Текст книги "Краткая и вольно изложенная история лабораторной диагностики от сотворения мира до наших дней"

Однако, из предмета рационального и добросовестного изучения, уроскопия быстро превратилась в повальное увле-чение. Ею занимались не только собственно врачи, но и хирурги, тогда чаще входившие в одни цеховые объединения с цирюльниками, и даже аптекари. Любой уважающий себя целитель имел собственный уроскоп – стеклянную колбу для изучения мочи на просвет, снабжённый для переноски кожухом, как правило, плетёной корзиночкой или кожаным мешочком. Самым тщательным образом изучались все макроскопические свойства мочи, начиная с характера её истечения, цвет, мутность, запах, наличие осадков и различных примесей: крови, слизи, гноя, «песка» и т. д.

Теоретически различали несколько сот разновидностей мочи: только по окраске имелось двадцать, в т.ч. шесть оттенков белого цвета, ещё три градации по плотности и несколько десятков по содержанию примесей. Исследование проводилось не только визуально, «на глаз», но и «на нюх», «на вес», а иногда и на вкус. Более изысканным способом было определение примесей с помощью наблюдения за поведением насекомых, проявляющих «интерес» к моче.

Методам и правилам уроскопии придавалась изрядная доля наукообразия, были разработаны подробные мето-дические пособия, примером которых могут служить многочисленные таблицы с изображением типовых взаимо-переходящих состояний мочи и описаниями её свойств при различных заболеваниях и при беременности. По сложившейся традиции рисунки и подписи в этих таблицах располагались по кругу, из-за чего такие пособия получили название «мочевых колёс».

Уроскопия стала и до позднего средневековья оставалась едва ли не основой диагностики и пропедевтики большинства известных тогда заболеваний. Существовал даже целый пласт диагностов, специализировавшихся исключительно в уро-скопии и часто диагностировавших массу заболеваний, во-обще не видя пациента. Оттачивая подобным образом своё мастерство в течение многих веков, специалисты в области уроскопии достигли многого, досконально изучив все визуально доступные свойства мочи, и научившись увязывать их изменения с определёнными заболеваниями и состояниями. Однако к этой категории врачевателей относилось и изрядное количество откровенных шарлатанов, промышлявших даже гаданием и предсказаниями по моче.

Например, уроскоп вообще стал ассоциировался с орга-низмом человека: верхняя треть сосуда соответствовала голове, средняя – груди, нижняя – нижней части тела.

Уроскопией пытались определить не только характер болезни, но даже возраст и пол больного. Считали, например, что по моче пациентки можно судить о ее целомудрии. Самыми разнообразными были уроскопические способы диагностики беременности. Тогдашние диагносты разных сортов отмечали не только свойство мочи беременных образовывать на своей поверхности «лаковые» плёнки и белёсые осадки, но и способность проращивать семена, раскрывать бутоны цветов, сворачивать вино и окислять железные гвозди.

Наукообразные спекуляции при уроскопии даже поощрялись в среде средневековых врачей. Например, в одной из лучших медицинских школ своего времени в Монпелье (XIV – XV вв.) рекомендовали уроскопию с использованием малопонятных «терминов», поскольку пациент «не должен понимать того, что говорит врач». В «Наставлении врачам», составленном в XIII в., и являющемся прямой противоположностью пресловутой «Клятвы Гиппо-крата», содержались такие же советы: «…будьте бдительны, чтобы профан не проник в тайну вашего искусства. Недоступность, как и пышная внешность, повышает возна-граждение врача… Скромная внешность приносит и меньший доход – разве одно выражение пустой благодарности»…

Хотя «настоящие» врачи боролись с шарлатанством. Активным противником инсинуаций в уроскопии выступал врач английского короля Генриха VIII и один из основателей Королевской Коллегии врачей Томас Линeкр (1460—1524 гг.), предлагавший запретить врачам давать советы больным лишь по виду мочи. Строго научного подхода к уроскопии в книге «О пульсе и моче» требовал и Лейб-медик французского короля Генриха II и Екатерины Медичи Жан Фернель (1497—1558 гг.).

Сохранилось большое количество, и серьёзных, и иронических изображений, начиная с позднеримских рельефов, и заканчивая полотнами «малых голландцев», сюжетом которых является занятие уроскопией, ставшей почти главнейшим символом тогдашней медицины. Есть даже картины, где за подобным занятием изображён сам святой Дамиан, один из покровителей врачевания.

В средневековой Руси, в отсутствие собственной национальной врачебной школы, уроскопия, может быть, и не получала столь обширного распространения, просачиваясь толь-ко вместе с немногочисленными иностранными лекарями, однако тоже имела применение. До нас дошло, например, содержание письма Елены Глинской Василию III, в котором она описывает состояние и цвет мочи младшего царевича – Юрия. Позже, в 1571 г., уроскопия входила в программу очередного «профосмотра» кандидаток в невесты Ивана IV, происходившего с участием царского лекаря, вернее, явного шарлатана Элизиуса Бомеля (1530—1579 гг.), казнённого в конце концов за колдовство и измену. В XVII в. заморские доктора смотрели «воду», т.е. мочу у царей, бояр, а иногда и у больных стрельцов.

Свойства крови также были предметом пристального изучения, в целом оставаясь в рамках сложившейся со времён Галена традиции. Даже у русских «рудомётов», т.е. «специалистов среднего звена», занимавшихся практически исключительно кровопусканиями, в середине XVII в. были наставления, явно переводные, типа «О качестве крови, когда бывает кровопускание». Хотя переводчики такого пособия умудрялись ещё более исказить и без того диковинные определения, например, существовали такие виды крови, как «схожая с мышьяком и брызжущая как прыгающая блоха», «жёлтая», даже «зелёная», а у беременных ещё и «с потёками, похожими на очертание письма».

Однако, следует признать, что несмотря на все издержки, связанные с псевдонаучными спекуляциями вокруг значения уроскопии, визуальный анализ мочи и крови можно считать одной из важных предпосылок для развития лабораторной диагностики.

Тем временем, в Европе начался Ренессанс, процесс возвращения к гуманистическим основам человеческой дея-тельности, затронувший очень многие её сферы, включая, разумеется, и науку. Среди прочих наук, исследовательская медицина, всё менее сдерживаемая как религиозными предрассудками, так и просто невежеством, расцветала буйным цветом.

Среди всех отраслей «экспериментальной» медицины продолжала доминировать алхимия, которой, в той или иной степени занимались практически все врачи средневековья. Это занятие стало считаться почти «хорошим тоном», хотя и периодически подпадало под формулировку «колдовство», грозившее жёстким наказанием.

(Справедливости ради надо сказать, что несмотря на жёсткое сдерживание всякого свободомыслия, средневековые учёные чаще всего подвергались гонениям и даже казни не за научную, а скорее за «антинаучную» деятельность: Парацельс – за «убеждённое» шарлатанство, Галилей – за «ком-мерческую астрологию», Мишель Сервэ – за теологические споры с Каль-вином, а Джордано Бруно вообще не был серьёзным учёным).

Изучение физических свойств и химического состава крови тоже было широко распространено, хотя эти опыты носили абсолютно бессистемный характер. Разносторонность инте-ресов, пристрастие к экспериментам, в т.ч. и биомедицинским, и порой чрезмерный универсализм стали отличительными чертами всех интеллектуалов позднего средневековья. Практически все они, включая художников, философов, деятелей церкви и, конечно, учёных разных направлений, алхимиков и откровенных шарлатанов, «отметились» на поле исследовательской медицины.

Уже в XV в. кардинал Николас Кузанский (1401—1460 гг.) в своих рассуждениях «О статических экспериментах» рекомендовал врачам «взвешивать» кровь и мочу. Зна-чительно позже знаменитый, прежде всего, благодаря своим фундаментальным физико-химическим исследованиям и газо-вому закону, ирландский химик Робайрд (Роберт) Бойл (1627—1691 гг.), не будучи врачом, проводил опыты с кровью и утверждал, что по состоянию сыворотки и сгустка врач может легко определить, болен человек или здоров.

Наиболее последовательным приверженцем исследовательского направления в медицине был один из са-мых известных врачевателей средневековья – Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гугенхайм (1493—1541 гг.). Не удовольствовавшись своим скромным именем, он именовал себя ещё Парацельсом, что можно понимать не cтолько, «достигший уровня» легендарного римского врача Цельса, но как «равный» Цельсу, а потому имеющий право на некое своё знание, свободное от воспроизведения античного опыта. С некоторыми представлениями древних врачей Парацельс размежевался самым решительным образом, спалив книги Галена. Учение о жизненных соках было изрядно пре-образовано: вместо метафизических «начал» Парацельс предположил, что все природные тела состоят из более «химических» субстанций: «ртути» (жидкое неизменное), «серы» (изменяемое и горючее) и «соли» (неизменное и негорючее), находящихся между собой в постоянных «химических» взаимодействиях. Правда, он «снабдил» свою конструкцию ещё и абсолютно метафизическим «жизненным началом» («археем»), способным значительно менять характер этих взаимодействий.

Несмотря на откровенно алхимическую трактовку природы, можно сказать, что Парацельс был первым, кто стал расценивать процессы, происходящие в живом организме, как процессы химические, а потому полагал обязательным приобретение любым врачом знаний и навыков в области опытной химии или, как он её назвал, «ятрохимии». В частности, Парацельс считал, что некоторые хронические заболевания происходят вследствие нарушения химических превращений в процессах пищеварения, а неусвоенные остат-ки пищи могут являться ядом для организма и причиной болезни.

Парацельс последовательно отстаивал ведущую роль опыта вообще, и эксперимента в частности, как главного источника медицинских знаний и вёл активные и разнообразные исследования в области ятрохимии и фармации, разумеется в духе алхимии и с изрядной долей откровенного шарлатанства. Например, Парацельс всерьёз рассуждал о возможности «in vitro» инкубации спермы (которую, он разумеется внимательно изучал), выращивания и вскар-мливания на «питательной среде» пресловутого гомункулюса. Но пропаганда ятрохимии имела вполне положительные моменты, и в плане изыскания новых лекарств, и в выработке новых методов аналитической химии и вообще в методологии медицинских исследований. Популярность ятрохимии была столь велика, что у многочисленных последователей Парацельса поиск жизненного начала или панацеи часто заменял основную задачу алхимии – поиск философского камня и превращение металлов в золото.

Ведя активную врачебную практику, и много скитаясь по Европе, Парацельс, кроме всего прочего, смог выделить и заметные физиологические и эпидемиологические различия между представителями разных народов, профессий и социальных групп. В отношении современной лабораторной диагностики это можно считать первыми предпосылками для последующей дифференциации норм и «референсных» пределов для анализируемых показателей у различных групп обследуемых.

Помимо теорий дисбаланса «телесных жидкостей», подразумевавших практически исключительно «внутренний» характер причин всякой патологии, периодически появлялись и им противоречащие теории, например, о «заразности» некоторых болезней. Так, французский врач и придворный хирург Людовика Х Анри де Мондевиль (1260 (?) – 1320 гг.), по сути подверг сомнению теорию Галена, предположив возможный «заразный» характер опухолей, когда канцерогены способны проникать в человеческое тело снаружи через кожные и иные железы. К слову, этот врач известен и своей книгой, посвящённой гигиене половых органов, и тем, что мог различать по характеру их отделяемого девушек, женщин, замужних женщин и проституток.

Продолжали появляться и начальные представления в области микробиологии. Настоящим бичом средних веков были эпидемии различных инфекционных болезней, и неудивительно, что учёные пытались объяснить это явление и найти методы борьбы с ним. Ближе всех к научному определению механизма распространения инфекции подошёл итальянский учёный-универсал Джироламо Фракасторо (1478—1553 гг.).

В своём труде 1546 г. «О контагии, контагиозных болезнях и лечении» он изложил довольно стройную теорию о сущности, путях распространения и лечении инфекционных болезней. Согласно этому учению заразные болезни распространяются при непосредственном контакте, через предметы и на расстоянии с обязательным участием мельчайших невидимых частиц – «контагиев», имеющих «телесную», т.е. живую природу. Фракасторо впервые применил в медицинском смысле термины: «инфекция» (infectio, внедрение, порча) и «дезинфекция».

К сожалению, теория Фракасторо, при всей своей логичности и вкладе в систематизацию знаний в области «инфектологии», в эпоху своего появления не могла быть оценена по достоинству, поскольку никаких доступных способов её подтверждения и применения на практике не имелось ни у современников, ни даже три века спустя. Ещё в середине XIX в. имела хождение «химическая» теория, согласно которой роль контагиев играли «гнилостные молекулы» – «миазмы»…

Суммируя описанные успехи древней науки, отчасти подкреплённые учёными средневековья, в качестве самых ранних предпосылок для появления зачатков «лабораторной» медицины можно отметить теоретические: атомарную теорию с её логическими продолжениями в виде теории «контагиев», гуморальную теорию патогенеза, накопление первоначальных знаний в области морфологии и патоморфологии, и в частности, о физических свойствах, изменениях состояния и химическом составе биологических жидкостей, а также и практические, полученные алхимиками, навыки «экспериментальной» и аналитической химии и лабораторного дела.

В конце средневековья и начале Нового времени, наконец, зарождаются те направления исследовательской медицины, которые можно уже с достаточным основанием считать предосновой большинства важнейших методов лабораторной диагностики.

К числу важнейших из них, безусловно, принадлежит изобретение микроскопа. Хотя линзы уже применялись более полутора веков, но первый прототип известного нам прибора появился на грани XVI – XVII вв. в среде нидерландских оптиков и точильщиков линз. Часто авторами изобретения, как микроскопа, так и телескопа, называются мастера из семьи Янсен: Захариас Янсен (1580 (?) —1632 (?) гг.), его отец и брат, однако истинный приоритет установить сейчас практически невозможно.

Некоторое время сконструированная ими «зрительная труба» если и имела практическое применение, то использовалась только там же, в оптико-механическом ремесле. Первым учёным, сумевшим правильно оценить воз-можности нового прибора, прежде всего в виде телескопа, для научных исследований, считается известный итальянский учёный Галилео Галилей (1564—1642 гг.).

В середине XVII в. очень разносторонний английский физик Роберт Хук (1635—1703 гг.) сумел заметно усовершенствовать «зрительную трубу», превратив её в настоящий микроскоп, имевший 30-кратное увеличение. С его помощью он сумел рассмотреть клеточное строение нескольких растений, плесневого гриба и раз-личных органов ряда мелких животных.

В своей работе 1665 г., длинное, в духе того времени, название которой можно сократить до «Микрография», Хук впервые ввёл в научный обиход сам термин живой «клетки».

Ещё дальше пошёл нидерландский торговец тканями и натуралист-любитель Антонис Филипс Ван Левенгук (1632—1723 гг.). Он сам сконструировал довольно необычный плоский микроскоп, размером чуть больше спичечного коробка и, используя очень маленькие, почти сферические, линзы собственного изготовления, довёл его увеличение до 300-кратного (в современных диагностических лабораториях микроскопия осуществляется обычно в диапазоне от 200х до 1500х). Глядя в него, Ван Левенгук в 1670-ых гг. первым увидел и описал: эритроциты,, мышечные волокна и производные кожи, открыл и описал дрожжевые грибы, простейших, почкование кишечнополостных, и, как предполагается, бактерии (animalculi, «зверушки»). Позже он собрал некий оптический прибор, с помощью которого смог наблюдать движение крови по капиллярам (микроциркуляцию). Первое описание сперматозоида тоже принадлежит Левенгуку, хотя первым «семенных зверьков» в его мелкоскоп разглядел студент-медик Иоган Гам (1651—1724 гг.).

История микроскопа Левенгука связана, по меньшей мере, ещё с четырьмя заслуживающими внимания аспектами. Во-первых, первоначально создавалось это устройство, очевидно, для выявления дефектов тканей, которыми торговал Левенгук.

Во-вторых, его «мелкоскоп», наряду со многими другими заморскими диковинами, произвёл большое впечатление на царя Петра I в период его пребывания в Голландии и, возможно, среди прочего, послужил поводом для царских попыток насаждения интереса к естественным наукам в России.

В-третьих, обнаружение сперматозоидов должно было нанести сокрушительный удар по теории преформизма, согласно которой в качестве элемента спермы выступал готовый зародыш – гомункулюс.

Но эта теория, доведённая до абсурда предположением, что у каждого гомункулюса, томящегося в головке сперматозоида, есть и свои сперматозоиды с гомункулюсом, а у того – свои, и так до бесконечности, продержалась ещё больше ста лет, до появления сравнительной анатомии и эмбриологии.

Ещё более удивительно, что микроскопия даже «помогала» недобросовестным «учёным» разглядеть пресловутых гомун-кулюсов внутри сперматозоидов…

Ну и, в-четвёртых, объясняя происхождение исследуемого эякулята, в котором Левенгук и наблюдал сперматозоиды, ему пришлось неуклюже оправдываться, что биоматериал был получен не путём греховного рукоблудия, а как побочный продукт соития с законной супругой…

Однако, ни труды Хука, для которого микроскопия была вторичной относительно его основной научной деятельности в области физики, ни, тем более, опыты досужего любопытствующего Ван Левенгука серьёзными биомедицин-скими исследованиями признать нельзя. А потому первым учёным, начавшим использовать микроскопию в системати-зированных научных исследованиях в области исследо-вательской медицины, можно признать итальянского врача Марчелло Мальпиги (1628—1694 гг.). Выпускник и потом преподаватель самого старого европейского университета – Болонского, Мальпиги, благодаря своим исследованиям, стал одним из основоположников микроскопической анатомии (гистологии) животных и растений, сравнительной анатомии и эмбриологии и автором многочисленных открытий в области анатомии и морфологии.

Оптикам ещё удалось несколько усовершенствовать конструкцию микроскопа: в 1670-ых гг. итальянский астроном Эстаччио Дивини (1610—1685 гг.) собрал первый «совре-менный» окуляр, а работавший в Данциге Ян Гевель (Гевелий) (1611—1687 гг.) внедрил микровинт. В 1710-ых гг. немецкий оптик Кристиан Готлиб Гертель предложил размещать зеркало под приборным столиком.

Впрочем, несмотря на все эти успехи, качество микроскопов оставалось весьма невысоким, а возможности микроскопии очень ограниченными. Лишь в 1830-ых гг. английскому оптику Джозефу Джексону Листеру (1786—1869 гг.) удалось разработать микроскоп с ахроматическими линзами, не дававшими «цветных колец» вокруг наблюдаемых объектов, что существенно увеличило резкость изображения. Вот это изобретение произвело революцию в микроскопии. Сам Листер смог рассмотреть форму эритроцита как двояковогнутого диска.

Дальнейшие заметные усовершенствования в оптике и конструкции микроскопов принадлежат немецкому оптику Эрнсту Карлу Аббе (1840—1905 гг.) и сотрудничавшему с ним будущему основателю оптико-механической империи Карлу Фридриху Цайссу (1816—1888 гг.). Благодаря им, в 1880-ых гг. световые микроскопы приобрели практически современный вид и возможности.

Параллельно зарождению микроскопии продолжалось становление и другого важного раздела лабораторной диагностики – клинической химии. Ятрохимия окончательно начинала приобретать научный вид и практическое клиническое значение, взаимно обогащаясь с зарождающимися «классической» химией, биофизикой, физиологией и другими биологическими дисциплинами.

Среди разнообразных и неоднозначно оцениваемых изысканий нидерландского химика и врача Яна-Батиста Ван Гельмонта (1580—1644 гг.), находилось место и для изучения роли воды в живых организмах, и для химических и физических исследований мочи. Ему удалось выявить повыше-ние плотности мочи у лихорадящих больных. Много внимания уделялось изучению процесса пищеварения. В своём труде «Природа медицины» Ван Гельмонт утверждал, что пищева-рение – не столько физический, сколь-ко химический процесс, важнейшую роль в котором принадлежит химическим реагентам «сбраживателям» – ферментам. Им было обнаружено и закисление желудочного сока у больных гастритами.

Другой нидерландский врач, физиолог, анатом и химик – Франс де ла Бё (Франциск Сильвиус) (1614—1672 гг.) явился основателем школы «ятрохимии». Он рассматривал медицину как прикладную химию, а основной причиной заболеваний считал образование в организме избыточных «едкостей», т.е. веществ кислой и щелочной природы. В 1669 г. Сильвиус основал в университете Лейдена первую, можно сказать, учебную лабораторию. Он сам и работавшие в этой лаборатории его ученики внесли большой вклад в изучение процессов пищеварения и циркуляции жидкостей в организме.

Разумеется, «ятрохимический» анализ биологических жидкостей носил стихийный характер и был больше физическим, чем химическим. Показательным примером «лабораторных» исследований начала Нового времени можно считать опыты не столь известного английского врача Брауна Лэнгриша (? – 1759 гг.). Он исследовал кровь, взвешивая сыворотку и сгусток, и оценивая его плотность и соотношение жидкой и плотной фракций. Сухой дистилляцией он разлагал кровь на «компоненты», названные им: «масло», «бескровная лимфа», «нестойкая» и «стойкая соль», а также на осадок до высушивания и осадок после высушивания и сравнивал их весовые соотношения. Похожим образом он «анализировал» и мочу, определяя соотношение верховой, промежуточной и осадочной фракций при отстаивании.

Практический выход таких исследований был ещё однозначно невысок. Очевидно поэтому, другой английский врач Томас Уиллис (Виллизий) (1621—1679 гг.), в целом придерживавшийся принципов «ятрохимии» в своих исследованиях, в основной работе, где он впервые провёл дифференциальную диагностику сахарного и несахарного диабета, исходил из результатов старого «проверенного» метода – наличия или отсутствия сладкого вкуса мочи.

Сахар в моче вплоть до середины XIX в. пытались определять и с помощью измерения её плотности, что, естественно, сопровождалось огромными погрешностями. Заметным успехом можно назвать качественное определение сахара в моче химическим путём. Считается, что англичанин Мэтью Добсон (1732—1784 гг.) стал первым учёным, кому во второй трети XVIII в. удалось определить наличие глюкозы в моче с использованием брожения.

Впрочем, химия только начинала становление как полноценная наука, превращаясь из набора разнообразных практических навыков, при весьма туманных представлениях о самом предмете исследования, в системати-зированное научное знание.

В этом отношении весьма уместно отметить роль личности великого французского химика Антуана Лорана де Лавуазье (1743—1794 гг.). Именно его можно считать одним из основателей химической науки в нынешнем понимании. Систематизация знаний, глубокий анализ и строгая логика работ Лавуазье произвели настоящую революцию в химии. Ему принадлежат: создание первой научной классификации химических веществ, открытие состава воды и воздуха, формулировка теорий горения, окисления и кислото-образования, создание органического анализа, опреде-ление сущности дыхания и его связи с другими химическими процессами в живом организме, а также важные работы в области количественного анализа, термохимии и калори-метрии.

Открытия Лавуазье, таким образом, закладывали основы практически всех разделов современной химии, в том числе и тех, которые напрямую касаются лабораторной диагностики: биологической, органической и аналитической химии.

Современник Лавуазье – шведский фармацевт и химик Карл Фридрих Шееле (1742—1786 гг.) внёс заметный вклад именно в органическую химию. Он производил поистине самоотверженные опыты, в ходе которых открыл и получил большое количество химических соединений, среди которых: мочевая кислота из мочи и мочевых камней, глицерин, щавелевая, винная (диоксиянтарная), лимонная и молочная кислоты. Он открыл абсорбционную способность угля и вплотную подходил к определению состава воздуха… Есть версия, что погиб отважный химик, попробовав на вкус свой очередной реактив…

Соотечественник Шееле – Йенс Якоб фон Берцелиус (1779—1848 гг.) также внёс большой вклад в развитие аналитической, физической и органической химии. Им было открыто несколько новых химических элементов, он проводил электрохимические опыты, внедрил количественный анализ углерода, изучал каталитические процессы, ввёл использование фильтровальной бумаги и резиновых трубок в химических приборах. Берцелиусу принадлежат появление термина «протеин» («первенствующий») и попытки определить химическую структуру белков.

Возможно, в этом отношении приоритет может принадлежать голландскому химику Герритсу Янсу Мёльдеру (1802—1880 гг.), в 1830-ых гг. активно занимавшемуся изучением белков и утверждавшему, что азотосодержащее вещество – протеин содержится во всех живых клетках и является основой жизни.

(Русское слово «белок», заменяющее понятие «протеин», очевидно стало калькой с латинского «альбумин», т.е. «белеющий», поскольку альбумин при денатурации из бесцветного становился белым, подобно яичному белку. И ещё забавно, что в жидком «белке» куриного яйца белка меньше, чем в «желтке»: примерно 12% к 15%).

Продолжались и биохимические опыты. В 1773 г. французский химик Илер Марен Руэль (1718—1779 гг.) выявил наличие в моче мочевины, а несколько позднее будущий политик Антуан Франсуа де Фуркруа (1755—1809 гг.) примерно определил её состав. Он же первым в 1789 г. выделил холестерин из желчи.

Ещё один их коллега и соотечественник Луи-Николя Воклен (1763—1829 гг.), наряду с исследованиями в аналитической и неорганической химии, увенчавшимися, в частности, открытием хрома и бериллия, в 1790—1800 гг. проводил химический анализ мочевых камней, биологических жидкостей и животных тканей. Ему удалось выделить из мочи мочевину и бензойную кислоту, а в 1806 г. из белковых образований – первую аминокислоту аспарагин.

Немецкому химику Фридриху Вёллеру (1800—1882 гг.) в 1824 г. удалось синтезировать из цианата аммония мочевину. Хотя Вёллер и сам признавал случайность этого события, оно послужило важным толчком для развития аналитической химии, поскольку было доказано, что органическое вещество может быть искусственно получено из неорганического.

Другой немецкий физико-химик, работавший в России Константин Готлиб Сигизмунд Кирхгоф (Константин Сигиз-мундович) (1764—1833 гг.), однофамилец известного физика, в 1814 г. доказал существование природных катализа-торов – ферментов, расщепив крахмал с помощью экстракта солода.

К определению газового состава крови приложил руку известный русский физиолог Иван Михайлович Сеченов (1829—1905 гг.). В 1859 г., стажируясь в лаборатории известного немецкого физиолога Карла Людвига (1816—1895 гг.), он сумел достаточно точно установить количественный состав газов крови, как растворённых в плазме (N₂, O₂) так и переносящихся гемоглобином (О₂, СO₂).

Таким образом, серьёзные успехи в области химии в XVIII – XIX вв. стали важнейшим фактором для появления лабораторных биохимических методов клинических исследований.

Среди успехов в прикладной физике, помимо оптики, следует отметить и те, что привели к созданию методов исследования, широко применяющихся и по сей день в лабораторной диагностике.

Основные принципы прикладной фотометрии, т.е. количественного измерения энергии излучения, были сформулированы француз-ским физиком Пьером Буге (1698—1758 гг.). Им же в 1740г. был создан первый практически применимый фотометр. В биологических исследованиях первый фотометр – колориметр с визуальным способом детекции, изготовленный известным механиком Ж. Салле-роном, был применён французским биологом и путешест-венником Жаком-Жюльеном Юту де Ла Бильярдьером (1755—1834 гг.).

Визуальные фотометры с середины XIX в. стали активно применяться в биохимических исследованиях, их усовершен-ствование активно шло до на-чала XX в. Одним из наиболее удачных приборов такого рода считался колориметр француз-ского механика-оптика и известного фотографа (в т.ч. мастера эротических снимков) Луи-Жюля Дюбоска (1817—1896 гг.).

Такой прибор часто можно наблюдать на фотографиях, сделанных в химических лабораториях того времени.

В 1908 г. Ш. Фери был сконструирован первый электрофотометр, а начиная с 1930-ых гг., фотометры с физической детекцией в их разновидностях (колориметры, спектрофотометры) стали производиться известными приборостроительными компаниями, «Zeiss», «Eppendorf» и «Beckman instruments», основан-ной изобретателем рН-метра американским химиком Арнольдом Бэкманом (1900—2004 гг.). Приборы, использующие принцип фотометрии в качестве способа детекции, активно используются в лабораторной практике, становясь в наше время основой автоматических анализаторов.

Достаточно широко используются в лабораторной диагностике и такие разновидности фотометрии, как нефелометрия и турбодиметрия. Простая турбидиметрия подразумевает определение разности плотности входящего и исходящего света, а метод нефелометрии основан на принципе измерения «мутности», т.е. величины рассеяния света на взвешенных частицах, т.н. «эффекте Тиндаля», открытом английским физиком Джоном Тиндэллом (1820—1893 гг.). Начинавший военным геодезистом, Тиндэлл на любительском, а в дальнейшем и на профессиональном уровне проводил нестандартные физические и биофизические эксперименты по магнетизму, поглощению тепло-вого излучения газами и парами, рассеянию света в мутных средах, и даже микробиологические опыты, где выяснил, что бактерии в воздухе распределены неравномерно.

Количественное измерение мутности практически стало воз-можно с 1900 г., когда американские физики Уиппл и Джексон разработали «кремнезёмную шкалу мутности» на основе стандартных суспензий и создали первый нефелометр – факельный турбидиметр Джексона, состоявший из специальной свечи и плоскодонной колбы. Оценка степени мутности была визуальной.