Текст книги "Ласковый убийца"

Нина позвонила Японскому домой – он как раз был в отпуске – и договорилась о встрече. Она сказала, что заедет к нему ненадолго, чтобы поработать на компьютере, и Японский тут же согласился: он был рад любой возможности увидеть Нину.

* * *

Она приехала к нему около десяти часов утра. Подставила щечку для поцелуя, но сама целовать Японского не стала. Нина принесла ему к чаю небольшой тортик – Японский любил сладкое. Пока Александр ставил чайник на плиту, Нина подсела к рабочему столу, где стоял компьютер – краса и единственная гордость Японского.

Она в нетерпении потерла ладошки и ударила бойкими пальчиками по клавишам. Монитор заиграл разноцветными огоньками.

Нина вышла в Интернет и начала хозяйничать в виртуальном пространстве. Пока Японский поглощал на кухне сладости, желая хоть немного скрасить горечь своего окончательного поражения, она принялась взламывать информационные системы ФСБ (предыдущие названия – ФСК, КГБ, МГБ, ГПУ, НКВД, девичья фамилия – ЧК). Это было совсем непросто, но Нину не зря ценили в МУРе как компьютерного гения. Она набирала название файла "Харон" – и так, и этак, но нигде такого файла не значилось. Наконец, в одном из массивов документов процессор нащупал нужное сочетание букв. На экране появилась надпись: "Доступ запрещен" и потом: "Введите пароль".

При слове "введите" в глазах Нины загорелся азартный огонек. Она достала компакт-диск, который принесла с собой, и запустила программу.

Через двенадцать минут кодовое слово было найдено, и Нина перекачала драгоценную информацию на дискету. Затем вынула свой компакт-диск, положила его в футляр и стала собираться домой: ведь Валерий не сказал, как его найти. Значит, надо сидеть дома и ждать. Ждать вестей от любимого – самое что ни на есть женское занятие. И Нина была счастлива – наконец-то она дождалась того долгожданного момента, когда ей приходится просто сидеть дома и ждать, ждать вестей от своего любимого. А они, как всегда, приходят неожиданно…

К сожалению, события развернулись совсем не так, как она предполагала…

* * *

БОЛТУШКО.

Надя разволновалась не на шутку: уже вечер, а мужа все еще нет дома. Сегодня же суббота, в конце концов. Законный выходной! Где он может быть так поздно? А может, с ним что-нибудь случилось? Не дай Бог!

Виртуозно приготовленный обед давно уже остывал на плите. Надя сидела перед телевизором, словно на иголках, и даже не могла смотреть кино! С любимым Робертом Редфордом! (Она вообще любила блондинов.)

Нет, Алексей Борисович не прав! Ох и устроит она ему, когда он вернется! Знает ведь, что жена волнуется! Почему бы не позвонить домой?

Она всегда старается звонить в таких случаях. Вчера, например: предупредила же, что не придет. Почему он не может?

Надя загадала: да ладно уж, пусть тоже не приходит ночевать, но лишь бы позвонил, сказал, что к чему – она же волнуется!

Она еще немного посидела в задумчивости, покусывая губки – решала, что ей предпринять, затем встала, взяла пылесос и принялась убирать квартиру – надо же было как-нибудь занять время.

Наденька была очень неглупой женщиной и прекрасно понимала, что, если бы за ней не водились некие грешки, то вряд ли бы она так сильно переживала. Но она чувствовала себя виноватой перед мужем, а потому волновалась за него с удвоенной силой. Помимо этого, такое безответственное отношение Алексея Борисовича к жене позволяло ей при встрече сразу же перейти в наступление, не останавливаясь подробно на деталях собственного вчерашнего отсутствия.

* * *

Алексей Борисович тем временем уже приближался к первопрестольной. Он ехал и никак не мог придумать, что же он скажет жене. Как объяснит помятую физиономию, разбитое лобовое стекло, и пропавшую видеокамеру?

Набегающий ветерок приятно холодил распухшее лицо. Очки, конечно, здорово помогали – дорожная пыль не попадала в глаза, но стало уже темно, и Болтушко с трудом различал дорогу. Он снял очки и опустил солнцезащитный козырек. К счастью, ехать оставалось совсем недолго.

Алексей Борисович решил пока ничего не говорить про камеру: еще успеется. К тому же он не переставал надеяться, что ее все-таки удастся вернуть. Как – он не знал. Но ведь можно было что-нибудь придумать.

* * *

Хорошо, что он в свое время обзавелся «ракушкой» – машину без лобового стекла на улице не оставишь! Он загнал свою «шестерку» под металлический тент и закрыл на замок. Еще раз придирчиво ощупал все лицо и тело и убедился, что выглядит не самым лучшим образом. Он заранее вздохнул, представив реакцию жены: все-таки он ее немного побаивался.

* * *

Болтушко осторожно открыл дверь своим ключом и вошел в квартиру. Разулся и стал потихоньку стягивать куртку.

В это время появилась Надя. Она пару секунд присматривалась к нему – в прихожей была очень слабая лампочка – а потом всплеснула руками и тихо заплакала.

Она протягивала руки к его лицу, но боялась прикоснуться – думала, что причинит ему боль. Она отдергивала пальцы, закрывала узкими ладошками лицо, качала головой, причитала:

– Алешенька! Да что же это такое, Господи! – и затем снова протягивала к нему руки. – Что с тобой случилось? Я уже места себе не нахожу! Где ты был? – и Надя опять принималась плакать.

– Да вот… – пожал плечами растроганный Болтушко. – Как-то…

– Кто тебя так? – Надя взяла его за руки и повела в комнату, к свету. Здесь она рассмотрела его получше и заплакала еще громче.

Сконфуженный Алексей Борисович неловко обнимал Наденьку и негромко кряхтел и ойкал, когда ее вздрагивающие острые плечики касались его ребер.

– Ой, ну слава Богу, живой! – хлюпая носом, умилялась она. – Кто же это тебя так? – слезы постепенно заканчивались.

– Да… Так получилось, – бурчал Болтушко.

– Пойдем, вымоемся, помажем йодом, а потом ты мне все расскажешь, – Надя захватила инициативу в свои руки и потащила Алексея Борисовича в ванную.

* * *

После окончания санобработки и оказания первой медицинской помощи Надя усадила мужа в глубокое кресло посреди комнаты и принесла ему чай.

– Может, хочешь чего-нибудь поесть? – участливо спросила она.

– Угу. Орехов, – с сарказмом отозвался Болтушко.

Надя не рассмеялась – она всплеснула руками и покачала головой.

– Ну, так что же с тобой случилось? Как это произошло?

Алексей Борисович рассказал ей все…

Все, что непосредственно относилось к делу.

Некоторые моменты он предпочел опустить, справедливо полагая, что и так уже сильно пострадал сегодня – нет нужды умножать список увечий.

Надя внимательно его слушала и задавала иногда дурацкие вопросы. Ну, например: "а чем они тебя били? Палкой?"

Болтушко сначала опешил, а потом разозлился:

– Ну почему палкой-то? Не было у них никакой палки!

– Ой, Алеша! Ты же сам говоришь, что потерял сознание. Как же ты можешь помнить? – возразила Надя.

Алексей Борисович хотел что-то ответить, но передумал. С женщинами спорить нельзя – это абсолютный закон, по сравнению с которым второе начало термодинамики – не более, чем маловероятная гипотеза. Он досадливо поморщился и махнул рукой. Наверное, это должно было означать: "Хорошо. Пусть палкой!". Он подул на горячий чай и отхлебнул маленький глоток. Снова поморщился.

Так, с небольшими перерывами, он рассказал жене все.

Что непосредственно относилось к делу.

* * *

Зато следующий день – воскресенье – Болтушко провел в безделье и неге. Надя хлопотала вокруг него: поправляла подушки, приносила тряпки, смоченные холодной водой – запоздалое средство борьбы с отеком, подала ему в кровать картофельное пюре и курицу, тушеную кусочками.

Алексей Борисович сдержанно постанывал и смотрел телевизор.

* * *

В понедельник Алексей Борисович дождался, когда Надя ушла на работу, позвонил в редакцию и сказался больным. Спрогис поинтересовался: а как же «Криминальная хроника недели»? Болтушко ответил, что, скорее всего, в этот раз он не сможет написать статью – не успеет собрать материал. Спрогис просил не беспокоиться, сказал, что в случае чего – поручит статью Скобликову. Алексей Борисович согласился.

А потом он сделал то, чего никак нельзя было ожидать от здравомыслящего и благоразумного человека – быстренько собрался, положил в карман деньги и ушел из дома.

Во дворе он открыл ракушку, сел в машину и поехал в близлежащий гаражный кооператив. Там в одном из боксов несколько умельцев занимались ремонтом фар и стекол.

Уже через полчаса стекло стояло на своем месте.

Алексей Борисович почувствовал приятное томление. Все-таки он тоже был из великого племени охотников! Азарт разбирал его – жажда погони нагнетала в кровь огромные порции адреналина!

Он сел за руль, включил магнитолу погромче и… взял курс на Гагарин!

* * *

На этот раз дорога показалась ему знакомой и совсем недолгой: он уже третий раз ехал по ней. Но теперь все приобретало другое значение, имело другой смысл.

Алексей Борисович положил себе под ноги, под резиновый коврик, небольшую монтировку – это вселяло в него некоторую уверенность.

Болтушко свернул с трассы на Вороново и поехал к стоянке. "Лобное место" – как он мысленно про себя ее окрестил – "место, где мне дали в лоб": Алексей Борисович не терял присутствия духа. И чувства юмора.

На стоянке все было по-прежнему: летнее кафе, столик под линялым зонтом, мангал под навесом и сонный Армик, раздувающий угли. Не было только мальчишки, торгующего рыбой.

Болтушко съехал с дороги и остановился рядом с Армиком: тот его сразу узнал и приветливо заулыбался. Алексей Борисович вылез из машины и протянул ему руку:

– Здравствуй, Армик!

– Здравствуй, дорогой! Как дела? Стекло уже вставил? Молодец! Я же говорил – машина будет лучше новой, – он внимательно рассматривал лицо Болтушко. – А это заживет, – он показал на синяки.

Алексей Борисович согласно кивнул:

– Да. Послушай, Армик. Тот мальчик, который торгует рыбой, он не появлялся?

Армик покачал головой. Лицо его омрачилось:

– Нет, я его с тех пор не видел. Как убежал в субботу, так и все. Пропал. Вчера не приходил, даже рыбу свою не забрал. Люди спрашивают, почем рыба, а я говорю – не знаю, не моя. Сегодня его тоже нет. Подожди, может быть, еще придет… Не знаю.

– Понятно. Нет, Армик, я ждать не могу. У меня в городе дела. Давай так договоримся – я вечером заеду, и ты мне расскажешь, приходил он или нет. Если вдруг придет, передай ему вот что: пусть вернет камеру, и, главное, кассету. Я ему ничего за это не сделаю, наоборот – хорошо заплачу. Передашь?

– Передам.

– Ну ладно. Пока. До вечера, – Болтушко пожал ему руку, сел в машину и собрался уезжать.

Армик жестом остановил его, подошел ближе и, озираясь по сторонам, спросил:

– Слушай, а ты в милицию заявлял?

– О чем? – не понял Болтушко.

– Ну, обо всем. О том, что тебя избили, о том, что камера пропала?

Алексей Борисович пожал плечами:

– Да нет, не заявлял. А что?

– Ты про меня никому не говори. Я все равно скажу, что ничего не видел.

– А-а-а, ты про это, – Болтушко махнул рукой. – Да это я сразу понял.

– Что ты понял? – не отставал от него Армик. – Ты думаешь, я их боюсь? Ничего я не боюсь. Но у меня дома – жена и дети. Их надо кормить. Я здесь немножко заработаю – им деньги отправлю. А если не заработаю – они останутся голодными.

– Не волнуйся, Армик, – успокоил его Болтушко. – Я сам разберусь, без милиции. И про тебя я никому ничего не скажу.

– Не скажешь? – недоверчиво спросил Армик.

– Не скажу, – он помолчал. – Вот видишь, если ты не хочешь быть свидетелем, тем более мне нужна эта пленка, понимаешь?

– Да, – Армик затряс головой.

– Так что, если этот мальчик появится, передай ему мои слова. Передай обязательно.

– Хорошо, – Армик снова повеселел. – Приезжай вечером, шашлык покушаем.

– Ладно, – односложно ответил Алексей Борисович и тронулся с места.

* * *

Он направлялся в отдел ГАИ, чтобы поговорить с Тарасовым. Тарасов был оперативным работником отдела ГАИ города Гагарина и расследовал все дорожно-транспортные происшествия, повлекшие гибель людей. Срок следствия по такому делу – обычно десять дней. Через десять дней надо дать ответ – либо причина и обстоятельства смерти ясны, либо необходимо дополнительное расследование.

Помимо этого, в ведении Тарасова находились все угоны.

Алексей Борисович хотел узнать, нет ли новых данных о гибели Бурмистрова, а заодно выяснить, кому принадлежит белая "копейка", номер которой записал Армик.

Он думал, как правильнее начать, и стоит ли говорить о том, что Марине угрожают и требуют у нее деньги. В конце концов, он не стал придумывать план беседы заранее, решив, что по ходу дела все будет видно.

* * *

Болтушко приехал в отдел ГАИ, нашел дверь кабинета Тарасова и постучал.

– Да, – ответил сиплый голос. – Войдите.

Алексей Борисович вошел. Конечно, в таком виде – с синяками и опухшим лицом – он чувствовал себя крайне неловко. Но что ему оставалось делать?

Тарасов уставился на него с явным любопытством.

– Вы ко мне? – спросил он.

– Да, – Болтушко осмотрелся. – Я… приезжал к вам… Неделю назад. Мы были вдвоем с женой… То есть, со вдовой погибшего… Бурмистров Николай. Вы помните?

Тарасов помолчал, с интересом разглядывая его. Потом указал на стул напротив себя:

– Присаживайтесь, прошу вас.

– Спасибо, – Болтушко подсел к столу.

– Да, конечно, помню, – продолжал Тарасов. – Вы были в прошлый понедельник? Тогда еще стояла страшная жара. Всю неделю держалась такая погода, вот только сейчас вроде немного отпустило. А я, знаете, очень плохо переношу жару… Да… Так вы что-то хотели мне сказать?

– Видите ли, – начал Болтушко. – Извините, я… не знаю вашего имени-отчества…

– Александр Иванович, – откликнулся Тарасов.

– Да, очень приятно, – Болтушко отвесил церемонный поклон. – А я – Алексей Борисович…

Тарасов в свою очередь кивнул, давая понять, что считает это очень важным:

– Так зачем снова к нам пожаловали, Алексей Борисович? Узнали что-то новое?

Тарасов выглядел очень нездоровым человеком: большой, толстый, с синим отечным лицом. На шее отчетливо проступали набухшие вены, и дышал он со свистом, словно закипающий чайник.

– Да нет, – отведя глаза, ответил Болтушко. – Я, наоборот, сам хотел узнать, как продвигается расследование. Может быть…

– Нет, – поспешил ответить Тарасов, – ничего нового я вам сказать не могу.

К сожалению – ничего, – повторил он.

– Понимаете, – несколько заискивающе продолжал Болтушко. – Мы с Николаем вместе служили в армии. Это, конечно, было уже давно. Но все-таки, мы общались, дружили, и вдруг – такое несчастье.

– Да, – поддакнул ему Тарасов. – Такое бывает. Жалко, конечно. Молодой, здоровый, сильный. Остались жена и дочь.

Болтушко сидел, размышляя, стоит ли доверять этому слоноподобному Тарасову. А вдруг они все тут повязаны – городок-то небольшой, правильно Марина говорила.

– Понимаете, тут вот какое дело, – снова начал Болтушко. – Я подозреваю, что Николая убили.

Тарасов поднял брови, словно хотел сказать: "Вот как? Да что вы говорите?"

– Да. Вы знаете, я много об этом думал, и не нахожу другого объяснения. Все, что произошло, кажется настолько невероятным… – Болтушко развел руками.

– Конечно. Я вас понимаю, – заверил его Тарасов. – Но, вообще-то, хочу вам сказать, очень многие вещи кажутся невероятными. И, тем не менее, случаются сплошь и рядом.

Он достал большой клетчатый платок и вытер взмокший лоб.

– Алексей Борисович! – Тарасов вдруг подался вперед всем своим тучным телом. – Скажите, пожалуйста, может быть, вы хотите мне что-нибудь сообщить? Мне так показалось, что вы хотите мне что-то сообщить, – и пристально посмотрел Болтушко в глаза.

Болтушко колебался; но не очень долго – наконец он решился.

– Александр Иванович! Да. Я хочу вам кое-что рассказать.

Тарасов откинулся на спинку стула. Он сидел молча и не перебивал.

– Скажите, это вы звонили Бурмистровым домой и оставляли на автоответчике сообщение о гибели Николая?

– Я, – согласился Тарасов.

– После вашего сообщения были записаны сообщения Марины, жены Николая. Она в это время была на даче, и очень волновалась, что муж еще не приехал – он должен был приехать к ним на дачу, понимаете? Поэтому она несколько раз звонила домой.

– Да, конечно.

– Ну вот, – Болтушко перевел дух, – а уже после этого обнаружилось, что Николай тоже звонил домой. Понимаете? Уже после того, как вы сообщили о его смерти. Выходит, он в то время был еще жив? Как это могло получиться?

– Ну, – Тарасов снисходительно улыбнулся. – Мало ли какие бывают совпадения. А что он говорил?

– Нечто странное. По-моему, его кто-то заставил позвонить. Он сказал: "Ну вот, я же говорил, что дома никого нет." Но не в трубку, а как бы в сторону. И тут же какой-то грубый мужской голос: "Звони еще раз, падла!" Понимаете? Его заставили позвонить!

Тарасов налил себе воды из графина, выпил полстакана.

– И все это было записано на автоответчике?

– Да! – подтвердил Болтушко.

– Вы привезли эту запись?

Алексей Борисович сконфуженно отвел глаза:

– Нет.

– Почему? – лицо Тарасова выражало живейший интерес.

– Видите ли, – Алексей Борисович прекрасно понимал, что его объяснения звучат по меньшей мере глупо, – я действую, можно сказать, по собственной инициативе. Вдова Николая не хотела, чтобы я обращался в милицию.

– Не хотела? А в чем дело? Чем же мы ей так не угодили?

– Она боится, – вздохнул Болтушко. – И ее можно понять.

– Чего же она боится? – Тарасов не перебивал его, но очень ловко вставлял вопросы, пользуясь малейшей паузой в разговоре.

Болтушко снова замялся:

– Понимаете, ей угрожали. Требовали деньги. Она считает, что Николай был должен кому-то крупную сумму.

– Она полагает, что его убили из-за денег? Из-за того, что он был кому-то должен?

– Не знаю, – Алексей Борисович пожал плечами, – не исключено.

– Алексей Борисович, – вдруг как-то очень проникновенно произнес Тарасов, – давайте-ка вы мне все расскажете. А? Потихонечку, не торопясь. Все, что знаете о своем друге, о его семье, о его денежных делах и так далее. Я понимаю ваше беспокойство. Более того, мне самому все это очень не нравится. Буду с вами откровенен – мне не дает покоя это дело. В нем есть много неясных моментов. Простите, – перебил он себя самого, – вы кто по профессии?

Болтушко почему-то вдруг очень смутился:

– Я – журналист, – потупясь, сказал он. – Пишу на криминальные темы.

Тарасова же, напротив, это сильно обрадовало:

– О! – воскликнул он, – так значит, мы, некоторым образом, коллеги? Замечательно. В каком печатном органе изволите трудиться?

– В "Столичном комсомольце", – не без гордости ответил Болтушко.

– Солидный орган, – с уважением произнес Тарасов. – Так это вы? Каждую неделю? По субботам, если не ошибаюсь? Да?

– Да, – Болтушко даже выпрямился и теперь сидел, не опираясь на спинку стула.

– Нтц, нтц, нтц, – покачал головой Тарасов. – Тогда я – ваш поклонник. Вот уж не думал, что доведется с вами встретиться. Да еще при таких обстоятельствах. А вы говорите – невероятно. Вот вам пожалуйста – какие вещи в жизни случаются, – он весь лучился. Болтушко даже показалось, что Тарасов ему подмигнул.

– Да. Бывает, – Алексей Борисович криво усмехнулся. – О каких неясных моментах вы только что говорили?

Тарасов моментально стал серьезным.

– В общем-то, все по мелочи… Но главное, что мне непонятно – это почему следственно-оперативная группа не нашла при осмотре тела водительского удостоверения, – он деликатно сказал "тела", а не "трупа".

– То есть? – не понял Болтушко. – Как это не нашла? Вы же показывали нам это удостоверение. В морге, когда опознавали вещи.

– Да, – поспешил согласиться Тарасов, – это конечно. В морге, в протоколе судебно-медицинского исследования трупа, было отмечено, что во внутреннем кармане пиджака обнаружено водительское удостоверение, номер такой-то, выдано тогда-то и так далее. Удостоверение на имя Бурмистрова Николая Ивановича. А вот в протоколе осмотра трупа, составленном следственно-оперативной группой на месте происшествия, о водительском удостоверении нет ни слова. Понимаете? Все документы у него лежали в такой сумочке – "визитке". Там и паспорт, и документы на машину, и все прочее. А водительского удостоверения нет. Почему?

– Ну, – неуверенно начал Болтушко, – может быть, его просто не заметили? Дело-то ночью было. Не нашли, и все.

Тарасов покачал головой – это предположение его не устраивало.

– Ну, вы уж совсем нас за идиотов принимаете. Вы что, считаете, оперативник не в состоянии описать то, что видит? Нет, Алексей Борисович, этого быть не может. Во-первых, посмотрите – подробно описан даже смятый чек на сумму сто двадцать рублей, выданный на автозаправочной станции "Кедр" в городе Москве. Видите? Даже такую мелочь не упустили, а уж права-то и подавно бы нашли. Если бы они там были. А во-вторых, что ищут у погибшего в дорожно-транспортном происшествии в первую очередь? Именно права! Так что, будьте уверены, тело, "визитку" и машину обыскали не раз и не два. Но права не нашли. А нашлись они только в морге. Спустя два дня. Остальные документы, между прочим, все это время лежали в моем сейфе, – Тарасов, не оборачиваясь, через плечо ткнул большим пальцем в сторону массивного железного ящика, который стоял у него за спиной. – Вот что я пока не могу объяснить.

– Вы думаете, – высказал предположение Болтушко, – что права подбросили позже?

Тарасов колыхнулся и издал какой-то странный звук, очень похожий на кудахтанье.

– Подбросили? Я этого не говорил. А впрочем, вполне возможно. Но только, если уж подбросили, – он выдержал паузу, желая придать своим словам побольше значительности, – то никак не права.

– А что же тогда? Одежду? – снова удивился Болтушко.

– Давайте вы мне сначала все расскажете, а потом уже будем строить предположения, – ушел от прямого ответа Тарасов.

И Алексей Борисович начал рассказывать.

* * *

РЕМИЗОВ.

У Ремизова появилась работа. Он дрожал от азарта, словно охотничья собака перед травлей: он ждал только сигнала от Ильи.

От этого сигнала зависело главное: на кого бросаться. То ли на Берзона с Красичковым, то ли надо крутить этого самого Кольцова. Выяснять, что он из себя представляет, и чей заказ выполняет. Для этого, кстати, может потребоваться помощь самого Берзона: Ефим Давыдович мужик крутой, ему наверняка будет интересно, кто же под него копает.

В любом случае, как бы дело ни повернулось, Ремизов оставался в выигрыше: если документы подлинные, то скандал вокруг Берзона – это голубая мечта любого журналиста, очень сильный материал, а если сфабрикованные – то появится прекрасная возможность показать свою лояльность, засвидетельствовать свое почтение перед одним из сильных мира сего. В конце концов, не так уж это и плохо – оказаться полезным Берзону, ведь тогда можно рассчитывать на ответную любезность.

Все это было довольно очевидно, и поэтому Ремизов пребывал в прекрасном расположении духа. Он вскипятил чайник, заварил большую чашку крепкого растворимого кофе, поставил на стол чисто вымытую пепельницу из фальшивого хрусталя и положил рядом пачку сигарет с ментолом. Затем он сел на стул – основательно, даже поерзал немного, устраиваясь поудобнее, похрустел пальцами, достал из ящика пачку листов и принялся чертить на них какие-то схемы, понятные только ему одному.

Он рисовал кружочки, квадратики, соединял их прямыми, изогнутыми и прерывистыми линиями, подолгу сидел, задумавшись, затем пил горячий сладкий кофе мелкими глотками, затягивался сигаретой, аккуратно откладывал ее в пепельницу и снова принимался рисовать.

Иногда его что-то не устраивало в этих схемах; тогда он стирал некоторые детали, и рисовал их по-другому.

Постепенно связи между действующими лицами стали проступать все более явственно. Он отложил черновые наброски в сторону и на чистый лист начал наносить окончательную схему.

Это уже были не кружочки и не квадратики – маленькие человеческие фигурки.

Ремизов работал с увлечением: чтобы занять себя подольше, он взял цветные карандаши, и принялся раскрашивать получившуюся картинку.

Потом в правом верхнем углу написал черной ручкой: "Диспозиция 1. "

Получилось действительно здорово.

Он встал и с помощью маленьких кусочков прозрачного скотча приклеил этот лист на пустую стену слева от стола. Стол стоял таким образом, что перед Ремизовым было окно, справа вдоль стены – от пола и до самого потолка – тянулись книжные шкафы, а стена слева была свободна.

Ремизов подпер голову руками и долго смотрел на свой рисунок. Затем встал, сходил на кухню, налил еще кофе и, вернувшись в комнату, снова стал рисовать.

Вторая картинка называлась "Диспозиция 2 – возможный ответ Б."

Черноволосый кудрявый человек с большим крючковатым носом плотоядно улыбался, в руке держал еще дымящийся пистолет, а у ног его лежал блондин с кровавой раной в груди. Как вариант – взорванный черный "Мерседес" и все тот же блондин, возносящийся в небеса на белом облаке.

Обладая некоторой долей фантазии, в блондине можно было узнать Кольцова.

Естественно, Ремизова очень волновала собственная судьба. Себя он изобразил маленьким человечком на заднем плане, размером приблизительно в четверть роста крючконосого. Маленький человечек курил сигару и улыбался. Перед ним стоял пузатый мешок со знаком доллара на боку.

Вторую картинку Ремизов прилепил слева и чуть ниже первой.

Допил кофе, закурил еще одну сигарету и сразу же принялся за третью картинку. Она называлась без затей: "Диспозиция 3. Б. под ударом."

Теперь крючконосый человек стоял согнувшись, понурив кудрявую голову; блондин же, напротив выглядел очень веселым и бодрым.

Собственное изображение также присутствовало, но было каким-то неопределенным: половинка маленького Ремизова осторожно выглядывала из-за кирпичной стены. Мешка с деньгами рядом не было.

Красичков везде был одинаковым: Ремизов нарисовал его очень толстым, почти круглым, с густыми бровями в пол-лица.

Третью картинку Ремизов прилепил справа от первой.

Он встал, прошелся по комнате, бормоча что-то под нос и бросая на свою галерею быстрые взгляды. Ему очень хотелось угадать, как события будут развиваться дальше.

Ремизов подошел к книжному шкафу и достал из своего личного архива карточку с фамилией Берзона.

Как человек пунктуальный и педантичный, он заводил карточки на всех более или менее крупных персон. Здесь были и бизнесмены, и политики, и спортсмены, и артисты, – все, кто становился участником какого-нибудь скандала. Причем сведения Ремизов брал только из открытых источников – газетных статей, сообщений по телевизору и так далее, слухами он никогда не пользовался.

Всякий раз, когда известный человек оказывался в центре внимания, Ремизов добавлял в его личную карточку запись, в которой указывал число, источник информации и вкратце – причину скандала.

В карточке Берзона таких записей было восемь – не мало, но и не очень много, особенно если учесть масштаб и значение фигуры Ефима Давыдовича.

Ремизов просмотрел описание предыдущих скандалов. Были там и крупные: Берзона подозревали в причастности к криминальному миру, и даже называли одним из главарей русской мафии. Но большей частью – мелкие скандальчики, из области личной жизни. В общем, ничего конкретного.

Ремизов поморщился: "Негусто." Ничего не притянешь, не напишешь: "как неоднократно уже сообщалось в печати, и, в первую очередь, в нашей газете…".

Он посмотрел на часы: четверть пятого. С момента передачи документов прошли сутки. Если разобраться – целая вечность, ведь они прошли практически в бездействии.

И в этот момент его пейджер, лежащий на столике в прихожей, тоненько запищал. Ремизов опрометью кинулся к нему.

Илья назначал встречу: в пять часов на Цветном бульваре, в скверике через дорогу от старого цирка.

Ремизов радостно выругался, быстрыми скачками вернулся в комнату, скомкал черновики в один большой бумажный шар, повернулся к висящим на стене картинкам спиной и стал медленно отходить, отсчитывая шаги. Дойдя до противоположной стены, он резко развернулся и, почти не целясь, кинул этот шар.

Он попал в ту картинку, где высокий блондин возносился к небесам.

Ремизов рассмеялся, сжал руку в кулак и энергично согнул ее в локте.

Затем быстро оделся и побежал вниз, к машине.

Меньше, чем через час, ему станет наконец ясно, как будут дальше развиваться события.

Клыки его остры, они жаждут свежей крови и теплого мяса. Рожок протрубил, и Ремизов готов рвать свою жертву на части.

* * *

Илья, как обычно, немного опоздал. Завидев Ремизова, он еще издалека вскинул руки: мол, виноват, признаю; на что Ремизов с пониманием ответил:

– Все нормально! Ты же не мог пропустить полдник?

Илья, улыбаясь, кивнул:

– Точно. После тихого часа положено – стакан молока и булочку.

– Ну, давай выкладывай, не томи, – поторопил его Ремизов. Илья протянул свернутые в трубочку документы.

– Значит, так, – неторопливо начал Бурлаков. – Берзон прямо или косвенно, через своих людей, контролирует не одну, а несколько десятков разных фирм. Это нормальное явление, так всегда поступают, чтобы развести финансовые потоки, скрыть продвижение денег, усложнить бухгалтерию и так далее. Это элементарно. Но в тех бумажках, которые ты мне дал, помимо всего прочего сообщается, что некий Броверман, доверенное лицо и правая рука Берзона, учредил в оффшорной зоне Науру – это такой крошечный островок в Микронезии, в Тихом океане – "Пассат-банк". Ну, учредил, и Бог с ним. "Пассат-банк" имеет свой корреспондентский счет в московском представительстве калининградского банка "Антей". Улавливаешь, какая длинная цепочка?

Ремизов кивнул.

– Как ты думаешь, для чего это нужно? – торжествующе спросил Илья.

– Понятно для чего – чтобы легче было спрятать концы в воду.

– Молодец! Соображаешь! – похвалил его Бурлаков. – Идем дальше. Компания "Лесэкспо" заключает крупные контракты на поставку древесины, а посредником всякий раз является одна из фирмочек Берзона. Каждый раз новая. Перед западным покупателем ставится условие: перевести деньги не "Лесэкспо", а на счет фирмы-посредника. И вот тут начинается самое интересное. В той же оффшорной зоне, в том же самом Науру регистрируется фирма с тем же названием и с той же формой собственности, что и фирма-посредник. То есть, они различаются только одним – местом регистрации. Но! В платежных документах место регистрации не указывается! Понимаешь? Фирма-двойник открывает счет в "Пассат-банке", а "Лесэкспо" просит перечислить на него деньги в счет оплаты контракта. Таким образом, эти деньги налогообложению не подлежат, поскольку крутятся в оффшорной зоне, и, кроме того, попросту утекают из страны. Из "Пассат-банка" они тут же перебрасываются в какой-нибудь крупный американский банк. В тех документах, которые тебе передали, подробно описана схема этих операций, и приведены конкретные примеры с указанием номеров счетов. Но это еще не все! Через тот же коммерческий банк "Антей", только на этот раз через его представительство в Санкт-Петербурге, "Пассат-банком" финансируется избирательная компания некоторых кандидатов в депутаты городской Думы, причем размеры этого финансирования значительно превышают суммы затрат, разрешенных "Законом о выборах." А это означает, что избирательная комиссия после получения, проверки и подтверждения таких данных должна немедленно отстранить этого кандидата от участия в выборах. И опять-таки – четко расписанные затраты: на что, когда и сколько.