Но постойте… Медведь? В километре от деревни? Постойте. Постойте. Говорящий медведь? Нет. Безумие какое-то. Может, приснилось?» Но внезапно занывшее колено тотчас убедило его в обратном. Что бы там вчера ночью не произошло, а личное имущество необходимо было вырывать из хищных лап окружающей среды, тем более в репертуаре имелся один нехитрый, проверенный способ. Кое-как растолковав Пал Палычу суть приема, Степа одолжил у него старый кнопочный телефон и, непрерывно набирая цифры своего номера, слегка прихрамывая на правую ногу, отправился сканировать вчерашний маршрут в надежде разобрать знакомую мелодию в траве, наполненной грохотом чужой жизни. Первая же попытка вселила уверенность в успехе операции – вызов шел, «значит, не утонул и не разбился, уже неплохо», – утешался он, но на третьем или четвертом звонке, не успев выйти за пределы деревни, вызов внезапно сбросился. «Так. Это уже интересно», – он набрал еще раз. На той стороне опять сбросили.

– Нашли и сбрасывают. Когда успели? Бестолковые, почему бы просто не отключить. – Он остановился и огляделся по сторонам, затем вновь набрал заученные наизусть цифры. На сей раз наконец то ответили:

– Алё, – громко сказал Степа. В трубке молчали.

– Алё. Алё, это мой телефон, я его вчера случайно выронил. Где вы находитесь?

– Добрейшего времени суток! – прозвучал в трубке вчерашний голос.– Простите, не сразу разобрался в алгоритме работы этой штуки. Как ваше колено? Не сильно ушиблись? – У Степы зашевелились волосы на голове, но собравшись с духом, хотя и не своим голосом, он ответил:

– Спасибо, конечно, за беспокойство, бывало и хуже. Послушайте, кто бы вы там не были, вы сейчас разговариваете по моему телефону. Верните его, пожалуйста. Это важно. Я отблагодарю.

– Что вы, что вы. Это я вам должен. Вы вчера с такой скоростью оставили мое общество, в чем, несомненно, исключительно моя вина. В связи с этим, я хотел бы принести вам свои извинения за доставленные неудобства и я их принес. Уверяю, я не имел на вас злого умысла, а ваше устройство лежит ровно на том же месте, на котором вы меня вчера покинули, там же, в качестве компенсации, я приготовил вам небольшой подарок. Обещаю впредь, не смущать вас своим присутствием, но если вдруг, когда-нибудь вы отважитесь удовлетворить своё любопытство – милости прошу, я уверен, мы быстро найдем общий язык.

На этот раз трубку бросил Степа. Абсурдность ситуации неумолимо возводилась в степень, оставляя все меньше шансов забыть ее навсегда. Отчаявшись что-либо понять, поминутно озираясь по сторонам словно вор, он засеменил в сторону вчерашней лежанки, теша себя глупой мыслью, что очень скоро его начнут искать, так как пропадет не только он, но и единственное средство связи Пал Палыча. Добравшись до поляны, он легко узнал место, не входившего в его планы контакта и стал осторожно приближаться к нему словно к краю пропасти. В пятне примятой травы на надломанных стеблях овсяницы, в относительной целости и сохранности покоился его телефон, а рядом стояла голубая пластмассовая банка из-под майонеза, с горкой наполненная мелкой лесной земляникой вперемешку с крошечными листьями.

Степа сидел за письменным столом, одной рукой подпирая висок, а в пальцах другой вращая неприлично длинный карандаш. Он поймал преломленный оконным стеклом солнечный луч и, прищурившись одним глазом, баловался с ним без толку, то раскладывая его на цвета радуги, то на сотни острых иголок. На столе прямо перед ним лежал исцарапанный когтями телефон. Рядом стояла майонезная баночка земляники. Степа старательно собирал разумные составляющие этого происшествия в логическую цепочку, но кусочки этого пазла принадлежали совершенно разным композициям.

«Допустим, пустые банки в лесу не такая уж и редкость, – рассуждал он. – Вороны в клювах таскают – сам видел. Но как он такими когтищами умудрился ягод насобирать? Да лес с ними с ягодами, разговаривает то он как? Главное губы, кукольные какие то, шевелятся синхронно словам и взгляд как у профессора – мудрый, глубокий, среди наших пойди поищи такой – устанешь. А манерный какой – „милости прошу“, „извините за неудобства“ – интеллигенция, блин. Может я всё – того? Говорили мне добрые люди – „Свихнешься ты, Степа, рано или поздно в своем отшельничестве, не дело это одному по жизни корячиться“, – предупреждали. И то правда, тоже мне, изгой, принял обет святого Селькирка, а вот тебе и Пятница, что б не скучал. Как по сценарию. Однако, стоп! Вчера четверг был. Ну вот, уже и имя ему придумал…»

Он аккуратно вытащил из банки одну ягоду, вытянул перед собой кисть, макнул ее в луч солнечного света, задумчиво повертел нанизанный на тоненькую ножку как на шампур мясистый плод и, откинувшись на спинку стула, резко закинул ягоду себе в рот.

«Может к Ромке охотнику сходить, рассказать ему все как было? Нет. Не поверят. На меня и без того как на слабоумного смотрят, а что уж там про себя думают и представлять не стану».

Степа снова глянул на землянику и, как бы невзначай, съел еще пару ягод.

«Ну надо же – компенсация! Нет, к этим коновалам я всегда успею. Я хочу сам разобраться. Два раза подряд не сожрал, с чего бы ему на третий передумать, а сожрет – так и не заметит никто», – от этой мысли ему стало совсем не по себе, ведь по сути, он просто вытаскивал наружу давно созревшее решение, подсознательно перебирая оправдывающие это решение доводы.

И Степа стал собираться. Что-что, а собираться он умел. Еще в детстве, перед тем как оказаться в незнакомом месте, он закрывал глаза и запросто воображал себе подстерегавшую его картину, а заодно и порядок предстоящих действий. Тогда дельные вещи легко организовывались сами собой, исключая вероятность в самый неподходящий момент оказаться в лесу без спичек или без мелочи в кармане на обратную дорогу. Однако, было очевидно, что в сложившейся ситуации данный метод абсолютно бесполезен, и он решил действовать от обратного. Подойдя к стеллажу с хозяйственным инвентарем, он забегал глазами по полкам, как по строчкам книги про выживание. Каждый предмет, генерировал около себя характерные только ему ассоциации, указывая тем самым на свою незаменимость или, напротив, бесполезность. Взгляд перелез через заглохшую еще в том году бензопилу, скользнул по свисавшим до самого пола цепям и верёвкам, спотыкаясь о ножовки, лопаты и кувалды, перепрыгнул две алюминиевые канистры, стопку ведер и коробку с болтами, опасно долго задержался на топорах, молотках, гвоздодерах и остановился на старом выкидном ножике с лезвием в пол ладони.

– Таким снарядом только карандаши точить не стыдно, – немного покрутив железку в руке, он брезгливо цыкнул и вернул нож на прежнее место, так ничего и не выбрав. В голове барахталось посредственное «будь что будет», «была не была», «у страха глаза велики» и совсем неуместное «двум смертям не бывать, а одной не миновать», но прочие мысли заслоняла одна единственная, мысль о неравной, короткой схватке и эта мысль больше всех не нравилась Степе, наверно потому, что была правдоподобнее остальных.

– Пожалуй, завтра в полдень и схожу, – сказал себе Степа. – Может его и нет давно поблизости. Может по своим делам ушел. Бывают же у медведей свои дела?

Но отметив для себя, что незаметно сваливается в малодушие, он постарался о завтрашнем дне больше не думать.

Завтра наступает почти всегда и почти всегда от тебя совершенно не зависит, каким будет это завтра. И в этот раз не произошло ничего неожиданного, кроме того, что Степа покинул свое жилище полностью убежденный в том, что сегодня в его жизни изменится все или же все останется, как было. Он чувствовал себя неуязвимым перед возможными хитросплетениями судьбы, потому как оба варианта его вполне устраивали. До краев наполненный отвагой, он взбирался на холм, запрещая себе рассуждать о ближайшем будущем и, освежившись прохладным встречным ветерком, хватил таки неподвижность долгожданной тишины, как оказалось, других мыслей сегодня не было. Остановившись метрах в ста от плотной стены леса он оглянулся – пути к отступлению были свободны. Оставалось справиться с самой волнительной частью сегодняшней программы – ожиданием, и что бы как-то отвлечься, он вообразил перед собой выросшее ровным строем тысячное войско, обернувшееся стволами деревьев, невозмутимое и безжалостное, но совершенно бесполезное без своего вожака.

«Ну, выходи же! – прошипел сквозь зубы Степа: – Мой меч иссох и потускнел за эти годы, но он помнит вкус густой, еще теплой крови, и сегодня я намерен утолить его жажду! Возможно, мне будет стоить это жизни, но меня ждет вечный пир среди верных, лихих товарищей, а тебя, тебя ждет таксидермист и кусок стены перед камином».

Он, широко расставив ноги, выдвинул вперед нижнюю челюсть и раздувшимися ноздрями отпил пьянящего ветра будущей победы. Для полноты ощущений не хватало лишь развивающейся на ветру средневековой стрижки и рысака, в нетерпении выбивающего из-под себя копытами дерн.

Враг появился от куда не ждали – к Степиной шее прилип огромный слепень, намериваясь утолить свою жажду густой и теплой крови, и несмотря на то, что враг был тут же сражен звонким шлепком ладони, вместе с этим звуком с поля боя исчез и бесстрашный воин, оставив Степу один на один с коварной неопределенностью. Около получаса не происходило нечего. Степа монотонно нарезал круги, заглядывал в чрева распахнувшихся полевых цветов, нюхал теплый воздух вокруг себя и откровенно скучал, но на битву так никто и не выходил. Он протяжно зевнул, вспомнив про послеобеденный сон и начал было посматривать в сторону дома, как вдруг от дальней кромки леса послышался хруст сухостоя, и стая маленьких птичек с недовольным писком выпорхнула из листвы, указывая на возможное место появления возмутителя спокойствия. Из густых зарослей, точно из того места откуда он и предполагал, медленно выползла фигура медведя и, увидев человека, остановилась. На таком расстоянии зверь выглядел вполне безобидным и даже каким-то трогательным, каким-то беспризорным. Создавалось впечатление, что он родом из совершенно другого мира, и что в лесу этом он на самом деле заблудился, но это случилось так давно, что он и сам перестал помнить, поэтому привык и теперь просто в нем живет. Повисла пауза, по обе стороны которой, каменными истуканами застыли два существа, ожидая, кто из них начнет первым. Первым начал медведь. Он встал на задние лапы, очевидно для лучшего качества обзора и махнул на себя лапой, приглашая Степу на сближение.

– Ага, щас, – произнес Степа почему-то вслух, прекрасно понимая, что его никто не слышит.

– Да хоть каких ты способностей, но что б так, по собственной воле, в лес к медведю, нее, уж лучше вы к нам, – Степа в ответ аналогичным жестом пригласил медведя к себе. Немного постояли. Медведь второй раз махнул лапой, подзывая к себе Степана. Тот, в свою очередь, амплитудно замотал головой в стороны и вновь повторил то же самое движение, подзывая медведя. Опять постояли. Тут медведь вытянулся во весь рост и взволнованно замахал лапами в разные стороны, словно семафорщик с потерявшего винты судна – он четко указал лапой в сторону человеческого жилья, затем, этой же лапой резко чиркнул себя по горлу, уронил голову на плече и развел лапы в стороны. Сообщение предельно ясно передавало суть возможных последствий в случае обнаружения его случайными свидетелями. Конечно, Степа все прекрасно понял, но остатки инстинкта самосохранения крепко держали его в первобытных объятьях, и он решил выйти из игры. Ещё раз внимательно посмотрев на своего собеседника, он мысленно попрощался с ним. Облегчение, перемешанное с легким сожалением, наполнило его необычным составом, он развернулся по направлению к дороге, ведущей в деревню, поднял глаза и оцепенел. Представшее перед ним зрелище обожгло лицо резкой пощечиной, перила горизонта качнулись, лишив опоры тело, внезапно ставшее посторонним и бесчувственным, ноги не слушались, отказываясь нести его домой. Он в недоумении наблюдал доселе невиданную сущность казалось бы хорошо знакомой ему картины, представшей сейчас отвратительным откровением. В низине ручья, по обе его стороны, хаотичной пестрой мозаикой рассыпались домики с переливающимися на свету чешуйками крыш. Они, как части единого, размазанного по земле замысловатым лишаем организма, расползались, врастали корнями фундаментов в мясо холмов, медленно обращая окружающее пространство в свою плоть, и его, Степино, жилище, как оказалось, всегда было неотъемлемой частью этого уродливого существа. Существо уже много лет жило подлой, невидимой для глаз жизнью, грелось на солнце, питалось березовыми дровами, медленно росло и выдыхало из труб теплый дым, а по ночам, выпускало на свободу из натопленного тела, шумных постояльцев. Они гуляли по вымершим, кривым улицам, что-то пили, орали песни, дрались и плакали, а под утро возвращались в родные избы, плотно задергивали занавески и смотрели сны о том, как беззаботен и совершенен их мир. Степа стал вспоминать этих людей. Он перелистывал лица соседей и знакомых и понимал, что никогда, ни-ког-да не видел там ничего, кроме брезгливого недоверия и сочувствия к себе. Он совсем не хотел идти в лес, но еще больше он не хотел возвращаться туда. Он без труда, словно в увеличительное стекло не собранного в детстве телескопа, отыскал свой дом и собрался было презреть бренность его существования, но увидел вдруг, как в доме распахнулась дверь, и на веранду вышел некто в его выцветшем бордовом халате и закурил. Выпустив перед собой облачко дыма, он сел в желтое пластиковое кресло и, будто почуяв, что за ним наблюдают, открыл лицо мгновенно отыскав Степины глаза. Во рту появился металлический привкус свинца, в ушах, с нарастающей частотой что-то зазвенело, натянулось и лопнуло, оглушив на время. Он узнал этого человека. Его голос звучал в голове Степы еще громче и ближе, чем звучал бы его собственный.

«Даже не думай, – произнес голос по хамски, – обязательно сожрет! Ты мозгами-то пораскинь. Ну зачем ты ему еще нужен? Вон и земляничкой тебя приправил, гурман. Ты читать-то умеешь? У него же на морде пожизненный сертификат на человечину напечатан. Дурак ты, Степа. Позорник.»

Он явно издевался, не желая иметь ничего общего с принадлежащей ему проекцией, и вместе с тем, наружу прорывалось и отчетливо звучало, что-то жалкое, беспомощное, страдающее и беззащитное, хорошо знакомое Степе. Он знал все про того человека: его помыслы, желания, привычки, слабости, а еще, он знал, что-тот человек, который сейчас с надменной ухмылкой смотрит на него, обречен, и что с ним ничего не произойдет, то есть больше Вообще Ничего Никогда не произойдет.

«Сам там сдохнешь когда-нибудь». – с презрением процедил сквозь зубы Степа, отвернулся и твердо зашагал прямиком на дикого зверя.

Медведь сидел в траве, с интересом разглядывая приближающегося к нему человека. Не дожидаясь, пока тот подойдет слишком близко, дабы не давать поводов остановиться, медведь поднялся на лапы, молча мотнул огромной головой, предлагая тем самым следовать за ним, и сам погрузился в прохладную глубину леса.

«Скорее всего, сожрет», – произнес про себя Степа с монотонностью молитвы, прекрасно понимая, что в настоящий момент молиться совершенно бессмысленно, глупо, да и собственно некому. Медведь шел по-хозяйски медленно, вальяжно покачивая жирным махровым задом, обозначая каждым движением полное безразличие к происходящему. Он иногда оборачивался с недовольным, ленивым видом существа, оторванного от важных дел, убедиться, не отстал ли его сопутник, подбирая по пути разбросанные по земле запахи и тут же громко их отфыркивая. Медведь особо не утруждался в выборе дороги, он обходил стволы и совсем не замечал молодую поросль, похоже специально оставляя за собой проломанную тропу, но Степе все равно приходилось большей частью пути смотреть под ноги, что бы не угодить в капкан какой-нибудь коряги или приваленную прошлогодней листвой канаву. Лишь изредка поднимая голову и поглядывая на жутковатую, раскачивающуюся как маятник кочку, Степа осторожно размышлял: «Интересно, куда он меня ведет? Мы и так достаточно далеко зашли. Навряд ли отсюда кто-то услышит мои душераздирающие вопли. Ясен пень – сожрет. К гадалке не ходи».

Спустя некоторое время они спустились в овраг с высоченными сильными стеблями, под ногами захлюпала пропитанная влагой трава. Степа в своих кроссовках был нисколько не готов к такому развитию событий, в памяти мельком пронесся абзац из прочитанного накануне руководства по выживанию, где в аккурат между газонокосилкой и рулоном пленки для теплицы, в ровном ряду прочей обуви, мирно покоились новые болотные сапоги, но теперь это уже не имело никакого значения – «Не сожрет – так покалечит. Наиграется и бросит тут», – не успокаивался Степа, покорно следуя за своим проводником, звонко чавкая насквозь промокшей обувью.

Скоро топь закончилась и сменилась на сухую надежную твердь, и прямо перед ними показался правильной формы холм, будто специально созданный для того, что бы по самому его центру выросла огромная, неестественно идеальной формы черемуха. Дерево обладало настолько совершенными пропорциями, что охотнее верилось в его художественное происхождение, нежели в природное. Отяжелевшие от размеров и почтенного возраста ветви, усыпанные плотными, не пробиваемыми светом листьями, со всех сторон опирались на землю, образуя подобие купола, особые токсины не подпускали остальные растения, и около дерева образовалась свободная от поросли прогалина.

Медведь остановился, задрал кверху морду и стал внимательно принюхиваться.

«Ну вот. Началось. Сейчас сожрет». – позволил себе последнюю в жизни мысль Степа, а его тело само собой отвердело и съежилось притворяясь жалким и несъедобным.

– Да не сожру я тебя, хватит уже. Голова кружится от этих твоих качелей «сожрет – не сожрет», – неожиданно выпалил медведь, резко повернувшись к своему спутнику. Он тяжело сел в траву, по -турецки подобрав под себя задние лапы, и распял жалкую человеческую фигуру испытующим взглядом. Степе более ничего не оставалось, кроме как опасливо поглядывая на черные, тонкие губы медведя, принять наружностью вид безропотного смиренного слушателя.

– Предлагаю, для начала, внести ясность по некоторым вопросам, думаю от этого, нам обоим будет только легче, – зверь вдруг замолчал, словно потеряв на время мысль, набрал полную грудь воздуха, прищурился и звонко чихнул, клюнув мордой чуть ли не до собственных пяток, но выглядело это настолько забавно, что при иных обстоятельствах, после такого звука, Степа бы непременно улыбнулся. В глазах медведя вспыхнул огонь счастливого озарения, в след которому, обычно, звучит дежурная фраза подтверждающая правдивость сказанного ранее, но на этот раз просто довольствовались разрядившейся атмосфере.

– Будьте здоровы, – еле слышно сказал Степа, обращаясь к медведю на всякий случай на «Вы».

Медведь удивленно посмотрел на Степана, но подумав не выяснять, при чем тут его здоровье, продолжил:

– И так, с одним разобрались. Не сожру! К твоему сведенью, мы медведи, летом вообще растительноядные. Следующий момент, который, я уверен, мучает тебя с первой нашей встречи… Ты бы присел, а то в двух словах не получится. – Медведь постучал перед собой лапой по земле и немыслимой длинны когти, раскатом диких костяных звуков, похожих на шелест маракасов, прокатились по барабанным перепонкам.

«Да как же он такими когтищами землянику то собирал?» – не ко времени напомнил о себе загадочный факт. Одновременно с тем дрогнувшая под ногами почва отозвалась вибрацией в ступнях, предоставляя возможность ясно прочувствовать могучие аргументы, не допускающие прочих альтернатив, но, будучи человеком поперечным, Степа вежливо отказался.

– Ничего. Я пожалуй постою. – ответил он и узнал вдруг, в окружающей обстановке, хорошо знакомое угнетающее состояние господства глубокой субординации над своей, ничего не значащей в данной ситуации, особе. Примерно так же чувствовал он себя, неоднократно стоя в кабинетах директоров, до тошноты приятно пахнущих дорогим парфюмом, где напялив на лицо маску несломленного революционера, готового в любую секунду умереть стоя, лишь бы не жить в других, унизительных для свободного духа позах, он подписывал задним числом заявление об увольнении, и в который раз, уходил с убежденностью своей, никем не понятой правоты, с той лишь разницей, что в настоящий момент, цена его подписи приобретала совершенно иное значение.

– Дело твое, – равнодушно буркнул медведь, – и все же, думаю, тебе не терпится узнать, почему я разговариваю… Я бы выразился по другому – почему ты меня слышишь, а еще точнее – почему понимаешь.

Степа вопрошающе приподнял брови.

– Ну что ж, механизм сам по себе прост. Если не сопротивляться концепции мироустройства, основанной на предыдущем опыте, зайдет на ура. Все дело в том, что ты, сам до конца не понимаю каким образом, настроился на некую волну, на которой все живое в целом общается и вещает. Другое дело, что многое из того живого, которое ты наблюдаешь вокруг себя, не имеет столько лишнего в голове, что бы ты понимал каждого щегла на ветке. По сути, и я с тобой сейчас не разговариваю, по крайней мере, в вашем человеческом понимании, это твои друзья – нейрончики, дополняют картинку внутри твоей головы мимикой моего рта и звуком. Твой мозг, так сказать, защищает сам себя от разрушительных перегрузок, выдавая необъяснимое в любой приемлемой для себя форме. Прислушайся внимательно – на чей голос похожа речь, которую ты сейчас слышишь? Уж не на твой ли собственный? А? Сте-па? – медведь особенно четко, по слогам произнес имя и не без интереса приготовился наблюдать реакцию Степы на новые знания. Степа, словно желая уберечь от услышанного свой разум, закрыл ладонями уши и медленно опустился на траву:

– Ну, допустим, а имя-то мое откуда? Мысли читаете? Или это мои нейрончики меня так? – он покрутил в воздухе раскрытой пятерней.

– Читать ваши мысли? Вот уж избавьте. Врагу не пожелаю встретить на пути эту стаю обезьян. Те, кому доступна эта частота, никаких мыслей не читают. Понимаешь, для нас нет необходимости разделять между собой мыслительные потоки и слова. Эта информация совершенно другого рода. Твои мысли, в сущности, и являются словами – тот же голос, только внутренний, просто отформатированный привычным языком, а я говорю про механизм предшествующий механизму мыслительному в принципе. Фон, вплетенный во все живое, только не подавленный беспокойным блужданием ума. Он не осязаем и не управляем, это, скорее, он находится в основе ваших процессов коммуникаций, он легко дурачит вас, убеждая, что вы по собственной воле думаете, говорите и принимаете решения, а сам, тем временем, беспрепятственно использует живую плоть, реализуя заложенный в нем алгоритм.

– Какой еще алгоритм? – страдальчески спросил Степа.

– Ну, как тебе сказать. Такой, какой есть. Вот этот. – медведь раскинул лапы в стороны, как бы предлагая оглянуться по сторонам.

– Все живое, во что бы то ни стало, должно жить. Менять формы энергии, агрегатные состояния, белковые оболочки, способы взаимодействий, но жить! Мы с тобой, вроде как, живые, худо-бедно взаимодействуем – все сходится.

– А они? – Степа кивнул в сторону деревни.

– И они так могут, если захотят, конечно. Судя по всему, просто не испытывают в этом необходимости. Слишком увлечены решением текущих задач. Например, удовлетворением амбиций или взять хотя бы бесконечную любовь к материальному благополучию. Придумали себе игру, окунулись в нее с головой и, думаю, уже не вернутся, во всяком случае, пока не определится победитель или не закончится сама игра. Беда в том, что поглощенные этим занятием, вы лишаете себя шанса познать одну простую истину – здесь не может быть победителей, как, собственно, и проигравших, да и правил никаких нет. Все случайность, возникшая из пустоты. Так, реплика… Ты уж не обессудь, что я вот так, залпом. По-другому невозможно. Хочешь– не хочешь, а именно так это и работает, – зверь по-прежнему внимательно следил за реакцией Степы, отбрасывая на него слабую тень сочувствия.

– На самом деле, я и имени твоего не знаю. Когда я обращаюсь к тебе, ты слышишь то, что привык слышать. Здесь вы конечно чемпионы! – в зрачках медведя блеснул далекий огонек веселья. – Все вам надо как-нибудь назвать, упаковать в обертку в ярких типографских красках, при этом не давая даже намека на содержимое. И меня, небось, уже наградил?

– Да, – тихо ответил Степа, почувствовав неловкость.

– И как, если не секрет?

– Четверг, – еще больше смутился Степа. – Думал запечатлеть событие в конкретной единице времени. Не каждый день удается встретить такое мудрое животное.

– Зови, как хочешь, – не обращая внимания на сарказм сказал медведь. – У нас тут дни между собой ничем особым не отличаются – каждый день, если ты в нем оказался – праздник.

Степа взмахом руки рассек перед собой воздух, на время сбив турбулентностью прицел назойливым насекомым, и замолчал, но вскоре, уверенно выпрямившись, словно одолев невидимый беспорядок в мыслях, воскликнул:

– Но почему я? Что со мной не так?

– Что ты, Степа. В некотором смысле с вами со всеми что-то не так, а как раз ты, сам того не подозревая, совершаешь попытку вырваться из непонятной, враждебной тебе среды. Ты с некоторого момента начал отталкивать неприемлемые для себя обстоятельства, сопротивляться, избегать растущий вокруг тебя дискомфорт, а в освободившееся место, стало постепенно возвращаться естественное состояние, с прежними, надежно утраченными твоим окружением настройками. Этот, доселе дремавший внутри тебя зверек, теперь, пока еще робко, подает признаки жизни через твое восприятие, тем самым, ты получаешь доступ к информации, скрытой от остальных. Кстати об остальных – небось, уже рвутся тонкие нити взаимопонимания с соплеменниками?

– Есть такое дело, – утвердительно кивнул Степа. – Они думают, что я «того». Впрочем, сейчас я и сам так думаю.

Он заметно погрустнел и замолчал. Его неподвижный, слегка помутневший взгляд, опустился на землю, уходя глубиной раздумий куда-то к корням деревьев.

– Да, действительно «на ура» зашло – без каких-либо эмоций проконстатировал Степа, – только вот легче от этого почему-то не наступило. А ты, стало быть, спасти меня хочешь? Я -то тебе зачем?

– Честно говоря, я давно за тобой наблюдаю, а если совсем откровенно – слежу. Случайно однажды услышал. Сперва думал – конкурент на подконтрольной мне территории завелся, но увидел человека и сильно удивился. С какой стати, думаю, этот венец творения в теме? Очень уж ты по– нашему мыслишь, громко, издалека слыхать. Я таких людей в жизни не встречал. Хотя попадался мне до тебя один – нет-нет, да фонил. То ли геолог, то ли инструктор по туризму – я так и не разобрал. Чудной он был какой-то, будто искал кого-то, да не заметил, как сам заблудился. Бывало с утра пораньше заберется на скалу, сядет и глядит целый день в одну точку, а как стемнеет, разведет огонь и уже под самую зорьку возьмет да разворотит его, как бешенный, да так, что искры в небо столбом, а потом уставится наверх и ждет чего-то. В общем, не решился я тогда к нему подойти. В другом лесу это было. Давно.

Ну вот, значит, и посмел я с тобой контакт наладить, посмотреть – отзовешься или сразу деру дашь. Ведь промолчи ты тогда, так и прошел бы мимо, и не разговаривали бы мы сейчас. А коли разговариваем, – медведь зачем – то оглянулся по сторонам и понизил голос почти до шепота, – просьба у меня к тебе есть небольшая. Наверняка она покажется тебе странной, но упустить такую возможность было бы для меня непростительной глупостью.

– Странной? – усмехнулся Степа. – Ты думаешь, это как раз то, чего мне не хватает в течении последних пары дней?

– Я тебя прекрасно понимаю, но в том, что я изложил, нет ничего необычного, просто тебе нужно какое то время, чтобы синхронизироваться с новым виденьем происходящего, и все встанет на свои места, потерпи.

– Пусть так. А просьба то какая?

– В общем, мне нужно, что бы ты раздобыл для меня карты, – Степе показалось, что голос медведя при этом слегка дрогнул.

– Карты? Зачем в лесу карты? По случаю с бобрами в буру перекинуться?

– Степа, – произнес медведь со строгостью преподавателя, – ты совсем не пользуешься тем, что у тебя есть, и я не вижу препятствий для того, чтобы попрактиковаться.

– А привычным способом разве не проще?

– В нашем с тобой случае и проще и быстрее, но в любой другой ситуации навряд ли ты получишь точную, не искаженную восприятием информацию. А еще, на этом языке невозможно соврать. Ну разве не чудо? – Медведь, откровенно дурачась, черпнул обеими лапами воображаемый волшебный нектар, растворенный в воздухе, и расплескал его над головой.

– Распробуешь – будешь видеть хоть затылком!

На этой выходке остатки здравого смысла Степы окончательно покинули свое вместилище.

– Закрой глаза, я тебе помогу, – заботливо произнес медведь и осторожно зашел за спину. Степа послушно закрыл глаза.

– Что ты видишь?

– Ничего. Темно. Елки мелькают.

– Это твой мозг прокручивает визуальный ряд последнего часа нашего с тобой пути. Закольцовывает сам на себя. Ему проще пролистывать предыдущее, чем разбираться в новом. Постарайся сделать так, чтоб не мелькали. Остановись и елки остановятся.

– Остановился. Все равно мелькают.

– Это он так твой страх заслоняет. Сдайся. Смирись с данностью. Представь, что я тебя съел, в конце концов. Закрой глаза.

– А я что… – возмутился Степа.