Текст книги "Любовь – работа без выходных (сборник)"

Чувство долга

– Саша, ты спишь?

Шторы были задернуты неплотно, но кинжально-тонкий луч, наполненный танцующими пылинками, ничего не освещал, лишь углубляя заливший комнату полумрак. Все, как обычно. Сиделка уходила в пять, и Саша после вечернего массажа нередко засыпал. Прямо в инвалидном кресле – Володя раздобыл самую навороченную модель, оборудованную по последнему слову медицинской техники, так что спать было удобно. Он вообще все эти почти три года как мог старался облегчить жизнь сестры и друга: удобная квартира на первом этаже, специалисты, процедуры, лекарства – действительно все, что можно купить за деньги.

Но оказалось, что купить можно не все. Саша принимал все заботы как должное и даже не пытался хоть что-нибудь сделать для собственного выздоровления. К перекладине, которую ему поставили для лечебной гимнастики, подъезжал только после долгих уговоров. Перед сиделками изображал несчастного страдальца, а Ингу шпынял по любому поводу. Галю, когда она привозила мальчиков повидаться с отцом, мог просто выгнать: мол, развелась, вот и иди отсюда, чужие люди, и вообще – это ты во всем виновата.

Врачи искренне не могли ничего понять, не находя никаких причин для паралича. Еще в клинике они сказали, что с позвоночником все в порядке и подвижность должна восстановиться вот-вот. Но «вот-вот» растягивалось на недели, превращалось в месяцы, а теперь уже в годы. Советы обратиться к психотерапевтам Саша воспринимал как личное оскорбление.

Володя бился за здоровье друга изо всех сил, но Инга понимала: без желания пациента вся мировая медицина бессильна.

Недаром она выбрала медицинский и так упорно шла к своей цели. Врач из нее получился хороший. Завотделением говорил, что такие диагносты рождаются раз в десять лет. И больные, несмотря на ее молодость, стремились попасть именно к ней. Да, на работе все было – лучше не бывает. А вот дома…

В последнее время она все чаще ловила себя на мысли, что домой идти не хочется, и даже радовалась, заставая Сашу спящим.

Но сегодня привычная тишина вдруг испугала Ингу. Она рывком отдернула шторы. Саша безвольно обвис в кресле, из уголка рта тянулась струйка слюны. На полу валялась пустая бутылка.

Инга потрясенно опустилась на пол. Откуда это? Саша не пьет. Тем более он же на кресле. Да, первый этаж, и на лестнице пандус, но не мог же он вот так взять и поехать в ближайший магазин. Невероятно. Не сиделка же принесла! Это уж совсем невероятно.

Она заставила себя встать и взяться за телефон.

Володя приехал только через полтора часа:

– Извини, пробки, – он поцеловал Ингу, вошел в комнату и присвистнул. – И давно у вас такое?

– Володь, я не знаю, – Инга всхлипнула. – Да, я врач, я должна была заметить. Но его же спиртом растирают, запах практически не выветривается. А Сашка так на меня рычит все время, что и подходить лишний раз не хочется. Глаза мутные? Так они давно уже не горят. Но я не понимаю – спиртного-то у нас в доме особо не водится, откуда это? – она брезгливо ткнула ногой бутылку.

– Ну, сестренка, тоже мне, бином Ньютона! Вы же не на Луне живете. Погоди немножко.

Вернувшись минут через двадцать, Володя доложил:

– Сосед ваш, Василь Петрович, сознался: ну да, бывает. Говорит, Сашка в стенку стукнет, я сбегаю – а чего, жалко же мужика, без ног-то! Вот тебе и откуда. Ну с соседом я воспитательную работу провел, больше не повторится. Но, Инга, у вас первый этаж. Сашка подъедет к окну, любого из мужиков во дворе попросит, ему принесут. Я же всем по макушке не настучу. И ставни железные на окна не поставлю, так ведь?

Инга горестно кивнула.

Они вдвоем переложили Сашу на кровать.

– Галя-то давно была? – спросил Володя.

– Недели две назад. Он и ей сцены закатывает. Почти три года прошло, а он все развод простить не может. Как собака на сене, честное слово! И Димка к нему даже не подходит – шестнадцать лет, взрослый совсем, все уже понимает, конечно, ему за мать обидно. Про его идею с учебой в Израиле и говорить нечего. Не понимаю, чего Саша так упирается. Не дам разрешения, и все. Знаешь, даже странно. Дима – родная кровь, а Сашка с ним как на войне. А вот Валерик…

– Так, может, именно потому? – предположил Володя. – Сашка и так себя ущербным чувствует. А перед Димкой еще и виноватым: ну вроде как не отец, а не пойми что. А тут сынок еще и в Израиль собрался. Я не говорю, что это плохо, пусть парень учится. Но Сашке обидно, что от него только разрешение на выезд нужно. Вот и изображает: я отец, и мое слово главное. А Валерик раз чужой, значит, перед ним никаких обязательств.

– Может, и так, – согласилась Инга. – Потому что… ну ты же знаешь, он ведь к спиртному никогда не прикасался, бокал-другой вина хорошего на праздник. А вот после Диминого дня рождения, когда он про учебу эту израильскую сказал и поругались они, – да, после этого в Саше что-то совсем надломилось. Только с Валериком нормально и разговаривает. Как они про спорт заведут, я половины слов не понимаю. И в шахматы с ним играет. Кажется, это единственное, что Сашка еще любит. А вы с Галей… по-прежнему?

– А что тут изменишь? Прикипел я к ней. Любовь – не любовь, а держит что-то.

– Надежный ты наш, – Инга обняла брата. – Взвалил на себя три семьи и тащишь.

– Что поделать, судьба такая, – улыбнулся Володя. – Римма… ну ты сама понимаешь, она меня не отпустит никогда.

– Да, достается тебе.

– Нормально, сестренка. Должен же тут быть хоть один мужик.

Проводив брата, Инга долго стояла под душем. Но сегодня даже струящаяся вода не приносила обычного успокоения.

– Хоть бы ты тогда умер! – она со всего маху ударила в стену. Боль в разбитых костяшках отрезвила, а собственные слова ужаснули Ингу. Она посильнее открыла горячую воду, потом почти ледяную и почувствовала, что как будто просыпается. Сашка стал такой, потому что все прыгают только вокруг него. Хватит. И чего она боялась? Ведь так хотелось стать матерью! Но Инга прятала это желание в самый дальний уголок. Как же, рискнуть к мужу-инвалиду еще и ребенка добавить! «Трусиха, трусиха», – ругала она себя. Вон у Володьки на три семьи сил хватает – и ничего, не жалуется. И она справится. Да и у Сашки, глядишь, что-то в душе повернется. Небось супружеские-то обязанности он с удовольствием исполняет, хотя и не слишком часто.

И Инга решительно выбросила в мусорное ведро упаковку противозачаточных таблеток.

Утром она проснулась в начале седьмого, хотя прием у нее был вечерний. Саша маялся от головной боли. Инга собрала для него кое-какие медикаменты, чтобы прочистить организм, заставила выпить побольше воды и чуть не силой влила в него горячий бульон.

– Ну как? Полегчало?

– Ты специально изображаешь идеальную сиделку, чтобы мне стыдно стало?

– Саш! По-моему, это ты все время что-то изображаешь. Не надоело? Хватит уже. Взрослый мужик, а ведешь себя, как избалованный ребенок. Володя зашивается с работой – между прочим, мог бы часть и на себя взять. Хотя бы ведение документации. Все меньше времени на идиотские мысли оставаться будет. Да и в офис тебя вполне можно было бы возить.

– На кладбище? – съязвил Саша. – Чтобы привыкал?

– Брось, надоело. Да тебе и самому уже, по-моему, надоело, только не знаешь, как из этой роли выбраться. Вот давай вместе. Что ты, в самом деле, сам себя хоронишь? Ноги у него не двигаются, надо же! Голова у тебя не двигается, вот что. Пора ее включить, пока мозги окончательно не отказали. И вот еще что. Еще немного – и мне поздно будет рожать. Так что хватит с этим тянуть, договорились? Я хочу, чтобы у нас наконец был ребенок.

– А я не хочу, чтобы моему ребенку кто-то сказал, что его отец – инвалид.

– Подумайте, какой ужас! Знаешь, гораздо хуже, если твоему ребенку кто-нибудь скажет, что у него отец – идиот и слабак. Ясно? Инвалид – не тот, кто на коляске, а тот, кто сдался.

– Ну ты еще Маресьева вспомни и Николая Островского!

Но Инга почувствовала, что огрызается Саша только по привычке. Улучив минутку, она тайком позвонила Валерику:

– Валерик! Я на работу после обеда уйду. Приезжай к нему сегодня. Может быть, что-то получится…

Вниз по лестнице

О том, что он с другом Герой хочет ехать учиться в Израиль, Дима торжественно сообщил в день своего шестнадцатилетия. На праздничный обед собралась вся семья: мама, бабушка Зинаида Семеновна, дедушка Роман Зигмундович, отец с Ингой, Валерик и, конечно, неизменный Гера.

– Сынок, а как же мы? – только и смогла вымолвить ошарашенная Галя.

Дима обнял ее, и она вдруг заметила, какой он стал высокий.

– Мамочка, я очень тебя люблю, но пойми – это моя дорога.

– Твоя, говоришь? – неожиданно вмешался Саша. – Тебе пока на любую дорогу разрешение родителей нужно, не забудь.

– Родителей! – воскликнул Дима. – А ты кто? Только называешься отцом…

– Как ты смеешь, щенок?! Ты тоже пока еще никто, ясно?

– Ну и ладно! Все равно я уеду! Вот будет мне восемнадцать, и никакое разрешение не понадобится! – Дима вылетел из комнаты, хлопнув дверью.

– Ишь ты, какой самостоятельный стал! – зло бросил Саша.

– Саша, что ты? – Роман Зигмундович, как всегда, попытался сгладить конфликт. – Мальчик учиться хочет, не какие-нибудь глупости.

Но это, казалось, только подлило масла в огонь:

– Вы одну доченьку уже воспитали? Мне на радость, прочим на утешение, тьфу! Вот и не встревайте. Со своими детьми я как-нибудь сам разберусь. Инга, поехали, нечего тут делать.

Валерик помог вывезти Сашу на лестничную клетку.

Лифт оказался неисправным – застрял между этажами. Спускаться в инвалидном кресле по лестнице с очень высокими, неровными, перекошенными от старости ступенями было слишком опасно. Димка обиделся и ушел, Роману Зигмундовичу физические нагрузки запретили строго-настрого.

– Я поймаю такси, попрошу водителя помочь, – предложила Инга.

Но Валерик уже звонил в соседскую дверь.

– О, Сашок! – дядя Гена был уже «хорош». – Опять наша железяка кирдык? – он махнул в сторону лифта. – Конечно, помогу, без проблем! А то заезжай, Сашок, ко мне, придут, починят, а мы с тобой посидим, как мужики, – он помахал недопитой бутылкой и, видимо, заметил ужас в глазах Инги. – Да ладно, ладно, красавица! Не журись, спустимся в лучшем виде! Лестница хоть кривая, да широкая. Я спереди, потому как мужик, а ты с пацаном сзади и сбоку придерживай, чтоб не завалиться.

Он набросил куртку – в сочетании с полосатыми пижамными штанами Гена выглядел очень смешно, – сунул во внутренний карман бутылку, обошел инвалидное кресло и неожиданно легко приподнял его спереди.

– Ну что? «Он сказал – поехали»?

На каждой площадке дядя Гена останавливался, чтобы приложиться к бутылке, и всю дорогу непрерывно балагурил:

– Вот чего ты, Сашок, такой смурной? Подумаешь, на коляске! Да на твоем кресле я сам бы всю жизнь катался – «Мерседес», а не кресло! Без ног, оно, конечно, не очень. Но главное-то цело? – он сделал очередной глоток и подмигнул. – Вон какая краля у тебя, не хуже Гальки бывшей. Даже лучше. А что на коляске, так подумаешь – горе какое! Руки на месте, голова на месте. У тебя ж, Сашок, голова! Я помню! Живи да радуйся! Вон как я! – он снова глотнул. – Ты думаешь, я совсем уже плохой, даже дверь свою закрыть забыл, да? А я не забыл, я спе-ци-аль-но не закрыл. Чего у меня брать-то? Струмент только – да ведь к струменту еще руки надобны. Как у меня, к примеру сказать. Все уважают: Геннадий Степаныч, зайди, Геннадий Степаныч, сделай! О как! Ну пью! А чего ж не выпить-то? Легко на сердце от водки хорошей! – вдруг запел он и серьезно добавил: – А плохая-то она и не бывает. Все. Приехали, красавица! Бывай, Сашок! Заезжай когда-никогда, посидим, побалакаем…

Гольфстрим

Галя ломала голову, как добиться, чтобы Саша подписал для Димы разрешение на выезд, и вспоминала…

– Мама, я хочу бармицву!

– Что, Димочка?

– Ну, мамочка, мне ведь уже тринадцать, значит, я взрослый. Вот в синагоге…

– В синагоге? Почему вдруг в синагоге?

– Я же тебе рассказывал. Раньше еще, помнишь? Про Геру, одноклассника своего, они в субботу свечи зажигают, а мама в парике ходит, – голос мальчика звучал мечтательно-нежно.

– Ну да, некоторые женщины носят парик. Но при чем тут свечи в субботу? – недоумевала Галя. Свечи в субботу – это было что-то давнее, бабушкино и дедушкино. Но парик? Кажется, Димка действительно рассказывал про какого-то Геру, вот только Галя, замкнувшаяся в своих переживаниях, не очень-то прислушивалась. Она радовалась, что Саша вдруг перестал ее изводить своей безумной ревностью, и старалась не вдумываться – почему. Зачем? Не буди лихо, пока спит тихо. К тому же у Валерика вдруг обнаружился спортивный талант, и поездки в секцию тоже отнимали немало времени и сил. А серьезный самостоятельный Димка никогда не создавал проблем и почти ни о чем не рассказывал.

– Ты не понимаешь? Они религиозные. И я тоже так хочу!

Гале показалось, что всегда невозмутимый Дима сейчас заплачет. А еще говорит, что взрослый, подумалось ей некстати. Ну да, вымахал уже выше матери, а ведь ребенок совсем. Маленький обиженный ребенок. Бармицву ему вынь да положь! Галя вспомнила давние дедушкины рассказы про избранный народ, про верность – «если я забуду тебя, Иерусалим»…

– Димочка, если ты так хочешь, то конечно. Мне нужно что-то сделать?

– Ну… ты пойдешь с нами в синагогу. Нас с Герой его дедушка поведет, а ты… это ведь праздник, надо, чтобы ты пришла…

– Хорошо, сынок. Я попрошу папу, ой, прости, твоего дедушку, забрать Валерика после секции, а сама пойду с тобой, да? Или, может быть, лучше наоборот? Я заберу Валерика, а дедушка пойдет с тобой в синагогу?

– Мама! При чем тут дедушка?! Я тебя хочу к Богу приблизить!

– Меня? К Богу? – опешила Галя.

Да, Димка всегда был «другой». Не Валерик с его «чужой» кровью, а именно Димка. Когда Дора Аркадьевна, большая поклонница классической музыки, доставала бережно хранимые пластинки Моцарта, Баха, Чайковского, у крошечного еще Димки начинали сиять глаза. Он устраивался в уголке возле старого, совмещенного с радиолой проигрывателя – и замирал. Галя звала его смотреть новый выпуск «Ну, погоди!», а он отмахивался и слушал, слушал, слушал.

Дима рано почувствовал свою «отдельность»: я такой маленький, а мир такой большой. Это было больно и страшно. Музыка успокаивала бушевавшую в душе бурю, приносила покой и тепло. Но музыка была «бабушкина», а бабушка умерла. И это тоже было страшно.

С веселым очкастым Герой Димка подружился сразу. Тот был самым маленьким в классе, и мальчишки частенько его задевали. Но Гера никогда не унывал. Подумаешь, синяк! Подумаешь, нос разбили! Заживет. Димка очень не любил драк, но на защиту друга кидался не раздумывая. Ого-го, вместе мы – сила!

Впервые попав к Гере домой, он очень удивился:

– Почему твои бабушка с дедушкой по-иностранному говорят?

– Это же идиш! Разве ты не понимаешь? Ты ведь тоже еврей!

– Еврей? Откуда ты знаешь?

– Ты обрезанный, я видел.

– Ну… да. Мама говорит, так бабушка хотела. Ее бабушка, мне она прабабушка, – как всегда серьезно объяснил Дима.

– Разве она тебя не учит идишу?

– Она умерла. Давно уже. Я маленький еще был. И прадедушка тоже.

Семья друга притягивала Диму, как магнит. Загадочная речь, молитвы, субботние свечи, непривычная еда. В десять лет Герин дедушка Моисей Захарович впервые привел мальчиков в синагогу:

– Видите, какая большая! Ее построили по указу Александра II. Здесь даже в блокаду молитвенные собрания проходили. В подвале. И любавичский ребе в Ленинграде жил, его чудо спасло от расстрела. А у ребе Лубанова, он тоже был из любавичских хасидов, я сам учился.

Но сильнее всего поразила мальчика «притча» о Гольфстриме:

– Есть на земном шаре река, – дедушкин голос звучал глубоко и торжественно, – которая никогда не пересыхает и не меняет своего течения. Она берет свое начало в Мексиканском заливе и доходит до самых арктических морей. Такого громадного и величественного потока нет больше во всем мире. Он мощнее Амазонки, Нила и Миссисипи вместе взятых. Это удивительная река, река в океане – Гольфстрим. У берегов Флориды его голубые воды такие яркие, что граница с окружающим океаном видна издали. Как будто Гольфстрим не желает смешиваться с другими водами. Такая же река есть и в океане человечества – это еврейский народ…

Димка слушал рассказы Моисея Захаровича, как ту самую «бабушкину» музыку. На душе становилось тепло и спокойно.

Галя ничего этого не знала. Стоя в день бармицвы на втором, «женском» этаже синагоги, она дотрагивалась до непривычного платочка на голове и любовалась сверху на торжественную церемонию. Лицо Димки казалось необыкновенно прекрасным: одухотворенным и почти светящимся. Гале думалось, что она сама отдалила от себя старшего сына, что надо уделять ему больше внимания, попытаться прикоснуться к его мыслям и чувствам, к этому прекрасному свету… Но ведь с Валериком столько хлопот, а Дима – она вздохнула – уже действительно совсем взрослый.

А потом наступил август, Сашина травма, развод. У Романа Зигмундовича сдало сердце – его увезли с работы прямо на операционный стол. Мама на нервной почве перестала есть – не могла проглотить даже крошечного кусочка, пришлось ложиться в клинику неврозов. Галя разрывалась между больницами и домом, едва урывая мгновения для свиданий с Володей. Эти свидания были единственным, что придавало ей силы.

Чтобы наладить душевный контакт с Димой, ни времени, ни сил уже не оставалось. Да он и сам не проявлял желания впустить ее в свой мир.

И вот теперь он решил, что его путь лежит в Израиль. Сам решил, не предупреждая и не советуясь. Закончил девятый класс – как всегда, на «отлично» – и после этого, кажется, замкнулся еще больше. На все попытки поговорить отвечал: «Мне нужно побыть одному». Молча уходил куда-то, молча возвращался, надолго скрывался в своей комнате. Галя, напряженно вслушиваясь, иногда разбирала почти беззвучное бормотание и догадывалась – Дима страстно молится.

Галя разрывалась между двумя противоположными чувствами. Ей хотелось помочь сыну – хотя Сашино упрямство казалось неодолимой каменной стеной, – и в то же время сердце холодело от страха: как отпустить? Одного, в чужую страну, где ни единого – Гера не в счет, он и сам еще мальчишка – близкого человека.

Брату моему

– Ма, Димка дома?

Валерик всегда влетал в квартиру, как вихрь. Казалось, все оживает, начинает двигаться, шуметь, дышать. Обувь полетела в одну сторону, сумка в другую, куртка приземлилась на подзеркальник трюмо. Галя механически повесила ее в шкаф, поставила на место кроссовки, подняла сумку. Валерик уже ломился в дверь к брату:

– Димка! Да Димка же! Выходи! Выходи, подлый трус! – цитата из мультфильма прозвучала до неприличия неуместно. – Ну все! Смотри! Сейчас обижусь и сам уйду!

– Привет, Валер! Что-то случилось? – Дима говорил очень спокойно. Гале в последние месяцы казалось, что он как будто строил из своего спокойствия каменную стену: все выше, все прочнее, все непроницаемее. Точно боялся: рухнет стена, и сам он рассыплется на кусочки.

– Пляши! – Валерик, прыгая вокруг брата, выхватил у матери свою сумку.

Дима молчал.

– Ну ладно уж, – чуткий Валерик тут же перестал кривляться и вытащил из сумки голубую канцелярскую папку. – На, держи.

– Валерик! – прошептала Галя, мгновенно догадавшись, какое «сокровище» скрыто под скучными бледными корочками. – Ты у отца был? И?.. Как тебе удалось?

– Пф! – фыркнул он. – Подумаешь! Долго ли умеючи! В шахматы выиграл! Что, не веришь?

Двенадцатилетний Валерик иногда казался Гале очень взрослым и почему-то похожим на Володю. Вспыльчивый, решительный, отважный – но при этом смешливо-легкий, как будто не желающий ничего принимать близко к сердцу. Однако это впечатление, конечно, было обманчивым. Просто спорт – хороший воспитатель. Многолетние тренировки приучили Валерика к тому, что проблемы – личное дело каждого. Тяжело тебе – отойди в сторонку, разберись сам с собой, а посторонних не грузи. Вряд ли он сумел бы выразить все это словами, но чувствовал именно так. В сущности, он был таким же замкнутым, как Дима, но за внешней эмоциональной легкостью этого никто бы не замечал.

Дима осторожно заглянул в голубую папку, снова закрыл ее и прижал к груди как величайшую драгоценность.

– Валер, я… ты… я…

– Ты да я, да мы с тобой! – дурашливо запел Валерик. – Ты уж нас там не забудь, посреди пустыни дикой! Напиши нам как-нибудь… ой, дальше не получается!

Валерик легко встал в стойку на руках и смешно заболтал задранными ногами.

– Дима, – робко сказала Галя. – Только все-таки как же ты там будешь? Совсем один?

– Мам, почему один? Я объяснял: таких, как я, будет много, мы будем учиться. Вспомни, что дедушка говорил – я же не за пустяками еду.

Но Галин страх разрастался все сильнее. Чтобы не отравлять сыну радость, она старалась себя не выдавать, но внутри все дрожало.

Успокоил ее отец:

– Галочка, мы тебе раньше не хотели говорить, но раз уж так сложилось… Мы ведь тоже собираемся.

– Куда собираетесь?

– В Израиль. Я ведь так и продолжаю болеть, а там хорошие кардиологи. Мы с мамой давно уже об этом думаем. А сейчас, если Дима уедет, чего тянуть? Он будет учиться, а мы – где-нибудь поблизости, он сможет приезжать на выходные, у него тоже будет семья.

– А я? А Валера? У него здесь клуб, тренер прочит ему большое будущее.

– Вот пусть тренируется. А там уж – как сложится. Не расстраивайся, Галочка, все наладится.