Текст книги "Планшет"

 Отдел напротив украшала надпись СОКИ-ВОДЫ. Воды в отделе я не видел никогда, а соки были. Томатный, яблочный и березовый. Первые два – в конусах, берёзовый – в трёхлитровых банках. Но покупателей манили не они.

В этом же отделе торговали ликероводочной продукцией. Коньяк стоил 25 рублей и томился на полке годами, увеличивая свою выдержку, оставаясь неизменным в цене.

 Однажды одна из коньячных бутылок не выдержала долгого пути к потребителю и прямо в витрине лопнула от времени ровно по донышку. Продавщица среагировала мгновенно и лихо перевернула бутылку горлышком вниз.

–

*Баян (интернет сленг) – старая шутка.

– За десятку возьмёшь? – деловито спросила она у мужика, который горящими глазами смотрел на «Пшеничную». Мужик, молча, протянул продавщице деньги и вышел из магазина, держа бутылку перед собой, как букет цветов.

В нашем отделе ажиотажа не было. Нам с Серёгой хватало расторопности не создавать давку у прилавка – взвесил, сверился с таблицей под счетами, написал на клочке бумаги цену, вручил покупателю. Пока тот оплачивал покупку в кассе, мы обслуживали следующего.

Да, да, да, во многих советских магазинах нужно было отстоять две очереди – сначала к продавцу, а затем в кассу. Никто не возмущался, хотя книга жалоб и предложений висела на гвоздике на самом видном месте.

 Но когда выбрасывался дефицит…

Помнишь мойву горячего копчения в картонных коробочках? В конце месяца она была всегда. Надо ж было магазину делать на чём-то план реализации. Никогда бы не подумал, что советские люди так любили мойву. А они любили.

– Пацаны! По две коробки в руки! Не больше!! – кричала кассир через весь торговый зал.

Покупатели были отлично знакомы с этим правилом и, получив свои две коробочки, через бока которых уже сочилось масло, тут же снова вставали в хвост длинной очереди.

Мы с Серёгой старались быть вежливыми, но быстроты движений это не прибавляло и нам грубили. Мы краснели, нервничали, ошибались, нам грубили ещё больше. С тех пор копченую мойву в коробочках я недолюбливаю.

***

В конце учебного года меня спросили, в каком магазине я хотел бы отработать летнюю трудовую четверть? И я попросился в магазин самообслуживания. Серёга остался в рыбном:

– Ты не понимаешь! Весовой товар – это живые деньги! – повторял он слова нашей наставницы тёть Зои.

Ежедневно тёть Зоя принимала товар у директора магазина и дотошно взвешивала каждую коробку. Надписи «брутто» и «нетто» на упаковке продавщицу не интересовали:

– Усушка-утряска, а мне потом из своего кармана плати? – вечно приговаривала она и манипулировала гирьками, как жонглер в манеже:

– Смотрите и учитесь, мальчишки. Вот, это брутто, – и продавщица демонстрировала нам кассу в центре зала, – а это нетто, – и выдвигала из-под прилавка ящик с мятыми рублями. Рубли пахли рыбой и криминалом.

***

– В этой подсобке стоят электронные весы, – сказала мне заведующая магазином самообслуживания, – Кладёшь товар на чашку, цена высвечивается здесь. Переписываешь цену на бумажку, вкладываешь её в пакет. Всё.

Эта подсобка была волшебной пещерой Алладина! Грильяж, сервелат, венгерская ветчина и ЗЕФИР В ШОКОЛАДЕ!

– Стой, стой, стой! Ты куда так режешь?! – возмутилась умудрённая жизненным опытом фасовщица, – Ветчину, а венгерскую особенно, нужно резать так, – и румяная женщина в белом халате лихо взмахнула ножом. Кусок ветчины распался на две части – в одной было практически одно сало, в другой – розовое мясо со слезой, – Понял?

Я утвердительно кивнул и спросил, можно ли попробовать кусочек? Оказалось можно. И не только ветчину, но и грильяж, и сыр, и даже зефир! Было ещё мыло. Оно так не по-советски пахло свежим зелёным яблоком, что его хотелось попробовать тоже.

В торговый зал это изобилие попадало редко, либо не попадало совсем. Когда я выходил из подсобки с уже оплаченным кульком дефицита и нёс его домой, чувствовал себя настоящим кормильцем семьи.

В девятом классе экзаменов в конце года не было и всё свободное время я проводил либо в подсобке магазина, либо разучивая аккорды песен «Машины Времени». Про учёбу было забыто.

***

В середине 80-х по талонам стало всё. От безысходности я стал навещать магазины, где меня ещё помнили. Никогда не забуду штабели голландского сыра под потолок склада и пустые полки в том же магазине.

***

В классе я был единственным счастливым обладателем кинокамеры «Кварц». Точнее, хозяйкой камеры была моя мама, а я брал камеру погонять. «Кварц» снимал на пленку «Супер 8» и приводился в рабочее состояние обычной пружиной. То есть, заводилась камера, как игрушечная машинка. Только машинка проехала десять метров и остановилась, а камера сняла десять метров плёнки и они проехали через 30 лет.

Только благодаря этой камере и моей маме ты сейчас можешь видеть меня и моего закадычного дружка Серёгу Незнамова. Такими мы были летом 1984-го:

http://www.youtube.com/watch?v=8Qx1Pc2d_CQ

Мама, спасибо!

Нет под рукой интернета? Я тебе так расскажу: люди в кадре одеты добротно, но не броско. Преобладающие цвета: серый, коричневый, синий и чёрный. Я в своих разноцветных чешских кроссовках выгляжу в кадре, как попугай, чем очень горжусь, но со стороны может показаться, что я сильно волнуюсь, стоя за прилавком на улице в самом центре Саратова. Так и есть – волнуюсь сильно. Но сейчас о кроссовках.

 Кроссовок тогда в магазине было не купить, а мне очень хотелось адидасы, а достали чешские, на которых вообще никакого лейбла не было и я расстроился. А потом понял – все вокруг в адидасах, а я такой, в своих чешских кроссовках один и расстраиваться перестал.

Мама купила кроссовки с переплатой, за 80 рублей. Это была большая часть маминой зарплаты.

И вот, стою я на саратовском Арбате в модных кроссовках, мимо меня спешат люди в сером, спешат и не улыбаются. Советские люди вообще редко улыбались – поводов было мало.

В 2014-м одна итальянская старушка на греческом курорте, тщательно вспоминая английские слова, спросила меня:

– Вы откуда? Из России?! Странно…

– Чего же в этом странного? – удивился в свою очередь я.

– Вы много улыбаетесь. Русские обычно такие, – и тут итальянская бабушка изобразила лицом среднестатистического русского, и я его тут же узнал. Как не узнать эту хмурость и озабоченность сразу всеми проблемами? Нельзя не узнать.

***

В июне 1985-го и мне и закадычному моему дружку Серёге выдали вот такое удостоверение.

На первые заработанные деньги я купил цветомузыку «Электроника». За 250 рублей!

А у Серёги на мойве случилась недостача. Очень большая.

ТЕЛЕГРАФИСТ

– Учить мы вас будем на телеграфистов-эстистов.

– Эстетично учить будете?

– Шутка, курсант? Ну-ну. В стройбате хорошую шутку ценят. Тебе сейчас повестку организовать или весны дождёшься? Я так и думал.

Телеграфист-эстист, курсанты, это не шутки. Это нужная военная профессия!

И я стал телеграфистом. Ну, и эстистом заодно.

– Эстист? Была у нас в части одна вольнонаёмная эстисточка… – начальник хозотдела Главсредволговодстроя мечтательно вздохнул и сунул бумажку с моим предписанием себе в карман, – Понедельник, среда, пятница, говоришь? Учись, сынок. И не вздумай прогуливать, я проверю.

Начальником в нашем отделе был майор в отставке и за глаза мы звали его Сапог. Два слесаря-сантехника, два электрика, полтора плотника, считая меня за половину, и маляр-штукатур подчинялись Сапогу, как македонская фаланга – мгновенно и без вопросов. Но не в этот раз.

– Он, значит, будет три раза в неделю на два часа раньше с работы уходить, а работать за него я буду?! – задал вопрос маляр-штукатур из-за спин электриков. Электрики были после вчерашнего и взгляд Сапога застрял в них, как пуля в кевларе.

– Не перетрудишься. Особенно ты. Дырку на третьем замазал?

– Уже иду.

– Вот и иди.

Сапог развернулся на месте, как танк через левое плечо и ушел по коридору. Не оборачиваясь.

– А эстист, это как? – штукатур в часы досуга разгадывал кроссворды в «Огоньке» и ответы записывал в толстую общую тетрадь. Слова «эстист» в тетради штукатура не было.

– СТ-2м, так телеграфный аппарат называется, – как по писанному ответил я.

– Вряд ли пригодится, – сам себе сказал штукатур и зашёл в малярку.

– Записывать пошёл, – заржали электрики и тоже пошли. Опохмеляться.

А меня ждали заготовки для швабр и врезной замок на пятом этаже. Электрикам со мной было скучно.

***

Учиться на телеграфиста мне понравилось. Телеграфный аппарат был очень похож на печатную машинку, только ещё лучше – с его помощью можно было переписываться с удаленным адресатом.

Нас учили набирать тексты вслепую, десятью пальцами: группы букв, цифр, связанные и не очень тексты, а иногда и полную абракадабру. Но ошибаться было нельзя, особенно в абракадабре.

– Не вникай в то, что набираешь. Не ищи смысла в тексте. Твоя задача в точности передать порядок знаков, – учили наставники. И мы не вникали. Тридцать лет с тех пор прошло, а руки до сих пор помнят.

***

Первые полгода в армии телеграфный аппарат я не видел даже издалека – было очень некогда.

Когда я отчаялся вырваться из замкнутого круга нарядов в караул, дневальным по роте и нарядов в столовую, меня неожиданно допустили к боевому дежурству. Счастью своему я не верил – отдельная комната, топчан, собственный шкаф… Пещера Алладина не шла ни в какое сравнение с моей сказкой.

я на боевом дежурстве

Посторонним вход в мою сказку был строго запрещён. Даже командир роты не имел права входить в помещение, когда шла передача шифровки. Я этим пользовался.

Под топчаном, пристегнутая резинками от эспандера, у меня хранилась гитара. Чтобы её обнаружить, нужно было перевернуть топчан вверх ножками. Сделать это в голову не пришло ни одному проверяющему.

На подоконнике стоял ламповый радиоприёмник. Ночью по нему звучали вражеские голоса. В 1986-м их уже не глушили. До сих пор помню позывные самой любимой музыкальной программы. Женский хор на русский народный манер запевал: «Сева, Сева Новгородцев. Город Лондон. ВВС» и начинался настоящий рок-н-ролл!

В шкафу были печеньки из чипка (армейское кафе, расположенное на территории части). Печеньками я подкармливал себя, своих друзей и мышь. Мышь, в отличие от командира роты, могла входить на боевой пост в любое время. И мышь этим пользовалась.

Однажды стырила печеньку.

Вход в норку у мыши был маленький, а печенька большая. Мышь пыхтела минут пять, разворачивая добычу и так и эдак. Я рассмеялся. Мышь тут же остановилась, укоризненно посмотрела мне в глаза, разгрызла печеньку и втащила ее в норку по частям. Могу поклясться, я слышал, как мышь смеялась надо мной там, под плинтусом.

Как-то ночью попытался мышь поймать. Просто так. Загнал в шкафу в угол. Мышь замерла, напружинилась и кинулась прямо в лицо. Еле увернулся.

С тех пор никого и никогда не загонял в угол. Даже на бильярде.

***

После армии устроился на почту. Телеграфистом. Подозреваю, я был единственным мужчиной-телеграфистом в департаменте с 1917 года. Характеристика из армии и корочки, полученные в ДОСААФ не оставляли конкурентам на вакансию никаких шансов.

Собственно, других претендентов на это место и не было. До меня эту должность занимали две женщины. Обе ушли в декрет. Я по этой части для отделения связи Волжского района города Саратова был просто находкой.

***

В мои обязанности входило принимать и отправлять телеграммы, заказывать междугородние переговоры. Курить в мои обязанности не входило, но чтобы иметь законный повод на перекур, я научился курить. Буквально заставил себя научиться и вот уже двадцать семь лет не могу оставить эту дурацкую привычку.

– Чего это ты куришь такое?.. Душистое, – заинтересовался как-то начальник почтового отделения.

С сигаретами в 1988-м было туго, но достать советские ещё как-то было можно. А сигареты с ментолом были недосягаемы по совокупности причин, поэтому я делал их сам: высыпал табак из гильзы сигареты, смешивал его с мелко порубленными листьями мяты и снова набивал сигаретную гильзу.

В том числе и поэтому  коллектив узла связи считал меня за оригинала.

***

Междугородний звонок для сотрудников почтамта был бесплатным. Что делать с этим счастьем я понятия не имел. Позвонил несколько раз девушке, в город, в котором служил, и девушка приехала в гости.

Виртуальное общение оказалось очень даже реальным, но женился я только через три года. И на другой.

***

До боли в губах запомнилась юная практикантка. Ежедневно она приходила на службу к восьми утра и решительно игнорировала все виды связи, кроме межгендерных. Чтобы не компрометировать стратегический объект, мы целовались на улице. Но зпт кроме поцелуев зпт поговорить с практиканткой было решительно не о чем тчк Даже так ТЧК.

***

Соединять родственников, влюблённых и нотариусов посредством телеграфного аппарата, оказалось увлекательным делом, но не настолько, чтобы посвятить ему остаток жизни. И я стал филологом. Не пожалел. Ни разу.

ХАЙЕР

– Вы мне дали ключ от шкафчика в женской раздевалке.

– Ой! Извините, сослепу не разглядела.

А ведь была, была возможность зайти в бассейн через женскую раздевалку.

Эти фотки я делал для пропуска в бассейн «Саратов» году в 90-м.

Отращивать хайер я стал почти сразу после армии. Достичь нужной длины волос удалось через год. Секс, портвейн и рок-н-ролл – не сказать что заклинание, но рецепт был опробован на девушках неоднократно. Рецепт работал.

В бассейне длинные волосы очень мешали, но такие мелочи не останавливали. Ну, а как по-твоему должна выглядеть начинающая рок-звезда?

Ах, да. Джинсы еще.

Вот, эти вот джинсы советского производства собственноручно «варил» в растворе хлорки. Нереально круто вышло.

А гитара…

***

Мою первую гитару иначе, как дровами не назовёшь. Струны над грифом у неё были натянуты так высоко, что зажимая аккорды, я сдирал пальцы в кровь. Гриф у старой гитары не регулировался.

Мама несколько месяцев смотрела на моё упорство, на гриф, залитый кровью, и не выдержала – достала заначку. Бюджетная гитара стоила двадцать пять рублей, почти четвёртая часть маминой зарплаты. Серьёзная сумма. Поэтому выбирал я гитару очень тщательно.

В магазин «Культтовары», который находился в том же доме, что и кассы Аэрофлота, на ул. Вавилова, мы пошли с мамой вместе.

– Можно вон ту посмотреть? – спросил я продавца и мне тут же сняли гитару с витрины. Через минуту я понял, что гитара не строит и попросил другую. Продавец улыбнулась и без слов достала с полки следующий инструмент, но и его оказалось невозможно настроить.

– Извините, есть гитары, кроме тех, которые вы мне показали?

– Есть, только за ними на склад нужно идти.

– Я подожду.

Я выбирал гитару полтора часа, мама не выдержала и ушла домой – маме стало неловко за мою дотошность. Уход мамы я даже не заметил, мне было важно получить инструмент, на котором можно было играть. И продавец это поняла и не стала хамить подростку. И большое ей за это спасибо – та гитара продержалась у меня пятнадцать лет и проблем со строем у неё ни разу не возникало.

Та двадцатипятирублёвая гитара была со мной везде, даже в поездке на Байкал. Я настолько привык к её безотказности и выносливости, что однажды решил переделать её в двенадцати струнную. И переделал. И несколько месяцев наслаждался необычным новым глубоким звучанием старого инструмента, но однажды ночью меня разбудил страшный грохот – не выдержал бридж (струнодержатель). Сила натяжения двенадцати струн была такой, что бридж вырвало с частью верхней деки. Так я остался без гитары.

***

– «Хемус» из-под прилавка за сто двадцать рублей будешь брать? – друг Серёга стоял в дверях моей квартиры и ждал ответа, – Белая, как пароход!

«Из-под прилавка» – это выражение родом из советских времён тотального дефицита. Когда я говорю своим детям о том, что в моём детстве не было пепси, они меня недоверчиво переспрашивают: Как это?!

И ведь не было не только пепси, не было почти ничего в советских магазинах. А за тем, что в магазинах было, выстраивались огромные очереди. Чтобы купить холодильник или телевизор, нужно было записаться в очередь и раз в месяц приходить на перекличку отмечаться. Опоздал на перекличку и тебя из очереди вычёркивали. И всё по новой. Месяцами… за обычным холодильником… тысячи людей… по всей стране… Безумие.

Продавцы наживались на дефиците так: часть товара не пускалась в свободную продажу, а распределялась по знакомым и знакомым знакомых. Это называлось «достать по блату» и стоило дороже официального ценника, установленного советской торговлей. Иногда переплата доходила до ста процентов от номинальной стоимости. Но чаще не переваливала четвертака сверху. Двадцать пять рублей. Фиолетовая купюра с изображением Ильича. На лицевой стороне банкноты, мелкими буковками было написано – банковские билеты обеспечиваются золотом, драгоценными камнями и прочими активами государственного банка.

За спекуляцию в УК РСФСР была статья, но продавцов-спекулянтов уголовная статья не останавливала – слишком велик был соблазн.

– Чего мне продавцу говорить, берёшь «Хемус»?

– Сто двадцать?..

– Да.

– Пусть откладывает.

– Я погнал, – выдохнул Серёга и убежал. А я стал думать, где взять сотню. Двадцать рублей у меня были.

– Я давно хотела избавиться от этого полированного гроба, – и мама кивнула на трёхстворчатый шкаф, – Надеюсь, за сто рублей его возьмут.

Взяли шкаф за восемьдесят, и мама снова добавила недостающую сумму: Как-нибудь перебьёмся. К тому времени я уже давно подрабатывал санитаром в Третьей советской больнице и мы перебились. Новая гитара стоила того.

Через год новая гитара перестала строить на третьем ладу. Пришлось срочно продавать её бывшему однокласснику.

Боре Гаврилюку было решительно всё равно, фальшивит гитара или нет.

– Да пофиг, – сказал Боря и достал из кармана сотню.

***

Так, вот, джинсы.

Как-то перелезал через забор, и джинсы лопнули по шву на заду. Хорошо, что до дома было недалеко – добежал, зашил. Но вскоре хлорка стала брать своё, и штаны начали расползаться в самых неожиданных местах.

Зашивал снова и снова, потом плюнул – придумал делать заплатки из разноцветной ткани.

– Перестань носить эти обноски! – нервничала тётушка, – соседи говорят, что ты, гей!

Уверен, соседи выражались несколько иначе и гораздо грубее.

В ответ на слова тётушки я только смеялся и вшивал в джинсы очередную заплатку. Мама благоразумно молчала. Но однажды не выдержала и пообещала сохранить портки, чтобы показывать их моим детям. Угроза не подействовала.

 Дырявые джинсы с заплатками в 1989 году… Таких штанов в городе не было больше ни у кого!

НА ЭТОМ МЕСТЕ ДОЛЖНА БЫТЬ ФОТКА ДРАНЫХ ШТАНОВ. НО ТАКОЙ ФОТКИ НЕТ. ВЕРЬ ТАК.

Да что там штаны! Тех, кто ходил по городу в шортах, можно было по пальцам пересчитать. А в деревнях…

***

– Вам морду когда-нибудь били?

– Что-о-о-о?!

– Вам когда-нибудь били морду просто так?..

Директор элеватора смотрел на группку студентов воинственно рассредоточившихся по его небольшому кабинету и решительно не понимал, что происходит. А ничего и не происходило. Все, что могло произойти, случилось еще вчера.

***

Закончив смену на элеваторе, девчонки отправились в душ и когда уже румяные выходили на улицу, нарвались на местных пацанов. Не нарваться было невозможно – пацаны все это время подглядывали в плохо закрашенные белой краской окна и от того, что они в этих окнах увидели, пребывали в сильной ажиотации.

Распаренные городские барышни манили незнакомыми ароматами…

– А поехали на речку, на лодках кататься? – предложили местные пацаны.

– А не пошли бы вы! – смущенно ответили городские барышни.

Нехитрое ухаживание могло бы продолжаться и дальше, но на пути эротических фантазий местных неожиданно встал студент Лёха. Точнее, Лёха шел и встал в этом месте совершенно случайно. Лёха был филолог и в очках. Становиться защитником не планировал. А пришлось.

 Пока Лёху били, Ксюша прорвала окружение и с криком «наших бьют!» влетела в общагу.

Мы повыскакивали в окна первого этажа, за минуту добежали до бани, но кроме качественно побитого Лёхи, который напрасно пытался приладить к себе разбитые очки, никого не застали.

А ведь все так хорошо начиналось…

***

Деревня Дергачи прислала разнарядку в Саратовский университет, с просьбой выделить им в помощь рабочую силу на две недели.

Поезд остановился на станции глухой ночью:

– Это точно Дергачи?

– Прыгайте быстрее, – поторопил проводник, – Через минуту тронемся и тогда точно будут не Дергачи, а следующая остановка через три часа.

И мы посыпались из вагона на разбитый асфальт деревенского перрона. Здание станции выглядело не лучше, но мы надеялись, что утром все будет иначе. Когда рассвело, стало понятно – иначе не будет.

 Единственной достопримечательностью Дергачей была высоченная башня элеватора, которую было видно из любого уголка деревни.

– Вот здесь и будете работать, – сказал прораб, раскуривая папироску, – Строительный мусор скидывайте вниз.

– Так нужно ж ограждение поставить. Такая высотища! Даже маленьким камушком убить может, – засомневались мы.

– А пусть не ходят, – и сомнений в голосе прораба не было.

И началось.

 До обеда мы исправно скидывали в пропасть бетонную крошку. Потом шли в столовку, где произносили волшебное слово «элеватор» и нам давали первое, второе и компот. Бесплатно.

– Элеватор платит за все! – шутили мы. Работники столовой шутки не понимали.

 Интересное на элеваторе попадалось на каждом шагу. Знаешь, за сколько секунд можно набрать полное ведро зерна с движущегося конвейера? Ну, вот движется лента. Тащит на себе зерно. Ставишь ведро бочком… и вот, за сколько набирается до краёв, а? Не знаешь. Мы с Дроном знали точно – мы два дня очищали сломанную ленту конвейера от зерна. Ведро с верхом набирается за две секунды!

А с неподвижного конвейера, за сколько набирается? Ни за что не угадаешь. За те же две секунды! Просто нужно быстро зерно зачерпнуть. Глупо? Да там и без нас глупости были на каждом шагу.

– Вы, студенты, это,… кукурузу между рельсов соберите, – говорил на следующий день прораб, – Рассыпалась случайно при разгрузке. Только аккуратней. За нее золотом плачено!

Мы потом узнавали, действительно, за ту канадскую кукурузу платили валютой.

Селекционная кукуруза… была.

В выходной мы бродили по Дергачам и распугивали бабушек своими шортами.

– Срам какой! – крестились бабушки и, не целясь, плевали нам вслед. Шел 1989-й год и модные тенденции в Дергачах отставали лет на семьдесят.

Нам, городским, в Дергачах интересно было всё. Мягкий асфальт, например. Идёшь по нему, а он продавливается под твоими ногами и фиксирует след обуви. Разве не чудо? Я оставил свой след в Дергачах!

 Или хорошие книжки в магазинах. В городе их было не купить, а здесь – пожалуйста, лежат и никому не нужны.

А рецепт изготовления браги в отработанном огнетушителе?..

Мы уже начали привыкать к дергачевским чудесам. И тут побили Лёху.

***

– Вечером нас будут бить, а утром – на работу? Что вы можете предложить для обеспечения нашей безопасности?!

– Можем прожектор повесить рядом с общежитием, – нашелся директор элеватора, – А чего, прожектор – нормально! Светло будет.

– Это для того, чтобы было лучше видно кого из нас бить?! Не-е-е, мы не согласные!

– Да куда вы денетесь?!

– А уедем!

И мы уехали. На первом же рейсовом автобусе. А перед отъездом в последний раз в столовой за нас заплатил элеватор.

***

Через час автобус остановился в чистом поле, и водитель объявил: мальчики – налево, девочки – направо.

Мы потянулись к кустам через пустую дорогу, а Лёха задержался. Он стоял посреди трассы и смотрел, как к нему черепашьим шагом приближается мотоцикл с люлькой.

Сотрясение в Лёхином мозгу не позволяло верно оценить скорость транспортного средства и оставшиеся до него метры. Но потом что-то щёлкнуло в лёхиной голове и он шагнул прямо под мотоцикл.

Мы смотрели, как Лёха плавно перелетает через люльку Урала. Как падает плашмя на дорогу, как к нему бежит водитель мотоцикла… И тоже побежали.

Лёха лежал на спине, смотрел в небо и улыбался. Очков на нём не было еще с прошлого раза и потому лёхины глаза казались особенно беззащитными.

– Вот ведь, бля! – сказал Лёха.

– Не то слово, – сказали мы и затащили Лёху в автобус. К Лёхиному сотрясению добавился здоровенный синяк от люльки на ноге и порванные джинсы.

Когда мы въехали в город и увидели первый светофор, девчонки расплакались и стали обниматься.

В кабинете декана нас ждала телеграмма МОЛНИЯ. В ней директор элеватора сообщал о том, что группа студентов, выданных ему во временное пользование, самовольно оставила рабочие места, чем сорвала выполнение продовольственной программы, утвержденной правительством Советского Союза. Честное слово, так и было написано.

Декан плакал от смеха, и вытирал слезы телеграфным бланком.

***

Итак, мои драные джинсы в заплатках. Они не находили понимания даже на центральных улицах Саратова. Однажды отправился по делам в Заводской район и легкомысленно оделся так: дырявые джинсы, широкая белая рубаха навыпуск (вышиванка, кстати), и хайер ниже лопаток.

Оказаться в Заводском в таком виде… ну, это всё равно, что пройтись по Квинсу с плакатом в руках, на котором написано Я НЕНАВИЖУ НЕГРОВ. Короче, за такой внешний вид в Заводском могли поколотить, мягко говоря.

Но у меня был ангел-хранитель. Подозреваю даже, что два.

В тот день, в Заводском, ко мне подошел парень и пожал руку. Уважаю, сказал и пошёл дальше. Я очнулся, посмотрел на своё отражение в витрине гастронома и сел в автобус до центра.

А звездой я так и не стал. Какая из меня рок-звезда?

ЛАГЕРЬ ТРУДА без ОТДЫХА

– Сумки к осмотру!

Военрук прошелся перед строем восьмиклашек и заглянул в каждый баул. Над моим пошутил:

– Два пакета самодельных сухарей?! Ты здесь год чалиться собрался?

Строй одноклассников подобострастно хихикнул.

До прихода в школу военрук работал в системе исполнения наказаний. Тюремщиком был наш военрук.

Летняя трудовая четверть. Мои дети понятия не имеют о том, что это такое, когда ставят тебя на грядку капусты, тычут пальцем в сторону горизонта и говорят: Твоя норма – туда и обратно, понял? Яснее некуда. Вот это капуста, а это сорняки. Ненужное прополоть. Остаётся только понять, кто из них капуста.

***

Наш лагерь труда и отдыха назывался «Штурм». Не знаю, кто придумывал название, но оно точно отражало суть происходящего в стране – дети помогали взрослым колхозникам делать то, чего колхозники делать решительно не желали – работать. Взрослые не хотели, а штурмовать приходилось детям.

Официальный девиз лагеря звучал так: «Мой труд вливается в труд моей республики!»

 Содержали нас в кирпичных домиках и на этом удобства заканчивались. Днём жарко, ночью холодно, поэтому спали мы в том, в чём работали. Помогало не очень.

По вечерам преподавательский состав в лице военрука и учителя по труду грелся водкой. Когда своя водка у наставников закончилась, начались повальные обыски.

Восьмой класс? «Онижедети»?! Ну-ну. Логика действий старших товарищей была убийственно проста – водка у детей должна быть! Старшие товарищи не ошиблись.

– Лимонад, говорите? – трудовик вертел в руках бутылку-чебурашку и рассеянно смотрел на этикетку. На этикетке действительно было написано «Буратино».

– От кого прячем в тайнике Буратину? – трудовик ждал ответа. Ответа не было, – От товарищей по бригаде прячем? Нехорошо.

Трудовик сделал два больших глотка прямо из горлышка и поперхнулся:

– Закуски к лимонаду нет? Я так и думал. Не бережёте вы себя, мне придётся.

Пацаны молчали, а что тут скажешь, если в трёх бутылках «Буратино» буратин почти не было – три четверти водки, на четверть лимонада. Такой вот комсомольский коктейль.

Вечером того же дня военрук и трудовик согрелись в дрова.

***

Из развлечений в лагере были дискотека и душ. Раз в неделю.

– Под «Битлз» битломаны не танцуют – со значением говорили нам девятиклашки из 42-й английской школы, набирая очки в глазах наших девчонок. Танцевали «битломаны» из 42-й под баллады «Скорпионс». Драться с ними было бесполезно – девочки всегда выбирают тех, кто постарше, а эти ещё и шептали им в уши вольный перевод с английского. В общем, никаких перспектив. Поэтому – душ!

Но сначала стирка. Треники от полевых работ были такими грязными, что трижды окрашивали воду в тазиках в чёрный цвет без помощи моющих средств. Запасные штаны выглядели не лучше, а носить хотелось чистое. Хотя бы в первом приближении.

– Пацаны! Пасите, чо придумал! – записной хулиган Шароватов стоял на крыльце в одних трусах и задорно отбивал грязь со штанов о белую кирпичную кладку. После каждого удара на силикатном кирпиче оставался чёткий отпечаток шароватовских шаровар, – Почти чистые и отжимать не нужно! – ржал Шароватов и был пацанами поддержан.

Через пятнадцать минут белый домик стал похож на зебру, которая случайно заблудилась в волжских степях. Заблудилась и уснула, а нам спать было скучно.

– Давайте Артамошу пастой намажем?

– Нее, лучше нитками к матрасу пришьём и разбудим. Резко.

Артамонова пришили к простыне по периметру.

Будили так: поджигаешь изнутри половинку скорлупки грецкого ореха, ждёшь, когда разгорится, потом задуваешь, но тлеющий уголёк остаётся. Аккуратно вставляешь эту конструкцию в рот, глубоко дышишь, и уголёк начинает просвечивать щёки. Эффектно выглядит в ночи!

Вместо скорлупки можно и фонариком свое лицо снизу подсветить, но это не так интересно.

– Артэмон, слышь, Артэмон, уууууу!!..

– Аааааабля!!!

Что может быть смешнее товарища, который барахтается в пришитой к нему простыне, на полу холодного кирпичного домика, посреди степи в час ночи?

***

Два килограмма самодельных сухарей закончились через пять дней – физический труд и свежий воздух шансов сухарям не оставили.

***

Грязь, отсутствие лосьонов и пубертат разукрашивали наши пацанские лица живописными прыщами. Боролись с напастью просто – выдавливал до крови.

– Девки! Дайте кусочек ваты – Шароватов ломился в соседний домик. Дверь трещала под его напором и ему открыли:

– Нет ваты!

– Даже менструальной?!

– Дурак! – дверь закрылась так резко, что из форточки выпало стекло. Шароватов дико ржал, мы пребывали в недоумении – менструальная вата? Что это?

***

– Чести поднять флаг лагеря на утреннем построении удостоен ученик 8-го «б»…

Я услышал свою фамилию и вышел из строя. Когда флаг трепыхнулся на степном ветру, начальник лагеря вручил мне значок «Ударник летней четверти».

Напротив флагштока стояла моя мама и снимала событие на 8 мм киноплёнку. Подозреваю, если бы кинокамера была у мамы Шароватова, значок вручили бы ему. Причем, с той же формулировкой: «За большие успехи в общественно полезном производительном труде и активном участии в общественной работе».