Текст книги "Скрипач"

Скрипач

"А еще, мама, ты мне говорила, что у настоящего еврейского мальчика есть только два пути: в музыканты и в стоматологи. И хотела, чтобы я научился играть на скрипке и выступал потом в черном фраке на лучших концертных площадках мира. В крайнем случае, в нашем ДК имени Ленина. А я так ненавидел эту скрипку, что готов был порвать на ней все струны и сломать смычок. И я никак не мог выучить это проклятое каприччиозо Сен-Санса. Ты мучила меня им три года, пока мы не уехали в Америку и не забыли скрипку на нашей старой квартире.

Мама, я так и не стал музыкантом, как ты этого хотела. И я не стал стоматологом, как хотел этого дядя Изя. Мама, я стал банкиром. И теперь у меня есть свой банк. Точнее, их у меня уже несколько. В Берлине, в Лондоне, в Нью-Йорке. Я бываю на приемах у королевы Англии, знаком с папой римским, у меня в друзьях Джордж Клуни и Дженифер Лопес. И благодаря мне последний американский президент одержал победу на выборах. Еще у меня есть несколько самолетов и яхт. А также небольшой остров в Средиземном море. Мне уже далеко за пятьдесят. Дети выросли, внуки пошли в школу. Я, как ты видишь, достиг многого. Кроме одного. Я так и не смог научиться играть на скрипке. И не смог исполнить для тебя каприччиозо Сен-Санса.

И тогда я решился. Купил на аукционе самую дорогую на свете скрипку. Поверь, мама, я могу себе это позволить. Скрипку мастера Страдивари. Нанял самых дорогих в мире учителей. Я, мама, занимался целый год и выучил, выучил это самое каприччиозо!

И теперь каждый месяц я надеваю черный фрак и прихожу к тебе в гости. И играю. На звуки музыки приходят все, кто живет возле тебя. Они все бездомные, мама. Это и Рыжий Билл, и смазливая Анжелика со своим другом – наркоманом Альфредом. И Большая Берта, и Крошка Цахес. Последним приходит сторож Макс. Они садятся кружком и слушают Сенс-Санса. И ты не делаешь мне замечаний, когда я иногда все-таки фальшивлю. А потом я достаю бутылку виски тридцатилетней выдержки, и Рыжий Билл начинает возмущаться, что на такие деньги можно было купить два ящика хорошей русской водки. Мы выпиваем и расходимся. Кто куда. Мы с Максом идем к дороге. Там я сажусь в свой большой черный лимузин, а Макс закрывает ворота кладбища на ночь".

Поцелуй ангела

Ангел Гамилтон любил летать на крыльях самолетов. При виде еще очень редких в начале 50-х годов в небе "Боинга" или "Кометы" у Ангела сладко замирало сердце. Как у обычного пацана замирает сердце при появлении мотоцикла с хромированным бензобаком и кожаными сидениями. Кататься на крыльях было строго запрещено Небесным Кодексом, но наверху сквозь пальцы смотрели на эти невинные, как там считалось, чудачества. Ведь ангелам тоже надо было как-то отдыхать. Поэтому они так любили самолеты. Особенно, если те летели в нужном направлении.

Вот и сейчас, заметив реактивный "De Havilland Comet" забравшийся на высоту восемь километров, Ангел тотчас же догнал его и пристроился на правом крыле. Над ревущими двигателями возле иллюминаторов. Которые все были задернуты створками. Это означало, что пассажиры мирно спали после сытного обеда. Правда из одного иллюминатора на Ангела смотрел маленький мальчик. Гамилтон знал, что он невидим, но не удержался и подмигнул мальчику. И тот вдруг подмигнул в ответ.

"Совпадение", – подумал Ангел, отвернулся и стал смотреть по сторонам. Внизу убегали назад кучерявые облака, впереди по курсу привычно сиял огромный диск солнца. Все было, как всегда. Но что-то было не так. Что, Ангел никак не мог понять. Что-то тревожило его на этот раз и не давало испытать то наслаждение, которое обычно приходило сразу же после нахождения в воздухе самолета. Ведь пути ангелов и самолетов не всегда совпадают.

Гамилтон снова посмотрел на мальчика и шутя отдал ему честь. Мальчик в ответ приложил маленькую руку к кудрявой голове. Все сомнения исчезли, мальчик его видел. А ведь люди никогда не видят своих ангелов. Впрочем, как и чужих. Точнее видят, но только за несколько минут перед смертью. Или, когда ангелы вмешиваются в их судьбу. А Гамилтон хотел сейчас только одного – наслаждаться полетом. И ни в коем случае ни во что не вмешиваться. Но он был очень умный ангел и быстро догадался, что самолет, парящий в небе, не должен был долететь до своего аэропорта.

Ангелам ни в коем случае нельзя изменять жизнь людей. Точнее можно, но надо сначала подать заявку, ждать, когда ее рассмотрят, поставят несколько маленьких печатей, которые утвердят одной большой печатью…

"Чертова бюрократия", – подумал Гамилтон, тут же перекрестился, плюнул через левое плечо и огляделся по сторонам. Вдруг кто-то прочитает его не самые правильные мысли. Но никого в округе на сотни километров не было. Был только самолет, которому сужено погибнуть через несколько минут, маленький мальчик, корчащий рожицы в иллюминаторе и Ангел. У которого не было разрешения действовать. Точнее было, но за такое полагалось полторы тысячи лет отлучения от полетов над Землей.

И Гамилтон вошел в самолет. Вошел, как могут входить только ангелы. Подумал, взял и вошел. В самолете было тихо. Большинство пассажиров мирно спали, кто-то уткнулся в книгу, один мужчина пил что-то из стеклянного стаканчика. "Виски", – решил Гамилтон и пошел вдоль рядов внимательно вглядываясь в лица пассажиров. Множество лиц. Старых и молодых. Умных и не очень. Но все не то, не то, не то! И только в самом хвосте Ангел нашел того, кого искал. Человек маленького роста, сидящий в одиночестве у прохода нагнулся и вытащил из-под сидения сумку. Открыл ее, громко закричал на весь самолет что-то невнятное и нажал на каком-то устройстве кнопку!

Точнее хотел закричать и хотел нажать. Но не успел. Гамилтон за секунду до этого проник ему в мозг и разрушил его. Разрушил на самые мельчайшие частицы, которые уже никогда не смогли соединиться в одно целое. Даже если бы их соединял сам Дьявол.

Потом, покидая самолет, Ангел посмотрел на спящих пассажиров, на воркующих в хвосте стюардесс и на мальчика, который глядел на него широко открытыми от удивления глазами.

– Как тебя зовут, – прошептал мальчик.

– Гамилтон – ответил ему Ангел и улыбнулся.

– Спасибо, Гамилтон, – сказал мальчик

– Пожалуйста, – ответил Ангел. Он всегда был очень вежлив. А то, что пока он разговаривал с мальчиком на его поясе запищал Индикатор Гамилтон просто не заметил. Слишком много событий произошло за последние несколько минут. Затем Ангел еще немного покачался на крыле самолета и резко ушел вверх. Ему уже пришло извещение о грубейшем нарушении Небесного Кодекса и приглашение на Суд.

"В конце концов, полторы тысячи лет, не так уж и много", – подумал Гамилтон. – "Но вот будут ли тогда самолеты"…

***

Ангел Иосиф после очередного успешного выполнения задания Небесного Центра бесцельно барражировал над городом. Ему по всем правилам полагался трехдневный отпуск, и Иосиф размышлял на тему, где его лучше провести. Последнее время работы было слишком много и отпуск уже не казался чем-то лишним. Который ничто не могло испортить, если только не случится что-то крайне неординарное…

И тут на поясе Ангела запищал Индикатор. Это было так неожиданно, что он даже вздрогнул. Последний раз такое событие произошло много месяцев назад, и Иосиф прекрасно его помнил.

А внизу на лавочке сидела девочка лет семи-восьми и гладила примостившегося на ее коленях кота. Ангел немного покружил возле них, чтобы убедиться, что ошибки нет. Но индикатор уверенно пищал, а других детей рядом не было. "Ну что ж, накрылся отпуск", – подумал Иосиф. Но он нисколько об этом не жалел. Сегодня его повстречала редкая удача. И Ангел тут же послал сообщения в Небесный Центр, понимая, как там ему обрадуются. Ведь ни на Земле, ни на Небе никто так и до сих пор и не понял, почему иногда, очень и очень редко, рождаются дети, из которых потом вырастают гениальные изобретатели, летчики, крутящие фигуры высшего пилотажа или писатели, чьи книги зачитывают миллионы. Но на Небе знали, что таких детей надо искать и потом оберегать от всех возможных в этой жизни неприятностей. Ведь именно они, вырастая, толкают Землю ногами, не давая ей остановиться. А если Земля остановится, то и ангелам в небе нечего будет делать.

А из Небесного Центра уже пришло сообщение, что Самый Главный Ангел тут же вылетает на своей Небесной Карете и что надо уже с этой минуты начинать оберегать ребенка. И Ангел Иосиф, приземлившись на лавочку, начал смотреть, чтобы кошка не смогла сильно поцарапать девочку.

"Девочка, как девочка", – думал он. – "Две косички и немного хулиганистые глаза". Но Индикатор никогда не ошибался. И Ангел принялся ждать прилета Небесной Кареты и других Ангелов.

Торжественная церемония Посвящения прошла довольно быстро. Девочка получила подарки (родители в этот день узнают, что выиграли в лотерею детский велосипед и путевку в международный детский лагерь), ангелы спели ей свою песню, а Самый Главный Ангел поцеловал ее в самую макушку. Это означало, что с этой минуты девочка находится под защитой Неба. "Никто не знает, что дальше будет с этой девочкой. Кем она вырастет. Ангелы ведь только помогают и все. Но быть под их защитой всегда приятно". Так думал Самый Главный Ангел садясь после церемонии в свою Небесную Карету. И тут на его поясе запищал Индикатор. Который уверенно показывал на старика, сидящего на соседней лавочке. И Самый Главный Ангел все понял. Произошла ошибка. Такое иногда бывает. Даже на Небе. Даже среди Ангелов.

Девочка, только что прошедшая обряд Посвящения, была обычной девочкой. Как и все девочки. А старика в детстве просто не заметили. Пропустили. Промазали. Профукали. Самый Главный Ангел не стал исправлять ошибку и лишать девочку своего покровительства. Он подошел к старику и вдруг понял, что тот его тоже видит. А ведь люди никогда не видят своих ангелов. Впрочем, как и чужих. Точнее видят, но только за несколько минут перед смертью. Или, когда ангелы вмешиваются в их судьбу.

– Вы меня видите, – на всякий случай спросил Самый Главный Ангел.

– Да, – ответил старик, прищуриваясь на солнце. – Значит, я сейчас умру?

– Да, – ответил ему Самый Главный Ангел. – Вам страшно умирать?

– Нет, – ответил старик. – Я видел смерть. Я всю жизнь проработал детским хирургом, делал операции на сердце. Пятьсот пятьдесят две операции из них пятьсот сорок одна успешная.

– Значит, вы спасли пятьсот сорок одного ребенка, – уточнил Самый Главный Ангел.

– И потерял одиннадцать, – сказал старик и переспросил: – Так я умру?

– Да, снова ответил ему Самый Главный Ангел. – Вы обязательно умрете, как умирают все люди на этой планете. Но не сейчас. И не сегодня. И не на этой неделе. И не в этом году. Самый Главный Ангел подошел к старику и поцеловал его в макушку. А старик улыбнулся и сказал:

– Это хорошо. Это просто замечательно. А вы, когда будете дома, обязательно передайте привет ангелу по имени Гамилтон. Ангелу, который так любил кататься на крыльях самолетов.

Небоскребы Нью-Йорка

Молодой человек, тяжело дыша, стоял на карнизе, боясь посмотреть вниз. Его всего трясло от возбуждения, его руки лихорадочно вцепились в стену небоскреба Эмпайр-стейт-билдинг.

– Прыгнуть хочешь? – внезапно раздался идущий откуда-то сверху голос.

Молодой человек поднял голову и увидел парящего над ним ангела.

– Ты, ты кто? – его голос так сильно дрожал, что внезапно стал каким-то писклявым.

– Гамилтон , ангел по особым поручениям. Разреши я присяду рядом с тобой.

– Да, конечно, присаживайся. Но послушай, ведь я же еще не умер. Почему тогда я тебя вижу?

– Ангелов люди видят за несколько минут до смерти. Или когда ангелы сами этого захотят. – Гамилтон посмотрел вниз и присвистнул: – Ого, 98-й этаж. Лететь несколько минут придется. Не боишься?

– Боюсь, – сказал молодой человек, – с недоумением глядя на ангела. – А что делать?

– Понимаю, – сказал Гамилтон. – Она тебя бросила. Работы нет. Банк кредит требует.

– Откуда, откуда ты знаешь?

– Так тут место такое. Каждый день кто-то прыгает. Хоть живи на этом карнизе. Кстати, ты не подождешь минут десять-пятнадцать. Я слетаю вниз выпить кофе. Ты любишь кофе?

– Люблю. Но позволь, какое сейчас может быть кофе?

– Правильнее говорить какой. А я лично предпочитаю арабику из Лаоса. Внизу есть приличная кофейня. Хозяин – грек. Полихроний. Не знаешь такого?

– Нет. Позволь мне все-таки прыгнуть!

– Пожалуйста-пожалуйста. В принципе, я могу выпить кофе и потом. Вот только отвезу твою душу на небеса. Сдам по описи, как положено.

– А как положено?

– Ну там все сначала проверят. Биографию посмотрят. Перечень грехов опять же.

– У меня нет грехов!

– Грехи есть у всех. Не все их помнят. Так ты будешь прыгать или как?

– Подожди. Расскажи, как там у вас все устроено?

– Ну, это длинный рассказ. Скоро сам все узнаешь. Кстати, у меня зеленый пропуск.

– Что значит зеленый? Это хорошо или плохо?

– Конечно, хорошо. Если бы тебя подобрал ангел с синим пропуском, или, не дай бог, с красным, знаешь, сколько бы времени потом потратил на входе. А с зеленым – зеленый коридор!

– Постой. Дай закурить перед прыжком. Я ведь имею право на последнюю затяжку?

– Если бы тебя жизни насильно лишали, то да. А в этом случае нет. К тому-же, курить вредно.

– Очень смешно. Кстати, меня Ричард зовут.

– Мне твое имя ни к чему. Давай или прыгай, или я полетел. Почему люди так уверены, что у нас, ангелов, много свободного времени?

– Ну хорошо. Была не была. Прощай, Джулия!!! – молодой человек с криком оторвал руки от стены и шагнул в пропасть.

Ангел Гамилтон тяжело вздохнул и спикировал вслед за ним вниз. На 57-м этаже он увидел сидящего на карнизе своего друга ангела Иосифа.

– Привет. Все развлекаешься? – Иосиф подвинулся и дал Гамилтону возможность сесть рядом. – Только что твой пролетел.

– Ага. Сейчас обратно прилетит. Они ведь не знают про сетку на 29-м этаже.

Тут мимо них вертикально вверх пролетел молодой человек. Его лицо выражало при этом крайнее изумление.

– Привет, Ричард, – благожелательно сказал ему Гамилтон. И добавил, когда тот пролетал уже вниз: – Пока, Ричард.

– Ну что, закурим, – спросил Гамилтона Иосиф.– Тут нас не увидят, не бойся.

Ангелы закурили и еще некоторое время с интересом наблюдали за молодым человеком, подпрыгивающим на строительной сетке вверх и вниз.

– Все-таки люблю я эти небоскребы Нью-Йорка, – заметил Гамилтон. – Они великолепно оздоравливают любую психику.

Ангел Иосиф согласно кивнул головой, гася почти докуренную сигарету о край карниза и пряча окурок в карман хитона.

– Да и нам меньше работы, – добавил он и улыбнулся своею ангельской улыбкой.

Убийство в библиотеке

Марья Ивановна с ненавистью смотрела на большую муху, лениво переползавшую с романа И.С. Тургенева "Отцы и дети" на "Триумфальную арку" Ремарка. В библиотеке было пусто. Только где-то в разделе детской литературы одинокий мальчик искал заданную в школе на лето книгу писателя Бианки. Тем временем муха, лениво жужжа, перелетела на томик Марины Цветаевой. И Марья Ивановна вспомнила строчки:

"Уж сколько их упало в эту бездну,

Разверзтую вдали!

Настанет день, когда и я исчезну

С поверхности земли".

Марья Ивановна когда-то, совсем еще вроде бы недавно, была молоденькой и романтично настроенной выпускницей филфака Машей. И ей, как и всем романтически настроенным девушкам, хотелось найти человека, который так же, как и она, любит книги. Чтобы потом идти по жизни вместе, читая стихи Бродского и Пастернака. Но почему-то по жизни Маше попадались либо наглые менеджеры по продаже пылесосов, либо слесари-сантехники, пришедшие заменить кран в ванной.

"Мне нравится, что Вы больны не мной,

Мне нравится, что я больна не Вами,

Что никогда тяжелый шар земной

Не уплывет под нашими ногами".

Но как сказать эти строчки сантехнику с гаечным ключом или продавцу пылесосов, Маша не понимала. Поэтому и пошла работать после института в библиотеку. Только здесь, среди любимых книг, она сможет найти счастье и покой. Марья Ивановна опять с ненавистью посмотрела на муху и даже замахнулась на нее библиотечным штампом. Муха не испугалась и продолжала исследовать творчество Цветаевой:

"Я глупая, а ты умен,

Живой, а я остолбенелая.

О, вопль женщин всех времен:

"Мой милый, что тебе я сделала?!"

Но в библиотеке принцев не было. Библиотека стала местом, куда заглядывали либо бабушки с внуками пересидеть летнюю жару, либо школьники по наущению учителей. Впрочем, и тех и других становилось все меньше и меньше. А годы шли, шли.

"Под лаской плюшевого пледа

Вчерашний вызываю сон.

Что это было? – Чья победа? —

Кто побежден?"

Муха тем временем совершила стратегическую ошибку и перелетела на стол Марьи Ивановны, приземлившись возле старой чернильницы. Марья Ивановна затаила дыхание и подняла вверх руку с зажатой в ней газетой "Правда" от 7 ноября 1967 года. Муха на мгновение задумалась, и это было последнее мгновение в ее жизни. Она внезапно увидела холодные от ярости глаза Марьи Ивановны, которая за тридцать лет работы в библиотеке навострилась убивать мух быстро и профессионально. Так же профессионально, как опытный автомеханик меняет колеса на любых типах машин. Муха, подпрыгнув после удара, свалилась в чернильницу, которая и стала ее местом упокоения. Марья Ивановна вздохнула и канцелярским ножиком вырезала на столе еще одну, три тысячи сто пятьдесят первую звездочку.

"Я только девочка. Мой долг

До брачного венца

Не забывать, что всюду – волк

И помнить: я – овца.

Мечтать о замке золотом,

Качать, кружить, трясти

Сначала куклу, а потом

Не куклу, а почти…

В моей руке не быть мечу,

Не зазвенеть струне.

Я только девочка,– молчу.

Ах, если бы и мне,

Взглянув на звезды, знать, что там

И мне звезда зажглась,

И улыбнуться всем глазам,

Не опуская глаз!"

Стрекоза и муравей

В году так 1981-м в городе Ленинграде в обществе "Знание" перепутали путевки. И лектора, который должен был рассказывать детям басню "Стрекоза и Муравей" с последующим ее обсуждением, отправили на завод "Карла Маркса", что на Выборгской стороне, прямиком в литейный цех. А лектора с материалом о международном положении, вместо этого завода, отправили в детский сад на Лиговке.

Вечером эти лекторы встретились в пивбаре "Пушкарь" на Большой Пушкарской.

– Ну как? – спросил первый (тот, который был на заводе), постучав по столу хвостом принесенной воблы.

– Как, как. Прихожу прямо к тихому часу. Нянечки уложили ребятишек в кроватки и попросили читать лекцию тихо и нараспев. Как колыбельную. Ну я им про 26-й съезд КПСС, про то, как на нем выступил Леонид Ильич, про наши достижения в народном хозяйстве. Смотрю, все спят, даже нянечки. Меня потом заведующая поблагодарила, сказала, что теперь они так всех детишек укладывать будут. Правда, в конце лекции, когда я рассказывал про американский империализм, один мальчик описался. Но путевку подписали. А у тебя как?

– Да тоже неплохо. Прихожу в обеденный перерыв. Работяги в курилке козла забивают. Ну начальник цеха приказал им лекцию выслушать, а сам исчез. Я быстренько басню прочел и говорю: "А теперь, товарищи, давайте ее обсудим". Тут встает их бригадир, дядя Петя. Здоровый такой мужик и говорит: "Нечего здесь обсуждать. Муравей этот – жлоб, каких мало. К нему женщина подваливает. Красивая. Хоть и беспутная. Была б жена, то можно было просто фингал поставить и простить. А в этом случае сплошное б…о получается со стороны Муравья. В нашем рабочем коллективе такого бы из коллектива вывели и на земледелку отправили". Я не знаю, что там у них за земледелка такая, но предполагаю, что это что-то вроде карцера.

Тут все загудели: "Правильно, дядя Петя", а потом кто-то крикнул: "Рыба" и про меня сразу все забыли. Но путевку тоже подписали и велели еще приходить. Ну что, еще по кружечке?

Они сидели еще долго. До тех пор, пока от хвоста воблы почти ничего не осталось. И рассуждали про то, что летом неплохо бы махнуть в Крым на Ай-Петри. Про то, что в Гостином Дворе вчера выбросили финскую сантехнику. И что Морозов напрасно не поставил в основу Желудкова на игру с Киевским "Динамо". И они не знали, что скоро умрет Брежнев, наступит Перестройка, закроется общество "Знание" и наступит эпоха дикого, но такого притягательного капитализма. Которая тоже потом накроется медным тазом.

А вечерний Ленинград тем временем, медленно засыпая, разводил свои мосты, соединяя корабли с морем и разлучая опоздавших на свидание влюбленных. И только ремонтные бригады на трамвайных путях нарушали его величественную тишину и спокойствие.