Электронная библиотека » Дмитрий Шепилов » » онлайн чтение - страница 7


  • Текст добавлен: 2 ноября 2017, 11:40


Автор книги: Дмитрий Шепилов


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 7 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Это ткач Петр Моисеенко, один из главных организаторов знаменитой Морозовской стачки.

Это выдающийся пролетарский лидер, слесарь Иван Бабушкин: ученик и соратник В.И. Ленина, один из агентов и корреспондентов «Искры», прошедший многочисленные тюрьмы и ссылки. Ленин называл его «народным героем» и «гордостью партии».

Это токарь Михаил Калинин, ставший президентом великого Советского государства.

И – сотни и тысячи других прославленных лидеров рабочего класса. Все они были хорошо образованными марксистами, просвещенными людьми, гораздо более интеллигентными, чем многие выходцы из семей интеллигенции, талантливыми публицистами, пламенными трибунами революции.

И вот через 20 лет после величайшей из революций, которая подняла к вершинам культуры десятки миллионов людей, мы оказались перед лицом какого-то парадоксального явления. Во главе столичной организации Коммунистической партии, являющейся творцом марксистской науки, партии новаторов, партии, ставшей поборником самой передовой культуры, – оказывается человек, лишенный всяких духовных потенций. В чем же дело? Как это могло произойти?

Но эти вопросы, которые встали со всей остротой гораздо позднее, в тот период лишь вспыхивали на мгновение и гасли.

Рабочее происхождение, «непричастность» (как тогда казалось) к оппозициям, гарантия того, что кто-кто, а уж Хрущев никак не может оказаться «врагом народа», знание жизни, простота манер – все это, казалось, перевешивает «некоторые минусы» в биографии.

Кто мог думать тогда, что Хрущев окажется единоличным руководителем партии, главой государства, что разовьются такие черты его натуры, которые приведут к тяжким последствиям и в партии, и в стране, и в социалистическом лагере, и в мировом коммунистическом движении.

Всякими ухищрениями Н. Хрущев старался поддерживать миф о своем образовании: он рассказывал в своих бесконечных речах изобретенные им самим эпизоды из времен обучения в сельской школе, на рабфаке и в Промакадемии. Он ссылался на книги, которые на самом деле никогда не читал и в глаза не видел.

Лишь единственный раз он сам разорвал всю эту оболочку мистификации. Это было в июньские дни 1957 г., когда впервые со всей остротой встал вопрос о переводе Хрущева с руководящих постов в партии и в правительстве на более скромную роль, посильную для него.

В горячих выступлениях на Президиуме ЦК подавляющее большинство его членов указывало на необузданность и невоспитанность Хрущева, на то, что он единолично принимает безграмотные решения, за которые партии и стране приходится расплачиваться дорогой ценой, и т. д. Поначалу Хрущев еще не знал, каким будет дальнейший ход событий, хотя и пустил уже в ход все антипартийные и грязные средства. И в своем первом выступлении он в ответ на критику с повинной миной заявил:

– Товарищи, я прошу учесть, что я никогда нигде не учился.

Но это было единственное и мимолетное просветление. Потом Хрущев снова вошел в свою роль и, ничтоже сумняшеся, давал безапелляционные указания по вопросам начальной и средней школы, высшего образования, науки, литературы, искусства.

И еще одно предварительное замечание к биографии Н. Хрущева.

При всем своем многословии Хрущев никогда не рассказывал также, где, когда, при каких обстоятельствах он вступил в Коммунистическую партию и в чем состояла его политическая работа в первый период Советской власти. В инспирированных же Хрущевым его биографиях по этому вопросу нагромождено столько небылиц, что их нельзя читать без улыбки.

Так, в упомянутой выше книге «Рассказ о почетном шахтере» Хрущев и его услужливые биографы утверждают, что, когда 14-летний Никита Хрущев прибыл в Донбасс, он пас коров и овец у помещика Кирша. Но вскоре стал учеником слесаря и на тайном собрании молодежи договорился предъявить управляющему Вагнеру ультиматум о зарплате. Вагнер капитулировал.

Вслед за этим Никита вместе со своими юными друзьями поиграл на гармонике и, напоив урядника водкой, водрузил на мельничной трубе красный флаг, совсем как молодогвардейцы Фадеева или Манолис Глезос. Урядник, протрезвев, сначала умолял всех жителей за 5 рублей сорвать «крамольный флаг». Но когда этот номер ему не удался, он вызвал из Юзовки эскадрон казаков, и те начали сбивать флаг пулями своих винтовок.

Вскоре пристав Красноженов почувствовал грозную опасность, которую представлял Никита для престола, и потребовал от него, чтобы он покинул завод и весь его, пристава, подопечный район.

Эти описания взяты не из рассказов барона Мюнхгаузена и не из опереточного либретто, а с 13–21-й страниц упомянутой биографии.

И вот «поднадзорный» пастух овец Никита уже стоит у клети шахты и произносит пламенные речи: «Капиталисты германские, австро-венгерские, английские, французские, русские и другие не поделили между собой награбленного у народа добра и затеяли войну».

Многие, пишет биограф, и сейчас (то есть через 50 лет. – Д. Ш.) помнят эти страстные политические выступления Никиты у клети (с. 22).

Впрочем, тут биограф спохватился: ведь в истории партии и революционного движения России большую роль сыграли сначала ленинская «Искра», затем «Правда»… Нельзя же, чтобы тут обошлось без Хрущева. И Никита возвращается на несколько лет назад и становится «умелым организатором читок «Правды» (с. 23). А вскоре – организатором забастовок на Рутченковке. Дело дошло до того, что полицейские пытались арестовать Никиту Сергеевича, но рабочие дружно выступили в его защиту и изгнали жандармов с территории мастерских (с. 25).

Подвыпив и разомлев от восторгов окружающих, гоголевский Хлестаков, как известно, начал свое вранье с того, что он не просто переписчик и что сам начальник отделения с ним на дружеской ноге. Далее, входя в состояние «враньевого экстаза», он утверждал, что как-то его приняли за главнокомандующего, и что однажды он уже управлял департаментом, и в ту же минуту по улицам помчались тридцать пять тысяч одних курьеров. Закончил он сцену вранья на гималайских высотах, пригрозив, что его завтра же произведут в фельдмаршалы.

Хрущевские биографы-подхалимы поступают по тому же образцу, они начали с утверждения, что Хрущев был неким политработником в безымянной дивизии, а к концу произвели его в фельдмаршалы, то есть в создатели Красной Армии и организаторы ее исторических побед.

Всякий прошедший школу политработы знает, что с революции 1905 г. и, особенно, после Ленского расстрела в Донбассе, как и во многих других пролетарских центрах России, росло и ширилось революционное движение. Душою же его и руководящей силой была партия большевиков. Луганская, юзовская, мариупольская и другие большевистские организации сплачивали рабочий класс, вели его на штурм самодержавия, а затем на великие октябрьские бои. Во главе тех партийных организаций стояли такие известные пролетарские лидеры, как Г.К. Орджоникидзе, Ф.А. Сергеев (Артем), К.Е. Ворошилов, Г.И. Петровский и др.

Куда там! Из биографий Хрущева мы узнаем, что до сих пор астрономы истории не узрели главную звезду на небосклоне великих октябрьских дней – Никиту Хрущева. Оказывается, он играл на гармошке и водружал флаг на мельнице, свергая в Рутченковке самодержавие, арестовывал полицейских чиновников и распускал полицию (с. 30). Оказывается, «сложность этой работы состояла в том, что на Рутченковке не было своей парторганизации, в Юзовском Совете преобладали меньшевики и эсеры» (с. 34). И вот за дело берется сам Никита Хрущев. На той же с. 34 он уже именуется «испытанным вожаком». Не беда, что он был беспартийным и неграмотным. «Никита Сергеевич на митингах и рабочих собраниях разоблачал оппортунистическую линию меньшевиков и эсеров, разоблачал их лживую соглашательскую политику с правительством Керенского и призывал рабочих идти за большевиками» (с. 36).

А дальше рассказывается, как после Февральской революции собрался народ с флагами. Никита Сергеевич высоко поднял флаг и провозгласил:

– Долой гнилое правительство Керенского! Да здравствуют большевики! (с. 36).

После Октябрьской революции он в Юзовке, оказывается, требует изгнания из Совета меньшевиков и эсеров. Но сам все остается беспартийным. Затем указывается, что он был «организатором и душой» красногвардейцев Рутченковки (с. 41).

А дальше идет такая абракадабра вымыслов, что уму непостижимо.

Хрущев надолго исчезает куда-то. (По его рассказу, он был где-то в Курской губернии.) Когда и где он вступил в Коммунистическую партию – старательно замалчивается, и трудно сказать, по какой причине. В Большой Советской Энциклопедии указывается, что Хрущев – член партии с 1918 г., без указания более определенной даты и места вступления в партию. Биографическое же повествование возобновляется на том, что Хрущев «по партийной мобилизации направляется на фронт, в распоряжение политотдела одной (?!) из стрелковых дивизий» (с. 45–46).

Дальше туманно говорится о «молодом двадцатипятилетнем комиссаре», без указания: комиссаре чего? О том, что он, как положено комиссару, прошел тысячекилометровый путь к Черноморскому побережью.

И только через 40 с лишним лет маршал С.М. Буденный вдруг каким-то чудом вспомнил, что в 1919 г. в 19-й стрелковой дивизии в 74-м полку комиссаром 2-го батальона был Н. Хрущев. Пусть это утверждение С. Буденного останется на его совести.

Но даже если оно верно, хотя и противоречит многим другим фактам и по меньшей мере является преувеличением, то оно одно должно было остановить борзую руку биографов, когда они возводили Хрущева в ранг одного из создателей Красной Армии и ее великих полководцев. В биографии же сказано на этот счет не более и не менее как следующее: «Именно он, Хрущев, был одним из тех, под чьим руководством Красная Армия сорвала черный замысел американских, английских и французских империалистов, пытавшихся с помощью флота Антанты спасти от полного разгрома армию Деникина» (с. 51).

И далее: «…у черноморских берегов закончился в гражданской войне боевой путь комиссара Н.С. Хрущева – одного из активных создателей Красной Армии и организаторов победы молодой республики Советов над иностранными интервентами и внутренней контрреволюцией» (с. 51).

Вот, оказывается, какую всемирно-историческую роль сыграл в Гражданскую войну Никита Хрущев, скромно укрывшись под личиной комиссара батальона.

Я ни в малейшей степени не ставлю перед собой задачу дать биографию Н. Хрущева. Это сделают будущие историки, когда станут доступными необходимые для такой работы материалы. Я отмечаю лишь отдельные факты, наблюдения, живые впечатления, касающиеся Хрущева, оставившие отпечатки в моей памяти или при личном общении с ним, или из рассказов третьих лиц.

Девять лет возглавлял Хрущев московскую столичную и двенадцать лет – огромную украинскую партийную организацию. В разное время многочисленные товарищи, соприкасавшиеся с ним по работе в Москве и на Украине, рассказывали мне, какими методами Хрущев прокладывал себе путь по ступеням власти.

Много позже (о чем я расскажу дальше) один из старейших деятелей Коммунистической партии, член ее с 1897 г., бывший депутат и председатель большевистской фракции 4-й Государственной думы, председатель ЦИК СССР и зам. председателя Верховного Совета СССР Григорий Иванович Петровский передавал мне через третье лицо:

– Вы не знаете, что такое Хрущев. А я знаю. Я это и на себе испытал. В январе 1938 г. Хрущев прибыл к нам на Украину Первым секретарем ЦК. Развенчал Ленина. Утвердил культ Сталина. Меня объявил врагом народа. И началось…

Без ведома и прямой санкции Хрущева не решались никакие персональные вопросы опустошительных чисток 1937–1938 гг. и последующих годов по Москве и Украине. Таким путем тысячи и тысячи ни в чем не повинных людей были ввергнуты в пучину невероятных страданий, нашли свою мученическую смерть с клеветническим клеймом «врага народа».

И может быть, самое примечательное и отталкивающее в этой стороне деятельности Хрущева состояло в том, что многих из тех, кого он отправил на эшафот, Хрущев затем с непревзойденным в истории лицемерием оплакивал с высоких партийных и правительственных трибун. Причем в этих стенаниях виновниками гибели прославленных коммунистов выставлялся, конечно, прежде всего Сталин и другие его соратники, но не он, Хрущев.

Интриги, доносы, лесть, наветы – никакими средствами не гнушался Хрущев для того, чтобы шаг за шагом укреплять свое положение и уверенно карабкаться вверх.

Решающим здесь было искусство постоянного поддержания доверия и расположения Сталина. И ради этой цели никакая изощренность не казалась чрезмерной. В течение многих лет сталинского руководства непременными атрибутами любой публичной речи, статьи или книги были здравицы в честь Сталина. И все должны были подчиняться этому неписаному, но железному закону. И подчинялись, подчинялись все мы. Но Хрущев, кажется, поднялся в этом искусстве извержения елея до недосягаемых вершин.

Каждая речь, каждое выступление его представляет собой каскад сталинианы. Из многих сотен возможных иллюстраций приведу лишь одну.

1939 г. Идет XVIII съезд партии. На трибуне Первый секретарь ЦК КП Украины Н. Хрущев. В короткой речи он 26 раз прославляет сидящего здесь же за столом президиума съезда Сталина. Ему явно не хватает превосходных степеней. Подобострастно обращая свои взоры к столу президиума, Хрущев употребляет следующие эпитеты:

– Наш гениальный руководитель.

– Наш вождь.

– Наш великий Сталин.

– Сталинский Центральный Комитет.

– Любимый вождь – великий Сталин.

– Партия Ленина – Сталина.

– Сталинские пятилетки.

– Партия Ленина – Сталина стальной стеной окружает сталинский Центральный Комитет и своего любимого вождя – великого Сталина.

– По первому зову товарища Сталина.

– Исторические указания нашего великого Сталина.

– Учение товарища Сталина.

– Глубочайшее новое, что в докладе внес товарищ Сталин.

– От всей души, ласково, любовно и торжественно украинский народ провозглашает: «Хай живе ридный Сталин».

– …Невиданная сплоченность… вокруг вождя и учителя, друга украинского народа товарища Сталина.

– Да здравствует величайший гений человечества, учитель и вождь, который ведет нас победоносно к коммунизму, наш родной Сталин!

И так вся речь (см. Стенографический отчет XVIII съезда).

Но многие годы заискивания, лавирования, подобострастия, вечного страха допустить какую-нибудь случайную осечку и погибнуть, годы интриг, подсиживания, устранения с пути конкурентов – все это позади. Сталина больше нет. Теперь – рукой подать до вершины. Нужно лишь взять последние препятствия, убрать или уничтожить последних конкурентов.

Вперед, Никита Хрущев.

Вперед – без страха и сомнения!

Меня вызывает Жданов

«Александровские мальчики» и «комсомольцы двадцатого года». Дом тер пимости для духовных наставников партии. Оккупационная армия и мясо для зверей Венского зоопарка. Шанс породниться с Габсбургами. Литвинов и Коллонтай в «кремлевской столовой». Советские люди хотят просто хорошо жить. У кого красивее урны на улице и кто победил Гитлера?

Берия, Жданов, Вознесенский…

Да простит мне читатель мои невольные ошибки и заблуждения, мои попытки представить себе мысли Лаврентия Берии в период после окончания войны. Попытки представить его состояние: страх, вечное сосущее неотвязное чувство страха перед Сталиным. Что думает о нем этот человек? Не ворвутся ли к нему в особняк на Садово-Кудринской улице кромешной ночью неведомые новые опричники Сталина? Разве не было так с его предшественниками – Ягодой? Ежовым? Абакумовым?

Почему Сталин так пристально смотрит на него в последнее время? Почему несколько раз он обошел его, не пригласил к себе на ужин?

Может быть, это козни против него Жданова, или Вознесенского, или обоих сразу? За последние годы Вознесенский непомерно возвысился. Сталин передоверил ему огромную власть в решении экономических вопросов. Авторитет Вознесенского непререкаем. Жданов стал интимно близок со Сталиным. Он главный советчик Сталина по всем идеологическим вопросам. Все свободное время Сталин проводит со Ждановым.

Так, возможно, создавались психологические основы созревшего затем заговора Берии против Жданова и Вознесенского.

Как ученый и партийный работник идеологического фронта, я никак не соприкасался с Л. Берией, был очень далек от него, безотчетно испытывал к нему антипатию и не мог, конечно, предполагать, что когда-нибудь окажусь в сфере его внимания. Но по воле Фортуны случилось именно так. В определенный период я, не зная сам того, оказался вдруг фигурой на шахматной доске, за которой Берия вел свою сложную игру. И его «внимание» ко мне лишь в силу прихоти все той же Фортуны не кончилось для меня трагедией.

Все это было связано с той более-менее постоянной тайной войной, которая велась в Политбюро (Президиуме) ЦК за влияние на Сталина, за близость к нему. Это было равносильно борьбе за сохранение себя в руководящем ядре партии, а при определенных обстоятельствах – равносильно борьбе за жизнь.

Конкретно же в данном случае я после окончания Отечественной войны невольно оказался в водовороте событий, главной движущей силой которых был Берия и которые были связаны с наметившимся усилением в руководстве ЦК А. Жданова и Н. Вознесенского.

С А. Ждановым я познакомился вскоре после возвращения в Москву с фронта и затем работал с ним в тесном контакте до самой его смерти.

Дело было в том, что после окончания войны, когда А. Жданову, как секретарю ЦК, поручено было руководить всей идеологической работой, главенствующую роль в этой сфере играли так называемые «александровские мальчики» – и Жданов начал искать себе новых людей.

Во главе Управления пропаганды и агитации ЦК стоял многие годы Г.Ф. Александров. Сам по себе умный и книжно-грамотный человек, хотя, я думаю, что он никогда не знал и никогда не изучал марксистско-ленинскую теорию капитально, по первоисточникам. Опытный педагог и пропагандист, Александров представлял собой типичный образец «катедер-коммуниста» (то есть «коммуниста от профессорской кафедры»). Он никогда не был ни на какой практической работе ни в городе, ни в деревне. Не был он и на фронте. Окончил среднюю школу, затем философский факультет, затем сам стал преподавателем философии, а вскоре – начальником Управления агитации и пропаганды ЦК и академиком. Вот и весь его жизненный путь. Классовая борьба, социалистическое строительство, трудности, противоречия, война, империалистический мир – все это было для него абстрактными понятиями, а революционный марксизм – суммой книжных истин и цитат.

Возглавив Агитпроп после опустошительных чисток 1937–1938 гг., Александров и в аппарате ЦК, и на всех участках идеологического фронта расставлял своих «мальчиков». Все они были «со школьной скамьи», на практической работе не были, следовательно, не общались ни с какими «врагами народа». За границей тоже не были, следовательно, не являлись «шпионами, завербованными иностранными разведками». Принципов и убеждений у них не было никаких, поэтому они с готовностью прославляли любого, кого им предписывалось прославлять в данное время, и предавали анафеме тоже любого, кого указывалось предать ей.

Такой подбор и расстановка кадров как нельзя лучше соответствовали сталинской подозрительности ко всем старым ленинским идеологическим кадрам и его линии на широкую замену их послушными людьми, готовыми изобретать и внедрять любые концепции истории партии, Гражданской войны, социалистического строительства.

Типичными для этого обширного слоя людей, выдвинутых на руководство участками духовной жизни общества, были заместители Александрова – П.Н. Федосеев, В.С. Кружков, главный редактор газеты «Известия», а затем «Правды» Л.Ф. Ильичев, заместитель Александрова по газете «Культура и жизнь» П.А. Сатюков и многие другие.

Все они, используя свое положение в аппарате ЦК и на других государственных постах, лихорадочно брали от партии и государства полными пригоршнями все материальные и иные блага, которые только можно было взять. В условиях еще далеко не преодоленных послевоенных трудностей и народной нужды они обзаводились роскошными квартирами и дачами. Получали фантастические гонорары и оклады за совместительство на всяких постах. Они торопились обзавестись такими акциями, стрижка купонов с которых гарантировала бы им устойчивую богатую жизнь на все времена и при любых обстоятельствах: все они в разное время и разными путями стали академиками (в том числе, скажем, Л. Ильичев, который за свою жизнь сам лично не написал не только брошюрки, но даже газетной статьи, это делали для него подчиненные), докторами, профессорами и прочими пожизненно титулованными персонами.

Взять, к примеру, того же П.Н. Федосеева. Советская власть дала ему среднее и высшее образование, сделала профессором. До 30 с лишним лет он размышлял, по пути ли ему с Коммунистической партией. Затем вступил в ее ряды и сразу, не имея опыта работы даже в масштабе ячейки, был назначен заместителем начальника Агитпропа ЦК ВКП(б). Рабочих и красноармейцев он видел только во время парадов на Красной площади, а крестьян – в Воронежском хоре. При такой идейной нищете естественно, что Федосеев, как и другие «катедер-коммунисты», главные свои помыслы обращал на стяжательство: обзаводился квартирами, всеми правдами и неправдами стал членом-корреспондентом Академии наук, а затем академиком и даже вице-президентом Академии наук.

Трудные годы социалистического переустройства страны, и особенно Отечественной войны, все глубже прокладывали водораздел между революционной частью молодой партийной и непартийной интеллигенции, к которой принадлежало большинство молодежи, и стяжательско-карьеристской ее частью, разновидностью которой были «александровские мальчики».

Я принадлежал к тому поколению революционной молодежи, вышедшей из недр рабочего класса, которое получило затем в нашей литературе наименование «комсомольцев двадцатого года».

Мы (здесь и далее – фактически автобиография Д. Шепилова, время от времени не очень убедительно вуалируемая автором под словом «мы». – Ред.) жили, работали и учились в героической атмосфере Гражданской войны. С раннего детства мы вынуждены были идти на производство, чтобы зарабатывать хлеб насущный. Я с 12-летнего возраста пошел работать гильзовщиком в табачную мастерскую. В школу ходили вечерами. Но были среди нас и дети богатых родителей (бывших фабрикантов, крупных царских чиновников, священников), которые порывали с родителями и шли на производство, чтобы, как тогда выражались, «провариться в рабочем котле» и заслужить право стать бойцами революции, коммунистами. Многие из них действительно стали такими большевиками.

С 14–15-летнего возраста мы вступали в комсомол. Учась в Московском университете, зарабатывали себе пропитание тяжелым физическим трудом по разгрузке дров на железных дорогах, сортировке вонючей жирной шерсти на кожевенных заводах и на других работах.

Но мы жили интереснейшей идейной насыщенной жизнью. Фанатически верили в скорую победу мировой революции. С жадностью штудировали работы Маркса, Энгельса, Ленина, Гегеля, Плеханова, Лассаля, Каутского, Гильфердинга, Фурье… Бегали на лекции А. Богданова по политической экономии, Н. Бухарина – по историческому материализму, М.Н. Покровского – по русской истории, М. Рейснера – по государственному праву. Слушали жаркие схватки А.В. Луначарского с протоиереем-«живоцерковником» Введенским. Прорывались в аудитории Политехнического музея, Плехановки или Колонного зала на выступления Маяковского, Есенина, Вересаева. Всеми правдами и неправдами проскальзывали на галерку Большого театра или театра Зимина слушать в «Лоэнгрине» Собинова и Нежданову или Григория Пирогова в «Фаусте», а во МХАТе и его студиях – Качалова, Москвина, М. Чехова, Станиславского, Хмелева…

Порой до самого рассвета горячо спорили друг с другом, подкрепляясь лишь морковным чаем да сухарями. Спорили о смысле жизни, о революции в Германии, о «сменовеховцах», о новых вещах Алексея Толстого, о Фрейде и, конечно, о любви. В обстановке большой нужды, хронического недоедания, тяжелого физического труда, интенсивной учебной работы мы были от головы до пят пропитаны революционной романтикой. Мы не носили модной одежды и даже галстуков, считая это признаком презренной буржуазности. Мы также не танцевали модных западных танцев, но жили весело. Отношения между девушками и парнями были в подавляющем большинстве случаев по существу строгими и чистыми, хотя порой внешне и носили характер нарочитого панибратства и даже некоторой грубоватости, чтобы опять-таки не быть похожими на проклятую «аристократию».

Мы влюблялись, пели, в каникулы исхаживали пешком сотни километров где-нибудь в Крыму, на Кавказе или в Средней Азии, и были бесконечно счастливы.

После окончания вузов мы по доброй воле, без всякой погонялки, ехали на практическую работу в самую глушь: там трудней, интересней, там мы всего нужней.

Одержимый именно такими побуждениями, я с дипломом Московского университета уехал трудиться в Якутию: ведь туда только добираться больше тридцати дней, к тому же часть пути – на оленях и собаках (на самолетах тогда еще не летали); ведь это же «белоснежная усыпальница» – место ссылки декабристов, народовольцев, большевиков, – как это интересно! Отставить Волоколамский уезд Московской губернии или Чувашию, куда в ЦК партии мне предлагали ехать на выбор. Только Якутия! И я на три с лишним года уехал работать в качестве прокурора Главного суда в эту самую отдаленную республику страны, а затем, опять же по собственной просьбе, – прокурором в Западную область.

Окончен Институт красной профессуры. Началось великое социалистическое переустройство деревни. Мы – снова с ходатайством в ЦК, снова покидаем Москву. Я еду (уже с женой и ребенком) в сибирскую глушь, в политотдел деревни. Здесь теперь главный фронт классовой борьбы за социализм. Значит, нужно быть здесь.

Наступила война. Во всей своей грозной непреложности встал вопрос о жизни или смерти нашей милой Отчизны. Мы, «комсомольцы двадцатого года», стали уже титулованными научными работниками, опытными педагогами, авторами многочисленных исследований, получившими дипломы профессора. Но перед нами не возникал вопрос: «Что делать?»

С первых дней Отечественной войны мы разрывали свои охранные от мобилизации брони, бросали благоустроенные московские квартиры, профессорские кафедры, оставляли семью и шли на фронт защищать Родину. Только в составе моей 21-й дивизии народного ополчения Киевского района Москвы в июльское утро 1941 г. по старой Смоленской дороге двигались навстречу вражеским полчищам 12 с половиной тысяч москвичей-добровольцев. А вся страна посылала на фронт миллионы своих сынов.

 
Гремит боевая тревога,
И в сумрак июльских ночей
По старой Смоленской дороге
Шагают полки москвичей.
Им тяжесть походной котомки
Широких плечей не согнет.
Шагает профессор с Волхонки,
И слесарь с винтовкой идет.
 

(На Волхонке помещались Институт экономики и другие учреждения Академии наук. – Д. Ш.)

Так звучал боевой марш 21-й, ставшей затем 173-й, а после этого 77-й гвардейской дивизии.

Мы вынесли на своих плечах кровопролитную Битву за Москву. Затем испытали всю тяжесть и все величие Сталинградского сражения – от выхода бронированных фашистских дивизий на Волгу и до пленения фельдмаршала Паулюса. С освободительными боями прошли всю Украину, а дальше тяжелые освободительные бои в Румынии, Югославии, Венгрии, Австрии.

Западнее Вены, соединившись с американскими войсками, мы отпраздновали Победу.

Мы прошли с боями многие тысячи километров. От Москвы до Вены мы уложили в холодные могилы миллионы своих братьев. Мы покинули Москву в июле 1941 и вернулись под родной кров только весной 1946 г. – почти через 5 лет. Мы, оставшиеся в живых, вернулись домой с парой десятков боевых орденов и медалей на груди, но с седыми головами: не раз смотрели в лицо смерти.

Нужно ли говорить о том, что совершенно иные пути в жизни избирал себе тот довольно обширный слой мелкой буржуазии от интеллигенции, о котором я упоминал выше. Само собой разумеется, что все эти Ильичевы, Федосеевы, Сатюковы и иже с ними не поехали в политотделы, когда решались судьбы социализма в деревне. Ни один из них не пошел на фронт, когда решался вопрос жизни и смерти Страны Советов.

За время войны и после ее окончания Сатюков, Кружков, Ильичев занимались скупкой картин и других ценностей. Они и им подобные превратили свои квартиры в маленькие Лувры и сделались миллионерами. Как-то академик П.Ф. Юдин, бывший одно время послом в Китае, рассказывал мне, как Ильичев, показывая ему свои картины и другие сокровища, говорил:

– Имей в виду, Павел Федорович, что картины – это при любых условиях капитал. Деньги могут обесцениться. И вообще мало ли что может случиться. А картины не обесценятся…

Именно поэтому, а не из любви к живописи – в ней они не смыслили – вся эта камарилья занялась коллекционированием картин и других ценностей.

За время войны они всячески расширили и укрепили свою монополию на всех участках идеологического фронта. Нас, возвращавшихся с фронтов Отечественной, они встречали с плохо скрываемой неприязнью. И не потому, что мы служили укором их совести. Нет, они не страдали избытком таковой. Просто мы были плохим фоном для них.

На протяжении послевоенных лет я получал много писем и устных жалоб от бывших политотдельцев и фронтовиков, что они не могут получить работу, соответственную их квалификации, или даже вернуться на ту работу в сфере науки, литературы, искусства и другие, с которой они добровольно уходили на фронт.

Впрочем, такие явления монополизации руководства и пренебрежения или даже неприязни к фронтовикам и инвалидам войны имели место и на других участках государственного и партийного аппаратов.

Однако природа нашего народного государства и коренные устои нашей Коммунистической партии таковы, что политические рвачи и выжиги, карьеристы и стяжатели всякого рода рано или поздно показывают свое истинное лицо, их махинации и клеветнические дела опознаются. И это естественно: люди, не прошедшие классовой, политической, фронтовой закалки, не выдерживают серьезной жизненной проверки и саморазоблачаются.

Так произошло и здесь.

Проведенная в июне 1947 г. философская дискуссия показала, что книга Г.Ф. Александрова «История западноевропейской философии» была написана в духе «профессорского объективизма», представляет собой эклектическую окрошку, носит отчетливые следы различных буржуазных и мелкобуржуазных влияний. Ее идейные основы далеки от требований большевистской партийности.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации