Текст книги "Рапсодия гнева"

Черт… Фиги с две! Граждане Украины не принимали участия ни в одном вооруженном конфликте, разве что на чужой стороне и сугубо добровольно. Значит, в государственных структурах этих данных нет. А российские спецслужбы, особенно в нынешней ситуации, не дадут мне даже понюхать свои документы, не то что поглядеть. Плохо!

Ладно, отработаем первые два варианта. Узнаем в Безпеке, сколько у нас числится этих «Рысей» и где они есть. И если наткнемся на стену, то дело можно сдавать в архив. Висяк. Если же нет, то потянем дальше.

Кстати, Фролов ведь воевал с чеченцами в составе спецчастей российского Черноморского флота и лишь потом, приняв по месту жительства украинское гражданство, поступил в органы МВД Украины. Надо его расспросить, может, он знает что-то об утерянных в боях винтовках. Должен знать! Слухами земля полнится, особенно на войне.

Теперь немного о самой «Миссии надежды». Нужно побеседовать с детьми, отчисленными после поездки в Америку. Еще надо переговорить с парочкой тех, кого не отчислили. Для контраста и более широкого взгляда. Пока вроде все, может, потом в голову придет что-то свежее».

Владислав Петрович выбил последнюю точку и, вытянув лист из машинки, аккуратно спрятал его в карман. Это не для начальства.

«Еще, что ли, кофе налить? Нет уж… Сердце и так временами напоминает, с какой оно стороны. Лучше вечером сварю настоящего, а эту растворимую кислятину разводить не стану».

Он взглянул на часы и недовольно скривился. До конца рабочего дня еще три часа. Нет, хоть тут и кондишн, а надо пройтись, иначе крышу начнет рвать конкретно. Снова полезет в голову всякое Добро со Злом, будь оно неладно.

«Точно, пройдусь в ЭКО, узнаю, что они накопали насчет пальчиков и пули. А в тех местах хорошо, море рядышком, бульвар зеленый, кафешка приличная. Вот там кофе и выпью».

Он привычным движением запер сейф, взял со стола рабочую папку с бланками, закрыл дверь в кабинет и, спустившись по лестнице, крикнул помощнику дежурного:

– Я в ЭКО, если что.

– Рацию возьмите! – посоветовал сержант.

– Ага… Чтоб вы мне жизни не дали? Там телефон есть. А наябедничаешь начальнику, я тебя на первой же взятке поймаю.

– Я не беру, – улыбнулся сержант.

– Значит, не дают, – пошутил Владислав Петрович и выскользнул на улицу.

Вариация 5

14 ИЮНЯ. ГОПНИКИ

Самая злая летняя духота наваливается именно после обеда, и хотя солнце шпарит уже не так сильно, прикрываясь вяло качающимися тополиными верхушками, но все вокруг накаляется настолько, что сам воздух несет в себе жаркое дыхание дневного светила.

Владислав Петрович надел темные, давно вышедшие из моды очки в роговой оправе и двинулся по главной городской улице. Сквер, тянущийся вдоль узкой морской бухточки, набросил на асфальт почти прозрачную сетку тени, пытаясь спасти отдыхавшую на лавочках молодежь от палящих лучей солнца. Но пяти нелепо разодетым парням и четырем веселым длинноногим девчонкам жара была явно нипочем. Они со смехом прихлебывали пиво из бутылок, курили, слушали здоровенный магнитофон и даже пытались приплясывать в такт скрежещущей музыке. На других лавочках тоже сидели люди, а в густой траве клумбы играли с большим вислоухим щенком двое ухоженных ребятишек.

Забойный ритм рвущейся из динамиков мелодии невольно подстроил под себя шаг, следователь улыбнулся, пытаясь разобрать слова английского текста. Английским, правда, это назвать было трудно, но сквозь нарочитый американский сленг все же иногда пробивался смысл. Что-то о маме поющего и о том, что ему нравится, как она занимается сексом. Очень мило. Если бы эти подростки могли понять, то им бы понравилось. Хотя знают, наверное… Раньше мы переписывали в тетрадку переводы «Битлов», а они переписывают это. Каждому поколению положена своя музыка, нравится она нам или нет.

Владислав Петрович никогда не понимал бурчания знакомых, когда те хаяли нынешнюю молодежь. Мол, уже не та, слушает не то и не в то одевается. Во времена их молодости хаяли Элвиса и «Битлз», но это ничего не меняло – сами же стриглись «под Пресли» и носили потертые джинсы, купленные за двадцать рублей. И это ничуть не мешало им побеждать в Афгане, делать открытия и становиться политиками.

Музыка не в силах сделать из хорошего человека плохого. Жаль, правда, что и из плохого она не сделает хорошего. Она просто отражает теперешнее состояние души, вот и все. Именно от уже существующих душевных качеств зависит, какую музыку человек выберет. Проходит время, меняется человек, а с ним меняется и музыка, которую он слушает.

– Гляди, как старикан с музона прется! – задорно хохотнул один из парней, одетый в джинсовую безрукавку на голое тело и в чуть заезженные белые штаны. – Чё, в тягу музон, папаша? Так спляши!

Владислав Петрович отвечать не стал, даже взгляда не скосил. К чему? Он прекрасно понимал, что такое выкобенивание перед девчонками нельзя назвать оскорблением, скорее это даже поощрение за понимание, а может, простое возмущение спокойствия. Ну кто из нас не делал этого в молодости, когда каждая клетка организма кричит тебе: «Ты – бунтарь!» Правда, раньше форма этого бунтарства не была столь грубой.

– Да ему в падлу с тобой базарить, – хмуро фыркнул другой. – Или не просекает чувак…

Первый парнишка театрально плюнул вслед «старикану», чем вызвал дружный хохот девчонок. Плевок и впрямь получился удачным – тягучая слюна повисла на самом краю брючины следователя, смешно растянувшись по асфальту сантиметров на двадцать.

Владислав Петрович приложил усилие, чтоб не ускорить шаг. «Дети… Не набравшиеся ума и опыта дети. Можно ли нам, многоопытным и умным, гневаться на этих подростков, упивающихся собственной безнаказанностью? Ведь она мнимая, эта безнаказанность. Мнимая! Стоило бы им перейти к действиям, оскорбить женщину, обидеть ребенка младше себя, и я бы тут же это пресек. Тут же! Сколько их? Пятеро парней, уже не совсем трезвых, девушки вообще не в счет. Бывало и больше, но как-то справлялся. Правда, с оружием, но тут управа недалеко.

Такая мелочь, как плевок в спину, не стоит драки. Это ведь дело такое – неудачно ударил, отправил на тот свет, а из него мог бы получиться новый Эйнштейн или Ломоносов. Нет, насилие ничего не решает. Нужно быть выше этого. А штаны – чушь собачья. Выстирал их, и все».

Смех позади не стихал, писклявый девичий голос крикнул ободряюще:

– Вон еще один! Повтори на бис, Рыча!

Владислав Петрович чуть повернул голову и увидел, как пожилой мужчина с тростью, чуть сгорбившись, спешит одолеть опасное место.

– Да ну вас… – отмахнулся подросток. – Что я, верблюд?

– Просим, просим! – хором захлопали в ладоши девчонки.

Парень усмехнулся, шумно набрал слюну вперемешку с соплями и плюнул вслед старику, расплескав пиво из бутылки. На этот раз мимо.

– Акела промахнулся, Акела промахнулся! – противненьким голоском заверещал один из его друзей. – Приз уходит к телезрителям!

Девушки дружно захохотали, а остряк забрал у неудачливого товарища полупустую бутылку пива.

– Вот как надо! – Он коротко плюнул, посадив тягучий снаряд прямо на воротник рубашки прохожего.

Дружные аплодисменты стали наградой за столь успешное поражение цели. Подростки хлопали и хлопали, поэтому Владислав Петрович даже не сразу понял, отчего один из них, картинно взмахнув руками, взвился в воздух и, дважды перевернувшись, рухнул на ближайшую клумбу. И только через долгую секунду из густого кустарника вихрем вырвалось что-то страшное, пятнисто-зеленое, совершенно босое и безостановочно разящее.

С невероятным изумлением следователь узнал Сашу Фролова. На его лицо было страшно смотреть, в глазах бушевало настолько безумное пламя, что, глянув в них, сразу становилось понятно – спасения нет.

Фролов бил уверенно, короткими скоростными сериями по два-три удара в цель, не оставляя за собой ни одного подвижного тела. Он не обращал ни малейшего внимания на получаемые со всех сторон удары, только один раз увернулся от брошенной в голову бутылки. Он не ставил блоков, не кувыркался, просто с невероятной скоростью, точностью и силой наносил удары, словно кий по бильярдным шарам. И как бильярдные шары один за другим разлетались его противники, непонимающие, до смертельной бледности перепуганные таким жутким натиском. В эти секунды в нем было больше от работающей машины, чем от живого существа, а забойный ритм ошалевшего магнитофона только усиливал и без того страшное впечатление.

Вскочившая с лавочки девчонка тут же получила четкий удар в объемистую грудь, перевалилась через дощатую спинку и с тихим стоном скрючилась в траве. Остальные, будто воробьи из-под ног, бросились в разные стороны. Но уйти Саша дал только девчонкам – в три прыжка догнал последнего подростка и, как провинившегося котенка, накрепко ухватил за шиворот. Джинсовая безрукавка на парне треснула, выпустив длинную белую бахрому, он дернулся пару раз и затих, под ногами на почерневшем асфальте разлилась большая вонючая лужа, взмокшие белые штаны неопрятно прилипли к ногам.

– Стоять! – тихо прошипел Фролов.

В его глазах медленно угасало безумное пламя.

– На колени!

Парень безропотно бухнулся штанами в собственную лужу.

Вокруг места побоища быстро собиралась толпа, со всех сторон неслись одобрительные возгласы, но Фролов их словно не замечал. Он отпустил разодранную безрукавку и деловито спросил:

– Твой магнитофон?

– He… – бледными губами прошептал подросток. – Это Форса у бати на день взял.

– А… Жаль. Дорого небось стоит?

– Сто баксов.

– Врешь, наверное… Ладно.

Он, словно выполняя давно надоевшую работу, подошел к лавочке, выключил магнитофон, вдумчиво размолотил его о бордюр, подобрал свои шлепки и вернулся к пареньку, обходя разбитые бутылки.

– На четвереньки! – уже почти весело скомандовал он.

Мальчишка подчинился беспрекословно, в разлившуюся лужу между его ладоней начали падать крупные слезы.

– Может, не надо издеваться над парнем? – участливо спросила полная женщина лет сорока в ярком ситцевом сарафане.

На нее тут же зашикали, разъясняя случившееся, оттеснили из первых рядов.

В наступившей тишине назидательно прозвучал картавый детский голосок:

– Мама, ну где ты была? Тут так здорово! Дядя хулиганов побил, они во всех прохожих плевались, но теперь их заберут в милицию и посадят в тюрьму.

Владислав Петрович медленно приходил в себя после неожиданного потрясения. Фролов стоял всего в десятке шагов, но следователь словно боялся подойти ближе, ожидая незаметной другим пощечины за то, что сам не поставил на место распоясавшихся хулиганов.

Рядом со стоящим на карачках парнем Саша был похож на пограничника с собакой – суровый защитник и в доску преданное существо, готовое лизать подошвы его пляжных шлепанцев.

Взгляд старого друга когтями впивался под ребра, выискивая скомкавшуюся от стыда душу, и Владислав Петрович с огромным трудом одолел этот десяток шагов.

– Слизывай то, что нахаркал… – сухо бросил парню Фролов и подкрепил слова ободряющим пинком.

Следователь покраснел от стыда, когда дрожащий язык хулигана принялся вылизывать задники его сандалий и низ испачканной брючины. Зрелище было не из приятных, но народу явно понравилось. Люди очень любят справедливость, особенно когда она утверждается чужими кулаками.

– Пшел вон, – сильнее пнул подростка Саша.

Тот рванулся вперед так, будто его пнул слон, а не тридцатилетний мужчина чуть выше среднего роста. Кое-кто из поверженных хулиганов со стонами начал приходить в себя, остальным явно требовалась медицинская помощь, а один уже начал захлебываться в собственной рвоте. Фролов рывком перевернул его лицом вниз, и тот задышал часто и болезненно, похрустывая сломанной челюстью.

Шоу окончилось, народ принялся расходиться.

Милицейский наряд из пяти бойцов примчался галопом ровно через четыре минуты. Интересно, на какие расстояния их теперь посылают пешком, а на какие все же выделяют машину?

Милиционеры выглядели грозно – черная форма, черные бронежилеты, вороненые стволы укороченных автоматов, серые перевязочные пакеты, забитые в рамки прикладов. Высокие штурмовые ботинки и лихо заломленные на ухо малиновые береты щедрыми мазками дополняли картину.

– Старший сержант Звягин! – гаркнул командир наряда, ни к кому особо не обращаясь. – Свидетели есть?

– Здравствуй, Миша, – поздоровался с ним Владислав Петрович. – Я, конечно, не свидетель, но рапорт напишу.

– Это тоже пойдет, Владислав Петрович, – кивнул сержант. – Но вы же знаете, нужен кто-то гражданский, а лучше двое. О, Сашка! Привет! Ты ведь не служишь? Напиши, а? Чего тут вообще случилось?

– И рад бы в рай, – невесело улыбнулся Фролов. – Да грехов столько… Я, Миша, больше в этом деле подозреваемый, чем свидетель.

– Это ты их так в одиночку? – уважительно покачал головой Звягин. – Во даешь… А нам звонят, говорят, групповая драка.

– Она и была групповая, – вспомнив старый анекдот, подтвердил следователь. – Перед тобой как раз группа потерпевших.

Сержант несколько заискивающе оглядел быстро редеющую толпу.

– Ну кто-нибудь что-нибудь видел? – почти безнадежно спросил он.

– Я все напишу, – тихо сказал оплеванный хулиганом старик с тростью, расправив плечи.

– И мы все видели! – поднял руку парень, ободряемый стоявшей рядом девушкой.

– Отлично! – Сержант, облегченно вздохнув, достал из-под броника бланки объяснительных, три авторучки и вручил все это свидетелям. – Устраивайтесь, пишите.

С улицы в сквер, тихо фыркая выхлопной трубой, медленно въехала машина «Скорой помощи» и остановилась у самой лавочки. Замученный жарой врач вышел, хлопнул дверцей и хмуро оглядел валяющиеся тела. Некоторые уже были в состоянии двигаться.

– Допрыгались… – презрительно скривился он. – Грузите их в машину, а то в первой травме как-то пустовато. Не то что зимой. Тьфу… Обгадились все…

Он достал из кармана сигарету без фильтра, прикурил от спички и заинтересованно спросил, глядя на милиционеров:

– Это вы их так отметелили?

– Не, – отмахнулся Звягин. – Это вон Саня Фролов. Странно, что не поубивал.

Двое санитаров молча, одного за другим, усаживали в «Скорую» постанывающих парней. По всему видать, здоровякам в белых халатах было без разницы – грузить людей или мешки с картошкой.

– Там еще девушка за скамейкой, – показал пальцем Фролов.

Один санитар подхватил ее на руки и немного бережней, чем остальных, посадил в машину. Врач сделал глубокую затяжку, и через секунду окурок полетел мимо рядом стоящей урны.

– Все, погнали!

Доктор махнул водителю, сел на свое место, и машина, подвывая задней передачей, медленно, как большой угловатый зверь, вылезла из сквера на улицу.

– Ладно, – весело сказал командир милицейского наряда. – Разнимать тут некого, задерживать тоже, значит, мы пойдем. А то жарища невыносимая, да еще в брониках. В управе хоть чуть-чуть, но прохладнее, по крайней мере, солнце не шпарит. Витек, ты, как самый молодой, останешься ждать объяснительные, только смотри, чтоб все было указано, а то вечером пойдешь к свидетелям по домам, с милой улыбкой выпрашивая писать на бис. Понял?

– Так точно, – вяло протянул боец, устраиваясь на лавочке.

– Автомат давай, – забрал оружие сержант. – А то еще повесишь на дерево, чтоб не мешал…

Отдыхающие в сквере уже словно забыли о происшедшем, только трое свидетелей вдумчиво свивали в строчки объяснений разрозненные мысли вперемешку с еще не остывшими чувствами. Владислав Петрович обошел всех троих, подсказывая совершенно необходимые вещи, например то, что нужно обязательно указать название улицы и время происшествия.

– Ты как тут оказался? – освободившись, спросил он у Фролова. – Явился, как злой джинн из арабской сказки. Сдурел, что ли? Нашел, на ком свои умения демонстрировать! Это же дети, понимаешь? Дети! Несмышленые, глупые. Ты же не избиваешь ребенка за то, что он вазу с комода уронил?

– Но я бы ему попробовал объяснить, что вазу не следует трогать.

– Вот бы и этим объяснил! Ты хоть попробовал? А то сразу с кулаками… Ты же взрослый человек, Саша.

– Что я им должен был объяснить? – пожал плечами Фролов. – Что плеваться в прохожих нехорошо?

Владислав Петрович не нашелся с ответом. Было что-то странное в Сашином вопросе, но в то же время нечто откровенно правильное, лежащее на поверхности, но втоптанное в пыль обыденности несметной поступью поколений.

– Ну… – растерянно протянул следователь. – Все же принято сначала поговорить, разъяснить и, уж если не доходит, тогда в бубен. Вся система законности…

– Только не надо чушь пороть! – зло сверкнул глазами Фролов. – Система законности. Ты в ЭКО шел? Пойдем вместе, я хочу пулю поглядеть, заодно и поговорим по дороге.

– Ты что, от управы за мной шел?

– Ну! Заскочил к дежурному, он говорит, что ты минуту назад вышел в ЭКО. У меня к тебе пара дел есть, а тут эти ублюдки подвернулись…

Они вошли в густую тень тутовой аллеи и медленно двинулись в сторону моря, черные ягоды шелковицы расплющились на асфальте, собрав мух и пчел со всей округи.

– Видел я, как они тебе подвернулись, – скривился Владислав Петрович. – Эдак уж лучше под паровоз подвернуться, честное слово.

– Нет, ну ты отбрось заготовленные фразы, – перебил его Фролов. – Отбрось и попробуй сказать своими словами, что я им должен был объяснить.

– Ну… Я же говорю, хотя бы попробовал остановить словами!

– Да? И как это выглядело бы? Типа – мальчики, не надо плеваться в прохожих? Еще, блин, знаки развесьте в скверах. С перечеркнутым красной линией плевком на белом фоне. «Плеваться в прохожих запрещено»! Идиотизм… Плакаты развесьте, на троллейбусах напишите… Нельзя плеваться в людей, нельзя резать сиденья, бить фонари и кидаться яйцами с балконов. Думаешь, поможет? Напишешь «яйца», станут кидаться помидорами, напишешь и про помидоры, выдумают что-то еще, может, даже похуже.

– А ты в детстве не кидался яйцами с балкона?

– Кидался. И если бы не кидался, то не распинался бы сейчас перед тобой. Поверил бы старшему и более опытному. Но я кидался и помню, как дрожал от возможности разоблачения. И если бы мне тогда хорошо надрали задницу, то я это воспринял бы как должное наказание.

Владислав Петрович вспомнил, как задержанные подростки, бывшие такими крутыми на улицах, на допросах заливались слезами и соплями, бегали по школам, выклянчивая положительные характеристики, водили сердобольных родителей, чтоб замолвили слово. Лишь бы отмазаться… И куда с них девается спесь? До чего же легко у них разухабисто» «эй, старикан» превращается в «дяденька, я больше не буду».

– В чем-то ты прав, – усмехнулся следователь. – Я тоже выцарапывал в подъезде: «Владик + Света = Любовь» – и тоже боялся, что меня за этим застанут. Да, пожалуй, не нужны слова, чтоб уяснить – портить стены нехорошо. Но я бы тогда не понял, если бы меня избили. Не понял бы и озлобился на всю жизнь.

– Это немного разные вещи, – уверенно сказал Саша. – Ты никого не унижал этим выцарапыванием. Тебя нужно было поймать за шиворот, дать банку краски, кисть и заставить выкрасить весь подъезд. Это бы помогло. Веришь?

– Пожалуй…

– Вот видишь! Твои действия не преследовали своей целью конкретно испортить стену, не было в тебе злого умысла. Хотелось писать, а бумаги под руками не было. Ты знал, что плохо царапать гвоздем, но очень уж хотелось показать, как ты любишь эту Свету. Вот и наказание для тебя должно было быть адекватным.

– Наказание всегда должно быть адекватным!

– Ой ли? – недобро сощурился Фролов. – На мой взгляд, адекватность наказания – это самая большая ошибка современного правосудия. Такое положение вещей формирует в душах людей, особенно не очень стойких, целую систему ценностей. Вроде ценников на рынке. Это зло я могу себе позволить, а это мне не по карману. Сорвать трубку с телефонного аппарата могу, это всего пятьдесят гривен штрафа, родители отбашляются, а вот избить своего преподавателя в ПТУ не могу, потому что за это могут вкатить пятнадцать суток – сидеть неохота. Легче сделать домашнее задание.

– Ну ты сказал, – искренне рассмеялся Владислав Петрович, сорвав с клумбы длинную травинку. – По-твоему, за разбитую трубку надо сажать в тюрьму?

– Нет, – без тени иронии ответил Фролов. – За это надо расстреливать. А еще лучше вешать публично.

– Ты давно у «психа» обследовался? – покрутил у виска следователь.

– Я там на постоянном учете, – отшутился Саша. – Вот давай ты попробуешь выбросить из головы вдолбленные тебе с детства «истины», и мы попробуем разобраться во всем этом непредвзято.

– Ну, – заинтересованно глянул на друга Владислав Петрович.

– Система наказаний, – начал Фролов, – стоит у нас на адекватности. Мелкое нарушение – нестрогое наказание, страшное преступление – государство и кровью руки замарать не боится. Верно?

Следователь согласно кивнул.

– Казалось бы, все логично и правильно. Но только на первый взгляд! Законодательство, творя законы, прикрывается таким понятием, как общественная опасность деяния. Чем выше опасность преступления для общества и государства, тем строже должно быть наказание. Вот с этим я согласен на все сто! Но именно этот принцип не соблюдается при адекватности наказаний.

– Сам себе противоречишь.

– Нетушки! Никакого противоречия нет, просто преступление само по себе является общественно опасным деянием.

– Но степень опасности разная, – ввернул Владислав Петрович. – Поэтому разная строгость наказания. Все верно!

– Не перебивай, с мысли сбиваешь! Тогда скажем так, что общественно опасной является склонность к совершению преступлений.

– Это тоже учтено в законодательстве! – победно улыбнулся следователь. – Повторное совершение преступлений наказывается намного строже.

– Ты мне мысль не даешь выразить! – обиделся Фролов. – Можешь пять минут помолчать?

– Ну ладно, ладно, говори. А то лопнешь с натуги.

Они прошли по ступенькам и начали спускаться к морю по полого убегавшему вниз тротуару. Зелени вокруг становилось все больше и больше, а ласковый морской ветерок выгонял из парка засевшую в пятнах света жару.

Саша немного помолчал на ходу, собираясь с мыслями, и уже совсем спокойно сказал:

– Понимаешь, Владислав Петрович, преступления бывают очень разные. Ты это знаешь куда получше меня! И убийство убийству рознь, даже если не говорить о самообороне. Суд, конечно, учитывает все аспекты по мере возможности, но не учитывает важнейшего – зачем, собственно, человек вообще убивает.

– Мотив, что ли?

– Трудно мне с тобой говорить! – вздохнул Саша. – Я, как та собака – понимаю, а сказать не могу. Не хватает у меня юридического образования.

– Ничего, ты говори, говори, я тебе помогу. Понимаешь, я сегодня тоже над этим думал, интересно теперь узнать твои мысли.

– Ладно… Я не о мотиве говорю. Мотив – это то, что человек хочет получить после убийства. Деньги забрать, вернуть жену, отомстить конкуренту. Это уже после, понимаешь? А меня интересует момент, когда уже все просчитано и рассчитано и человек идет лишать другого человека жизни. Усекаешь?

Владислав Петрович кивнул, хотя пока понимал смутновато.

– А бывает иначе, – продолжил Фролов. – Никто ничего не рассчитывает. Залез к тебе кто-то в хату, ты хвать ствол из-под подушки – бац, бац… Готов. Унесите. Или наоборот, заходишь в кабак, а там твою дочку наркотой угощают. Ты затворчиком клац… И адью. Это ведь не самооборона, да?

– Ну, если в хату, то самооборона, а если в кабаке, то уж никак.

– Ага. Вот это мне и надо. Убийца в данном случае не отыскивал жертву, не думал об убийстве за три дня. Увидел и выстрелил.

– Нет, Саша, погоди… – остановил его следователь. – Я уже понял, к чему ты клонишь. На самом деле тут учитывается как раз мотив. Ничего нового ты не придумал. Мотив и обстоятельства. Жестоким было убийство или нет, в корыстных целях или нет. Суд все это учитывает и выносит приговор.

– Ага… Вот мы и дошли до нужного места. До того, когда человек задумывается о том, что ему нужно совершить преступление. Давай для понятности скажем так, что человек решил сделать зло. Так вот именно этот процесс осмысления цели и средства для ее достижения показывает, что человек отдает себе отчет в собственных действиях. Именно такого человека можно нормально судить по нынешним законам. Это обычный преступник.

– А есть необычные? – улыбнулся Владислав Петрович.

– Конечно. О них я и хотел поговорить. Есть преступники, а есть варвары. Те, кто совершает преступления просто так, вообще без всякой цели. Играючи. Сам процесс совершения доставляет им удовольствие.

– Маньяки, что ли? – не понял следователь.

– Нет, совершенно нормальные люди. Вроде этих пацанов, которых только что увезли, вроде тех, кто вспарывает сиденья в троллейбусах и разбивает дорожные знаки.

Да, да! Я говорю о тех, кто вообще не попадает под категорию преступников, поскольку те мелочи, которые они творят, государство даже преступлениями не называет. Правонарушения… Вешать кошек на заборах, стрелять голубей из рогатки, угонять машины, чтоб покататься, оплевать прохожего. Для них это игра с элементами риска, понимаешь? Если поймают, то надерут уши. Это и есть риск. Ну скажи мне, каким мотивом можно оправдать разбивание стекол в поездах или сожжение заживо собачонки во дворе?

Владислав Петрович шел молча, он уже все понял.

– Я могу оправдать убийство, – снова начал заводиться Фролов. – Я могу оправдать кражу, обман, я придумаю тысячу адвокатских отмазок в оправдание неплательщика алиментов, но беспричинное зло, зло ради зла я оправдать не могу. Ничем! Понимаешь? Ну как можно назвать зло мелким, когда оно совершается только для игры в приключения? Игра с элементами риска… Разве это игра, когда бессловесных животных убивают совсем не для еды, вспарывают сиденья не потому, что нужен кусок дерматина…

– Я понял, Саша. Успокойся, на тебя люди оборачиваются. И что ты предлагаешь?

– Просто отменить эту игру. Зачем она нужна?

– В смысле? – Владислав Петрович даже остановился от неожиданности.

– Пойдем, пойдем, – Саша потянул его за локоть. – Отменить ее проще простого. Убрать из нее элемент риска – и никому даже в голову не придет играть в такие игры. Заменить риск надирания ушей на опасность для жизни, понимаешь? Объявить, что за эти правонарушения наказанием будет виселица на главной площади города. По воскресеньям. Скажи мне, найдется тогда хоть один идиот, который рискнет пырнуть ножом по сиденью? Да, скорее всего не поймают. А вдруг? В девятнадцать лет рисковать жизнью ни за что?

– Лихо ты завернул, – серьезно кивнул следователь. – Помнишь, как в девяносто первом ввели новую инструкцию по применению оружия? Нет? А, точно… Ты ведь тогда еще служил срочную. Короче, ситуация была такова – у граждан появились мощные автомобили иностранных марок, с которыми милицейским патрульным машинам нечего было и тягаться. Многократно участились случаи «неостановки инспекторам ГАИ», многократно увеличилось число преступлений, совершаемых с использованием автотранспорта. Почему бы и нет? Ведь за неостановку штраф был не очень велик, что-то около пятидесяти советских рублей. Что это для владельца «БМВ» или «мерса»? И вот с первого января девяносто первого года ввели новый закон «О милиции Украины», где шестым пунктом инструкции по применению оружия разрешалось «использовать оружие для остановки транспортных средств путем их повреждения, если водитель своими действиями создает угрозу жизни или здоровью граждан либо работника милиции».

– И? – поднял брови Фролов.

– Как действия, создающие угрозу жизни граждан, можно расценить и попытку уйти от преследования патрульной машиной на большой скорости. Вот и понеслось. В течение месяца водители поняли, что лучше останавливаться, чем выколупывать машины из кюветов, оврагов и столбов, чем рисковать получить в задницу пулю, пущенную не очень метким инспектором.

– Что, стреляли?

– Еще как! – усмехнулся Владислав Петрович. – Еле успевали проводить служебные расследования. Но поскольку такая пальба каждый раз признавалась в рамках нового закона, водители быстро пришли в норму.

– Вот видишь! – довольно кивнул Саша. – Государство применило неадекватную меру против правонарушения. Ведь «неостановку инспектору» тоже ничем нельзя оправдать, кроме попытки скрыть более тяжкое нарушение или преступление. А это уже игра с элементами риска – «поймают – не поймают». Помогло! Опять же вспомни, как уменьшилось число квартирных краж после того, как в домах разрешили держать гладкоствольные ружья и применять их для обороны жилища! Неадекватность, понимаешь! Ты хочешь украсть штуку баксов, а тебе жакан в лоб. Каково? Захочется лезть? Если бы ружья вообще всем раздали бесплатно, то количество квартирных краж быстро бы стало стремиться к нулю. Преступления порождает только безнаказанность. Для преступника овчинка не должна стоить выделки. А сейчас ему просто предлагают ценник – сделаешь то-то, получишь такое-то наказание. Как бы заранее предлагают ему совершить преступление, если он считает возможным для себя понести указанное наказание. А отчего же не отсидеть семь лет, даже в нашей тюрьме, если есть возможность украсть миллион? Только покажи, где он лежит! Стадо ломанется, от желающих отбоя не будет. А надо сделать такую систему наказаний, чтоб на машине, перевозящей деньги, можно было плакат вывешивать: «Тут лежит миллион». И чтоб ни одна зараза не позарилась!

– Ну это ты уже хватил через край! – выходя на набережную, улыбнулся Владислав Петрович. – Желающие все равно найдутся. Некоторых не сильно останавливает и высшая мера наказания.

– Вот их и вешать… Очень даже удобно. Хорошо, когда найдутся желающие повеситься при большом скоплении народа и под музыку. Другим неповадно будет. Веришь?

– Да уж, похоже на правду. – Следователь уже явно настроился на шутливый лад. – Хочешь мороженого?

– Ну, если развесного, тогда с удовольствием. В стаканчиках я не терплю. – Саша быстро заводился, но так же быстро умел отходить. – Пойдем в «Островок», а? Там мороженое подают с клубникой и киви, очень даже съедобно. Только если ты угощаешь, я бабок ни гроша не взял.

– Вот захребетник, – рассмеялся Владислав Петрович. – Пойдем, пойдем.

Народу на набережной было полно. Торговцы летними сувенирами наперебой предлагали с лотков лакированные ракушки, засушенных крабикови, самые разные безделушки из местных пород дерева. Покупали у них не много, но толпились изрядно, а вот к веселому горластому фотографу с обезьянкой стояла приличная очередь из желающих запечатлеться на фоне ласкового южного моря. Фотограф в шортах, шляпе и рубахе с яркими разводами работал споро, не уставал отпускать безобидные шуточки, создавая по-настоящему летнее настроение.

Над морем трепетали паруса прогулочных яхт, дул несильный, но устойчивый бризовый ветер, а солнце уже не казалось таким злым и безжалостным. Почти у самой воды, словно диковинные исполинские грибы, пестрели зонтики прибрежных кафе и ресторанчиков, яркой белизной новенькой пластмассы выделялись столы и стулья. Все чистенькое, словно игрушечное. Едва уловимо пахло морской солью и прелыми водорослями.