Текст книги "Меняла Душ"

– Врача! – рявкнул Яровцев в эфир.

– Столяров, сука, жив… – с усилием выдавил Папа.

Глава 5
СЛУЧАЙНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ

Прятаться в темном вечернем пустынном парке было страшно и весело одновременно. Страшно, потому что воображение рисовало жуткие картины с инопланетными монстрами, выползающими из тайных нор, или маньяком-убийцей, вышедшим на охоту. Почему-то маньяк представал в виде страшного трубочиста, которого Патрик видел однажды в книге: с большой шляпой-цилиндром, в грязном дырявом сюртуке, заросшем черным густым курчавым волосом лицом и огромными клыками, торчащими изо рта. Трубочист должен был быть вооружен огромным ножом, размером со старинный мясницкий тесак, однажды виденный Патриком на уроке истории, когда учительница (она же классная руководительница) рассказывала об эволюции орудий труда.

Неподалеку хрустнула ветка.

Патрик вздрогнул и заозирался по сторонам, но никого не увидел. Только черные силуэты деревьев, превратившиеся силой воображения в чудовищ-великанов, тянули свои костлявые руки к затаившемуся на земле мальчику.

Каркнула ворона и сорвалась с ветки, осыпав паренька сухими листьями. Черной молнией птица метнулась к вершинам деревьев и пропала.

Патрик тихо перекрестился, вытащил из-под одежды на груди нательный крестик на тонкой цепочке и поцеловал распятие. Губы беззвучно зашептали молитву: «Отче наш, иже еси на небеси…»

Патрик Брюкнер был чернокожим, сыном француза-алжирца и русской. Ему исполнилось только десять лет. И в вечернем парке в ноябрьский холод он прятался потому, что пытался пройти обряд инициации, чтобы быть принятым в Клуб. Отсиживание в парке всю ночь было второй ступенькой в обряде. Первую Патрик преодолел пару часов назад.

Клуб был странным, но популярным объединением среди мальчишек. Возникший стихийно, он стал неотъемлемой частью подросткового образа мышления и повседневного существования. Взрослые, как слышал Патрик, называли их Клуб «малевичами», но что могло означать это слово, мальчик не знал. Он только понимал, что это как-то связано с их деятельностью. Тем, чем они занимались на улицах. Сами же ребята часто называли себя Новые Дикари или просто Дикари. Кому как не Дикарям свойственно совершать нелепые выходки, не вяжущиеся с привычным образом поведения, а затем пытаться это отразить в наскальных рисунках. За неимением скал в пределах Петербурга, ребята использовали любую пустую поверхность, которая подворачивалась им под руку.

Патрик же просто любил рисовать. Он делал это каждую свободную минутку, что появлялась, когда заканчивались уроки. Он рисовал карандашами и мелками, красками и из распылителя. Гелевыми ручками и электронным пером в школьных тетрадях, чьи поля украшали причудливые вязи, в которых можно было угадать готических грифонов, русалок, мышей, увенчанных коронами, и мудрых старцев с курчавыми бородами.

В Клуб Патрик попросился по нескольким причинам. Во-первых, потому что не хотел выделяться из общей массы ребят, которые бредили Клубом, во-вторых, потому что любил рисовать и романтика создавать картинки на стенах из баллончика его весьма привлекала, и, в-третьих, потому что его достали учителя и хотелось сделать хоть что-нибудь, что бы они, узнав о его причастности к этому делу, явно не одобрили бы.

Максим Кривошеев был старше Патрика на два года и был главным в их школьном Клубе. Все звали его Кривой за фамилию. Когда так его звали ровесники или ребята постарше, Кривошеев не обижался, но когда это ему говорил кто-то из малышни, он без разговоров давал по уху. После чего, если малец не понимал, продолжал воспитание, добавляя еще пару оплеух.

Кривошеев подходил к приему в Клуб новых рекрутов разборчиво. Каждому он предлагал вступительное испытание, исходя из индивидуальных особенностей новобранца. Но первым пунктом обязательно следовал рисунок. Выбиралось место в городе – оно присматривалось заранее. У Кривошеева была карта, на которой крестиками отмечались подходящие площадки для нанесения наскальной живописи. Патрику тоже нашли место, определили время. Сюжет картины, которую он должен был оставить после себя, Патрик мог избрать сам. Только баллончик с краской ему передал Кривой. И сказал, что эту краску ни один робот свести не сможет.

Краску ребятам добывали старшие товарищи. Клуб делился на старшее и младшее звено. Старшие уже учились в институтах и университетах. Младшие просиживали на школьных скамьях. Но краска всегда приходила от старших. И каждый раз по составу она отличалась от той, что использовалась раньше.

Патрик в этом ничего не понимал. Но вот его друг Коромысло – Сенька Коромыслин – в химии разбирался на уровне лауреата Нобелевки. Один из спреев он аккуратно вскрыл и изучил его составляющие. А также просветил Патрика о том, что их Клуб вовсе не то, чем кажется. Что над старшими есть свои управляющие, которым нужны такие рисунки на стенах, чтобы уборщики не могли с ними справиться. Но вот зачем это нужно, Коромысло не мог объяснить. Сам же наотрез отказался вступать в Клуб.

Кривой передал Патрику баллончик с краской, обозначил место для рисунка, а также предупредил, что за ним будут все время наблюдать. После чего спросил, когда Патрик хочет пройти второе испытание для вступления в Клуб. Второе испытание для Патрика Кривой придумал ужасное. Он откуда-то прознал, что мальчишка боится темноты и одиночества. Даже засыпает с включенным ночником и с открытой дверью, чтобы слышать, как в гостиной родители смотрят головизор. И Кривой поставил Патрику задачу: провести вечер и ночь в парке. Патрик решил, что испытания надо проходить сразу, ничего не откладывая, и вопрос с выбором парка отпал за ненадобностью. Рядом с местом, где Патрик должен был оставить свой рисунок, находился Приморский парк Победы.

Патрик уже размышлял о том, что он скажет родителям и какую легенду придумать, чтобы предки отпустили его на целую ночь, когда Кривой выставил условие: родители всю ночь должны оставаться в неведении о том, где находится их сын. Если они что-нибудь узнают, испытание признается не пройденным.

Патрик был убит. Не сказать родителям! Он представил, как они волнуются. Как они сходят с ума от безызвестности, и понял, что просидеть ночь в парке – это лишь половина испытания. Главное – выдержать, понимая, что в это время его родители не могут найти себе место, обзванивают морги и больницы, обращаются в соседний участок полиции, откуда их отправляют домой, сообщив, что их ребенок где-то загулял с друзьями.

Но Патрик все-таки решился. Он сказал Кривому, что готов на все, только ему нужно время, чтобы подумать над темой рисунка и съездить осмотреться на месте.

К парку его отвез Коромысло, у которого уже имелся собственный гравицикл. Всю дорогу он отговаривал Патрика от этого поступка, но чернокожий мальчишка стоял на своем: он должен быть таким же как все, ничем не выделяться. Коромысло ему возражал:

– Я же выделяюсь? И ничего.

Патрик с мудростью затравленного зайца взирал на друга и говорил ему:

– Тебе можно – ты белый.

Отговорить Патрика не удалось. Вместе с Коромыслом они обошли парк, присмотрев Патрику схрон, в котором ему предстояло провести ночь. Осмотрели стеклянную кабину лифта, которая скользила наверх к платформе, где останавливались флаеры такси. И кабинка Патрику понравилась. Он сразу увидел картинку, которая должна украсить это место. Девочка, которая часто являлась ему в мечтах. Красивая девочка с голыми ногами. Она сидит, обняв коленки и плачет. А позади нее, просвечивая сквозь стекло кабины, возвышается ноябрьский лес.

Настал час испытания. Патрик дождался вечера и отправился на дело, прихватив теплую одежду в рюкзаке и баллончик с краской. Перед уходом, он набрал номер Коромысла и увидел друга. Патрик позвонил ему только с одной целью. Он попросил, чтобы вечером тот пришел к его родителям и попросил бы их не беспокоиться. Не вдаваясь в подробности, Коромысло должен был заверить их, что с сыном ничего не случится. Он вернется утром.

Просьба Коромыслу не понравилась, но он согласился ее выполнить.

Патрик нарисовал на стене кабины то, что задумал. Картинка ему удалась. Он почувствовал это, лишь только нанес последний штрих. Она радовала его и было обидно, что и это произведение исчезнет под натиском холодной бездушной машины. Если роботу-чистильщику не удастся ее свести, то стекло просто заменят. И рисунок все равно будет уничтожен. Не пойдешь же договариваться в службу по уборке улиц, чтобы снятое стекло с рисунком, отдали автору. Все равно ведь уйдет на переплавку.

Чтобы сохранить о рисунке хоть что-то, Патрик прихватил с собой цифровую камеру. Сделал несколько обычных снимков, а потом снял галлограмму. И остался доволен проделанной работой.

Потоптавшись несколько минут возле рисунка, Патрик отправился в парк. Ждать вечера не имело смысла. Из дома он прихватил наладонник, вызвал из памяти книгу, заданную по школьной программе, и, укрывшись в схроне, стал читать.

Его укрытие представляло из себя небольшую яму, в которую ссыпали собранные в парке листья. Потеплее одевшись, Патрик зарылся в листья и погрузился в чтение.

Книга его интересовала мало, и вскоре он закрыл файл и вызвал игрушку в жанре «ходилки/бродилки/леталки/стрелялки», но и это развлечение ему вскоре надоело. Он вышел из игры и загрузил фильм. Что-то историческо-приключенческое, рассчитанное на его возраст. Он просмотрел половину фильма, но в итоге его сморило, и он задремал.

Патрик проснулся, когда стемнело. Вечер окутал парк непроницаемым плащом сумрака. А самое страшное это вовсе не темнота, а сумрак! Когда еще проступают очертания предметов и в них видится что-то страшное и чудовищное.

Патрик посмотрел на часы и обнаружил, что до ночи еще далеко, и надо как-то убить время. Он попытался повторить программу с чтением, игрой и фильмом, но парк притягивал к себе внимание, пытаясь напугать паренька.

Отложив наладонник, Патрик наблюдал за вечерним парком, ожидая от него подлости…

Послышались шаги.

Патрик встрепенулся и выглянул из укрытия.

Кто-то торопливо шел по аллее.

Схрон Патрика располагался неподалеку от аллеи, и ему было прекрасно видно, что на ней творилось.

Через парк шел человек в деловом костюме, выглядевший банкиром или, по меньшей мере, начальником отца. Однажды Патрик видел папиного босса, когда тот приезжал к ним домой за документами. В этот день папа болел.

Внезапно Патрик почувствовал, как его накрыла волна ужаса, пронесшаяся по парку. Патрику стало страшно до мокрых штанов, но он сдержался. Только на секунду зажмурил глаза.

Человек на аллее тоже что-то почувствовал. Он остановился и закрутил головой, выискивая угрозу.

В то, что произошло дальше, Патрик сначала не поверил.

Прямо перед человеком в костюме вырос, словно бы соткался из воздуха другой человек в кожаном плаще с красным платком на шее. Он вышагнул буквально из пустоты! Человек в костюме обернулся и столкнулся взглядом с незнакомцем.

Патрик понял, что ужас, распространившийся по парку, исходил именно от человека в плаще. Он сам был живым воплощением ужаса. От него просто пахло кошмаром!

Несколько минут мужчины стояли друг против друга, соревнуясь в игре в гляделки. Но Патрик смутно догадывался, что между ними идет борьба, невидимая для глаз. Он даже будто услышал на мгновение звуки страшной сечи…

Человек в костюме проиграл. Внезапно он пошатнулся, переступил с ноги на ногу и рухнул на холодную ноябрьскую землю. Потом он дернулся несколько раз и вдруг исчез, точно и не было его вовсе. То ли растворился в зябком воздухе, то ли земля забрала его в могилу.

Патрик с трудом сдержался, чтобы не закричать, и зажал себе рот рукой.

Человек же в плаще постоял несколько мгновений, а затем неспешно пошел по аллее прочь.

И тут же Патрик почувствовал, что ужас исчез. От незнакомца больше не веяло кошмаром, словно другой, его поверженный враг, забрал все с собой.

Патрику стало неуютно и боязно одному в парке.

И он решил проследить за человеком в плаще!

Глава 6
СВЯТОЙ ОТЕЦ

Он проснулся и с трудом разлепил отяжелевшие веки. В голове было морозно и пусто, как в холодильнике. Все суставы буквально сковало от застарелого ревматизма.

Несколько минут он лежал бездумно глядя в потолок, затем рывком сел на кровати. Голова тут же наполнилась осиным жужжанием и, казалось, вот-вот лопнет от распирающей боли. Взявшись непослушными руками за ступни, он некоторое время массировал их, пока не почувствовал, что может без опаски встать на ноги.

После этого он решился сползти с кровати. И, встав на колени, обратил свой взор на восточный угол комнаты, где располагалась божница с иконой. Он трижды осенил себя крестным знамением с обязательным касанием лбом пола, прошептал слова утренней молитвы, которые возникали в его голове словно из пустоты. Он как будто не знал их, но они всплывали сами, точно подводные мины, оставшиеся с последней войны.

Закончив читать молитву, он поднялся с колен, доковылял до стены и провел рукой над сенсором, включая свет в комнате.

Дверь в комнату поглотила стена и на пороге показался металлический чурбан, похожий на помесь старинного пылесоса и муравейника на колесах, обвитого новогодней гирляндой. Засверкали разноцветные лампочки, создавая световую симфонию, и из утробы агрегата донеслось:

– Доброе утро, святой отец. Как вам спалось? Чего изволите?

Голос был наделен человеческими интонациями, но это был мертвый голос.

Хозяин сдержал приступ тошноты, которая подкатила к горлу, словно на колеснице о четырех шипованных металлом колесах.

– В ванну бы, да пива холодного, – простонал он.

– Будет исполнено, – откликнулся чурбан и, заурчав мотором, подкатил к стене.

Чрево металлического полена разверзлось и из него показался гибкий металлический щуп с разъемом на конце. Разъем плавно вошел в отверстие в стене, похожее на розетку. Тут же за стенкой зашумела вырвавшаяся из труб вода.

– Через минуту вы можете принять ванну, святой отец, – доложил чурбан. – Только осмелюсь напомнить, что сегодня вам еще предстоит служба, да и начинать день с пива считается дурным тоном.

Хозяин испытал острое желание пнуть железяку, но вместо этого только рявкнул:

– Я сказал, пиво!

– А как же смирение, святой отец?! – ехидно осведомился чурбан.

– Тогда смирись с тем, что я тебя на переплавку отправлю!!! – зарычал святой отец.

В памяти всплыло имя – Станислав. И он понял, что это его имя. Станислав поплелся в ванную комнату и только тут заметил, что одежды на нем нет. Не расстраиваясь по этому поводу, он забрался в ванну, погрузился в теплую воду по шею и зажмурил глаза, но заснуть, как того требовало измученное сознание, ему не удалось.

– Святой отец, ваше пиво! – раздался громкий голос над головой.

Станислав открыл глаза и уставился на робота, на голове которого возвышался пизанской башней бокал с пенным ароматным пивом. Взяв холодный бокал, Станислав потребовал:

– Уходи!

Чурбан повиновался.

– Слушаюсь, святой отец.

Почему он называет его святым отцом? Что заложено в эти слова? Это какой-то юмор, не подвластный его разбитой голове?..

Возникшие вопросы были совершенно некстати, и Станислав прогнал их, вооружившись пивом. Три больших глотка – и стало хорошо.

Зато проявился новый кусок головоломки: Елисеев. Теперь Станислав вспомнил свою фамилию, а это уже прогресс. Ещё десять минут назад в голове царили пустота и мороз.

Станислав Елисеев – святой отец. Что бы это могло означать?

Прозрение обрушилось внезапно, словно рысь с вершины дерева на спину охотнику.

Святой отец – священник. Он священник – только непонятно пока к какой конфессии принадлежит. Хорошо хоть христианин. Это уже радует.

Станислав не верил в то, что возникало в его голове. Не может он быть священником! С какого вдруг перепуга? Почему он священник? Ему всегда было чуждо все, что связано с церковью. Он вспомнил, его отец был священником и мечтал о том, чтобы сын следовал по его стопам. Служить Отцу Вседержителю – разве может быть что-то лучше?

Станислав почувствовал нарастающий внутри протест.

Он залпом допил пиво и подумал, что стоит озаботиться добавкой, иначе можно сойти с ума. А также надо бы позвонить отцу Григорию, чтобы он подменил его на службе. Он почувствовал, что выходить к людям и творить таинство литургии сегодня не вправе.

ЖНЕЦ.

Слово внезапно возникло в голове. Что оно могло обозначать?

Елисеев утопил пустой пивной бокал, и тот лег на дно погибшим кораблем.

Видение настигло Станислава и ударило в висок навылет.

Он увидел затылок. Бритый затылок, покрытый татуировкой в виде человеческого лица, глаза которого представляли собой две крохотные камеры, передававшие изображение на темные очки-компьютер, скрывавшие глаза жертвы.

Жнец приблизился к ней со спины, посасывая потухшую трубку.

У него был только один шанс. Один верный выстрел.

И Жнец воспользовался им.

Сбегая по лестнице, Жнец споткнулся возле жертвы, которая колдовала над цифровым замком, пытаясь попасть в квартиру. Жертва обернулась, почувствовав опасность, но среагировать не успела.

Жнец прикусил клавишу на трубке, которая тут же выплюнула пулю двадцать второго калибра. Пуля аккуратно вошла между глаз жертвы, расколов дужку очков. Очки упали на пол. Жертва дернулась и сползла по стене.

Жнец выполнил задачу и быстро поднялся по ступенькам наверх, где на крыше дома его ждал флаер…

Станислав дернулся, избавляясь от картинки, что возникла в его голове.

Он испугался того, что увидел. Это было поистине ужасно. Убийство человека! Та часть его, что была священником, протестовала. Но другая понимала, что Жнец и он – Станислав Елисеев – являются одним и тем же человеком.

Убийца – он!

Что это? Реальность, которая приходит в воспоминаниях, или плод похмельного воображения?

Станислав выбрался из ванны, набрал на панели заказ на чистую одежду и вскоре уже неспешно одевался.

В гостиной его поджидал все тот же услужливый металлический чурбан, сразу сообщивший:

– Святой отец, вам два звонка. Они записаны. Можно посмотреть.

– Показывай. – Потребовал Елисеев.

Экран видеофона раскрылся изображением. С экрана на Станислава взирал хмурый седой человек с густой неопрятной бородой и в золотом облачении священника.

– Отец Станислав, я звоню вам, чтобы напомнить о том, что сегодня в семь вечера у вас лекция в Духовной Академии. Все вас ждут. И, если будет возможность, посетите Храм. У вас сегодня служба, но последнее время вы стали часто манкировать своими обязанностями. Всего хорошего. Да пребудет с вами Господь!

Изображение пропало.

Возникло новое.

Из пустоты появилось лицо Елисеева-старшего. Он сидел на диване в гостиной маленькой квартирки в Стрельне, где они жили вдвоем с матерью.

– Здравствуй, сын, – скучно сказал он. – Как у тебя дела? Я тут подумал, что стоит позвонить. Но вот видишь опять не застал тебя дома. Я, конечно, понимаю, дел у тебя много… С мамой все хорошо. Здорова. Правда, последнее время жалуется на боль в руке. Немеет она как-то. Надо обследоваться… У меня к тебе есть дело. Так что, когда будет свободное время, загляни в храм Спаса на Крови. Поговорить есть о чем. Я прочитал текст твоей лекции, не могу согласиться с тобой по ряду вопросов. Это также можно обсудить…

Станислав махнул рукой, отключая видеофон.

Он вспомнил все. Словно открылись двери в хранилище знаний, которое до этого момента было ему недоступно, и потоки воспоминаний хлынули в голову. Он увидел себя на школьных выпускных экзаменах по виртуальным технологиям и высшей математике. Как он с треском провалился и был направлен на переэкзаменовку. А потом состоялся тяжелый разговор с отцом, которому пришелся не по вкусу позор сына. Станислав ушел из дома, хлопнув дверью…

И тут с его памятью начали происходить странные вещи. Он помнил, что вернулся домой, осознав глупость своего поведения. Станислав подготовился к переэкзаменовке, успешно прошел ее и, окончив школу, поступил на первый курс Духовной Академии при Александро-Невской Лавре. Так хотел отец. Но в то же время Станислав помнил, что домой он не возвращался, поскольку сложно вернуться туда, где тебя никто не ждет. Станислав не был тем сыном, о каком мечтал его отец. Он чувствовал это каждую минуту своей жизни, начиная с десятилетнего возраста, когда закатил первую истерику, отреагировав на ежевоскресный поход в церковь. Отец получал удовольствие от посещения церкви, а Станислав ее ненавидел. В конечном счете, заваленный экзамен послужил лишь причиной для разрыва, наметившегося задолго до этого. Станиславу был противен сам уклад жизни отца, его притворная набожность, его вера в Спасителя и Антихриста, его боязнь совершить грех. Даже зачатие собственного сына Елисеев-старший отмаливал в церкви несколько месяцев…

Память имела две версии. По одной Станислав стал священником, а вот по другой… Жнецом. Специалистом по устранению чужих проблем. Попросту – киллером. Наемным убийцей. И то видение о человеке с глазастой татуировкой было его воспоминанием. Но Станислав был уверен, что ничего этого не было!

«Кажется, я начинаю сходить с ума», – подумал Станислав и приказал роботу: – Подавай завтрак.

– Как обычно, святой отец?

– Думаю, что сегодняшний день ничем не отличается от предыдущих, и нет резона делать исключения.

В сказанном Елисеев не был уверен.

– И включи головизор, – потребовал он.

Вспыхнула объемная картинка, повисшая в воздухе. По Центральному Петербургскому каналу транслировались новости. Станислав равнодушно скользнул взглядом по картинке, наблюдая, как перед ним на столе возникает завтрак, сервируемый роботом.

Станислав находился в расстроенных чувствах. Он не знал, что и думать. То ли записаться на прием к психиатру, то ли отправиться в церковь и провести несколько дней в молитве и покаянии.

В новостях мелькнуло знакомое лицо. Елисеев был уверен, что знает его, но никак не мог вспомнить.

Он отвлекся от дымящегося кофе и прибавил звук.

– Сегодня в нашей студии известный бизнесмен и меценат нашего города – Иван Столяров…

«Иван Столяров – этого не может быть?!» – возопил разум Елисеева. Станислав был уверен, что Столяров никак не может находиться в студии в прямом эфире, поскольку должен быть мертвым. Ведь Жнец самолично убил его, прицепив к телу бизнесмена пластиковую взрывчатку. Это было его последним делом.

Или всего этого не было?

Если Столяров жив, то Станиславу оставалось уверовать в собственное безумие.