Текст книги "И: Малое стихотворное собрание. Том 3"

Дмитрий Александрович Пригов
И

Искренность

«Какая радость на сердце немыслимая…»

 
Какая радость на сердце немыслимая
Когда дитя мое уже осмысленное
Ко мне бежит порою пропадая
А я еще такая молодая!
Господи, такая еще молодая!
И кто-то спрятавшись за деревом следит
Как я живу, и Бог благословит —
Я чувствую
 

«Уходит детство – ну и пусть…»

 
Уходит детство – ну и пусть!
Придет другое что-нибудь
Но жалко, Господи! Как жалко
Родное, рядышком побудь!
Я буду так тебя любить
И нежно гладить по головке
И разное там говорить
Давай – скажу тебе я – Вовка
Давай – скажу я – подождем
Родимый комсомольский возраст
И побежим тогда втроем
Навстречу жизненному счастью
Когда же срок тот подойдет
Ужасный, неземной и страшный
То кто-нибудь из нас умрет
Наверно я, как самый старший
 

«Какая мягкая погода…»

 
Какая мягкая погода
Совсем, совсем, как в пору детства
Моего
Совсем, совсем в пору одеться
В сандалики на босу ногу
И в матросочку
И поскакать на речку прямо
Выкрикивая: Мама! Мама!
Где ты? —
А все вокруг уже в слезах
 

«Отойдите на пять метров…»

 
Отойдите на пять метров
А особенно девицы
Я щас буду материться
Воздуха пускать до ветру
 
 
Отчего? – да просто так
Как бы некий жизни акт
Спасительный
 

«Девушка пройдись и встань…»

 
Девушка пройдись и встань
Лет семнадцать тебе вроде
Ты прекрасна при народе
Словно трепетная лань
 
 
Ну а я уж стар и зол
Сорок лет мне будет вроде
Как поэт я при народе
А по правде – как козел
 

«Счастье, счастье, где ты? где ты…»

 
Счастье, счастье, где ты? где ты?
И в какой ты стороне?
Из-под мышки вдруг оно
Отвечает: вот я! вот я!
 
 
Ах ты, милое мое!
Детка ненаглядная!
Дай тебя я пожалею
Ты сиди уж, не высовывайся
 

«Я пускай белье стираю…»

 
Я пускай белье стираю
Я пускай обед варю
Я все время повторяю:
Жизнь, я так тебя люблю
Я пускай белье варю
Пусть обед я повторяю
Я все время говорю:
Жизнь, я так тебя люблю
И обед я так люблю
И белье я так люблю
Жизнь, тебя я повторяю
 

«За нравственность я мелкобуржуазную…»

 
За нравственность я мелкобуржуазную
Я все-таки люблю невинных дев
Когда потупив взор или воздев
Они подходят с целомудренною фразою
Про половые органы не зная и сказать
Не зная даже точно где они
С одной лишь возвышенной идеею
О, как мне хочется ее расцеловать
И вместе с нею плакать беспричинно
О, милая! я тоже – дева, хоть мужчина
 

«Ночью – это просто жуть…»

 
Ночью – это просто жуть
Одному выйти на кухню
Тараканы ходят с уханьем
Как уж тут на свете жить
 
 
Все один, да все один
Тараканы! Сестры, братья!
Вас не буду убивать я
Лишь к себе меня примите
Буду с вами честно жить
 

«Обмываю свое тело…»

 
Обмываю свое тело
После честного труда
Тело ласки захотело
В смысле – влаги и тепла
 
 
Среди дня всего лишённо
Требует в ночи тиши
И со стороны души
Хоть вниманья небольшого
 
 
Мне не жалко – вот те тело
Душ и ласка и вода
Мне не жалко ради дела
Ради общего труда
 

«Я в общем-то пишу несложно…»

 
Я в общем-то пишу несложно
О том, что так легко понять
И по сравнению с другими
Нет повода, чтоб мне пенять
Но интонацья у меня
Есть некой легкости опасной
Которую народ серьезный
Не может искренне принять
Да и не должен
 

«Вот молодежь ко мне приходит…»

 
Вот молодежь ко мне приходит
А что я ей могу сказать
Учитесь? – да уже сказали
Женитесь? – женятся и так
А поженившись-научившись
Так это каждый проживет
А я скажу ей как злодей:
Живите там, где жить нельзя —
Вот это жизнь!
 

«Капелька крови на клюве голубя…»

 
Капелька крови на клюве голубя
Искренность партийного работника
И нечего ответить на недоуменный взгляд
                          вопрошающих
Разве что: голубь, капелька крови
Искренность партийного работника
 

«Морозный узор на стекле…»

 
Морозный узор на стекле
Капелька крови на пальце мальчика,
                          одетого в изящный
                          лейб-гвардейский
                          морской мундир
Робкий первоклассник у черной доски:
Мама мыла раму
Слезами
 

«Я помню, в детстве с другом Колькой…»

 
Я помню, в детстве с другом Колькой
Среди ребяческих утех
Заброшенную колокольню
Полуразрушенную
Нашли мы и на самый верх
Как на безумную свечу
Взобрались и ликуем буйствуя
Чувствами
И вдруг я падаю, лечу
И разбиваюсь, и не чувствую
Ну, ничего не чувствую
Колька-то помер
А я ничего не чувствую
 

«Осматриваю стол придирчиво…»

 
Осматриваю стол придирчиво
Накрытый
Они же вытянувшись в ряд
Испуганно за мной следят —
Еще бы!
И лица бледные – девичие
Особенно
Осмотр приблизился к концу
Я раз! – салфеткой по лицу
Одну из них —
Почему мятая?
Сколько можно говорить!
Я устал
Смертельно устал от всего этого
Боже, как я устал!
Извините, Бога ради, за некоторую резкость
 

«В быстром поезде из Кельна…»

 
В быстром поезде из Кельна
В Лейпциг ехали с Сабиной
Я коленкою пребольно
Вдруг
Врезываюсь в дверь кабины
Купе
Со мной бывает
Так уж больно, так болит!
А Сабина говорит:
Ничего, до нового года заживет
Сегодня только 20 ноября 1993 года
 

«За столом сижу угрюмый…»

 
За столом сижу угрюмый
Что ж это – опять бежать?!
Думаю: опять я умный
Честный
Мысли дивные рожать
Должен дуракам в угоду —
Да ни в какую вот погоду!
Не пойду никуда!
Пусть подавятся своими мыслями
 

«Тучи шустро набежали…»

 
Тучи шустро набежали
И испортили весь праздник
Эти тучи – паразиты
Этот праздник – безобразник
 
 
Этот праздник – черт-те что
Падла – если разобраться
Эта жизнь – сплошное блядство
Праздник тоже! – твою мать!
 

«Буря мглою небо кроет…»

 
Буря мглою небо кроет
Эка сила, еб ж твою
То вдруг цыганом завоет
Эка сила, еб ж твою
 
 
То медведицей проскачет
Эка сила, еб ж твою
То дитятею заплачет
Эка сила, еб ж твою
 
 
То опомнится красива
Вдруг у бездны на краю
Эка сила, эка сила
Эка сила, еб ж твою
 

Искусство

«В буфете Дома Литераторов…»

 
В буфете Дома Литераторов
Пьет пиво Милиционер
Пьет на обычный свой манер
Не видя даже литераторов
 
 
Они же смотрят на него
Вокруг него светло и пусто
И все их разные искусства
При нем не значат ничего
 
 
Он представляет собой Жизнь
Явившуюся в форме Долга
Жизнь кратка, а искусство долго
И в схватке побеждает жизнь
 

«Свирепый Дант не пожирал детишек…»

 
Свирепый Дант не пожирал детишек
Но они сами мерли от чумы
Бродили вкруг, их слабые умы
И души слабые излишек
Какой-то праны порождая
Опутывали небеса
Немного наподобье рая
Ближайшего, и он писал
Писал, писал, писал
 
 
И в этом смысле, конечно, пожирал, но в более широком охвате, да они и так мерли сами по себе; но свиреп! свиреп, конечно, в этом смысле! как, впрочем, и всякий, взявшийся бы писать подобное
 

«Вот рыцарь памятный Тангейзер…»

 
Вот рыцарь памятный Тангейзер
В неведомое облаченный
То вдруг вскипает словно гейзер
То ледяной, как прорубь черная
Он под собою сцену роет
То тело по-над ней взвивает
Висит как ворон-астероид
И рушится, и зал взвывает
От ужаса
И восторга
 

«Шумит листва, сидят друиды…»

 
Шумит листва, сидят друиды
И с ними незаметно рядом
Струятся некие флюиды
Нездешние
Выходят из дерев дриады
Дракон из вод выходит Рейна
И Вагнера вкупе с Колтрейна
Звуки
Наполняют небесный купол
 

«Как музыка сурка на перевале…»

 
Как музыка сурка на перевале
Как дымная рябина на снегу
Как Моцартово в силе: трали-вали!
И в слабости и боли – не могу
Больше!
Вот так идем на заповедных санках
И источаясь в языке Арин
Радости
Уходим к антрациту и русалкам
И оплываем словно стеарин
Предалтарный
 

«Оратория идет…»

 
Оратория идет
Хор вздыхает и поет
Он поет, что ему тяжко
Он вздыхает тяжко так
И я вслух шепчу: Бедняжки!
Ты в ответ шепнешь: Дурак!
Это просто текст и музыка такая
На самом деле им совсем не тяжко
Конечно надо поработать, но им за это
                          и хорошо платят!
Тебе бы так платили! —
Да? я не знал? ну, тогда нормально!
                          однако же все равно
                          им тяжко!
 

«Высококлассный композитор…»

 
Высококлассный композитор
Классический
Видит ужасную картину:
Длинноволосые кретины
На сцене, словно паразиты
Беснуются, и зал ревет —
Что, композитор, жизнь идет
Не в том каком-то направлении?
Вот я о том же
 

«Когда великий Апеллес…»

 
Когда великий Апеллес
Писал, соперничая с Шиловым
Картину: Сталин с Ворошиловым
В Апеннинах
То —
Откуда налетев – невесть —
Птицы глаза им поклевали
За живых приняв
И правильно – и заслужили —
Тогда птицы правильно понимали как метафизический, так и нравственный план изображенного
 

«Два скульптора стоят перед стихией…»

 
Два скульптора стоят перед стихией —
В их мастерской вдруг прорвало сортир
И жижа ползает между творений
Так в верхний мир ворвался нижний мир
Меж двух миров, обоим не ровня
Они стоят, не по себе им стало —
Вот верхний мир сорвется с пьедестала
И их расплющит столкновенье сил
 

«Вот кисти раз в десять что подорожали…»

 
Вот кисти раз в десять что подорожали
Смотри, живописец, в их тайную суть
Не то, чтобы стало тебе просто жаль их
Но раз десять задумаешься, пред тем
                          как мазнуть
 
 
Раз десять задумаешься: а надо ль?
Раз в десять осмысленней станет твой труд
Раз в десять дороже он станет народу
Раз в десять все в выигрыше будут тут
 

«В коллекцьи Тиссена в Мадриде…»

 
В коллекцьи Тиссена в Мадриде
Я подсмотрел ужасную картину —
Собака мощная урча
Уж доедала голову ребенка
Отбросив в сторону ненужный ей
Его кудрявый золотистый парик
Я бросился, чтобы спасти хоть что-то
Но меня, конечно, отогнали —
Ведь именно таким все и записано
В коллекцью Тиссена
 

«Японец с кожей ровной словно шелк…»

 
Японец с кожей ровной словно шелк
С талантом неподдельным и усердьем
До контура финального дошел
Богини деревянной милосердья
 
 
Руки осталось контур иль ноги
Ему проверить и поставить точку
Но как узнать, где красота богинь
Кончается и как поставить точку
 

«Вот розы нежные лежат…»

 
Вот розы нежные лежат
В водою полной ванне
Свет электричский, а они
Как будто бы в тумане
И губы все мои дрожат
О, Господи Исусе
Я нарисую их сейчас
И может быть спасуся
 

«Изучена ваша наука…»

 
Изучена ваша наука
Изучена наша наука
И третья…. да вот в чем вся штука:
Выходит занятная скука
Вот здесь бы поверху науки
Искусству и карты бы в руки
Да слишком тяжелые штуки
Ложатся на нежные руки
 

«Вопрос о хорошем вкусе – вопрос…»

 
Вопрос о хорошем вкусе – вопрос
                          весьма мучительный
Тем более, что народ у нас
                          чрезвычайно впечатлительный
 
 
Как часто желание отстоять
                          и повсеместно утвердить
                          хороший вкус доводит людей
                          до ожесточения
Но если вспомнить, что культура
                          многовнутрисоставозависима,
                          как экологическая среда,
                          окружение
 
 
То стремление отстрелять дурной вкус
                          как волка
Весьма опасная склонность, если
                          мыслить культуру
                          не на день-два, а надолго
 
 
В этом деле опаснее всего чистые
                          и возвышенные порывы
                          и чувства
Я уж не говорю о тенденции
                          вообще отстреливать
                          культуру и искусство
 

«За тихим праздничным столом…»

 
За тихим праздничным столом
Живые споры об искусстве
Идут
Но тут приходит костолом
И лишь сплошные всхлипы-хрусты
Слышны
Он празднует безумство сил
В нем преизбыточествующих
Так что ж – он взял и отменил
Что ли
Спор об искусстве?
Наш праздник?
Да нет, он временно отменил спорящих
 

«Артист-художник есть по сути…»

 
Артист-художник есть по сути
Чудовищное порожденье
Добротной человечьей сути
Он есть прямое вырожденье
А мещанин – он вечной жизни
Есть маленькое продолженье
Он не печется о великом
Оно само о нем печется
 

«Какой красивый бантик…»

 
Какой красивый бантик! —
Вот я и весел.
А может, не бантик, а пуговица —
Вот я и застегнут.
А может и не пуговица, а орден —
Вот я и знаменит.
А может не орден, а пуля —
Вот я и умираю.
 

Искушение

«Какая стройная мамаша…»

 
Какая стройная мамаша!
Какой назойливый сынок!
Ну что за жизнь такая наша! —
Уединиться б на часок
А в общем жизнь – она права
А то б такие вот мамаши
Обязанности и права
Позабывав, устои наши
Поколебали бы вконец
И что бы было? – был пиздец
 

«Вот прихожу я, помнишь, с тем…»

 
Вот прихожу я, помнишь, с тем? —
С кем? —
Ну, с шереметьевской таможни! —
Ах, да! —
Так вот, и сразу же в постель
И тут я вижу – невозможно! —
Что невозможно? —
Да он покрыт какой-то гнилью! —
Гнилью? —
Да, гнилью! —
А ты? —
Я его сразу топором
По голове! —
И что? —
А что меня еще потом
За это и благодарили! —
Кто благодарил? —
Да таможенные службы
 

«Помнишь, нас еще знакомили…»

 
Помнишь, нас еще знакомили
С морячком одним лихим? —
Нет, не помню! —
Ну, неважно
Раздеваемся мы с ним
Он бушлатик свой диковинный —
Я такого не видала никогда —
Скидывает! —
И что? —
А то
Он под ним совсем прозрачный
Темною водой налитый! —
А ты? —
Я его бутылкой, значит! —
А он? —
А он цельный монолитный
Ни с места
 

«Крупные обнаженные руки…»

 
Крупные обнаженные руки
Она обрушивает на рояль
Будто это единственное, что ей потребно
                          в этой жизни
Я пытаюсь представить ее
За пределами сцены
И хотя отлично знаю, что происходит с ней
На кухне, в лесу, в постели
Я не могу мысленными усилиями
Оторвать ее от рояля
И перенести в эти, заранее видимые
Картинки
И не надо! И не надо! —
Шепчу я себе умиротворяясь
Оставляя это никчемное занятие
 

«Они совсем немного пьют…»

 
Они совсем немного пьют
И долго смотрят друг на друга
Один лет тридцати поэт
Другой моложе ненамного
И не поэт —
Студент
И голову склонив к плечу
Тот – к левому, а этот – к правому:
Ты хочешь? – Нет, я не хочу! —
Я тоже! ну, пойдем же! Право мы
Засиделись
Я провожу тебя
 

«Вот вижу, канаву копает…»

 
Вот вижу, канаву копает
Какой-то солдат отставной
И кабель там основной
Некий
Отыскивает и ласкает
И в рот глубоко запускает
Засовывает его и вот
Уже через задний проход
Не без труда достает
Его
 

«Известно нам от давних дней…»

 
Известно нам от давних дней
Что человек сильнее смерти
А в наши дни уже, поверьте —
И жизни тоже он сильней
 
 
Она его блазнит и манит
А он ей кажет голый шиш
Его ничем не соблазнишь —
Он нищенствует и ликует
Поскольку всех уже сильней
 

«Майскими днями…»

 
Майскими днями
Праздничным днем
В коротких штанишках
Шатаясь по городу
Чуя и не в силах понять какую-то
                          внутреннюю чью-то интригу
Внутреннее залипание
Чувствуя неодолимую истому
Сторонясь и огибая шумные завораживающие
                          мужские компании
В слезах бросался я домой
Сжавшись, сидя на корточках у подъезда
Дожидался возвращения матери
И с неожиданной страстью,
                          прямо злостью бросался на нее
Что с тобой? – и я с рыданием
                          зарывался в ее юбку
 

«Туча вышла озираясь…»

 
Туча вышла озираясь
Заглянула мне в глаза
Это ж ужас! это ж ужас!
Будет страшная гроза
 
 
Я навстречу ей как пыхну
Полыханием огня
Не хотел я! не хотел я!
Вынудили меня
 

«Моя отрезанная часть…»

 
Моя отрезанная часть
Ко мне приходит как девица
Неописуемо лучась
И я гляжу и надивиться
Не могу
Бегу за нею по пятам
 
 
Остановившись осторожно
Она мне говорит: Я там
Куда тебе пока не можно
Терпи
 

«Под утро меня слабость одолела…»

 
Под утро меня слабость одолела
Женская
Хочу ему: Уйди! – сказать и вновь
Не могу
Откидываю розы с одеяла
И само одеяло —
А его нет! и только – кровь и кровь
И кровь, и кровь, и кровь-кровь-кровь!
И кровь! и так безумно хорошо!
Он был! он незаметно сам ушел
Тихо!
Чтоб меня не смущать и не потревожить
 

«Он язву, язву между ног…»

 
Он язву, язву между ног
Разжег, но я ее стихами
Превозмогла, и превозмог
И пеньем и благоуханьем
Стала
И зверь пришел ее лизать
И аспид почерком красивым
Оклад серебряный вязать
Стал
И Он пришел, и дивной силе
Преображенной
Сам подивился
 

Иные

«Войдешь в аптеку – что за имена…»

 
Войдешь в аптеку – что за имена!
Валокордин, глюкоза, барбамил,
Экстракт красавки, энтеросептол!
И у болезней супротив не хуже —
Шизофрения, грипп, перитонит,
Холера, катаракта, висцеральный лейшманиоз.
А поле битвы – Петр да Иван.
Какая скука.
 

«Как представишь, что в тебе…»

 
Как представишь, что в тебе
Столько всяких там микробов
Атомов и электронов
Независимых себе
Все живут и шевелятся
Лезут внутрь и изнутря
И хотят простого счастья
Со своим нехитрым Я
Как со всеми расквитаться
Не обидеть, не помять
Скудной мыслею обнять
Господи! – не до китайцев!
 

«Ведь вот, от пыли земляной…»

 
Ведь вот, от пыли земляной
Одной и той же пыли снежной
Взошли и ты, и твой иной
Но только он иной и нежный
А ты – угрюмый и натужный
Что скажешь ты – он скажет тут же
То же самое вроде
Но нежнее
 

«Вот ты живешь, безумно тужишься…»

 
Вот ты живешь, безумно тужишься
Исходишь кровею и гноем
Почти до вечности дослуживаешься
Трудовой
А все достанется иному
 
 
А он среди лугов цветы
С улыбкой собирает, Господи
Все время
Да это же почти что ты
Да ни морщиночки, ни проседи —
Все иное
 

«Куда ты, смелая малышка…»

 
Куда ты, смелая малышка
Бежишь как милая зверюшка
Еще ведь малое немножко
И —
Отвалится сначала ножка
Потом и следующа ножка
Потом отвалится головка
Потом, и говорить неловко —
Уже такое, что и кошка
Есть не станет
 

«Куриный суп, бывает, варишь…»

 
Куриный суп, бывает, варишь
А в супе курица лежит
И сердце у тебя дрожит
И ты ей говоришь: Товарищ! —
Тамбовский волк тебе товарищ! —
И губы у нее дрожат
Мне имя есть Анавелах
И жаркий аравийский прах —
Мне товарищ
 

«Вот ты сидишь, пришел к тебе медведь…»

 
Вот ты сидишь, пришел к тебе медведь
Не отвергай его с порога, ведь
Два класса сущностей есть в мире
                          и под ним —
Похожие, но способом иным
Нам
Явленные
 

«Античных пара соболей…»

 
Античных пара соболей
Под утро как-то к мне явилась
В мою постель стремглав забралась
И стала есть меня с бровей
 
 
Я чувствовал прокол зубов
И легкую порою тряску
Я это ощущал как ласку
Оставленных полубогов
Нам в наследство
 

«Как приятно стоять одиноким в лесу…»

 
Как приятно стоять одиноким в лесу
Изымая неистовый запах
Взять у волка слезу, золотую осу
Прочувствовать
Позаимствовать задние лапы
У зайцевидного
И вернуться в свой обыкновенный
Дом
Быть неузнанным, узнанным, пленным
Быть
 

«Петух с горящим красным гребнем…»

 
Петух с горящим красным гребнем
Взлетает ночью на плетень
Свою немыслимую тень
От пламени на всю деревню
Отбрасывая
Деревня спит и ровно дышит
Как беспробудная, но слышит
Слышит
Шорох и хлопанье
Петушиных крыл
 

«Крыса с огромным голубым…»

 
Крыса с огромным голубым
Хвостом, как будто спиртовым
Прозрачным пламенем объятым
Ползет по серой половице
К нам приближаяся – Ребята! —
Шепчу я – Она – Царь-Девицу
Мне
Напоминает
 

«На мою нежную постель…»

 
На мою нежную постель
Опускается коростель
 
 
Дай поближе к нему пригляжусь:
Ты откуда такое взялось? —
Отвечает: Я – плотинов Нус!
Я тебя прозираю насквозь! —
Ох, было бы чего прозревать
 

«Семнадцать одинаковых мышат…»

 
Семнадцать одинаковых мышат
Пришли ко мне и встали у кровати
И хором говорят мне: Паравати
Прислала нас! – тогда на них ушат
Воды холодной чистой христианской
Я опрокидываю, и они как в сказке
Тихо испаряются с мелодичным позвякиванием
 

«Тоненький дождик запрыгал по крышам…»

 
Тоненький дождик запрыгал по крышам
Мутною пленкой простор затянулся
Тихо мне сонная шепчешь: ты слышал
Будто бы кто-то огромный проснулся!
– Спи! – я отвечу – Но руки он тянет
Чуешь? – Не чую! – Вот шеи касается!
Видишь? – Не вижу! – Рука-то с когтями!
Видишь ее? – Это нас не касается!
– Очень даже касается! —
Раздается чей-то гулкий голос
 

«Всем памятен нам носорог…»

 
Всем памятен нам носорог
Носорог – это зверь такой
В своем магическом обличье
В кремлевский красочный чертог
Чертог – это жилище такое
Явился символом столичным
И там живет неокрестясь
Доныне – Етнеокр Естясь —
Именем
Осеняем
Етнеокр Естясь – это магическое имя такое
 

«Где осень расставляла чарки…»

 
Где осень расставляла чарки
Средь сада на пустых столах
И чудно лаяли овчарки
Словно на дальних берегах
 
 
Заглянет путник в сад пустой
Погладит бедную овчарку
Легко отыщет под листвой
Поднимет и заглянет в чарку
А там – Махроть
Всея Руси
 

«Она кричит о том…»

 
Она кричит о том
Что под крылом у ней родилась тьма
А как Оно при том —
Неделонашегоума
Аделонашего ума —
Чтоделонашего ума:
Чтоподкрыламипородиласьтьма.
 

«Среди кур и среди курок…»

 
Среди кур и среди курок
Появляется окурок
По утрам зерном прекрасным
Их кормят
А окурку-то – неясно
Чем и питаться
И правильно, потому что обычная жизнь не
предусматривает законного и равноправного
                          места для
несуразностей
А если обычная жизнь настолько добра,
                          что дает место
несуразностям, то о пропитании пусть уж
                          сами позаботятся
 

«Я брел по берегу моря…»

 
Я брел по берегу моря
Все время себя вспоминая —
Ведь это же Италия!
Страна великих откровений!
Страна титанов и гигантов!
Странно, в Беляево никогда не приходится
                          насиловать себя
Все само сразу же приходит на ум
 

«Лежу недвижная в кровати…»

 
Лежу недвижная в кровати
Все думают: парализованная
А я – великая Овати
В предельности реализованная
Среди этого мира случайности,
гибели, недоедания и просторов заснеженных
Лежу и слышу всякий зов
Ничто не кровно, не противно
Мне
А рядышком стоит Сизов
А у него кооперативное
Кафе
 

«Моя здоровая нога…»

 
Моя здоровая нога
С утра наевшись творога
Пока я бедный голодаю
Здоровая и молодая
Пошла по улице гулять
Куда же ты, едрена мать!
Я ж не могу без тебя! —
Да куда там
Ей, нынешней молодежи-то,
на все наплевать