Текст книги "Горец. Кровь и почва"

Теперь стоят командиры, сливаясь с местностью в белых маскхалатах, ждут моего окончательного решения. Все женщины охотничьего городка были мобилизованы и всю ночь шили для нас маскировочные халаты из реквизированных нами их же простыней. Зато мое воинство на фоне снега стало незаметно. Попробуй попади в такого бойца из винтовки, особенно когда цель в движении.

– А вдруг они сдаваться идут? – спросил я в порядке бреда. Лить лишнюю кровь мне не хотелось.

– Тогда бы они несли свои знамена зачехленными, господин командор, – просветил меня командир штрафников. – А таким порядком идут только карать. Опять же под барабан.

На предрассветном военном совете, когда я собрал ротных сразу после совещания у императора, перебежчики из гвардии рассказали, как будет действовать гвардейский комбриг – генерал-майор граф Гауфорт. Наши приготовления к полевой обороне их разведка уже срисовала, можем не беспокоиться на этот счет. И атаковать нас он будет с расчетом состояния нашей полевой недофотеции. Траншей полного профиля у нас еще нет. Нормальных дзотов отрыть не успели. Блиндажей нет. Колючей проволоки нет. Развернет граф войска в боевые порядки за пределами прицельного винтовочно-пулеметного огня, но практически вплотную, чтобы заранее не утомлять своих солдат глубоким снегом. Батарею поставят где-то в полутора километрах от охотничьего замка. Там как раз есть хорошая такая плешь в кустарнике. А дальше демоны войны, как всегда, выступят на стороне больших батальонов. Особенно при фланговом охвате нашего коротенького фронта.

– Таким образом, граф Гауфорт решил нарушить устав, – закончил свою речь перебежчик – подполковник гвардии, назначенный командовать штрафниками.

– Я думаю, это надо назвать по-другому… – задумчиво прокомментировал я его речь. – Творчески переосмыслил он положения боевого устава пехоты применительно к месту и времени. Какие будут мнения по поводу будущего боя?

– Если встанем в глухую оборону, то нас они с ходу сомнут, и бронеходы не помогут, – заявил командир рецких штурмовиков. – Надо их бить, командир, пока они целиком из города не вылезли. И бить первыми. Пока они в походной колонне и нападения не ждут.

– Генерал-адъютант императора Молас просил дождаться первого выстрела от мятежников, – заметил я. – Политика, демон ее побери…

– Не до политесов сейчас, господин командор. – Это подал голос ротмистр отогузских драгун. – Главное, не дать им добраться до императора и до мертвых тел наших королей.

Отогузы хоть и верят, как все в империи, в ушедших богов, но у каждого народа свои суеверия. Можно принести с поля боя тело мертвого короля – дело житейское, но, если враг надругается над венценосным трупом, – несмываемый позор на всю жизнь всему отогузскому войску, участвовавшему в битве, и, что важнее, всем их потомкам.

– Командир, – обратился ко мне по привычке слегка фамильярно командир экипажа «элики», – почему мы должны использовать мою гаубицу только как засадную пушку? Улочка за воротами в городе узкая, старая. Батальонная колонна по восемь бойцов в ряд займет ее почти во всю ширь. Пусть выйдет только первый полк бригады и батарея, а остальных можно накрыть прямо в городе, навесом. Шрапнелью, чтобы не делать больших разрушений домам. Свинцовым дождиком. Веселье и аттракцион я им гарантирую. Ну и… обратно с поля никто не побежит в давку такую.

– И при атаке также можно как следует использовать наше преимущество в количестве пулеметов. Не только в обороне, – высказался оногурский инженер. – Хотя проделанной работы откровенно жаль.

В итоге военный совет так и порешил: атакуем сами. Атакуем почти у города. Оставляем в городке минимум охраны императора и герцога, а также Моласа с его «думными боярами».

Времени оставалось в обрез. Еле успели занять наспех намеченные позиции, как передовой дозор гвардейских кирасир выехал из городских ворот.

И вот сейчас гвардейская колонна приближается к намеченному рубежу.

– Граф Гримфорт, – повернулся я к группке командиров рот, опуская бинокль.

Бывший подполковник гвардии – генеральский ранг, между прочим, а теперь всего лишь штрафной фельдъюнкер – вытянулся и «взял под козырек», приложив ладонь к белому капюшону.

– Слушаю, господин командор.

– Ваша задача главная – захватить артиллерийскую батарею на марше. Не дать ей развернуться. Не сможете увести пушки с собой, снимите замки и заберите при отступлении. С пехотой в бой не ввязываться. Просто сделайте так, чтобы пушки не стреляли. И все. Вас поддержат четыре пулеметные танкетки, и за вами пойдут автоматчики. Как выполните эту задачу, то считайте, что половина наказания с вашей роты будет снята.

– Осмелюсь спросить, а какая будет вторая половина? – Прямо в глаза смотрит, не боится ни боя, ни командования.

Положит он половину своей роты, в атаке охреневая, как пить дать. Лишь бы реабилитироваться в глазах Бисера. Но потому они и штрафники, чтобы я их первыми под молотки бросал на самый важный участок. А ты не бунтуй против законной власти. А уж коли вляпался в такое дерьмо всей ступней, то не жалуйся, когда тебе до конца не верят, что отмылся. Гвардия должна быть всегда верна своему императору, кто бы им ни был.

Мои рецкие штурмовики опытней этих гвардейских офицеров, но мне их и жальче. Да и в самом городе они мне нужнее.

– Вторая часть вашего искупления вас ждет в городе, граф. Войдем в него, там и узнаете, что надо делать. Вас оповестят.

– Вы так уверены, господин командор, что мы в столицу непременно войдем? – озабоченно спросил командир отогузского эскадрона. – У нас соотношение восемь к одному в пользу врага. Они вдвое перекрывают тактический норматив численности наступающих войск к обороняющимся. И это не последние гвардейцы в городе.

– У нас нет другого пути, ротмистр, – ответил я твердо. – Или мы их, или они нас. Несмотря на то что фельдмаршал на подходе, наступает вдоль железной дороги с востока, но между ним и столицей тридцать километров пока. А за нами законный император. Раненый. И кроме нас, между ним и этим отребьем, называющим себя императорской гвардией, никого нет. Велика империя, но нам отступать, выходит так, что некуда. Когда эти, – я махнул рукой на извивающуюся по дороге «змею» инсургентов, – будут глумиться над мертвым телом вашего короля, только ваша смерть будет вашим оправданием, что они смогли такое сотворить. Утешьтесь тем, что мертвые позора не имеют. Еще вопросы?

– Да вроде все уже обсудили, господин командор. Задачи нарезали. Цели поставлены. Рубежи обозначены. Силы и средства выделены. Хватило бы патронов…

– Тогда по местам. Да помогут вам ушедшие боги и фирма «Гочкиз». А проблема у нас одна, на мой взгляд: где мы их всех хоронить будем?

И офицеры, смеясь немудреной шутке, разошлись.

Взмыла в воздух, распадаясь на искры, зеленая ракета, и одновременно с ней захлопали в морозном воздухе винтовки «кукушек». Еще одно нововведение, принесенное мною в этот мир. Чистый финский опыт «зимней войны» – посаженные на деревья снайпера моей охраны, прошедшие со мной Восточный фронт, в паре с прикрывающим стрелка автоматчиком у корней дерева. К дереву привязывается веревка. Если станет горячо, то снайпер по ней белкой слетает вниз, встает на лыжи и меняет позицию, где к такому же дереву заранее привязана веревка. По сигналу снайперы стали активно выбивать в колонне офицеров и знаменосцев. Благо при таком построении гвардейцы у нас как на ладони. Чтобы растянуть метких стрелков по фронту пошире, я разбил свои снайперские пары. Десять снайперов теперь работали самостоятельно по заранее обозначенным им приоритетным целям.

Одновременно с выстрелами снайперов пошли в атаку на батарею пулеметные танки, открыв огонь на ходу с шестисот метров.

Прикрываясь танкетками, малозаметные в своих белых маскхалатах, бегут штрафники со своим разномастным оружием по утрамбованным танковыми гусеницами колеям. Часть штрафников сидит на танковых «хвостах» десантом.

За ними торопятся саперы на лыжах. Прикрывают атаку пулеметчики штурмовиков. Для автоматов цели еще слишком далекие.

И с небольшой задержкой застучали вслед за танкетками все пулеметы, которые только у нас были.

В воздухе захлопали красивые белые облачка на фоне тяжелой утренней хмари – самоходки накрыли колонну шрапнелью.

Моя БРЭМ, сдвигая отвалом глубокий снег, вылезла из высоких кустов, преодолела поле и выехала на шоссе, скользя на развороте по брусчатке в пятистах метрах впереди колонны. За нею выполз «артштурм».

Встали бронированные машины на дороге бок о бок. Башенный и спаренный пулеметы застучали вдоль оси колонны как бы фланкирующим огнем.

Мы с командиром «артштурма» вылезли из люков командирских башенок и задолбили из крупнокалиберных пулеметов. Тяжелые 11-миллиметровые пули пробивали сразу по несколько рядов пехоты.

Забились, заржали от боли на дороге раненые кирасирские лошади, попадали кеглями серые фигурки гвардейцев, упали наземь яркие цветные знамена… Чистый девственный снег окрасился красным.

По броне в ответ активно застучали пули гвардейцев, сковыривая краску и настолько противно свистя над головой, что инстинктивно хотелось упасть обратно в бронированное чрево самоходки. Укрыться. Но боевой азарт помогает преодолевать животный страх. Сейчас выясним, кто кого – техника или тупая людская масса, у которой уже отстрелили голову. Офицеров что-то больше не видно, а так активно сабельками махали. Так махали…

Передовой батальон колонны, вопреки моему ожиданию выставив штыки, рванул бегом в атаку на бронированные машины. Прямо под картечный выстрел «артштурма». В упор.

Меня накрыла эйфория боя. Я стрелял, менял диски и снова стрелял, распевая во всю глотку: «Гремя огнем, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход…»

Приподняв бульдозерные отвалы как дополнительную защиту от вражеского огня, мы с «артштурмом», набирая скорость, двинулись по шоссе на соприкосновение с противником. Я боялся только одного – что нам патронов не хватит. Нет. Еще я опасался, что на скользкой брусчатке слетит «гусянка» и обездвижит «арт-штурм», у которого наведение вооружения только всем корпусом.

Видно было, как около расстрелянной артиллерийской батареи танкетки перерезали гвардейскую колонну и уже утюжили пехоту, а белые силуэты штрафников копошились у пушек. Захватить батарею не удалось. Точнее, захватить-то ее захватили, а вот вывезти нечем. Всех лошадей побили. Красивые были кони, породистые. Черные как смоль, с белыми мохнатыми «чулками». Жалко…

Когда бронетехника стала давить валяющиеся на дороге трупы и дико орущих из-под гусениц раненых, оставшиеся в живых фузилеры первого гвардейского батальона встали на колени в снег по обочине шоссе и заложили руки за головы. Сдаются.

Остаток пехоты, той, что шла за артачами, во все лопатки убегая обратно в город, устроил давку в воротах, столкнувшись с выходящим из столицы батальоном.

Вот так и рождается танкобоязнь.

«Коломбина», выехав вровень с наступающей цепью штурмовиков, угощала бегущих фузилеров осколочными гранатами с толовой начинкой. Гвардейцы от ворот побежали уже во все стороны.

Паника – страшная вещь.

В столицу мы влетали на плечах бегущего противника. И самой большой проблемой для нас стала давка встречных потоков гвардейцев уже в самом городе на узкой улице, щедро осыпаемой шрапнелью.

Я бросил давить пулеметную гашетку и посмотрел на часы. Все сражение заняло двадцать две минуты. Поле боя осталось за нами.

Рецкие штурмовики, не торопясь, формировали штурмовые группы перед броском в город. К ним подтянулись с кромки леса снайпера. Стандартная, сложившаяся уже штурмовая группа: унтер с автоматом и пистолетом, снайпер, пулеметчик с ручным «Гочкизом-Р» и помощником, таскающим за ним запасные диски, два сапера и пять автоматчиков с пистолетами-пулеметами. У каждого по десять гранат в сухарной сумке. У саперов еще толовые шашки, провода и «адская машинка» для подрыва в ранцах.

От охотничьего городка выезжает наш последний резерв – гвардейские саперы на санях, заранее определенные при удаче в трофейную команду. На дороге сейчас богато ништяков валяется – не бросать же их. Да и пленных пора организовывать, пока они не очухались. Не отвлекать же на их конвоирование боевые группы.

«Коломбина», слегка скользя всем корпусом на повороте по мерзлой брусчатке шоссе, вышла на прямую наводку и стала долбить картечью вдоль улицы сквозь ворота.

«Элика» со своей закрытой позиции, как и положено порядочной гаубице, добавляла навесным огнем по городским тылам мятежных гвардейцев.

Штрафники, зачистив батарею, оглядевшись и обрубив постромки павших лошадей, впряглись вместо них по десятку организмов в зарядные ящики, с матерками подтаскивали самоходчикам трофейные боеприпасы. Могут же аристократы, когда хотят, и поработать. Как нормальные мужики.

Я остановил БРЭМ, слез с брони на землю, прихватив автомат в правую руку, левой схватил за шкирку коленопреклоненного на обочине гвардейского фельдфебеля, поднял на ноги и сунул ему в руки свою запасную портянку. Приказал:

– Иди в город, скажи там своим, что тех, кто будет тихо сидеть в казармах, мы не тронем. А кто будет сопротивляться законному императору, казним как предателей. Без жалости. Без суда и следствия. Это я сказал – Кровавый Кобчик.

И я снял с гвардейца на всякий пожарный ремень с револьвером. Я не оглядывался, просто знал, что Ягр меня прикрывает с автоматом. Потому и вел себя так нагло в окружении пленных, многие из которых могли быть вооружены.

– Иди, – подтолкнул я фельдфебеля в спину.

Здоровенный бугай, красавец-брюнет с голубыми глазами, фельдфебель неуверенной походкой, осторожно обходя многочисленных убитых, пошел к городским воротам. В самих воротах будто кто из него вынул позвоночник. Белая портянка волочилась за ним, но он крепко ее сжимал в опущенном кулаке. Он все не мог понять, что это такое вдруг произошло так быстро, моментально выломив его из привычной картины мира. Маршировала гвардия немалой силой, подавляя всех вокруг своей крутизной… И вдруг всё… Половина мертвыми валяется на дороге, а сам он в снегу у обочины тракта стоит на коленях, закинув ладони на затылок. И ему страшно до мокрых штанов.

Первые две роты фузилерного полка мятежной гвардии полегли практически поголовно. Как и конная батарея, на которую обрушился основной удар. В ней не осталось никого выжившего из орудийной прислуги. В других ротах тоже богато покосило солдат пулеметами.

Офицеров в колонне не осталось ни одного на ногах. Кто не убит, тот настолько ранен, что стоять не может.

Большинство трупов гвардейцев лежали на дороге как живые – штатные пульки маленькие, шрапнельные поражающие элементы тоже не с кулак размером… Застыли, глядя недоумевающими голубыми глазами в стылое хмурое небо. Как бы укоряя: «А нас-то за что?» Фигуры их больше всего напоминали сломанных оловянных солдатиков, настолько аккуратно подогнана была их парадная амуниция. Ремни и подсумки белой кожи. Даже подковки сапог у всех были прибиты под одинаковым углом.

Подошел к сдающимся гвардейцам на другой обочине тракта. Их было много. Сотни человек. Где в рядок, где кучками. Стоят на коленях, головы опущены, руки подняты, винтовки на дороге валяются. На бронеходы даже смотреть боятся.

Ближний ко мне гвардеец – дядька в возрасте лет за тридцать с нашивками ефрейтора-сверхсрочника, брызнул в меня снизу вверх расфокусированным взглядом белесых глаз и негромко зашептал, запричитал заевшей патефонной пластинкой:

– Не надо меня давить… Не надо меня давить… Не надо меня давить… Нельзя меня давить… Лучше просто застрелите, сделайте такую милость…

Я оглянулся. На неестественно белом снегу нож отвала, гусеницы и катки БРЭМ все были в крови и остатках давленой сизой солдатской требухи пополам с рваным шинельным сукном. В дополнение к неприятной картинке бил в нос сильный запах крови и свежего дерьма. Не отставал от нее по эпичности и «артштурм». Жуть какая… Офигеть… Даже на фронте такого кошмара никогда не было.

А ведь с момента взрыва в охотничьем замке и суток не прошло, а жертв этой гражданской войны уже за тысячу душ перевалило… Если не больше.

Одно отрадно – белых фигурок, валяющихся на дороге без движения, на удивление мало.

Но это еще не все.

Далеко не все.

Надо еще взять город.

Надо еще удавить мятежного графа.

Сколько можно этим гадским Тортфортам меня преследовать? Пора положить этому конец.

3

«Так громче, музыка, играй победу. Мы победили, и враг бежит, бежит, бежит…»

Однако сразу в столицу на плечах бегущего противника мы не вошли. Улочка узкая. Дома по обеим ее сторонам старые трех– и четырехэтажные. Застройка плотная, без промежутков между домами. Развернуться особо негде.

Даже с учетом того, что при появлении в воротах «коломбины» драп мятежных гвардейцев усилился до предельных возможностей человеческого организма, на мостовой осталось очень много мертвых мятежных гвардейцев, посеченных шрапнелью и картечью, побитых пулеметами и просто насмерть задавленных во встречной давке. Иной раз в два-три слоя лежат друг на друге.

Кровянить гусеницы относительно чистых пулеметных танкеток мне не хотелось. То, что даже в чистом поле в эксцессе боя выглядело неприятно, в городе просто жесть. Запугивать же запредельно обывателей в нашу задачу не входило. Они и так насмерть перепуганы безудержным гвардейским драпом, случившимся буквально сразу после их пафосного парада, и нашим шрапнельным обстрелом. Крыши небось все в дырах.

Мимо самоходки просочились по стеночке две штурмовые группы, потом еще две, потом еще… Хрустя битыми стеклами под каблуками, страхуя друг друга, волчьим изгоном перескакивая через трупы мятежников, штурмовики заняли перекрестки и другие стратегические точки этой кривоватой улицы, по ходу проверяя входы в подвалы, арки и окна. Не забывая приглядывать и за окнами верхних этажей.

Сопротивления не было.

Убедившись, что огневого противодействия не предвидится и артиллерийской поддержки больше не требуется, «коломбина» задним ходом вышла из проема старых средневековых ворот обратно в поле и пропустила в город команды саперов-трофейщиков на санках. Те споро оттаскивали трупы гвардейцев к стенам домов, складывали посередине улицы в кучи их оружие и амуницию. Отдельно в ящики собирали патроны. И вывозилось все это в охотничий городок императора.

На помощь трофейщикам отрядили и штрафников. Морщились графья-бароны, но трупы таскали без ропота. Сами при этом выглядели как незнамо кто в грязных маскхалатах, в которых с трудом после боя угадывался первоначальный белый цвет.

Командир штрафной роты щеголял окровавленной повязкой на правой руке, с поддержкой на косынке, наспех сооруженной из марли. Но не уходил к санитарам, продолжая командовать своими мортусами[3]3
  Мортус – муниципальный служитель, в обязанности которого входили уход за заразными больными при эпидемиях и уборка трупов в городе.


[Закрыть].

– Граф, – позвал я его, когда сам вошел в город со своей охраной и инженерами, тащившими за мной полевой телефонный кабель, – я вижу, вы уже искупили свою вину кровью. Можете подходить за реабилитацией, когда я тут где-нибудь устроюсь.

– Если вы позволите, барон, то я останусь со своими штрафниками до конца, – возразил он. – Дело чести.

– Если вы так ставите вопрос, то я ничего не имею против, – ответил, глядя на этого аристократа с уважением. – Даже отмечу такое ваше поведение перед его величеством.

Глаза бывшего гвардейского подполковника обрадованно сверкнули. Смысл и радость гвардейской службы: быть отмеченным самим императором.

– Много потерь? – продолжил я его расспрашивать.

– Треть где-то, господин командор. Двадцать два фельдъюнкера. В основном погибли в рукопашной при захвате батареи.

Надо же… Я почему-то посчитал, что он в два раза больше подчиненных в бою положит. Не меньше половины роты. Обманчив бывает внешний вид.

– Но я должен признаться, барон, что ваши бронеходы – это страшное оружие, – продолжил граф. – Нечеловеческое. Если бы я не был на вашей стороне в этом бою, то, наверное, позорно бежал бы сам с поля боя, – признался он как бы нехотя.

– То ли еще будет… – вздохнул я, припомнив кино про ядерный взрыв на Тоцком полигоне, которое нам крутили в армии. – Техника в наше время меняется молниеносно. Если позволите, граф, дам вам один совет…

– С удовольствием выслушаю его. – Действительно, по лицу видно, что проявил заинтересованность.

– Вы храбро сегодня сражались, граф. Сразу скажу, наград за сегодняшний бой не будет. Какие награды могут быть в братоубийственной бойне? Но когда император будет возвращать вам прежние чины, то проситесь сразу перевести вас в армию, пока война официально не закончилась. Сами понимаете, что императорскую гвардию после такого мятежа ожидают перетряски да массовые чистки с отставками. Возможно, даже «с позором». А так вы безболезненно выйдете в войска генералом. Получите под командование бригаду или отдельный полк. Ранг вам позволяет. Но это так… Между нами.

– Благодарю вас за совет, барон. Он действительно ценный. А что будет теперь в стране?

На его лице нарисовалась неподдельная заинтересованность.

– В империи продолжится гражданская реформа покойного императора Отония, – ответил я. – Она прогрессивна. Нет у империи иного пути, как переходить на индустриальный уклад хозяйствования. Феодализм – это родимое пятно прошлого, тянущего нас вниз. Сохраним феодализм – проиграем экономическое соревнование другим великим державам. Тогда нас раздавят и растащат по мелким лимитрофам. Мы и эту войну против всего мира, если можно так выразиться, еле-еле вытянули благодаря индустриальному рывку и превосходству в технике. Но этого мало. Сегодняшний мятеж гвардии по большому счету это попытка возврата к феодализму. Потому как доходы от традиционного сельского хозяйства если и не упали, то стали бледно выглядеть по сравнению с доходами фабрикантов и купцов. А это обидно тем, кто еще крепостное право помнит если не сам, то по рассказам родителей. И даже не в доходах основная обида, а в том, что шапки перед ними перестали ломать и спины гнуть. И в глаза смотрят дерзко.

– Вам проще, господин командор. У вас в Реции крепостного права не было никогда, – вздохнул граф Гримфорт. – А у нас в великом герцогстве все так запутано…

– Кстати, граф, вы же местный… – Я дождался его кивка и продолжил: – Не подскажете особнячок средней просторности, который можно временно реквизировать под мой штаб? Чтоб дворик был, флигеля и конюшни. И особо не бросался в глаза роскошеством. И чтобы мой бронеход нормально разместился бы во дворе, ничего не ломая.

Штурмовики зачищали квартал за кварталом, вытаскивая зашхерившихся[4]4
  Зашхериться – спрятаться в шхеры (сленг, изначально морской).


[Закрыть] гвардейцев из, казалось бы, невозможных для укрытия человека шхер, щелей и дырок. Передавали их идущим следом трофейным командам. Пленные не сопротивлялись. Большинство в пылу бегства и оружие-то растеряли.

Всего пару раз нам в городе оказали сопротивление.

Один раз мушкетерский лейтенант, которого застали отчаянно стучащимся в дверь неказистого двухэтажного дома в глубине квартала. Когда он понял, что туда его не пустят, а штурмовики уже за спиной, развернулся, выхватил саблю и бросился на штурмовую группу с диким криком.

– Ненавижу! – отразилось эхом от стен узкого переулка.

Согласно инструкции, никто с ним в единоборство вступать не стал. Полоснули из автомата очередью поперек груди, и всё. Револьвер у него был, но из пустых камор барабана только воняло тухлыми яйцами. Вот так вот «с голой пяткой да на красного командира»…

Второй раз пришлось вести бой с опомнившимися мушкетерами, которые забаррикадировались с пулеметом в тесном тупиковом переулке и решили, видимо, как можно дороже продать свою шкуру.

Первыми на них напоролись наши трофейщики с летальным для себя исходом. Мушкетеры сразу скосили из пулемета семь человек. Двое оставшиеся в живых саперов побежали за подмогой.

Затем пришлось гвардейцев осторожно выкуривать, потому как основу баррикады составляли две пулеметные двуколки, на которых перевозилось кроме самого пулемета системы «Лозе» четыре тысячи патронов к нему. В лентах уже.

Отбивались они грамотно – экономя патроны, но когда было необходимо, то и длинными очередями угощали, не подпуская к себе никого на гранатный бросок.

Пытались подогнать «артштурм» и смести их баррикаду, но он по ширине еле пролезал в этот кривоколенный переулок, да и то – только до первого поворота. По этой же причине не было возможности ни гаубицу применить, ни миномет.

И снайперу же просто негде было себе устроить позицию в этом каменном мешке.

Переговоры ничего не дали, разве что позволили приблизительно определить численность сопротивляющихся. Впрочем, в парламентеров никто из гвардейцев не стрелял. Но и переговоров они с нами долгих не вели. Нет… и всё.

Добежали до меня бойцы с вечным вопросом: «Что делать?» Пыл схватки уже угас. Никто из штурмовиков не хотел лишней крови. Ни своей, ни чужой.

Послал еще одного парламентера. Тот выкрикнул в рупор, что я, Кровавый Кобчик, даю им полчаса на размышление, а потом сотворю с ними «кровавую тризну». В ответ услышали только мат и хвастовство, что они не царцы, чтобы дать себя резать ножиками тупым диким горцам-овцедрюкам.

Зря они это сказали. Горцы обиделись.

Среди рецких штурмовиков нашлось четверо хороших скалолазов. Они, отобрав на соседней улице у связистов костыли для прокладки телефонного кабеля по фасадам домов, поднялись на крышу. По крышам же и прошли до этого тупика с упертыми мушкетерами. Просто и непритязательно забросали их сверху ручными гранатами. Каждый из этих альпинистов взял с собой по десятку «колотушек». Этого хватило с избытком. Двадцати мушкетеров с тремя офицерами больше не стало среди дышащих.

Как и стекол в переулке.

И целого кожуха на пулемете.

Больше никаких очагов сопротивления до самого проспекта не было. Но я приказал встать в оборону, заняв три улицы от ворот до центрального проспекта, и провести зачистку. Улов оказался небольшой. Всего несколько десятков человек, практически все раненые. Тащить их в чистое поле в импровизированный концлагерь не стали. Отобрали оружие, у кого было, взяли подписку с них и с хозяев домов, что они прекращают сопротивление. В случае нарушения данного слова поручителями выступала приютившая их семья, на которую горцы навели страху, что всех, кто есть в доме, они зарежут в случае обмана.

Я понимал, что каждый час работает против меня, но захваченный кусок города оказался больше нашего горла. Тем более что небо прояснилось наполовину, что позволило все-таки прилететь дирижаблю из Тортуса и раскидать над городом листовки с императорским манифестом.

Когда расчистили от ворот всю Ловчую улицу, я выдвинул к проспекту три пулеметные танкетки. И расставил блокпосты. Четыре поста вооружили трофейными пушками. Больше для устрашения противника, нежели действительно собрались разрушать столицу.

Отправил боевое донесение людям Моласа в кордегардию охотничьего замка и сел на пустой патронный ящик ждать нового приказа от императорского генерал-адъютанта, пока саперы вывозят трофеи и оформляют пленных.

Стоило только отправить вестового с пакетом, как гвардейские инженеры протянули к месту моей засидки полевой телефон. Однако сервис.

Покрутил ручку. Дунул в трубку.

– Сувалки? Кобчик на проводе. Доложи обстановку вокруг города. И где тут ваши люди? Я еще ни одного из них не увидел.

Люди Моласа начали активные действия только в полдень. Все разом. Это мне стоило, наверное, клока седых волос. Сидеть практически без дела на вздёрге нервического ожидания все утро в неустойчивой конфигурации противостояния в городе – это… Ситуация напоминала древнюю русскую сказку о том, как мужик медведя поймал, а тот его не пускает… Мне бы еще пару батальонов под руку. Простой пехоты. Пусть даже слабо обученной. На посты и блоки поставить. Пометить место.

А тут еще Бисер настойчиво попросил не занимать императорский дворец в Старом городе, дабы не попортить при его штурме дорогой декор. По мнению императора, инсургенты уже проиграли. Время работает против них. Фельдмаршал наступает и уже взял пару полустанков на столичной ветке железной дороги. В конце концов приказано было ждать выступления людей Моласа и поддержать их всеми силами.

Без дела, конечно, я не сидел. Укрепил и усилил периметр занятого района. Убрал из столицы всех пленных и ненужные в текущем противостоянии трофеи.

Расширились еще на две улицы. Штурмовые группы прочесали все домовладения в подконтрольном районе на предмет укрывательства мятежников. Несколько домов пришлось брать штурмом, после чего их хозяев расстреливать на их же дворах у ближайшей стенки. По какой причине они оказали вооруженное сопротивление – я не заморачивался. Не моя епархия. Достаточно было самого факта.

Расстрельные команды набирались из штрафников. Ничего, даже устных возражений не услыхал от них, что аристократам работать палачами невместно. Может, и морщились внутри себя, но вида не показывали.

Бронетехника в городе была только та, которая имела бронированные крыши. И к каждой машине была прикреплена штурмовая группа, усиленная отделением гранатометчиков с большим запасом «колотушек» внутри брони.

Подо мной к полудню была всего одна восьмая часть города и не самые стратегические кварталы. Вокзал с телеграфом, телефонная станция и оба моста через реку были если не в руках, то на территории, формально занятой мятежной гвардией.

Зато Имперский банк оказался на моей территории, вместе с хранилищем денег и драгметаллов. Бисер после моего сообщения об этом прислал группу невесть откуда им взятых аудиторов с именным рескриптом на руках. Сейчас они разбились на две группы. Одна считает деньги и прочие ценности в хранилище. Вторая проверяет бухгалтерию. Полная инвентаризация имперских финансов.

Директорат банка под конвоем пьет кофе в ближайшем гаштете, открытом по такому случаю по нашей настоятельной просьбе. (Все точки общепита и магазины в столице в этот день не работали. Стрёмно же…) Время от времени кого-то из директоров дергали на допрос в здание банка. Из всего до меня доведенного я выудил только одну существенную информацию: все банкиры – люди покойного канцлера Лоефорта, а вот аудиторы явно работают на Моласа.

А вот особняк имперского Казначейства мы не взяли, сил не хватило, но все подходы к нему оказались у нас под прицелом. Главная задача – не дать графу Тортфорту вывезти оттуда деньги – решалась положительно. Две попытки проникновения в Казначейство пресекли перекрестным пулеметным огнем. Третья большая группа гвардейцев пополам с какими-то мутными личностями в штатском сама отказалась от экса[5]5
  Экс (сленговое сокращение) – экспроприация.


[Закрыть], лишь узрев на площади с лязгом разворачивающийся «артштурм». Даже стрелять не понадобилось. Рассосались они по окрестным переулкам в течение минуты.