Текст книги "Не отрекаются, любя (сборник)"

После поминок Лера, забившись в угол дивана, отстраненно глядела, как Максим общается с приведенной кем-то из садика Анечкой:

– Ты ужинала?

– Не-а, – девочка покрутила головой, – только обедала в садике! А мы ужинать будем? А еще, еще… я сегодня коленку стукнула, вот! – Анечка гордо задрала ногу, демонстрируя наливающийся синяк.

Максим, усадив ее на диван, профессионально сноровисто осмотрел слегка припухшее колено.

– Ой, больно! – вскрикнула «пацентка».

– Ну все уже, все, – улыбнулся Максим. – Сейчас подую, и все пройдет.

– А мама дует, только когда йодом мажет, – задумчиво протянула Аня. – А ты кто? Врач тоже?

– Тоже, – кивнул он, все еще улыбаясь.

Лера стиснула зубы, так хотелось на вопрос дочери выпалить – это твой папа! Эх, заплакать бы! А слез нет. Совсем. Вот ужас-то. От слез, говорят, легче делается. А она так и не смогла из себя ни слезинки выдавить, даже на кладбище. И пожаловаться некому – мамы нет. Мамы теперь нет. И никогда не будет. И слез, наверное, теперь никогда не будет…

Из коммунального коридора, где висел общий телефон, доносился голос Максима:

– Наташ, не жди меня сегодня… да… нет… Ну не сердись, ты же понимаешь… да… да… ну давай… мальчишек за меня поцелуй, скажи, папа завтра придет…

Он накормил Анечку поминальным пирогом, сводил в ванную, уложил в постель – Лера слушала радостный щебет дочери, как будто смотрела кино, как будто к ней самой все это не имело никакого отношения.

– Все, Аннушка, глазки закрывай и – спать, спать! – Максим подоткнул Анечке одеяло и, присев возле съежившейся в углу дивана Леры, обнял и принялся укачивать.

Как маленькую, думала она. Так спокойно в его руках. Так… безопасно. Так… тепло… Горячо…

Разбудил ее пробившийся сквозь неплотно задернутые шторы солнечный лучик. Лера повернула голову – рядом посапывал Максим. Господи! Она едва не вскрикнула от острого deja vu.

Солнечный луч продолжал настырно лезть в глаза. Жизнь продолжается, грустно улыбнулась Лера, чувствуя, что плотный, давящий, не позволяющий дышать кокон куда-то делся. Да, мамы нет, и это очень горько, но… но мы-то живы еще? Значит, надо жить. Готовить завтрак, вести Анечку в садик… да хотя бы вымыться для начала.

Поставив чайник, она закрылась в ванной. С наслаждением впитывая летящие из ржавого раструба колючие струи, она терла, терла и терла себя жесткой капроновой мочалкой. Как же ему сказать про Анечку? Как?

Выйдя в коридор, она столкнулась с почему-то смущенным Максимом:

– Соседи спят еще?

– Что ты! – Лера улыбнулась. – Все уже на работе, наверное.

– Я, – он кивнул в сторону ванной, – я сполоснусь?

– Конечно! – Она протянула ему полотенце.

Лера готовила немудреный завтрак и думала: вот оно, обычное счастливое семейное утро – муж в ванной, жена на кухне, ребенок сопит в кроватке…

Она так погрузилась в свои мысли, что не заметила, как подошел Максим:

– Ты молодец! – Он сжал ее локоть. – Сильная! Держись!

– Куда ж я денусь? – Лера, усмехнувшись, повела плечом. – Завтрак готов. Садись.

– Спасибо! – Максим почему-то замялся. – Я… я побегу, ладно?

И ушел.

Входная дверь щелкнула негромко, а Лере показалось – оглушительно. Как выстрел. Прямо в голову. Или нет. В сердце. В сердце. В сердце…

– Мамочка, я проснулась! – Анечка пришлепала на кухню босиком, в ночной рубашке, растрепанные спросонья кудряшки смешно топырились в разные стороны, на щеке алел след от смятой подушки.

– А дядя уже ушел? – Схватив лежащий на столе батон, она откусила от горбушки и, жуя, продолжала: – Он меня вчера искупал и голову помыл, а я не плакала, даже когда мыло в глаза попало! Мам! Ты меня не слушаешь! А еще он сказал, что у него есть два сыночка, только они меньше, чем я…

– Ты почему хватаешь со стола, не умывшись? И зубы наверняка не чистила! – Лера наконец очнулась.

Да уж, жизнь продолжается, и никуда от нее не денешься. Не до того, чтоб сердечные страдания страдать.

Тем более что прежняя жизнь ощутимо рушилась, а как выживать в новой, было не очень понятно. Ночные дежурства, очереди в продуктовых (спасибо Горбачеву за все его перестройки, шептались соседи и коллеги), поувольнявшиеся в одночасье санитарки (сами горбатьтесь за свои три копейки), круглосуточный садик. Господи, какое счастье, что Анечка такая здоровенькая! Редкие Лерины «недежурные» вечера они проводили вместе. И в этом был какой-то покой и даже что-то вроде счастья.

– Доченьки мои, сейчас я вас буду кормить! – приговаривала Анечка, рассаживая на диване кукол и раскладывая перед ними крышечки от кефирных бутылок – тарелочки.

– А почему только доченьки? – улыбалась Лера.

– Ну, мам, ты разве не знаешь, что кукол-мальчиков не бывает?

– Разве? – удивлялась Лера, думая, что магазины игрушек ей уже не по карману – зарплату начали выдавать какими-то странными частями, как хочешь, так и крутись, какие уж тут новые игрушки. Тут бы придумать, из чего ужин сообразить.

В кухонном шкафчике гордо стояла почти полная бутылка подсолнечного масла, рядом притулился пакет риса, у стенки сиротливо ютились луковица и подвявшая уже морковка. На «фальшивый» плов этого, конечно, хватит, а дальше что? Завтра? Послезавтра? Через неделю? Ладно, оборвала Лера собственные мысли. Завтра будет завтра – может, зарплату дадут, может, еще что-нибудь случится. А сегодня нужно чем-то Анечку кормить. Она, правда, не любит рис, но больше все равно ничего нет.

Лера поставила на огонь старенькую кастрюлю, почистила овощи.

От запаха разогретого масла неожиданно замутило, кухонные шкафчики, плита, холодильник, столы – четыре штуки, по числу «хозяев» квартиры – сдвинулись, поплыли, закружились… Лера тяжело осела на грязный (сколько не надраивай, не отмоешь) щербатый пол.

– Эй, соседка, ты чего? – Юра-алкоголик, заглянувший в кухню, засуетился растерянно возле бледной до зелени Леры, побрызгал на нее из крана, попытался поднять. В руках у него была отломанная с одного края буханка черного хлеба. Положить ее на стол дядя Юра почему-то не догадался, поэтому от помощи его толку было немного.

Лера с трудом, держась за ближайший стол, перетащила свое ставшее вдруг очень тяжелым, словно чужое, тело на табурет.

– Дядя Юра, плиту выключите… пожалуйста.

– Мам! Я есть хочу! – канючила прибежавшая из комнаты Аня.

– На! – Сосед отломил от заветренной буханки кусок и сунул ей. – Видишь, мне не жалко!

Анечка, вздохнув, принялась кусать подсохший хлеб, не забывая угощать куклу, которую держала на руках, как младенца.

Лера охнула, зажимая рот. Опять?! И… опять… от Максима?! Этого только не хватало! Вот курица безмозглая, ругала она себя. Врач – а на задержку внимания не обратила, решила, что нервное, из-за сплошных стрессов. И ведь какую задержку-то! Лера, лихорадочно собирая в кучу рассыпающиеся мысли, пыталась подсчитать – сколько прошло с маминых похорон. Мысли путались, но по всему выходило – отпущенные государством на дозволенный аборт двенадцать недель уже вышли. Попросить коллег из гинекологии? Чтобы сделали по якобы медицинским показаниям? Но близких знакомых у нее там нет, а неблизкие за поздний аборт запросят по полной таксе. Таксу Лера себе более-менее представляла. Таких денег у нее не было. И взять негде.

А даже если бы и было где – вся душа, все ее существо восставало против убийства того живого, что растет сейчас у нее под сердцем. «Доченьки», вспомнился вдруг Анечкин щебет. И – убить?

– Не журись, соседка, – бубнил где-то возле нее дядя Юра. – Это сосуды. Я вот расширяю их, – он поболтал в воздухе выдернутой из-под стола бутылкой, – и все в порядке. А так что чего ж, конечно, тяжко. Жарища-то вон как в духовке. Июль скоро.

Июль? Да, точно. До июля оставался еще почти месяц (это у Юры-алкоголика весь календарь схлопывался до невидимости), но слово, зацепившись, так и крутилось в голове.

Июль. Юлия. В ноябре у нее родится девочка (почему-то было совершенно ясно, что будет именно девочка), и Лера назовет ее Юлией.

* * *

По дороге Юля не отрывалась от телефона: строчила sms-ки, звонила, отдавая рабочие распоряжения…

Лера косилась на дочь и думала: может, зря я так сержусь на ее легкомыслие? Не такая уж она и легкомысленная – вон и в пробке (ох, московские дороги, похоже, только в середине ночи и бывают относительно проезжими) времени не теряет. А что в медицину не пошла – так ведь и Анна не врач, а переводчик. Да и сама Лера давно уже не столько врач, сколько администратор, в операционные заходит лишь с «ревизией» – не пора ли обновить оборудование. Так что никакая Юля не безалаберная. Финансовую академию очень прилично окончила, Давид ее своей правой рукой считает, говорит, что их медицинскому центру давным-давно нужен был толковый экономист. Да не просто толковый – таких можно найти, – а еще и свой.

Давид за годы их знакомства и партнерства почти не изменился – все такой же сухощавый, подтянутый, быстрый. Только седина в волосах все гуще проблескивает. Боже мой, четверть века прошло!

* * *

– Что вы! Вам же нельзя! – Худой чернявый парень перехватил у Леры ящик с виноградом.

Летний сарафан не мог скрыть уже явственно округлившегося живота. Нельзя, видите ли, ящики таскать! Конечно, нельзя. А что делать?

В первый свой рыночный день она ужасно стеснялась. Не живота, а вообще. Как это так: она, дипломированный врач, отличный хирург и вдруг – на рынке. А потом стало не до того.

Да и что там стесняться, других-то вариантов все равно не оставалось. Да, Лера была хорошим хирургом. А что толку? Зарплату задерживали, а новая начальница отдела кадров с ходу начала проворачивать какие-то свои делишки: выживала из отделения всех, кого могла, оформляя на освободившиеся ставки «мертвых душ». Сперва разбежались санитарки (осталась одна баба Глаша), потом настала очередь медсестер и даже врачей. Подумаешь, оперировать некому! На срочные операции есть кого поставить, а плановые подождут. Врачи, кстати, не слишком упирались. Кто-то начал собственное дело (Максим, по словам всезнающей бабы Глаши, открыл собственный медицинский центр), а кто и вовсе сменил профессию.

Соседка Клавдия Ивановна (та самая, что сдавала Лере комнату) пристроила ее на рынок. Здесь хотя бы платили. И Анечку наконец стало можно перевести из круглосуточной группы в обычную. Так что, подумаешь, какая беда – за прилавком постоять.

Непрошеный помощник сноровисто переставлял ящики, жарко посверкивая огненно-черными глазами. Невероятно худой, с резко выпирающим кадыком и мосластыми плечами он казался почти подростком. Но на смуглом безымянном пальце сияло обручальное кольцо. Да нет, вряд ли обручальное, он же мальчик совсем.

«Мальчик» переставил последний ящик:

– Как же вас муж отпускает? – Он укоризненно покрутил головой.

– Муж… умер, – солгала вдруг Лера. В конце концов, она не обязана объяснять случайному знакомому, что да как. И, мгновение подумав, добавила: – Кольцо не могу носить, руки отекают, кошмар просто.

Отекать в последнее время стали не только руки, но и ноги. Эта беременность, не то что первая, протекала тяжело. Не то от скудного питания, не то от непрерывного стресса. Как врач Лера прекрасно понимала, что отеки, скачки давления, головокружения – так называемый поздний токсикоз – угроза нешуточная. Надо бы лечь «на сохранение», но как быть с Анечкой? И вообще с жизнью? Что же делать? Малейшая мысль о будущем вызывала приступ панического ужаса. Какое там будущее, есть чем сегодня Анечку накормить – уже хорошо. А завтра…

Отыскать Максима, поплакаться ему? Мол, твои дети, помогай… Нет уж. В последнее время мечты о Максиме – о том, кто совсем недавно казался до темноты в глазах желанным и единственным, сама мысль о нем как-то отдалилась, поблекла, словно бы съежилась. Нет, Лера не пойдет ничего просить. Она сама.

Парень сокрушенно покачал головой:

– Если что, зовите меня. Меня Давид зовут, я вон там, рядом. Вам самой нельзя, – повторил он и нахмурился. – Я знаю, у меня жена тоже беременная.

– Сколько же вам лет? – Лера не смогла скрыть изумления.

– Мне двадцать четыре года! Я инженер! – гордо заявил помощник и как-то сразу смутился. – А тут… Ну, времена такие, семью надо кормить, дом строить. Дом! – Он вдруг заулыбался – тепло, дружелюбно, словно смеялся сам над собой. – Мне сегодня от квартиры отказали, хоть на рынке ночуй. У вас никто из знакомых не сдает?

– А как же… – Лера обвела глазами соседние прилавки. – Разве ваши земляки…

Парень опять нахмурился и покачал головой:

– Не хочу одалживаться. У них своих проблем хватает. Я сам.

Это «я сам» так точно отвечало собственным Лериным мыслям, что она неожиданно выпалила:

– Можете у меня переночевать. Особой роскоши не обещаю, но… – Она вдруг смутилась, подумав, как может выглядеть ее приглашение со стороны. – Должны же люди друг другу помогать, правда?

Диванчик, который Лера приткнула в угол, дожидаясь приезда мамы (как же давно это было, словно в другой жизни!), был узок и коротковат, но новый жилец их с Анечкой комнаты не жаловался. Впрочем, Давид вообще никогда ни на что не жаловался.

Всегда улыбался, приносил продукты (Лера с Анечкой наконец-то вспомнили, что, кроме картошки, макарон и перловки, бывает еще какая-то еда), помогал готовить, горячо зыркая на Леру огненными своими глазами, вечерами с удовольствием возился с Анечкой, первым вскакивал по утрам и бежал в душ…

Недели через две, увидев, как Лера, закусив губу и почти плача, пытается натянуть ставшие вдруг ужасно тесными босоножки, он нахмурился:

– Вам нельзя больше на рынок. Вы останетесь дома. Я заработаю.

– А жену вы не хотите сюда перевезти? – Лера тут же прикусила язык, подумав, что шесть человек (трое взрослых, Анечка да двое близких уже новорожденных) на шестнадцати квадратных метрах – многовато.

Но Давид только усмехнулся:

– Нет. Там она с мамой своей, сестрами, я им не помощник. Я мужчина, я деньги зарабатываю. Скоро съеду от вас. Квартиру подыскал, купить хочу.

Лера вчуже позавидовала далекой незнакомой женщине: вот ведь повезло кому-то с мужем… Но тут же мысленно одернула себя: фу, как некрасиво, Давид и так помогает им с Анечкой, чужим, в сущности, людям…

– Мам! – Анечка потопала ножками, демонстрируя, что сандалии уже надеты, можно идти. – А Наталья Владимировна сказала, что я уже совсем хорошо читаю. И считаю! И пишу почти как надо! И, значит, мне можно будет сразу во второй класс поступать!

Натальей Владимировной звали воспитательницу.

– Вот как? – улыбнулась Лера. – Значит, пойдем сразу во второй класс. Завтра зайду в школу, узнаю…

Но назавтра у нее резко подскочило давление, перед глазами замелькали мушки, поплыла мутная пелена. Преэклампсия – как в учебнике, с ужасом подумала Лера.

– Давид! – Он уже стоял в дверях. – Подожди… Нужно… Мне… Вызови «Скорую»…

– Ничего, ничего, все хорошо, не волнуйся, – дрожащим голосом повторял Давид, успокаивая скорее себя, чем ее. – Я отведу Анечку в садик и вечером заберу, не беспокойся.

– Все хорошо! – Лера слабо улыбнулась.

Ночью у нее открылось кровотечение.

– В операционную! Срочно! – услышала она и провалилась в темное беспамятство.

Очнувшись, открыв глаза, Лера схватилась за живот, почувствовав под ладонями вместо привычной уже плотной выпуклости пугающую пустоту, почти впалость.

– Ничего, подруга, не вздрагивай и не впадай в панику. Все у тебя хорошо. Ну, почти хорошо, полежать-таки придется. – У кровати стоял Сашка Круглый, ее однокурсник. Вопреки фамилии он был длинный, тощий и угловатый. Лера вспомнила, как над ним подшучивали за стремление посвятить себя акушерству и гинекологии. Вот и посвятил.

– Саш… – Она боялась задать главный вопрос.

– Да говорю же, не паникуй. Ну эклампсия, ну недоношенная родилась, подумаешь. Ты вовремя успела. Ну и тут у нас повезло: вчера старая Серафима дежурила, она твою девочку моментом в чувства привела. Так что не бойся, вырастет твоя дочка большая и здоровенькая. Ничего страшного.

– Девочка? – От слабости – или от облегчения? – Лера вдруг заплакала.

– Девочка, девочка. Отличная, я тебе скажу, девочка получилась, хоть и недоношенная. А, вот еще. Тут час назад такой чернявый парень прибегал. Трясся весь, ну как мужья обычно. А говорит, нет, не муж… – Сашка покрутил головой.

– В самом деле не муж, – подтвердила Лера. – Друг. Хороший надежный друг.

– Чего ж он тогда подорвался как ошпаренный? Короче, записку тебе накарябал и усвистал. Прочитать-то сможешь сама? Как вообще самочувствие? – Сашкин голос приобрел чисто врачебные интонации.

Мятый тетрадный листок покрывали редкие неровные строчки. Давид писал, что получил тревожную телеграмму, пришлось срочно вылетать в Грузию, Анечку забрала к себе соседка Антонина, а он, Давид, поздравляет с новорожденной и желает и Лере, и малышке поскорее окрепнуть.

Антонина жила в самой дальней от входа комнате их коммуналки. Тихая, молчаливая, незаметная. Кажется, она что-то кому-то шила. А может, убиралась в тех квартирах, что побогаче. А может, вообще была уже на пенсии? Лера и в лицо-то невзрачную соседку почти не помнила, так что лет ей могло быть сколько угодно – хоть тридцать, хоть шестьдесят. Впрочем, Анечка под присмотром, и ладно, и хорошо. Вот ведь как помощь приходит – всегда откуда не ждешь.

Когда же дело подошло к выписке, Лера вдруг испугалась. Пока ты в больнице (ну пусть в роддоме), ты вроде как под присмотром, о тебе заботятся, пропасть не дадут. А дальше-то? Молока у нее опять не было – значит, придется возиться с молочными смесями. Денег нет, грузинского телефона Давида она не знает, да и нехорошо это – рассчитывать на человека, который мало того что чужой, так ведь и так уже помогал им с Анечкой свыше любых ожиданий. Нужно самой. Но – как?

– У меня ведь совсем ничего, – растерянно прошептала Лера.

– Коллега, вы только не волнуйтесь, вам вредно. – Суровая Серафима Константиновна (санитарки и медсестры за глаза звали ее Архангельшей) положила на тумбочку несколько смятых купюр. – Мы тут собрали немного.

– Что вы! – Лера залилась краской.

– У тебя ведь дома еще ребенок? И молоко так и не пришло. А муж, я так понимаю… – Пристальный взгляд Архангельши пронизывал, казалось, насквозь.

Лера помотала головой.

– Ну я так и думала. Раз ни разу не навестил, значит, и нету. И ладно! – Серафима энергично махнула рукой. – Так что берите, коллега, и не смущайтесь. Тем более что тут, в сущности, копейки, буквально на самые первые дни.

– Наверное, нужно такси вызвать, – неуверенно проговорила Лера.

– Можно и вызвать, а можно… – Серафима высунулась в коридор и крикнула: – Эй, Александр Викторович!

Через полминуты в палату зашел Сашка Круглый:

– Что, Серафима Константиновна, выписываем мою однокашницу?

– Выписываем, – пробасила Архангельша. – Ее забирать некому. – Она сурово поглядела на Сашку. – Ты ж вроде с дежурства уже?

– Ну да, домой сейчас.

– Угу. И на колесах, я же знаю. Подвезешь коллегу? – Серафима говорила так, что вопрос прозвучал распоряжением.

Но Круглый, похоже, привык к этой манере:

– Без проблем, Серафима Константиновна! Лера, собирайся, я детским сестрам скажу, чтобы чадо твое собрали. – Он никогда не помнил, кто родился, мальчик или девочка, поэтому говорил всегда абстрактно: чадо, дитя, бэби, в крайнем случае – ребенок.

– Спасибо, Саш!

Квартира показалась Лере странно пустой. За то время, что ее не было, умер, нахлебавшись какого-то суррогата, дядя Юра-алкоголик, а Клавдия Ивановна переселилась в свежекупленную квартиру, оставив Лере краткую записку с распоряжением переводить деньги за комнату на такой-то счет. Денег, впрочем, все равно не было, и Лера тут же выбросила это из головы: будут – заплатит, а нет – не обеднеет Клавдия Ивановна.

– Мамочка! – Аня обвила ее худенькими ручонками и заплакала. – Не уходи больше! Я хорошо себя буду вести! – Но слезы тут же высохли, она с интересом оглядела изменившуюся фигуру матери и белый сверток в ее руках. – А где твой животик? А это что?

– Это не что, – улыбнулась Лера. – Это кто. Твоя сестренка.

– Настоящая? А как мы ее назовем?

– А как бы тебе хотелось?

– Юля! – радостно завопила Анечка. – У меня в садике самая красивая подруга Юля! Мам, пусть эта тоже будет Юля! Ну пожалуйста!

Совпадение с собственными мыслями заставило Леру вздрогнуть, так что она даже пошатнулась. Подоспевшая Антонина бережно приняла у нее из рук белый сверток:

– Отдохни, Лера, я позабочусь о детях.

Чувствуя неприятную слабость в коленях, Лера тяжело опустилась на диван: да, надо выспаться, что-то сил совсем не осталось…

Но силы возвращаться как-то не торопились. Дни шли за днями, недели за неделями, а Лера как будто даже не очень соображала, спит она или бодрствует. Антонина безмолвно приняла груз забот на себя: приносила молочную смесь для Юли, добывала продукты, чтобы накормить остальных, отвела Анечку в школу, наводила порядок, стирала, готовила. Как атлант, держала на своих худых плечах всю их маленькую семью.

Как-то, уже после Нового года Лера, вдруг воспряв, принялась за уборку – мела, скребла, подметала, чистила. Опорожнила бельевой ящик дивана – в стирку, все в стирку, нечего пыль копить! За стопкой простыней и пододеяльников обнаружилась обувная коробка. Лера долго сидела на корточках, разглядывая иностранные надписи по бокам и почему-то не решаясь заглянуть внутрь. Подняв, наконец, крышку, она увидела очень красивые мужские туфли. Давид забыл! – воспоминание остро кольнуло в сердце. Но под туфлями было что-то еще. Конверт. Даже скорее пакет.

Дрожащими руками она развернула толстую белую бумагу…

Вид долларов Леру ошарашил. Мысли забегали с лихорадочной скоростью: даже одна стодолларовая бумажка – это же сегодня целое состояние! Спасение от голода, от беспомощности, от неистребимого страха перед «завтра». А «бумажек» в пакете было довольно много.

Если вернется, я все возмещу, решилась она, вытащила одну купюру и, наскоро переодевшись, выскочила из квартиры.

– Ты что, магазин ограбила? – Антонина укачивала Юлю, остолбенело глядя, как Лера выкладывает на стол консервы, сыр, палку сухой колбасы, помидоры, сок, йогурты, яблоки…

От звонка в дверь обе женщины вздрогнули.

– Вот и милиция за мной, – неловко пошутила Лера.

За дверью стоял Давид – мрачный, небритый, постаревший, казалось, лет на двадцать:

– Вы тут… как? – Он бросил взгляд на Антонину, прижимавшую с себе Юлю, и попытался улыбнуться.

Лера почти втащила его в комнату:

– Заходи-заходи, сейчас ужинать будем.

Антонина, продолжая укачивать Юлю, увела к себе Анечку.

Лера вытащила из шкафа пыльную, еще Давидом купленную бутылку, водрузила на стол:

– Вот, тебя дожидалась. А я… я не дождалась… Давид, я… взяла твои деньги…

На мгновение его взгляд посуровел:

– Что, все?

– Ну что ты! Только одну бумажку! Я верну, ты не сомневайся! – Лера прикусила губу.

– Оставь! – Он устало махнул рукой. – Я и больше бы подарил, тебе нужно…

– Давид… – Лера боялась задать главный вопрос, но он понял.

– Мальчик родился мертвый, а она… она не в себе. Лежит и смотрит в одну точку.

– Давид, но депрессию лечить надо!

– Да знаю! Психиатры смотрели, таблетки какие-то выписали, но толку от них…

– Но это же не сразу! Нужно время! Вот забеременеет опять…

– Не забеременеет, – сухо отрезал Давид.

Лера осеклась. Как врач она понимала, что при тяжелых родах с массированным кровотечением удаление матки, как правило, единственный способ спасти жизнь роженицы. Но сердце сжималось от жалости к этому измученному, в одночасье погасшему мужчине. Она пыталась найти хоть какие-то слова утешения – и не могла.

Давид подошел сзади, обнял ее за плечи и жарко зашептал в ухо:

– Лерочка, Лерочка, роди мне сына!

Как там звали ту жену, как его там, Лота, которая превратилась в соляной столп? Лера не могла вспомнить, но чувствовала себя тем самым соляным столпом. Ни слова вымолвить, ни даже пошевельнуться невозможно. Что он несет, боже мой?

– Я знаю, знаю, ты сейчас не можешь, тебе надо окрепнуть, восстановиться. Но через полгода? И у меня будет сын! И у моей жены будет сын. Она… Она примет. Она сделает, как я скажу. А я тебе с девочками за это куплю квартиру! И… молчать буду! – Он резко сглотнул. – Всю жизнь буду молчать!

Господи, как он может такое говорить? Разве она, Лера, кукла бездушная? Племенная корова? Инкубатор ходячий? Она ведь живая, и ей больно, как же он не понимает?

– Ты с ума сошел!

Высвободившись из-под горячих ладоней Давида, Лера резко подошла к столу, сомкнула дрожащие пальцы на горлышке бутылки, налила, расплескивая, в стакан и залпом выпила. Слабенькое сухое вино обожгло, как чистый спирт, который они пили после занятий в анатомичке. Горячая волна прокатилась по пищеводу, растеклась по телу – до самых кончиков пальцев, до плеч, казалось, еще чувствующих властное прикосновение сильных мужских рук – свернулась жарким клубком внизу живота.

Юля мирно посапывала в своей кроватке. Анечку Антонина увела к себе…

Лера, закусив губу, повернулась к Давиду. Обоняние вдруг обострилось до предела. Запахи заполняли комнату, как звуки симфонического оркестра – концертный зал: тонкий запах хлопка от Лериного халатика смешивался с оранжевым ароматом мандаринов, солоноватая нотка сулугуни оттеняла бархатное «звучание» шерстяного пледа. И над всем, как соло трубы, главенствовал острый запах мужчины. Туманил сознание, завораживал, тянул…

– Давид… я… я…

Она не успела договорить: жаркие ладони опять сомкнулись на ее плечах… И осталась только ночь…

Ночи…

Ночи несли темноту – и счастье! Беспощадное, пылающее, всепоглощающее острое счастье!

Дни вдруг стали очень короткими, как в Заполярье. Дней не было, было одно сплошное ожидание: Давид куда-то уходил, вроде бы делал какие-то дела, организовывал какую-то работу, но Лера не очень все это осознавала – каждый день она ждала наступления вечера, подгоняя стрелки часов: быстрей, быстрей, быстрей. Ночь же тянулась бесконечно, уснуть удавалось, лишь разойдясь по своим диванам, когда до бледного рассвета оставалось всего ничего…

Звонок разорвал тишину спящей квартиры, как вспышка молнии раздирает ночное небо. Лера, обернувшись мятой простыней, выскочила в коридор, где статуей Командора стояла Антонина. Даже в темноте было заметно, как тревожно расширены ее глаза.

– Что? Кто? – Лера, боясь разбудить девочек, говорила совсем тихо, успев еще подумать, что это очень глупо: если они не проснулись от телефонного звонка, что им какой-то шепот в коридоре.

– Телефон, – прошептала Антонина. – Его. – Она повела плечом в распахнутую дверь, за которой спал Давид. – Там… там плачут.

Взъерошенный спросонья Давид, впившись остановившимся взглядом в обшарпанную коридорную стену, все сильнее сжимал телефонную трубку:

– Да?.. Как?.. – В жидком свете коридорной лампочки, которую зачем-то включила Антонина, Лера видела, как побелели костяшки пальцев, стискивающих блестящий пластик. – Я… да… вылетаю сразу.

Повесив трубку, он повернулся к Лере:

– Она… она повесилась… Я должен быть там… срочно… Деньги – бери, сколько нужно. Я не знаю, когда вернусь.

Лера растерянно смотрела, как он торопливо одевается, бросает в сумку вещи, шнурует ботинки.

– А если… – Горло у нее перехватило, и вопрос «А если я все-таки беременна?» так и остался непроизнесенным.

Закрыв за Давидом дверь, Антонина обняла дрожащую как в ознобе Леру:

– Чужой он. И так проживем.

Без беременности, к счастью, обошлось. Но после спешного отъезда Давида как будто что-то сломалось у Леры внутри. Она часами сидела, не отрывая взгляда от окна, потом вдруг вскакивала, в лихорадочной спешке принимаясь за уборку, кидалась бежать по магазинам – срочно-срочно-срочно, Давид сегодня приедет, а на стол подать нечего! Анечку Лера замечала, только когда та подходила с каким-нибудь вопросом, а про маленькую Юлю, кажется, просто забыла. Это было дико, но Антонина боялась что-то говорить и тем более предпринимать – не было бы хуже.

Больше всего пугали бесконечно долгие Лерины визиты в ванную. Антонина стояла под дверью, из-за которой не доносилось никаких звуков, кроме журчания воды – даже рыданий, – и боролась с подступающей паникой. А вдруг Лера там… вдруг она что-нибудь с собой сделает?

Это было невыносимо, и Антонина наконец не выдержала:

– Лерочка! Может, тебе работу поискать? Не из-за денег, а… Ты же можешь в больницу вернуться?

Лера медленно отвела взгляд от окна, повернулась к безотказной соседке… и вдруг расправила плечи и… улыбнулась:

– Да! – Глаза ее сверкнули прежним живым огнем, хотя за окном опять висела мрачная осенняя хмарь.

Перебирая вешалки, как костяшки счетов, Лера отгоняла воспоминания. Вот эту блузку Давид в страстном нетерпении сорвал так, что нерасстегнутые пуговки защелкали по полу, как сухой горох из прохудившегося пакета. Вот на этой юбке – узкой, в тоненькую полоску – заело «молнию», и пришлось выползать из нее подобно меняющей кожу змее… а Давид, опустившись на колени, целовал ее ноги…

Нет, хватит.

Натянув первое попавшееся платье, Лера, не считая, сунула в кошелек пригоршню купюр, чмокнула девочек и вылетела из квартиры.

Господи! Как же я сама себя в тюрьму-то закрыла, думала она, улыбаясь и низко нависшим тучам, и нудному октябрьскому дождю, монотонно обливающему витринные стекла. За одним из них скучала пластмассовая девушка-манекен, облаченная в бирюзовый костюм… Не костюм – мечта! Лера решительно толкнула стеклянную дверь.

– Здравствуйте, чем могу помочь? – В заученной улыбке молоденькой продавщицы не было ни капли тепла. Много вас тут таких, говорили, казалось, ее искусно подкрашенные глаза. Все равно ведь не купишь ничего, небось от дождя зашла укрыться.

Но накупила Лера изрядно. И бирюзовый костюм, шедший ей, судя по завистливому взгляду продавщицы, чрезвычайно, и сказочной элегантности юбку, и платье-джерси, и какие-то блузки. Нежные ткани ласкали ладонь, как детская кожа.

Неожиданное солнце, растолкав толстые холодные тучи, весело играло в черных лужах, в мокрых оконных стеклах, в витрине парикмахерской напротив… Вот! То, что надо!

– Стрижку? Укладку? Подешевле? Подороже? Может быть, маникюр? – Лера искоса взглянула на свои руки и ужаснулась. Но солнечные зайчики продолжали плясать внутри:

– По полной программе! На ваше усмотрение!

– Вашим тонким чертам очень подойдет короткая стрижка, – говорил молодой быстроглазый мастер, моя Лере голову. – Готовы к перемене стиля?

– Готова! – Она размашисто кивнула, так что брызги полетели во все стороны.

– Прекрасно!

Зазвякали ножницы, расчески, зажимы… На зеленую пелеринку посыпались русые пряди. И прошлое – туда же, думала Лера, решившая, что не будет смотреть в зеркало, пока мастер не закончит. Пожилая маникюрша, пристроившаяся с инструментами возле парикмахерского кресла, закончила обрабатывать левую руку и, шутливо подтолкнув мастера – мол, подвинься! – переместилась со своими причиндалами к правой, приговаривая добродушно: «Ну разве можно так себя запускать? Такая молодая, такая красивая!»