Текст книги "Борис Годунов (киносценарий)"

XIII. У фонтана

Ночь. Круглая, большая луна над садом в осеннем уборе. Тихо, без шелеста, падают иногда листья с вековых деревьев на площадку, где белеет фонтан. Очень светло, как всегда в луну. Ночь осенью. Фонтан журчит, брызги разноцветно переливаются в лунных лучах.

Входит Димитрий. Оглядывается, прислушивается. Потом садится на широкую каменную скамью против фонтана. Опять прислушивается. Но все тихо, только журчит фонтан. Димитрий замечает на скамье забытую лютню. Берет ее, задумчиво перебирает струны. Начинает напевать:

 
Наш святой Себастьян…
Сколько стрел, сколько ран,
Как земля под ним кровава…
Но и в муках Себастьян
Горним светом осиян,
Слава! Палачи ему грозят,
Стрелы лютые разят,
Искушают палачи:
«Себастьян, не молчи,
Себастьян, открой уста,
Отрекися от Христа!»
Но в очах небесный свет
И на все один ответ,
«Отрекаешься ли?» «Нет!»
Слава!
 

Марина в это время выходит из-за деревьев. Димитрий ее не видит. Неслышно она подходит ближе. На плечах ее накинута соболья шубка, на голове белая вуаль. Подходит ближе. Димитрий вскакивает и бросается к ней. Берет ее за руки.

Димитрий. Марина, ты! Наконец-то! Как ждал я! Уж думал, не придешь…

Марина. А хорошая песенка, царевич? Моя любимая. Только ты не кончил. Аль забыл?

Берет у него из рук лютню, садится на скамью и доканчивает песню.

 
Панни, панночка моя,
Себастьян – это я!
От твоих нежных рук
Жажду ран, жажду мук.
Быть живой мишенью стрел.
Так и мне Господь велел.
И моя слеза кровава…
Сколько ран, сколько бед,
И на все один ответ,
«Отрекаешься ли?» – Нет!
Мучься плоть, лейся кровь!
Умираю за любовь, —
Слава!
 

Димитрий (берет ее за руки). Да, да, так! «Умираю за любовь!» Только одно и помню, кохана моя, богиня моя! (Ведет ее к широкой каменной скамье против фонтана. Садится).

Марина. Царевич…

Димитрий. Мучился, ждал тебя… И вот ты пришла, ты одна со мною… Дай же высказать все, чем горит сердце! Благословен день, когда увидел я тебя впервые! Не знал я дотоль сладостной любовной муки…

Марина. Постой, царевич. Не для нежных речей любовника назначила я тебе здесь свидание. Верю, любишь… Но слушай, с твоей судьбой, неверной и бурной, я решилась соединить свою: открой же ныне мне твои тайные надежды, намерения, опасения. Я не хочу быть безмолвной рабой, покорной наложницей. Я хочу быть достойной супругой, помощницей Московского царя!

Димитрий. О, дай мне забыть хоть на единый час мои тревоги! Забудь и сама, что я царевич, помни только любовь мою…

Марина. Нет, Димитрий. Я почла бы стыдом для себя забыть в обольщении любви твой сан, твое высокое назначение. И тебе должно оно быть дороже всего. Ты медлишь здесь. У ног моих, а Годунов уж принимает меры…

Димитрий. Что Годунов? Что трон, что царственная власть? Жизнь с тобой в бедной землянке, в глухой степи я не променяю на царскую корону. Ты – вся моя жизнь!

Марина. Слыхала я не раз такие речи безумные. Но от тебя их слушать не хочу. Знай: отдаю торжественно я руку не юноше, кипящему любовью, а наследнику Московского престола, спасенному царевичу Димитрию.

Димитрий (встает). Как? Постой, скажи: когда б я был не царской крови, не Иоаннов сын… любила б ты меня?

Марина. Ты – Димитрий, и любить другого мне нельзя.

Димитрий. А если я другой! Меня, меня б ты не любила? Отвечай!

Марина молчит.

Димитрий. Молчишь? Так знай же: твой Димитрий давно погиб, зарыт и не воскреснет.

Марина (тоже встает). А кто же ты?

Димитрий. Кто бы ни был, – я не он. (Марина закрывает лицо руками). Но кто бы ни был я, стоящий пред тобою, я тот, кого избрала ты и для кого была единою святыней… Решай теперь… Я жду!

Падает перед ней на колени. Марина открывает лицо и делает шаг назад.

Марина. Встань. Я видела немало панов ясновельможных и рыцарей коленопреклоненных. И отвергала их мольбы не для того, чтобы неведомый…

Димитрий (вскакивает). Довольно! Вижу, вижу! Стыдишься ты не царственной любви! Ты шла сюда к царевичу, наследнику престола, любила мертвеца. Я с ним делиться не хочу. А любви живого – ты не достойна. Прощай.

Марина. Все выболтал, признался… для чего? Кто требовал твоих признаний, глупый? Уж если предо мною так легко ты обличаешь свой позор, не диво, коль пойдешь болтать и каяться пред всеми.

Димитрий. В чем каяться? Кому? Тебе одной моя любовь открыла тайну.

Марина. А если я сама ее открою всем?

Димитрий. Открой, пожалуй. Кто тебе поверит? Я не боюсь тебя. Что нужды королю, шляхетству, папе, царевич я, иль нет? Я им предлог раздоров и войны – им большего не нужно от меня… Но тайная судьба меня ведет! Я – не Димитрий? Тень Грозного спроси, кто я! Вокруг меня волнуются народы, дрожит Борис, мне обречен на жертву… И что бы ни сулила мне судьба, погибель иль венец…

Марина. Венец? Тебе!

Димитрий. Да, мне! Кто раз был осиян величьем царским, на том оно уж не померкнет. И, может быть, ты пожалеешь когда-нибудь любви отвергнутой…

Марина. Но я любви твоей не отвергала, царевич! Вступи лишь на престол…

Димитрий. Нет, панни! Купленной любви не надо мне. Вот женщины! Недаром учат их бежать отцы святые! Змея, змея! Глядит, и путает, и вьется, и ползает, шипит и жалит…

Марина. Постой. Димитрий, не понял ты…

Димитрий. Все понял, все! Узнал тебя. А ты… ты не узнаешь ввек, царевич ли тебя любил, или другой, бродяга безымянный… Как хочешь, так и думай. Теперь, хотя бы ты сама любви моей молила, я не вернусь. (Хочет уйти).

Марина (кидаясь к нему). Мой милый, погоди, постой!

Пытается обнять его, но Димитрий ее отталкивает и уходит. Марина падает на скамью почти без чувств.

XIV. Казни

1

Большая приемная палата. Бояре, сановники, приближенные. Между ними Шуйский. Переговариваются между собою вполголоса: «Как смутен государь!» «Зачем собрал он нас сюда?» «Он вызвал Шуйского. Потом сказал, что выйдет сам». «Ты что слыхал?» «Я? Ничего, помилуй!»

Выходит Борис. Он бледен, со странным, то пустым, то вдруг загорающимся взором. Тяжело садится в кресло. Несколько мгновений молчит. Потом медленно, как будто про себя, начинает.

Борис. Державным кораблем я управлял спокойно и в ясный день на бег его глядел. Вдруг грянул гром… Морскую гладь с налету взрыла буря… И ныне прошла пора медленья. Сдержать народ лишь сторогостию можно неусыпной. Так думал Иоанн, смиритель бурь, разумный самодержец. Да, милости не чувствует народ. Твори добро – не скажет он спасибо. Грабь и казни – тебе не будет хуже… (Задумывается. К Шуйскому). Что, боярин, не утихают толки? Прямо говори!

Шуйский. Нет, Государь. Уж и не знаешь, кого хватать. Повсюду та же песня: хотел-де царь Борис царевича известь, но Божьим чудом спасся он и скоро будет.

Борис (прерывисто подымается). Рвать им языки! Не тем ли устрашить меня хотят, что много их? Хотя бы сотни тысяч, всех молчать заставлю, всех пред собою смирю! Зовут меня царем Иваном? Так я ж не в шутку им напомню. Меня винят упорно, так я ж упорно буду их казнить! Увидим, кто устанет прежде!

Поворачивается и уходит, среди гробового молчания. Все неподвижно замерли. После мгновений тишины.

Шуйский. Так я и знал! Пощады никому. Казнь кличет казнь… И чтоб кровь правых не лилася даром – топор все вновь подъемлется к ударам!

2. Картина без слов

Москва. Большая торговая площадь внутри Китай-города. Множество виселиц. Среди них несколько срубов с плахами. Немного подале, на перекладине между столбов, висит огромный железный котел. С другой стороны срубов торчит одинокий столб с приделанными к нему цепями. Вокруг столба работники наваливают костер. Между виселицами – всякие другие орудия неизвестного назначения.

Улицы опустели, лавки закрылись, народ попрятался, мертвая тишина. Ни звука, лишь говор распоряжающихся работами, да неумолчный стук плотничьих топоров.

Ночь. Затихли и эти звуки. Месяц, поднявшись из-за зубчатых стен Кремля, освещает безлюдную площадь, всю взъерошенную кольями и виселицами. Ни огонька в домах, ставни закрыты, лишь кое-где теплятся лампады у наружных образов церквей.

Спят ли люди? Нет, молятся, ожидая рассвета.

Рассвет. Карканье ворон и галок, стаями слетаются они на кровь, кружатся над площадью, черными рядами унизывают церковные кресты, князьки, гребни домов и виселицы.

Отдаленный звон бубен и тулумбанов. Это начало, с рассветом, казней (но их не видно).

XV. Ставка Самозванца. Димитрий и Марина

1

Старый, запустевший, полуразрушенный замок на бывшем польском Фольварке (близ реки Десны, под Новгород Северским, где стоят войска Димитрия, готовясь к бою). Ранняя зима. Лежит снег, еще не глубокий. Шатер Димитрия (главная ставка) находится ближе к войскам, на другом берегу, но он проводит с приближенными ночь в замке. Походная постель его в одном из верхних наименее разрушенных покоев. Внизу у крыльца – громадные сени, в глубине которых темная древняя каменная лестница, а направо – обширная кухня-столовая. Полстены занимает очаг, где недавно был сготовлен ужин: жарилась оленина, кабан, тетерева. Лавки, длинные столы, несколько деревянных стульев и даже резное кресло. На нем сидит Димитрий, у самого огня. Высокое пламя, ему не дают погаснуть, подбрасывают сучья и поленья, хотя ужин кончился и только в двух-трех котелках еще варится пунш. Вокруг огня около Димитрия много народу – его приближенные: русские бояре, к нему перешедшие, поляки, все одетые по-военному. У дверей стража, солдаты, Димитрий и сидящие вокруг него пьют пунш. Немного в стороне, но тоже за кружкой, Мисаил. И он в военном кафтане, с кожаным поясом на пузе, с пистолями и кинжалом.

За креслом Димитрия, в тени, на низенькой скамеечке, ютится молоденькая девушка, черноглазая, кудрявая, робкая. В руках у нее какой-то музыкальный инструмент, может быть, лютня. Чуть слышно перебирает струны. Димитрий задумчив, склонив голову на руки, смотрит на огонь.

Пан Жолкевский[31]31
  польский гетман


[Закрыть] (толстый, красный). Эй, царевич. Опять заскучал. Не гоже. (К девушке с лютней). А ты ж что? Пой песенку, да поладнее.

Нанета (робко). Вот песня хорошая, про любовь. (Перебирает струны кроме и вдруг напевает).

 
Наш святой Себастьян…
Сколько стрел, сколько ран.
Как земля под ним кровава…
 

Димитрий (ударяя рукой по столу). Не надо эту. Замолчи.

Нанета пугливо замолкает. Несколько угодливых восклицаний вокруг: «И то, нашла песню», «Ран не видали», «Ладно выбрала» и т. д.

Димитрий. До песен ли нам, паны, бояре? Другие игры нас ждут. Сказывали, взят пленный. Ввести его ко мне.

Вводят русского пленника.

Димитрий. Ты кто?

Пленник. Московский дворянин Рожнов.

Димитрий. Не совестно тебе, Рожнов, против меня, законного государя, руку подымать.

Рожнов. Не наша воля.

Димитрий. А что в Москве?

Рожнов. В Москве тихо. Царь, слышь, с ворожеями заперся.

Димитрий. А про меня что говорят?

Рожнов. Да не слишком нынче о тебе смеют говорить. Кому язык отрежут, а кому и голову. Лучше уж молчать.

Димитрий. Завидна жизнь Борисовых людей. У меня того не будет. Свобода будет в моих владениях. (К Рожнову). А войско что? Много ли его?

Рожнов. Да наберется тысяч пятьдесят.

Пан Вишневецкий (тихо Димитрию и боярину Шеину). А нашего-то будет всего пятнадцать тысяч.

Димитрий не отвечает, махает рукой, чтобы увели пленного. Его уводят. Димитрий как бы снова в задумчивости.

Боярин Шеин (Вишневецкому). Ошибся ты, нашего и пятнадцати нету.

Вишневецкий (показывая глазами на Димитрия). Тут заскучаешь.

Димитрий (быстро оборачивается к говорящим). Что? Уж не мните ли вы, что в том моя забота?

Шеин. Нет, государь. Что до меня – я знаю, мы сильны, и знаю, чем сильны: не войском, не польскою подмогой, в имени твоем сила твоя.

Димитрий (встает). Ты хорошо сказал, боярин. Все за меня, и люди и судьба. Чего страшиться нам? Друзья, чуть свет на завтра в бой. И горе Годунову.

Все окружают его, возгласы: «Слава царю Димитрию Иоанновичу!» «В бой!» «За здравие царя!» «За победу над изменниками!» и т. д. Пунш дымится, чокаются, пьют. Мисаил в углу тоже пьет, но охает. «Ишь расхрабрился. На эдакую-то силищу прет, и горя мало ему. Ну, да ладно. Побьемся, посмотрим, чья возьмет». В эту минуту входит один из стражников, быстро идет прямо к Димитрию.

Стражник. Государь, с литовской стороны гонец к тебе.

Димитрий. Гонец? А от кого?

Стражник. Да не признается. К самому, мол, царевичу, и дело неотложное.

Димитрий. Скажи, пусть войдет.

Стражник. А говорит, будто дело у него тайное.

Димитрий. Проводить его наверх в горницу, где для меня убрано. Я сейчас туда буду.

2

Небольшая горница наверху. Темный потолок с толстой поперечной балкой. Облупленные стены. В углу походная койка Димитрия с наброшенным меховым одеялом. На полу тоже несколько медвежьих шкур. Одна фигура у небольшого черного камина, где трещат наваленные толстые сучья. На деревянном столе, что близ узкого подъемного окна, горит и оплывает сальная свеча.

Стройный маленький гусар стоит у камина, протянув руки к огню. Оборачивается на скрип двери.

Димитрий входит, запирает дверь и останавливается у порога.

Несколько минут молча смотрят друг на друга.

Гусар. Димитрий, это я.

Димитрий бросается вперед, но внезапно останавливается на середине комнаты.

Димитрий. Безумная. Что ты затеяла? Что хочешь от меня?

Марина. Только быть с тобой. Опасности с тобою разделять. И если ты погибнешь – умереть с тобой.

Дмитрий. Скажи, пожалуйста! Как заговорила. Да ладно, я речам полячки хитрой веры не даю. Явилась как сюда?

Марина. Я – здесь, довольно было б этого для веры. Прознав, где ты, я отчий дом покинула тайком.

Димитрий. Смела, хоть женщина. Да в толк я не возьму, почто старалась? Отряжу сейчас людей надежных, они домой тебя доставят.

Марина. Тому не быть. (Делает шаг к нему). Димитрий, не для того летела я к тебе…

Димитрий. Ко мне? К царевичу? К наследнику престола? Опять ты за свое, нет, панночка, мне нынче не досуг. И песенки твои не время слушать, а захочу, внизу есть славная певунья. Вон слышишь? (Доносятся звуки струн).

Марина (подбегает к нему и хватает его за руки). Неправду говоришь, лукавишь. Я по веленью сердца шла. Взгляни мне в очи… я тебя люблю. Тебя, тебя, а кто ты – что мне нужды.

Димитрий. Марина… Нет, я обольщениям обмана боле не поддамся. Над сердцем взял я силу не напрасно…

Марина (смотрит в лицо ему, все ближе, и обнимает). Да, ты силен, ты горд. А сильным Бог владеет. Ты победил надменную Марину. (Объятия сжимаются теснее).

Димитрий. Марина, сердце. Сонное мое мечтание. Тоску любви я превозмочь хотел… Хотел забыть… а ты —

Марина. В твоей навеки власти. Томи, терзай, – я от любви не отрекусь… И «моя стезя кровава; мучься, плоть, лейся, кровь…»

Димитрий (Марина в его объятиях, почти у него на руках). Умираю за любовь.

Марина. Веришь теперь, глупый, милый, милый?..

Свеча на столе трещит, вспыхивает и гаснет. Темно, чуть бродят отсветы камина. Снизу слышна тихая музыка. Постепенно она умолкает. Заря и звук трубы.

3

Узкий четырехугольник окна начинает голубеть снежным рассветом. Марина, укрытая меховым одеялом. Димитрий у ног ее на медвежьей шкуре, положив голову на одеяло – спит.

Шаги, громкий стук в дверь. Димитрий быстро вскакивает.

Голос. Царевич. Воевода с докладом. Все готово.

Димитрий (громко). Иду, иду.

Наклоняется к Марине. Она освобождает руки из-под одеяла и обнимает его.

Димитрий. Сердце мое, голубка моя. Жди меня здесь, я вернусь. Сегодня будет весело… Верю теперь в свое счастье, Господь ведет меня.

Марина (целуя Димитрия). Да поможет Он нам, любый мой царевич.

XVI. Бой

Зимнее, оттепельно-темное, тихое утро на лесной, мелким и частым ельником окруженной поляне с болотистыми под снегом кочками, на крутом берегу Десны, у Новгород-Северска. Близкие, черные на сером небе, крестики еловых верхушек, и золотые, далекие кресты церковных маковок.

Белка, сидя на елке и прямо подняв над головой пушистый хвост, грызет еловую шишку. Тетерев, прыгая с кочки на кочку, клюет кораллово-красные ягоды подснежной, во мху, брусники. Заяц, выйдя из норы под елкой, становится на задние лапы, умывается снегом, нюхает воздух и прядет ушами, прислушиваясь. Тихо все, так тихо, что слышно, как слеза за слезой капает с отягченных снегом еловых лап прозрачно-светлая капель.

Вдруг, очень далеко, трубы трубят, бьют барабаны, и тяжелым, глухим, точно подземным гулом раскатывается пушечный выстрел.

Заяц, поджав уши, кидается через поляну в лес и перебегает дорогу двум всадникам, Димитрию и князю Льву Сапеге, воеводе Мазурских гусар.

Сапега. Тьфу! Заяц, черт! Свернем…

Димитрий. Полно, пан! Зайца испугался Лев?

Сапега. Что делать, царевич? Злых примет на ратном поле боюсь. Я, видно, не так избалован судьбой, как ваше высочество… об одном прошу, не искушай судьбы, не кидайся в огонь очертя голову.

Димитрий. Ладно, ладно, вперед!

Скачет, пришпорив коня, так быстро, что Сапега едва поспевает за ним. Трубный звук, бой барабанов и пушечный гул приближаются.

Всадники, спустившись к реке и переправившись через нее по талому снегу с водой, въезжают на тот берег. Здесь, на открытом поле, лагерь: котлы кашеваров, коновязи и шатер под двуглавым орлом, ставка царевича.

Димитрий входит в шатер. Старый боярин Шеин с низким поклоном подает ему стальную кольчугу с двумя золотыми двуглавыми орлами, одним на груди, другим – на спине, шлем, с яхонтовым на острие крестиком, и двумя финифтяными образками спереди, св. Георгия Победоносца и Ченстоховской Богоматери. Шеин помогает Димитрию надеть доспехи. Тут же суетится о. Мисаил.

Шеин. Что суешься, отче, без толку? Не твоего ума дело!

О. Мисаил (обнимая и благословляя Димитрия). Ну, с Богом, Гришенька… тьфу! Митенька… Димитрий Иванович, государь наш, батюшка, храни тебя Господь и Матерь Пречистая!

Димитрий выходит из шатра, садится на лошадь и скачет в бой, под развевающейся зеленого шелка хоругвью, с такими же, как на шатре, двуглавыми орлом и Деисуом.

Мимо проходят войска Польские гусары, в леопардовых шкурах вместо плащей, с длинными, воткнутыми у седельной луки, по земле волочащимися пиками и прикрепленными к седлам огромными белыми, точно лебедиными, крыльями, когда скачут гусары в пороховом дыму, то кажется, огромные белые птицы летят.

Пешие московские ратники в простых кафтанах-однорядках, серых, с красной и желтой опушкой, в острых стальных шишаках, с кольчатой, от сабельных ударов затылок и шею закрывающей сеткою-барминзей, с ружьями-пищалями, такими тяжелыми, что для стрельбы кладут их на четырехногие рогатки-подсошники.

Казаки, в широких, красного сукна шароварах, в черных кипреях и смушковых шапках, с копьями и самопалами.

Дикие, на диких конях, калмыки и башкиры, с луками и стрелами, напитанными ядами, более чем пули смертные.

Слишком для коней тяжелые, в мокром снегу увязающие пушки медленно тащат волы.

(Все это должно казаться нынешнему зрителю игрушечным, как оловянные солдатики).

В стане Московцев, крепостная засека, на холме над Десною. Земляные насыпи с плетнями, обломами, валами и раскатами. Пушки разных калибров: фальконеты, длинные, тонкие, толстые, короткие мортиры, средние шведки-змеевики и единороги цесарские. Горки чугунных ядер, гранат и картечи.

Маржарет (французский капитан). Не voyes donc, l'action s'engage sur les arriéres de l'ennemi, tout prés de la Diesna. Le moment est propose! (Пушкарям, указывая на одну из мортир). Faites avancer votre fameuse Treskotouh![32]32
  Посмотрите-ка, действие разворачивается в тылу противника, совсем рядом с Десной. Как раз подходящий момент… Выкатывайте вашу знаменитую Трескотуху! (фр.)


[Закрыть]

Салтыков (воевода). Трескотуху, ребята, выкатывай!

Туренин (тоже воевода). По чем будем палить?

Салтыков. По реке. Лед взломаем, вскроется река, пойдет, и войско как ножом разрежет, – тыл от головы отхватит.

Туренин. Да ведь и себя разрежем. Что за дурь!

Вальтер Розен (немецкий капитан). Ja, mein gnädiger Herr, Sie haben recht.[33]33
  Да, сударь мой, Вы правы(нем.)


[Закрыть] (На ломаном русском языке). Дура, дура большой! Мы говориль на воен совет, но ваш воевод не слушат, хочет на свой Manier.

Два десятка младших пушкарей, под начальством старого Кузькина, выкатывают на вал мортиру Трескотуху.

Кузькин. Бить куда велишь, государь?

Салтыков. В реку, вон под тот мысок!

Кузькин (возится долго, щурясь подслеповатыми глазами, берет прицел, кончив, гладит мортиру ладонью, похлопывает ласково, как всадник доброго коня) Ну-ка, царю послужи, бухни-ухни, тресни, Трескотуха, матушка!

Подносит фитиль к заправке и ждет приказа.

Салтыков. Пли!

Маржарет. Feu!

Розен. Feuer!

Кузькин сует фитиль, но Трескотуха не палит.

Маржарет. Sacrebleu! Elle ne veut donc pas faire feu, votre Treskotouh![34]34
  Она не хочет стрелять таким образом, ваша Трескотуха! (фр.)


[Закрыть]

Розен. Дура, дура большой!

Салтыков. Что ж она, отчего не палит?

Кузькин (почесывая затылок). А Бог ее знает! Порох, что ли, подмок, аль так, маленько заартачилась. Ин с первого-то раза и не выпалит. С норовом, матушка. Ну, а зато уж как пойдет палить, как пойдет, страсть!

Салтыков. Ну-ка, другую выкатывай. Барса, иль Поповну.

Кузькин. Воля твоя, государь, а только тем против Трескотухи куда ж! Добрая пушка, заветная, при царе еще, Иван-Васильиче. Казань брала да Астрахань. Ну-ка, боярин, свеженького подсыпать дозволь, да с пошептом, я словцо такое знаю, – выпалит небось!

Розен. Ach? Diesr Moskovien, Schafsköpfe alle, verfluchtes Volk![35]35
  Ах! эта Московия, овечьи головы, проклятый народ! (нем.)


[Закрыть]

Маржарет улыбается.

На реке, в месте укромном, заслоненном от боя береговым выступом, казаки-запорожцы – есаул Поддубный, хорунжий Косолап, рядовые, Дятел, Матерой, Хлопко[36]36
  В истории Смутного времени (осень 1603 года) под Москвой был известен Хлопко – предводитель отряда пятиста повстанцев.


[Закрыть] и другие, всего человек двадцать, сидя кругом, пьют пенник из бочонка с выбитым дном, отнятого у своей обозной бабы-торговки. Тут же с четырьмя окоченевшими, прямо как палки, торчащими ногами, лошаденка. В санях, под овчинным тулупом, лежит, точно спит, старая баба; только седая голова ее с черным на простреленном виске пятнышком видна из-под тулупа. А немного поодаль, под лисьей шубой, молодая девка, должно быть, старухина дочь, тела и лица ее не видать, видно только нога в высоком смазном сапоге и в шерстяном красном чулке под синею, в клочьях, юбкой, да голая по плечо, белая на оттепельно-сером снегу протянутая рука, да часть такой же белой девичьей груди с алою струйкою запекшейся крови, точно монистом из яхонтов.

Косолап, (с благообразным, иконописным, смуглым лицом, с висячими седыми усами и длинным седым чубом, посвистывая и позвякивая, вместо бубенцов, двумя пустыми чарками, донышко о донышко):

 
Уж ты, пьяница-пропойца, скажи.
Что несешь ты под полою, покажи!
Из корчмы иду я, братцы, удалой,
А несу себе я гусли под полой!
Ой, жги, жги, жги!
пошла баба в три ноги!
 

Поддубный (молодой, с красивым и наглым лицом, совсем пьяный, – заплетающимся языком). Пей, гуляй, православный народ! Мы доселева во тьме сидели, а теперь нам свет Господь показал, – буди здрав государь наш, Димитрий Иванович! «Я, говорит, не царем вам буду, а батькою! Всех, говорит, панов порешу, а чернь пожалуй. В царстве моем. говорит, ни богатых не будет, ни бедных, – все равны, по Евангелию!»

Хлопко. Воля, значит, вольная, проси, душа, чего хочешь! Эх. любо и помирать не надо!

Матерой. Боже сохрани царя нашего Димитрия Иваныча и подай ему на враги одоление!

Дятел (придурковатый, с бегающими и любопытными глазками). А что, братцы, правду говорят, будто не прямой он царевич, а вор?

Поддубный. А тебе какое дело? Вор так вор, про то знает панство, а нам была бы только нажива!

Хлопко. Пенник да девки, и вся недолга.

Ратник (молодой деревенский парень, с детски-простым лицом, войдя вниз по крутой тропинке с высокого берега). Что вы здесь, ребята, сидите? Там наших бьют, бегите скорей на подмогу!

Косолап. А их разве мало?

Ратник. Один на троих. Ляхи-то наших так в лоск и кладут!

Косолап. Ну, ладно, авось, им Господь поможет, а нам и здесь хорошо. Ступай-ка и ты к нам, пей!

Ратник (подойдя и вглядевшись в бабу и девку). А это что? Батюшки-святы! Бабка никак, наша обозная, да и девка с ней… Ах, грех какой! Что вы наделали, разбойники?

Поддубный. А тебе что? Ты нам не поп, чтобы грехи считать. В руки не давалась девка, больно ершилась, – вот мы ее и уладили, да и бабку, чтобы не хныкала, утешили!

Ратник. Нехристи вы, анафемы, окаянные!

Поддубный. Чего лаешься, пес? (Вынув из за пояса пистоль и прицелившись). Глотку свинцом заткну, – и не пикнешь!

Ратник убегает.

Косолап.

 
Уж ты, пьяница-пропойца, скажи.
Что несешь ты под полою, покажи!
 

Пушечное ядро шлепает в реку и ломает лед с оглушительным треском, гулом и грохотом, не очень близко от казаков, но с такою силою, что обдает их водяными брызгами, мокрым снегом, осколками льда.

Более трезвые, вскочив, хотят бежать, более пьяные продолжают сидеть.

Косолап. Чего, дураки, испугались? Видь, далече, не хватит до нас…

Новое ядро, просвистев над их головами, падает почти рядом с ними и пробивает огромную во льду полынью. Вся ледяная поверхность под ними вдруг оседает, шатается, кренится и заливается водой, как в бурю корабельная палуба.

Крики. Тонем, тонем, помогите!

Одни бегут к берегу и проваливаются, тонут, другие, совсем пьяные, чуть-чуть побарахтавшись, идут, как ключ, ко дну – только смушковые шапки их на воде плавают. Мертвая баба, поднятая водою, зашевелилась под тулупом, точно живая, повернула к казакам седую голову и уставилась на них открытыми глазами, пристально; девка, как будто застыдившись, спрятала под шубку голую грудь.

Ратник (глядя сверху). Так вам и надо, сукины дети, покарал Господь!

Ядра за ядрами падают в реку. Лед все больше ломается, полыньи ширятся, и всю ледяную поверхность заливает вода. Льдины плавают. Кружатся, сталкиваются с треском, громоздятся и щетинятся стеклянно-прозрачными иглами. Грозно темнеет, взбухает, вздувается и кипит, как котел на огне, готовая вскрыться река.

Бой на уцелевших местах продолжается, а на залитых – стихает.

Кое-где река уже тронулась, как в весенний ледоход. Плавучие льдины-островки, там, где их много стеснилось, проходят медленно, а на открытых местах несутся быстро.

На одной из них раненая лошадь издыхает, ворон сел ей на голову и, каркая, ждет, чтобы выклевать очи; на другой тощая, с видными под кожей ребрами, сука рвет зубами что-то кровавое, и еще на другой, плывущей медленно, два ратника, лях и русский, бьются насмерть, не замечая, что льдина под ними оседает все ниже и ниже, яростно сцепились, душат друг друга и режутся. Льдина вдруг покачнулась и ушла в воду совсем, и, крепко обнявшись, как братья, оба тонут.

Димитрий (переехав по уцелевшему льду на тот берег, где замок, сидит на коне, окруженный отборной дружиной конных уланов). Вишь, жарят, дьяволы! Как бы вся река не тронулась! (Подъехавшему воеводе польскому). Пан Грешментарь, извольте разослать по всем тыловым дружинам гонцов, чтобы переправлялись живей, где лед еще уцелел.

Митька (подъехав к Димитрию на взмыленной лошади). Батюшка-царевич, беда! Замок московцы берут, казаки разбежались, а ляхов мало, не выдержат…

Димитрий. Где Марина?

Митька. В замке.

Димитрий. Эй, уланы, за мной!

Скачут во весь опор. Горсть польских гайдуков, стоя на крыльце и в сенях осажденного замка, отбивается от множества наседающих Московцев и уже слабеет, отступает. Вдруг уланы, выскочив из лесу и вихрем налетев на Московцев, ударяют им в тыл. Рубятся саблями, режутся ножами, схватываются врукопашную.

Хрущев (старый боярин, воевода Московцев[37]37
  Хрущев Петр (?-1605) – тульский дворянин. В 1604 г. был направлен московскими властями на Дон для усмирения смуты среди донских казаков.


[Закрыть], занося над головой Димитрия саблю). Дай-ка благословлю я тебя, сукин сын, свистун литовский!

Митька стреляет из пистоля в Хрущева в упор. Тот падает с лошади. Московцы бегут.

Крики (в замке). Огонь! Огонь! Горим! Спасите!

Клубы дыма валят из разбитых окон замка. Димитрий кидается в сени.

Митька (наверху, уже взбежав по лестнице). Скорей! Скорей! Дверь заперта!

Димитрий, тоже взбежав, вышибает ударом ноги дверь в спальню, красные, в сером дыму, языки пламени лижут затлевшие балки потолка. Марина лежит на полу без чувств. Димитрий, схватив ее на руки, сбегает по лестнице в сени и на крыльцо. Здесь, на свежем воздухе, Марина приходит в себя. Накинув на нее гусарскую шубку, Димитрий усаживает ее с собой на коня и скачет к реке, где переправился давеча. Здесь пальба уже прекратилась, но лед взломан ядрами.

Димитрий (улану-разведчику). Нет ли где переправы?

Разведчик. Есть, у Козьего Брода.

Димитрий. Сколько до него?

Разведчик. С полчаса.

Димитрий. Далече. Мне нужно в бой сейчас… Слушай, Марина, я здесь перейду, а тебя проводят хлопцы к Броду.

Марина (прижимаясь к нему). Нет. С тобой, с тобой!

Димитрий. Светик мой, сердце мое, ради Христа, поезжай!

Марина плачет, прижимаясь к нему все крепче. Вдруг, соскочив с лошади, бежит к реке и сходит на лед. Димитрий – за нею, Митька тоже, захватив валявшийся на берегу обломок старой длинной казачьей пики.

Марина (взяв Димитрия за руку). Пойдем, пойдем, я с тобой ничего не боюсь!

Все трое идут по льду. Митька впереди щупает пикой лед. Хрупкое стекло под ними трещит и ломается иглисто-колючими звездами. Дух захватывает у смотрящих с берега, кинулись бы им на помощь, но помочь нельзя: чем больше людей, тем опаснее. А трое все дальше и дальше идут. Но, дойдя до середины реки, остановились, дальше нельзя: слишком тонок лед, и впереди полынья. Митька, заметив трещину, отделяющую льдину-островок, где они стоят, от сплошного льда, воткнул в него пику и хочет оттолкнуться, но не хватает силенки.

Митька. Ну-ка, царевич, помоги!

Димитрий. Что ты делаешь?

Митька. А не стоять же тут век. Может, отчалим и доплывем до берега, – ведь вон, рукой подать.

Марина. Митьке верь, сколько раз меня спасал!

Димитрий помогает ему, кое-где рубит лед саблей и кое-где отталкивается пикой. Вдруг ледяной островок, отделившись, начинает двигаться, сначала медленно, потом все быстрей, и наконец, уносится вниз по течению, но, благодаря последнему сильному толчку Димитрия, не прямо, а вкось, так что, немного проплыв и зацепившись за идущую от берега ледяную косу, остановился.

Три-четыре сажени отделяют их от берега. Там уже сбегаются люди, кричат, кидают им багры с веревками и сами кидаются в воду, вбивают колья, валят на лед солому и хворост, рубят доски, мостят на живую нитку мосток.

Митька над всеми начальствует, смелый и ловкий, легкий, точно два за плечами его, на гусарском доломане, белых крылышка носят его по воздуху.

Димитрий с Мариной сходят на берег. Садятся на коней и скачут в бой.

Там, в бою, как бы два противоположных течения столкнулись в водовороте одни наступают, другие бегут.

Крики. Беда! Беда! Царевич убит! – Утонул! Сгорел! – Пропали наши головушки! Беги, ребята, беги! – Куда вы, черти? Назад! Царевич жив, – Да нет же, убит! – Врут москали, чтобы вас напугать да побить! – Где же он? – Вон, скачет сюда! – Да здравствует царевич Димитрий! – Так я и знал! Нет, брат, шалишь: такой не пропадает, в огне не горит, в воде не тонет! – В бой, ребята, в бой! Все умрем за царевича! – Ну, теперь, Московцы, только держись! Бей их, еретиков, антихристов!

Шум сражения. Ранние зимние сумерки, желтый туман. Мокрый, как будто теплый, снег. Глуше в тумане стук барабанов, ярче огонь оружейных и пушечных выстрелов.