Текст книги "Третья раса"

Я осмотрел переборку в районе пирса и без труда нашел нишу, в которой покоились два почти новых спасательных костюма, древняя надувная лодка и даже оранжевый пенопластовый круг с надписью «Тапрабани». Вытащив за ручки титановый куб лодки, я донес его до вольеры и бросил в воду. По реакции дельфинов сразу стало ясно, что я на верном пути. Куб секунду полежал на поверхности, вбирая воду, затем лопнул по граням, выпустив титановые стрелы каркаса, которые тут же обросли прочным эластидом корпуса. С шипением лодка надулась полученным из воды водородом и закачалась, готовая меня принять. Дельфины резвились и выпрыгивали из воды.

Я соскользнул на борт спасательного суденышка, которое было настолько легким, что едва не выскочило из под меня. Поршневого мотора в нем, похоже, не было, а разбираться с довоенным газовым приводом было лень, так что я решил без затей подгрести руками, благо вольера была менее полусотни метров в ширину. Только я начал черпать воду ладонью, Тошка и Лидочка взялись подталкивать лодку носами, что добавило мне скорости.

Достигнув противоположного края, я ухватился за кромку переборки, подтянулся и выбрался из лодки. Палуба здесь была не ровной, а имела два углубления, одно из которых действительно уводило в темное технологическое помещение. Тошка высоко выпрыгнул из воды, перевернулся в воздухе и плюхнулся обратно, окатив меня фонтаном брызг.

– Вот, барракуда! – мне эти фокусы уже надоели.

Протиснувшись в нишу, я нашел там то, что и ожидал – старый спальный мешок и плохонький компакт, никуда не подключенный, в силу отсутствия коммутационных гнезд, а потому пригодный лишь для просмотра записанных фильмов. Мне вдруг стало интересно, что мог смотреть старый Бен, залившись до бровей джином. Осторожно раскрыв машинку, я дождался загрузки и осмотрел пункты меню. Названия фильмов красноречиво говорили, что записи Бена представляли собой вестерны самых разных времен создания, причем большинство, судя по иконкам, были еще двумерными. Я усмехнулся.

Кодовая карточка от коммутатора валялась рядом с компактом. Я сунул ее в карман, закрыл машинку и выбрался из ниши. Лодка уже успела отплыть на середину вольеры, но дельфины сами догадались подтолкнуть ее к переборке. Мне оставалось лишь запрыгнуть на борт и перебраться к другому берегу. Там я вытащил посудину из воды и повернул ключ сборки. Лодка с шипением выпустила водород и сложилась обратно в куб, оставив на палубе темную лужу. Я оттащил его на место.

– Сейчас узнаем, чего ты хотел, – подмигнул я Тошке, вставляя карточку в коммутатор.

– Ты охотник? – напрямую спросил дельфин, когда устройство заработало.

– Бывший. Я был охотником, а потом пострадал в глубине и не смог больше нырять, – мне приходилось подбирать самые простые, на мой взгляд, слова, как все делают, когда говорят с детьми.

– Ты заболел? Был ранен?

– Был ранен. Слишком быстро всплыл. Людям от этого плохо.

– Даже охотникам? Охотники могут всплывать откуда угодно, я видел.

– Мой скафандр погиб и не мог дышать за меня. Пришлось подключать баллоны, как в простых аппаратах. А с ними глубоко не нырнешь и быстро не всплывешь.

– Я знаю, – просвистел Тошка. – Но ты в форме.

– Без погон, – я наклонился, чтобы он мог разглядеть подслеповатыми глазами. – Мне нравится в ней ходить.

– Погоны важны?

– Не знаю. Да, наверно, как и форма.

– Значит, охотник – это только одежда? – вступила в разговор Лидочка. – На кого одень, тот и будет?

– Нет!

– Как тогда? – это снова Тошка. – Что отличает охотника от других людей?

– Ты сказал, что океан с берега похож на зверя в клетке, – просвистела Лидочка. – Люди держат зверей в неволе?

Этот вопрос поставил меня в тупик, но я понял, что именно ради него дельфины затеяли кутерьму с поиском карточки для коммутатора. Не ради формы, форма была лишь предлогом. Они хотели знать. Им было важно. Но что я мог им ответить? Вспомнились Лесины слова о том, что дельфинам лучше не врать, что они очень чувствительны к правде и ощущают ее не на языковом, а на каком-то другом, невербальном уровне. К тому же меня удивило, что ни Тошка, ни Лидочка не знают о зоопарках и научных лабораториях. Похоже, им таких вещей попросту не рассказывали, а самим узнать негде. Может, все бы обошлось, если бы не мое сравнение. Стало ясно, что первый день работы на новом месте начался не очень удачно. Надо было как-то выкручиваться.

– Люди держат в клетках только опасных зверей, – нагло соврал я.

– Зачем? – спросил Тошка.

Действительно, зачем? Для красоты? Для изучения? Чушь. Так мы тешим свой комплекс неполноценности, глядя на когтистых и зубастых, когда они за стальными прутьями ничего нам не могут сделать. Мы можем поймать их и засадить, мы научились этому за тысячелетия нашей личной, не биологической эволюции. А они теперь у нас спрашивают «зачем».

И вдруг мне стало наплевать на дельфиньи комплексы, затронуть которые так боялась Леся и другие биологи. Неужели это дельфиний мир, а мы за каждый шаг в нем обязаны оправдываться? Захотят, пусть уходят. Я был готов даже к тому, что меня за эту беседу уволят.

– Это месть, – жестко ответил я, хотя знал, что коммутатор не передаст эмоции. – В древности мы были добычей диких зверей, а теперь держим их в клетках, чтобы наши дети могли тыкать в них пальцами и обсуждать, какие у них усы и огромные зубы.

Дельфины переглянулись и синхронно нырнули, быстро скрывшись в глубине. Я усмехнулся и хотел вынуть карточку из коммутатора, но, к моему удивлению, Лидочка вынырнула и свистнула у меня за спиной.

– Охотник, – донесся синтетический голос из аппарата.

Я обернулся. В этот момент Тошка тоже вынырнул, лег на бок и беззаботно помахал ластом.

– Может, и рыба когда-нибудь сможет посадить нас в клетку? – прощелкал он. – Вы, люди, совсем другие, не такие, как все. Вы другие, но боитесь того, что не похожи на нас.

– Не боимся, – я присел на край вольеры. – Нам иногда стыдно, что мы такие. К тому же люди все разные. Как и дельфины, наверное. Леся никогда не будет держать кого-нибудь в клетке.

– А ты? – спросила Лидочка. – Ты охотник, ты убивал.

– Я убивал искусственных тварей и людей, которые вели себя не лучше торпед.

– А кто лучше? – это Тошка.

Мне показалось, что они надо мной издеваются.

– Никто не лучше, – ответил я, поднимаясь на ноги. – Вы жрете рыбу, даже когда она идет на нерест. Потому что вам просто хочется есть. А нам тоже хочется есть, поэтому мы убиваем других людей и животных. Разве не честно?

– Вы их едите? – уточнила Лидочка.

– Нет. Ну и что с того? Они едят нашу пищу, мы убиваем их и отбираем еду себе.

– Мы от тебя узнали о людях много нового, – заметил Тошка, переворачиваясь на другой бок и попыхивая единственной ноздрей на голове. – Вы не любите говорить об этом?

– Да. Я же сказал, нам за это бывает стыдно. А вам?

– За рыбу? – спросил Тошка. – За вкусную жирную рыбу? Нет. Мы ее просто едим. Стыдно будет, если я отберу рыбу у того, кто слабее.

– И часто ты ее отбираешь? – ошарашено спросил я.

– Всегда, когда получается, – ответил Тошка. – Отберу, потом стыдно.

Он нырнул, а Лидочка коротко свистнула и сделала круг по вольере. Подплыв ко мне снова, она прощелкала:

– Вы внушили себе, что очень сильные, а потому вам стыдно. Но вы стесняетесь того, чего нет.

– Не понимаю, – насторожился я.

– Тошка заберет у кого-нибудь рыбу, а потом обязательно найдется кто-то, кто заберет рыбу у него. Не бывает никакой силы. Любая сила – это иллюзия. Сегодня вы держите кого-то в клетках, а завтра в клетку посадят вас.

– Уже много тысяч лет никто, кроме нас самих, не может сажать нас в клетки! – ответил я, совершенно не понимая, к чему клонит Лидочка.

– Время не имеет значения. Обязательно появится кто-то, кто посадит вас в клетку. Он будет говорить, а вы будете делать. Это будет новая ступенька. Выше вас. А мы останемся есть вкусную жирную рыбу.

Она нырнула и скрылась в темной воде. Подождав минут пять, я вынул карту из коммутатора, сунул в карман и вернулся в сторожевую рубку.

Там, за акриловой броней окон, начиналась настоящая буря. Небо налилось не то что свинцом, а почти чернотой, вдали полыхали продолжительные, как сполохи плазменной сварки, зарницы, волны с разбегу били в незыблемые борта «Тапрабани», выстреливая брызгами метров на десять вверх. Если бы не рифы, сбивающие силу океанских валов, вода во время подобных штормов докатывалась бы до порога нашего дома.

Я любил такую погоду. От ощущения близости неукротимой стихии кровь сильней разгонялась в жилах, все мое существо охватывала дикая, первобытная эйфория. Если бы не было окон, то руку протяни, и там смерть. А так сторожевая башня выдержит хоть сколько прямых попаданий молнии, я от всей души надеялся, что хоть одна на этот раз обязательно шарахнет в станцию – уж очень хотелось увидеть ее вблизи.

И тут я окончательно понял, зачем люди сажают хищников в клетку. Да не хищников они сажают, а собственную смерть! Вот в чем дело. Голые, без когтей и клыков, почти не приспособленные к жизни в дикой природе, люди все-таки выжили, но смерть так долго ходила за ними по пятам, что они без нее не могут. Смерть для нас стала частью жизни, мы хотим все время видеть ее поблизости, но в клетке, в клетке, чтобы не вырвалась на свободу. Отсюда любовь к приключениям, к прыжкам с гравилетов, к свехскоростным гонкам и погружениям на немыслимые глубины. Но мы стараемся сделать это все как можно более безопасным. Там же, где опасность становится реальной, место уже не всем.

– Барракуда меня дери! – выругался я, сжимая кулаки.

Толкнув тяжелую дверь, я кубарем скатился по трапу и выскочил в коридор, ведущий к задраенному внешнему люку. Преодолев два десятка шагов, я вцепился в запоры и сдвинул их в сторону. Тут же меня ветром чуть с ног не сбило, ледяная пена вихрем завертелась перед лицом. На такое приветствие океана я не мог не ответить. Согнувшись, чтобы легче держать равновесие на ветру, я выбрался на палубу, хватаясь за все прочное, что подворачивалось под руку. Черные низкие тучи стремительно летели над головой, сполохи зарниц приближались, вызывая во мне смесь первобытного ужаса и восторга. Теперь у меня был ответ на вопрос дельфинов, что отличает охотника от других людей. Смерть охотника чаще всего в океане, но в отличии от других людей, от спасателей, от биологов, охотник не отгораживается от океана стальными прутьями стопроцентной безопасности. Потому что чем большую безопасность ты себе обеспечиваешь, тем меньше можешь воздействовать на то, что находится по другую сторону защитного барьера. А охотник должен воздействовать, он не может просто подглядывать, как другие. В этом и есть его отличие, это и манило меня в моей службе.

– Мне не нужна клетка! – закричал я, стараясь перекрыть рев бури. – Не нужна!

Только через полчаса, оглохнув от рева и озябнув от брызг, я вернулся в коридор и задраил за собой люк. Дыхание никак не могло успокоиться, сердце едва не выскакивало из груди. Подумав, я не стал подниматься в сторожевую рубку, а спустился к дельфинам. Что-то мне подсказывало – они меня ждут. Но я ошибся – вольера была пуста.

Глава 3
Буря

Шторм за окнами не давал мне сосредоточиться. С одной стороны, надо было хоть как-то освоиться с оборудованием, пусть и нехитрым, но и не очень привычным, с другой – буря набирала силу, все больше притягивая к себе мой взгляд. В конце концов я решил совместить приятное с полезным – заняться разглядыванием стихии при помощи вверенных мне технических средств. Довольно мощный вычислитель позволял получать данные напрямую с сателлитов, так что я мог глянуть сверху на происходящее действо.

Вызвав на монитор пульт управления камерами шести подвластных биологам сателлитов, я выбрал один геостанцинарный, висевший почти точнехонько над «Тапрабани». Даже в обычном спектре буря из космоса выглядела внушительно – плотное, вихрящееся облачное пятно занимало чуть ли не четверть площади Индийского океана. А на предельном увеличении были видны многокилометровые сполохи молний, разрезающие небо одновременно в нескольких местах. Это напоминало работу безумного мастера спецэффектов – черный инфернальный вихрь, рождающий сполохи света. В этом был концепт, да и картинка мне настолько понравилась, что я нажал кнопку записи.

Попялившись на ветвистые сполохи молний, я переключил режим на инфракрасный – хотелось увидеть «Тапрабани» сверху, на предельном увеличении это можно даже с учетом толстой пелены туч. Изображение изменилось, стало более ярким и разноцветным – цвета означали разные температуры, согласно шкале внизу картинки. И, понятное дело, вместо клубящихся туч теперь были видны огромные океанские волны, катящиеся из бесконечности в бесконечность. Океан бурлил, переливался разноцветьем температур, так что меня это заворожило не меньше, чем в детстве завораживали новогодние украшения на елке.

В детстве я мог часами сидеть под новогодней елкой, вдыхать аромат хвои и смотреть, смотреть неотрывно на перемигивание мультифоровых гирлянд, на искрящиеся бока старинных акриловых игрушек, оставшихся еще, как говорила мама, от бабушки. Теперь было очень похоже – настолько, что вернулось щемящее ощущение праздника.

– А ведь у меня сегодня день рождения! – улыбнулся я, ощущая хоть и мимолетное, но самое настоящее счастье. – Кажется, самый лучший из всех.

Это было истинной правдой, потому что, несмотря на одиночество в этот праздник, мне не было скучно или тоскливо. Как долго я мечтал о возможности снова встретиться с океаном на его территории! И вот оно – произошло. Леся сделала мне самый лучший подарок, какой только можно было. Наверное, она сама не совсем понимала, насколько важно для меня было получить эту работу, да еще в первый же день, в свой день рождения, оказаться в самом центре свирепой бури. Я был так же счастлив, наверное, только после нашей с Леськой свадьбы, ну и еще, если быть до конца честным, в тот миг, когда адмирал приколол к моему воротнику булавку Кровавой Капли.

Это надо отпраздновать, решил я, вынимая банку сока из рюкзака.

Вскрыв ее, я глотнул прямо из клапана – не хотелось лезть в кухонный блок за стаканом. До чего же здорово тут! Я подправил положение камеры так, чтобы поймать в поле зрения «Тапрабани». Платформу было видно отлично, но на то, чтобы помахать самому себе, не хватало приближения в этом режиме. Вот если бы был ясный день, тогда получилось бы.

Я прильнул к экрану, ощущая себя сверхестественным существом, способным смотреть на себя с небес, полыхающих от фиолетовых молний. Платформа была прочно заякорена и ничуть не качалась, стойко держа удары многотонных волн. Меня завораживала эта стойкость, завораживало смотреть, как океан пенится, расшибаясь в брызги о стальные фермы «Тапрабани».

Чуть уменьшив приближение камер, я вывел на монитор широкую панораму – теперь пена вокруг платформы слилась в едва заметную белую точку в иссиня-черном буйстве стихии. Мне захотелось закричать от восторга, я сжал кулаки, задыхаясь от переполнявших чувств. И в этот миг изображение на мониторе внезапно погасло, сменившись надписью:

«Неисправность устройства. Переключитесь на другой сателлит».

– Что такое? – прошептал я в недоумении.

Попытка оживить камеру с клавиатуры терминала не привела ни к чему. Я последовал совету системы и перебросил управление на следующий сателлит, хотя в данный момент он находился в такой точке орбиты, с которой невозможно разглядеть Индийский океан. Мне просто хотелось понять, камера сдохла или лег орбитальный канал связи. Но с каналом все было в норме – камера рабочего сателлита показала городские огни на затененной стороне Земли.

– Надо же, какая случайность… – прошептал я, недоуменно почесав переносицу.

На самом деле ничего такого уж из ряда вон выходящего не случилось. Все орбитальные наблюдательные станции были старенькими, запускались с космодромов еще до последней войны, так что им всем лет по сто было, не меньше. После десятилетней эпидемии запущено было всего три сателлита, и все они принадлежали подразделениям морских охотников, обеспечивая наблюдение из космоса за оживленными участками мировых акваторий.

На самом деле любой из командиров охотников мог взять управление с боевого планшета не только своими сателлитами, но и любыми другими. Просто их аппараты были самыми новыми, самыми надежными, да к тому же специально спроектированными для наблюдения за биотехами, оставшимися в океане после войны. А вот биологи могли пользоваться только своими орбитальными станциями, геологи своими, и так далее. Спутниками все дорожили, поскольку после войны и эпидемии человечество так поредело, что оказалось в прямом смысле прижато брюхом к Земле. Не до орбитальных полетов – на суше и в океане хватало проблем. Ну что говорить, если от всего населения на Земле осталось не более миллиарда человек?

Нет, технологии не были утеряны, просто ресурсы требовались в других местах, а запущенных до войны спутников для нужд оставшихся хватало с лихвой. Даже с учетом такого выхода из строя, какой произошел только что на моих глазах.

В общем не было ничего удивительного в том, что старенький сателлит биологов внезапно вышел из строя. Поразило меня лишь то, что произошло это как раз в момент наблюдения. Я немного подумал об этом, но зацикливаться не стал. Все равно причину неисправности никто никогда не узнает. Не запускать же ракету в космос ради такой безделицы! Да и нет никакой ракеты, насколько известно. Надо будет, построят. А пока не надо, никто и не будет силы зря тратить.

Чтобы отвлечься, я решил порыскать по всемирной Сети на предмет информации о легендах дельфинов. После беседы с Тошкой и Лидочкой меня не покидало ощущение, что биологи несколько идеализируют этих разумных существ. Вон, Леська, чуть в обморок не упала, когда я сказал при них нестандартную фразу. А что такого? О людях бы так заботились…

Нет, я ничего не имел против дельфинов, но носиться с ними, как носится Леська – это уж дудки. Похоже, они над нами, над людьми, немного насмехаются. Хотя, если быть до конца честным – имеют право. Они видели, как мы с деревьев слезали, как обретали разум. Они старше нас, как вид, а яйца кур не учат. Но с другой стороны это не повод, чтобы тестировать нас, как Молчунья тестирует мотор на больших оборотах.

Вспомнив глухонемую, я невольно вздохнул. Где она сейчас, интересно? В команде с Чистюлей или сама по себе? Все же тосковал я по друзьям, чего уж греха таить. Тосковал, хоть и не любил себе признаваться в этом.

– А что если…

Шальная мысль промелькнула у меня в голове. Настолько шальная, что я по первому разу от нее отмахнулся, но она не ушла, сделала круг и вернулась, как возвращается отогнанный пулеметами гравилет, чтобы снова шарахнуть по тебе ракетами. Вот и эта мыслишка так же взяла меня на прицел и уже не отпускала.

– А что, – прошептал я, – ведь это возможно, барракуда меня дери!

Идея состояла в том, что с этого терминала, через гражданскую Сеть, я, в принципе, мог бы выйти на один из специальных сетевых шлюзов, ведущих во внутреннюю коммуникационную сеть охотников. По большому счету, это даже не запрещено, и нарушения в этом никакого нет. В принципе, обычным гражданским это попросту не нужно, поскольку, возникни у кого-то надобность в охотниках, он мог объявить тревогу обычным порядком, а уж система сама переправит сигнал, куда требуется. Однако попусту тревогу объявлять нельзя. Это уже не просто нарушение, а преступление. Да мне оно и не надо было, мне просто хотелось прямо сейчас, в мой день рождения, услышать кого-нибудь из друзей или хотя бы бывших коллег. Все просто. А для этого надо отыскать в Сети адрес шлюза и ввести коммуникационный пароль, тот же самый, какой вводятся в компьютеры гарнитур при включении. Информация не секретная, просто служебная, так что вряд ли пароль сменили за то время, пока я не у дел.

Я убрал с экрана программу поиска, отыскавшую мне уже пару десятков ссылок на легенды дельфинов, и запустил ее снова, с другой задачей – найти адрес шлюза. На это ушло не больше десяти секунд. Я запустил коммуникатор, ввел в него адрес шлюза и включил микрофон. Программа запросила пароль, я его ввел. И тут же в динамиках компьютера послышались знакомые до боли звуки – отголоски эфира, в котором переговариваются морские охотники по служебным делам. У меня защемило сердце.

– Эй, Цаца, не спать! – говорил кто-то в микрофон гарнитуры. – Дай мне полярные координаты этой калоши.

– Азимут сто сорок, удаление двадцать, – ответил голос помоложе.

– Скорость?

– Без хода. Дрейфует по ветру строго на север.

Я запросил с клавиатуры позицию шлюза в Сети, чтобы узнать, как далеко от меня эти совершенно незнакомые ребята. Оказалось, что шлюз обслуживает сто сороковую эфирную башню, расположенную в Антарктике, на берегу земли королевы Мод. Радиус приема-передачи у нее километров восемьдесят, не больше, так что охотники гоняют кого-то во льдах.

– Цаца, прием! Ты узнал, почему они не отвечают?

– Как же я узнаю, Бес?

– Тормозишь, салага! Может, у них спутниковая связь работает. У тебя же пульт, барракуда дери! Или прикажешь мне через гарнитуру с сателлитом вязаться?

Я чуть не заплакал, слушая их. Не от расстройства, не от радости, а от нахлынувших воспоминаний. Люди работают, а я торчу тут сторожем… Вклиниваться в эфир в то время, когда охотники заняты – последнее дело. Но я не выдержал и произнес в микрофон:

– Бес, на связь, здесь Копуха!

– Не понял… – пробурчал охотник. Потом поправился. – На связи Бес. Ты где, Копуха?

– Далеко. В Индийском. Но у меня под пальцами пульт управления сателлитами наблюдения. Могу чем-то помочь?

– Ты через гражданский шлюз, что ли?

– Да.

– Понятно. Слушай, если у тебя действительно «линзы» настроены, не глянешь, что там за хрень бултыхается, как говно среди айсбергов? А то салага не справляется, барракуда его дери. На хрен еще угробит сателлит, если ему управление дать.

– Давай координаты по сетке, – улыбнулся я. – А то ваши полярные мне до одного места.

– Принял, сейчас.

Он продиктовал мне планарные координаты, а я бодро подыскал подходящий сателлит и направил его камеры в нужную точку. Увеличение побольше… Так…

– Здесь Копуха, – произнес я в эфир. – Бес, ты на связи?

– Да.

– Цель надводная, дрейфующая, – сообщил я, предварительно настраивая приближение.

– Конкретнее?

– Погоди, Бес.

Я пригляделся к экрану и снова не удержался от улыбки – среди льдов болтался сорванный понтон от какой-то временной переправы.

– Это «банка», Бес. Просто «банка». Расслабьтесь.

– Вот барракуда… – ругнулся охотник. – Изображение дашь?

– Адрес назови, перенаправлю.

– Эй, Цаца, чтоб тебя! – прорычал Бес в эфир. – Дай Копухе адрес, мне надо взглянуть самому.

Салага тут же отозвался и выдал мне внутренний адрес их сети.

– Я же через шлюз, Цаца! – прошипел я в микрофон. – Чему вас в учебке учили? Гражданским тоже будешь этот адрес давать? Сетевую точку мне дай, барракуда тебя дери! Посадят детей за пульт, потом сателлиты падают…

Бес разразился в эфире задорным хохотом. Получив от Цацы адрес сетевой точки, я перекинул изображение с нашего сателлита на планшет Беса.

– Есть, Копуха, спасибо, – отозвался он. – Надо расстрелять эту «банку», а то в тумане на турбинном ходу налетит кто-нибудь. Эй, Червень! Червень, чтоб тебя!

– На связи Червень, – раздался в эфире заспанный голос. – Чего орешь, пингвинов пугаешь?

– Ты что, уже пингвинам гарнитуры раздал? Офигели вы там окончательно. «Банку» надо утопить. А то погода такая, что кто-нибудь брюхо об нее оцарапает.

– Надо, значит, надо… – лениво ответил Червень. – Мушкетон щас только прочищу…

– Валяй, валяй. Запроси Цацу, он тебе цель на боевой выведет.

– О! – последняя фраза, похоже, Червня развеселила. – Да никак Цаца научился с пультом управляться? Да еще саттелитами вертит?

– Ага, размечтался, – хохотнул Бес. – Цаца тебе навертит.

– А откуда цель на планшете?

– Копуха выдал с гражданских «линз».

– Ты что, обкурился? Копуху списали давно.

– Погоди-ка…

Кажется, Бес тоже припомнил мой позывной, облетевший в свое время Землю вдоль и поперек.

– Эй, Копуха, на связь! – позвал он.

– На связи Копуха.

– Ты что, тот самый? Который Поганку накрыл?

– Было такое дело, – с удовольствием ответил я.

Приятно все же, когда о тебе знают и помнят совершенно незнакомые люди.

– Ну ты даешь, охотник. А я-то думаю, что за Копуха? Вроде слышал, а не припомню. Ты где сейчас конкретно?

– Индийский океан, биологическая станция «Тапрабани».

Еще я прибавил планарные координаты для точности.

– Не живется гражданской жизнью, раз в эфире гуляешь? – это уже Червень.

– Первый раз вышел через шлюз, – признался я. – Устроился сторожем на станцию, тут пульт хороший. К тому же сегодня мой день рождения.

– Ну, дела! – воскликнул Бес. – А ты не стесняйся, охотник, выходи чаще. Может, еще поработаем. Блин, народу расскажу, все сдохнут от зависти. Эй, Червень! Ну что там с твоим мушкетоном?

– Готов. Щас заряд в дуло забью… Двух ракет, думаю, хватит.

– Одной бы хватило.

– Для верности!

– Валяй.

Я посмотрел на экран, ожидая, когда ракеты Червня поразят цель. Секунд через тридцать в центре изображения полыхнуло коротким пламенем, и понтон моментально скрылся из вида, пробитый сотней металлических шариков.

– Здесь Копуха, – сказал я в эфир. – Цель поражена.

– Здесь Бес, подтверждаю.

– Ну и лады, – ответил Червень. – Пойду посплю еще часок.

Я помолчал, не зная, стоит ли затевать задуманное. В принципе, сегодня я уже получил от судьбы и так больше обычного. Намного больше. Но человеку, наверное, всегда мало.

– Бес, ответь Копухе… – позвал я.

– На связи.

– Ты не слыхал об охотниках с такими позывными?

– Валяй.

– Молчунья, Чистюля, Рипли, Викинг.

– Молчунью знаю. Это баба немая, да?

– Да.

– Списали ее. Ну, типа под сокращение. Мол, немая, значит, инвалидка, а инвалиды в охотниках ни к чему.

– Сами они инвалиды… – разозлился я.

– Другие не знаю где. Про Чистюлю слышал, ясное дело, он ведь с тобой тогда был. Но не знаю, где он сейчас охотится. А за Викинга и Рипли ничего не скажу. Друзей ищешь?

– Да. Хотел перекинуться парой слов в день рождения.

– Найдешь, – уверенно заявил Бес. – Ты ведь охотник.

– Уже, вроде как, нет.

– Чушь. Доктора могут только бумагу марать, – успокоил меня Червень. – А как дойдет до дела, с которым другие не справятся, так отыщут тебя на раз. Так что ты не теряй форму, Копуха. Я таких историй слышал не одну и не две.

– С Рипли так было, – вспомнил я. – Ее Жаб с камбуза вытащил.

– Вот видишь, – поддакнул Бес. – И на тебя найдется какой-нибудь Жаб. Ты ведь во всем мировом океане главный специалист по одичавшим ракетным платформам.

– Много ли их осталось? – вздохнул я. – Кажется, мы последнюю тогда накрыли.

– Ну и хорошо. Этих тварей чем меньше, тем лучше. Но ты вроде стрелял хорошо?

– Мало что ли стрелков? Вон, Червень, с ракетами управляется по высшему классу.

– Но ты ведь снайпер-глубинник, – не очень уверенно припомнил Бес. – Это не ракетами по наводке пулять. Из моих знакомых глубже ста метров вообще никто не нырял. Как глубоко ты Поганку достал?

– Четыре тысячи метров.

– Охренеть можно, – присвистнул Червень. – Я бы в штаны наделал на такой глубине.

– Да, там можно, – подтвердил я. – Только скафандр не даст. На дне так давит водой, что не только обосраться, а перднуть не выйдет.

Червень с Бесом рассмеялись.

– Ладно, Копуха, ты там не унывай, – посоветовал Бес. – И выходи на связь, как будешь за пультом. Мы все время у сто сороковой вышки пингвинов пугаем.

– База на леднике?

– Да. Нас тут двенадцать человек. Познакомишься постепенно со всеми. А мы про тебя в кубрике расскажем.

– Годится, – улыбнулся я. – Ладно, ребята, конец связи. И удачной охоты.

Я отсоединился от шлюза и откинулся на спинку кресла. Ну и выдался же мне день рождения! Даже поохотиться получилось. Хоть на пустую «банку», да разве в том дело, какая цель? К тому же пользы от такой охоты не меньше, чем если бы «Сотку» или «Барракуду» накрыли. Турбоходу все равно от чего тонуть – от торпеды или от столкновения со старым понтоном.

Интересно, что бы Леся сказала, если бы застала меня за пультом минуту назад, когда я корректировал огонь самого настоящего ракетного удара? Надулась бы скорее всего, мол, вам бы, охотникам, только пострелять куда-нибудь. А может, и нет. Иногда я попусту на нее обижался. Чаще всего именно попусту, чего уж тут говорить. И понять ее можно – она не просто гражданская, не просто женщина, чего уже было бы достаточно для отвращения к любому насилию, но она еще и биолог, то есть в силу профессии прекрасно знает, как воздействует ракетный удар на живой организм. Хотя, с другой стороны, я гораздо лучше нее знал, как воздействует стрельба на искусственный, биотехнологический организм, и что будет, если такое воздействие вовремя не применить.

Снова вспомнилось, как при зачетном погружении в Средиземке на меня напала скоростная торпеда класса «Барракуда» – биотех-хищник, маневренный, хитрый и опасный, как сама смерть. Если бы Рипли не помогла мне тогда, не прикрыла огнем, то Леське бы уже не на кого было дуться. Так что и я, и она были по-своему правы, каждый своей правотой. Иногда такое едва заметное противостояние раздражало, но все же мы слишком сильно любили друг друга, чтобы дать трещинке полного непонимания пробежать между нами. Говорят, что первый год совместной жизни – это некий рубеж, который, если перейти, то потом все сложится. Похоже, мы сегодня счастливо перешагнули его.

Да, сегодня определенно лучший день за минувший год. Какой-то прямо знаковый день. Леська устроила меня на станцию, потом пережила мое переодевание в форму, а теперь еще выдалось поохотиться на опасную железяку и потрепаться с охотниками. Глотнув еще соку, я улыбнулся. Несмотря на штормовую полутьму за окнами сторожевой башни, на душе у меня было светло и радостно. Просто отлично.