Текст книги "Влюбленный скрипач (сборник)"

– Валюша! – Семен Петрович заглянул в кухню, где Валя возилась с обедом. – На нас не накрывайте, мы сейчас пойдем Жене подарок покупать.

– Да как же это? – изумилась Валя. – Ведь день рожденья-то у вас…

– Так разве я не могу на свой день рожденья сделать подарок жене Женечке? – подмигнул Семен Петрович. Ему очень нравилось это сочетание – «жена Женечка», – и он постоянно его повторял. – Так что вы уж со Светочкой без нас обедайте.

– Да уж само собой, ребенку режим нужен.

– Ну вот видите! А вы еще не хотели ко мне переезжать. Что бы мы тут без вас делали? Сидели бы одинокие, заброшенные, голо-о-одные! – он скорчил унылую и очень смешную рожу.

– Па-па! И мне падаик! – потребовала Светочка.

– И тебе, конечно! Как же наш Светик – и без подарка!

– Семен, ты все-таки балуешь ее ужасно, – заметила Женя, когда они вышли на улицу. – Игрушками вся квартира завалена.

– А ты не завидуй! – Он привлек ее к себе и ласково взъерошил волосы.

– Фу, Семен, не хулигань! Как я с такой прической теперь пойду?

– Гордо, – он чмокнул ее в нос. – Как самая красивая женщина этого города. А что нужно самой красивой женщине? Правильно, достойная оправа. Как хорошему бриллианту. Поэтому едем в Гостиный двор.

– Но там же ужасно дорого…

– Цыц! – он погрозил Жене пальцем. – Кто в доме хозяин?

В Гостином дворе Семен Петрович уверенно повел ее в меховой отдел.

– Зачем? Лето же на пороге, – растерялась Женя.

– А кто старался похудеть к моему дню рождения? Думаешь, я ничего не замечал? Килограммов двадцать сбросила?

– Шестнадцать, – она покраснела. Ей действительно казалось, что Семен не замечает ее усилий, только повторяет все время «ты самая красивая», а он, оказывается…

– Шестнадцать, – повторил он. – Целый пуд. И, скажешь, не мечтала о шубе? Я ж по глазам видел.

«Он как будто мысли мои читает, – подумала Женя. – Главное, не говорит ничего, не говорит, а сам видит все насквозь. Господи, за что мне такое счастье?» Но вслух она подхватила шутливый тон мужа:

– Хитрюга! Боишься, что до зимы я опять разжирею?

– Как можно – с новой-то шубой! – шутливо ужаснулся он. – Выбирай! – он, смеясь, подтолкнул ее к вешалкам.

Перемерив невероятное количество шуб, Женя выбрала каракулевую, коричневую, с элегантной муфточкой.

– Ну как?

– Хороша! – зааплодировал Семен Петрович.

Жене было ужасно жаль, что уже почти лето и нельзя надеть обновку сразу, чтобы идти, гордо ловя свое отражение в витринах – как в кино. Она поминутно заглядывала в пакет с шубой и все равно гордилась – заглядывала и гордилась.

Только одно подтачивало Женину радость. Меряя шубы, она в какой-то момент взглянула на зеркальное отражение Семена: седина, глубокие горькие складки у рта и у глаз. И спит в последнее время что-то плохо. Господи, да здоров ли он?

Назавтра она обзвонила десятка два знакомых, и фельдшер Яна Александровна, с которой Женя приятельствовала с начала своей работы в части, присоветовала частного гомеопата:

– Это просто чудо что за доктор! У моей свекрови после климакса такие головные боли начались – ужас просто, она не то что из дому – она из спальни в ванную выйти не могла. Терапевты, невропатологи, эндокринологи – да все, все только руками разводили: мол, что вы хотите, классическая мигрень, терпите, темнота и покой – все, что можем посоветовать. Хотели уже инвалидность оформлять. Приступы-то чуть не каждый день. А после шариков этих гомеопатических – тишина и покой. Прямо волшебство! И сам он такой чудесный, ты в него сразу влюбишься! Ну… не в том смысле, что влюбишься, а… ладно, сама увидишь.

Старенький профессор был удивительно похож на доктора Айболита: худенький, седенький, бородка клинышком, круглые очочки. Выслушав Женю, он нахмурился:

– Ну, голубушка, как же я могу вашему мужу заочно лечебный курс составлять? Вот приходите с ним на прием, обследуем, подберем препараты…

Но вытащить Семена к доктору, конечно же, не удалось. Мужчины! Пока пластом не лягут, ни за что не согласятся, что им помощь требуется. В конце концов Женя уговорила профессора выписать самые общие средства: для укрепления тонуса, снижения утомляемости и профилактики сердечных заболеваний.

Маленькая бутылочка темного стекла, за которым таинственно пересыпались крохотные шарики, казалась ей волшебной. Но – слишком простой. У Семена должно быть все самое лучшее, решила она, сворачивая на Невский, к антикварному магазину. Когда-то Женя заходила сюда часто: аура старины, окутывавшая здесь даже самые простые предметы, делала их странно притягательными. В старых зеркалах, казалось, еще жили тени тех, кто смотрелся в них сто, а то и двести лет назад.

Она выбрала маленькую серебряную коробочку с чеканными узорами и выпуклой буквой «С» на крышке. Кажется, это называется «бонбоньерка».

Коробочка лежала в кармане, а Женя шла сквозь веселую пестроту Невского и соседних переулков и все гладила, гладила крышечку. Казалось, невозможно оторвать пальцы от этой теплой выпуклости: С – Семен, С – Судьба… С —…

– Женя?

Она вздрогнула и обернулась. Воздух вдруг кончился, как будто под дых ударили: хочешь вздохнуть, а нечем. Колени стали ватными, в животе похолодело.

– Саша?

Едкий холод сменился знакомым жаром, щеки запылали, в горле пересохло. Он приобнял ее за плечи и повел к маленькой невзрачной кафешке. А Женя только послушно передвигала враз ослабевшие ноги, ни словом, ни движением возразить не могла. Да что же это, в самом-то деле!

Саша усадил ее за дальний, в самом углу, столик, заказал чай – по-прежнему не отрывая взгляда от Жениного лица. Уж конечно, он прекрасно видел, что с ней творится – не в первый раз! Нежно взял ее безвольную руку и начал целовать ладошку – медленно, тягуче, неодолимо…

– Ваш чай, пожалуйста, – официант появился так беззвучно, что Женя вздрогнула от неожиданности. Или не беззвучно? Или это она сама так провалилась в свой привычный пожар, что уже ничего вокруг не видит и не слышит? Да что она, марионетка, что ли?

Коробочка лежала в одном кармане, бутылочка от «доктора Айболита» – в другом. Женя стиснула ее в кулаке: прикосновение холодного гладкого стекла словно вернуло ясность мысли.

– Мне нужно идти, я…

– Да ладно, посиди, не каждый день видимся. А ведь не чужие. – Саша опять попытался завладеть ее рукой, но Женя не позволила.

– Чужие! Понял? Я замужем, и я его люблю! – она вскочила, едва не опрокинув стул.

– Подумаешь! Я тоже женат, но я ее не люблю, – усмехнулся Саша и уверенно преградил ей дорогу.

Ничего, ничегошеньки не осталось от того стеснительного солдатика: ни робости, ни неожиданного смущения – ничего! Только этот знакомый жар от его прикосновений и взглядов. Ну ничего, с этим она как-нибудь справится!

Обойдя протянутую руку, Женя стремительно двинулась к выходу. И по улице летела так, точно Саша гнался следом, обжигая шею горячим обессиливающим дыханием.

Дома она долго намыливала и терла руку, которую он целовал, – как будто на ней могли остаться грязные пятна. Почему-то было стыдно и этого жара, и этой внезапной слабости, словно она предала Семена. Хотя ведь ничего же не произошло! Ничего! Ничего?

– Ну, Светочка, пора. Беги к ребятам.

– Не пойду.

– Как – не пойду? – изумилась Женя. – Ты же так хотела в школу?

– А теперь – не хочу, – Света упрямо набычилась, надула губы, даже пышный белый бант стал торчать как-то сердито. – Я домой хочу!

Одной рукой она вцепилась в руку матери, другой – в руку отчима. И вжалась между ними, как будто спряталась. Семен Петрович присел перед ней на корточки:

– Ты же только что скакала и радовалась, что уже большая. Что случилось?

Женя отошла к ограде, предоставив уговоры Семену – почему-то Света тянулась к нему куда сильнее, чем к матери, обожала военные байки и слушалась с полуслова.

– Она, – Света мотнула головой в сторону здания школы. – Она серая. И страшная. Как крокодил!

– Вот те раз! Наш дом тоже вроде серый. Ты же не боишься в подъезд заходить?

Девочка немного подумала и помотала головой, мол, не боюсь, потом обернулась на «страшную» школу и кивнула. Одернула пышный белый фартук, подтянула гольфы, потопала, даже подпрыгнула раза два – хорошо ли сидят новые туфельки? Смешно заскакали бомбошки на белых гольфах. Подняла новенький синий ранец, зачем-то понюхала. Женя дома и сама его нюхала, вспоминая детство, – ранец пах остро и незнакомо, но, в общем, вкусно.

– Ладно. Только пусть бабушка пирожков испечет, – донеслось до Жени, заставив невольно улыбнуться. Бабушкой Светочка звала Валю.

Как же, думала Женя, ей сказать-то, что недолго осталось «бабушкиными» пирожками лакомиться. У одинокой Вали неожиданно нашлась троюродная сестра. Да не в Ленинграде, а в какой-то астраханской деревне. Валя проплакала два дня, а потом решилась: мол, простите, я с вами, как с родными, жила, но все же – «как». А тут родная кровь, хоть и дальняя. Вот и будем вместе доживать, да и я старые косточки на южном солнышке погрею, и вы когда-никогда в отпуск приедете. Женя и радовалась за тетю Валю, и печалилась – как теперь без нее, сжились, сроднились.

Первое сентября выдалось солнечным, почти жарким, и чугунная оградка – типично питерская, узорная, блестящая свежей черной краской – была почти горячей. От криков и пестроты кружилась голова и слегка подташнивало. Голову, что ли, напекло? Надо было хоть воды с собой взять. Что-то я совсем расклеилась, подумала Женя. В последнее время она постоянно чувствовала себя не в своей тарелке: не то чтобы больна, но как-то все время нехорошо. То слабость, то в сон клонит, то голова кружится.

Улыбаясь, Женя следила, как Светочка, подхватив ранец, опять заскакала козленком. Семен пристрожил ее:

– Ты уж, Светик, давай поспокойнее. Как за партой-то усидишь?

– Не беспокойтесь, дедушка, – улыбнулась подошедшая учительница. – Все в порядке будет, привыкнет, полный ранец пятерок приносить будет. Да? – она наклонилась к Свете, но та, нахмурившись, отступила, прижалась к Семену Петровичу:

– Это мой папа!

– Ох, извините, пожалуйста! – смутилась учительница. – Ты Светлана? Ну, пойдем, Светлана, за пятерками?

Женя отцепилась наконец от оградки – да что ж в голове-то так смутно? – подошла к ним и прижалась к плечу мужа, глядя, как Света уходит «в новую жизнь». Семен тоже глядел – и как-то печально.

– Ты чего загрустил? – затормошила его Женя. – Расстроился, что дедушкой тебя назвали? Ну их всех, они ничего не понимают, а ты у меня самый красивый и самый молодой.

– Да нет, ничего, – улыбнулся Семен. – Все в порядке. Так, подумалось. Выросла наша девочка. То все только наша была, а теперь – школа, потом институт, а там и замуж. Ну, ладно, это жизнь, все хорошо. А вот ты что-то бледненькая. Голова не кружится? Может, давление?

– Сейчас в медпункт загляну, померяю.

В части Женя сразу отправилась к Яне Александровне.

– Сто двадцать на восемьдесят – хоть в космос, – улыбнулась фельдшерица, складывая старенький тонометр. – Чего это ты вдруг давление кинулась мерить?

– Да голова что-то кружится в последнее время, не пойму, что за напасть.

– Ну вот, сразу и напасть. Может, ты просто беременна?

– Побойся бога, мне до сороковника уже рукой подать!

– И что? Во-первых, еще не сорок, во-вторых, даже сорок – это еще не шестьдесят. Так что давай-ка ты, подруга, к гинекологу. И прямо сегодня, не тяни, все же не девочка, в самом-то деле. Иди у начальства отпрашивайся – я вот тебе направление в поликлинику выписала, чтобы не цеплялись, что в середине рабочего дня срываешься.

Гинекологиня глядела на Женю довольно сурово:

– Беременность семнадцать недель. Не понимаю вашего удивления. Вы вроде такая интеллигентная дама, не какая-нибудь, – она хмыкнула, – подзаборная. И беременность, – она заглянула в карточку, – не первая. А ведете себя, как девочка наивная, которая не понимает, что к чему. Что ж вы, не заметили? За менструациями не следили?

Жене стало стыдно:

– Следила, но… у меня цикл неровный, особенно летом, поэтому как-то… и я думала – наверное, возраст уже…

– Возраст! – фыркнула врач. – Это вы про климакс, что ли?

Женя кивнула.

– Ну какой климакс, дама? Вы что, на пенсию собираетесь? Вам лет-то сколько?

– Почти сорок.

– Да вижу, вижу ваше «почти»! – Она снова зашелестела карточкой. – Нет, надо же! Вы это так говорите, как будто это бог знает какой возраст. И сразу – климакс! Нет, ну бывает, конечно, ранняя менопауза, и в тридцать пять даже бывает. Но, уверяю вас, очень и очень редко. У большинства – в пятьдесят, ну уж не раньше сорока пяти, так что вам до этих радостей далеко, еще пятерых родить успеете. Или еще какие-то симптомы заметили? – ее взгляд стал немного обеспокоенным. – Жар, зуд, в туалет чаще бегать стали? Потому что я пока никаких патологий не вижу, но всякое бывает.

– Нет-нет, ничего такого. Ну, подташнивало, голова кружилась, в сон клонит…

– Ох, дама, вы меня изумляете. Честное слово, с этой работой и цирка не надо! Ведь типичные симптомы первого триместра, а вы? Менструации прекратились – значит, климакс. Ладно, не обижайтесь, – она улыбнулась. – Не так уж поздно вы и пришли, все в порядке будет. Только с анализами все-таки не затягивайте. И за питанием последите, творога побольше, фруктов, витаминчиков попейте, не повредит. А телосложение у вас отличное, да и ребенок не первый, так что родите – и не заметите.

– Отдайте ее обратно в роддом! Зачем она нам?

– Светочка, ну что ты такое говоришь? Это же сестренка твоя!

– Не нужна мне никакая сестренка! Без нее так хорошо было!

Привыкнув быть в центре всеобщего внимания, Светочка приняла появление маленькой Танечки в штыки, и Женя изо всех сил старалась смягчить ситуацию. Впрочем, почти безрезультатно.

Сама же Танечка проблем не создавала вовсе: ела, спала, гулила, практически не плакала – чудо, а не ребенок, мечта любых родителей. Но Семен Петрович почему-то глядел на малышку почти равнодушно. Помогал, конечно, – погулять, искупать, – но как-то механически, безрадостно.

Впрочем, он теперь все делал безрадостно. Уйдя в отставку сразу после рождения Танечки, бравый полковник как-то в одночасье постарел: погасли глаза, опустились плечи. Как будто вместе с работой закончилась и жизнь, как будто он решил, что никому теперь не нужен. Как ни старалась Женя расшевелить мужа – и готовила самые любимые блюда, и на прогулки вытаскивала, и пеньюары легкомысленные надевала, – Семена, казалось, ничто не трогало.

«Да и чего удивляться? Мне все эти рюшечки, как корове седло», – думала Женя, грустно глядя в зеркало. После родов она опять изрядно растолстела, и если после Светочки лишние килограммы выглядели завлекательными округлостями, то теперь тело стало рыхлым, живот нависал фартуком – ужас, какие уж тут пеньюары. Семену же, кажется, было все равно: он уныло дотягивал очередной день, бухался в постель и отворачивался к стенке.

Женя разрывалась между заботами о маленькой Тане и ревностью Светы, жалела себя и мужа, но придумать так ничего и не могла: как можно помочь человеку, который сам себе стал не нужен? Работу бы ему какую-нибудь найти, с тоской думала она, видя его безнадежные, как пеплом припорошенные глаза. Но как подсказать? В их доме все и всегда решал мужчина. Шесть лет, господи, шесть лет мы были так счастливы, что же делать? А вдруг еще и запьет, как Виктор?

Семен Петрович, отставной полковник, сильный мужчина, привыкший жить по принципу «я отвечаю за все», винил во всем себя. Но от этого было только хуже. Он глядел на себя как будто со стороны: фу, размазня старая, совсем раскис – и еще глубже погружался в депрессию. В сторожа, что ли, пойти? Сидеть у заборчика в овчинном тулупе с ружьишком и собакой – и выть вместе с ней на луну!

Объявление «требуется завхоз» висело на воротах школы в трех кварталах от дома. А что? Ну, завхоз. Все-таки не сторожем, да и на людях. Давай, Семен, прикрикнул он сам на себя, сделай уже хоть что-нибудь, пошевелись, пока жизнь совсем не развалилась!

Директриса Галина Аркадьевна, статная суровая дама лет пятидесяти, взглянув на его документы, разахалась:

– Полковник? Завхозом?

– Что, не гожусь? – горько усмехнулся Семен Петрович.

– Да что вы! – она всплеснула руками. – Просто неприлично как-то. Послушайте, Семен Петрович, вы ведь военную академию заканчивали?

– Тю-у, когда это было! – присвистнул он.

– Ну, навык, говорят, не пропьешь, – улыбнулась директриса. – А вы вроде и непьющий.

– Чего нет, того нет, – согласился Семен Петрович, не понимая, куда она клонит.

– Спасите меня, а? – дама глядела на него с непонятной надеждой.

– В каком смысле? – растерялся он.

– Математичка у меня, представляете, в декрет ушла! И не видно ничего было, а тут вдруг – раз, извольте радоваться! Посредине учебного года! Все классы по другим преподавателям распределили, а седьмые – два седьмых у нас – ну никто взять не может! Расписание-то не резиновое, учителей не сто человек. Я ж не могу седьмые классы к девятым подсадить! Или сделать им математику восьмым уроком – меня тогда гороно в Неве утопит.

– Но я-то чем могу помочь? Математику им преподавать? – пошутил Семен Петрович.

Но Галина Аркадьевна вовсе не думала, что это шутка:

– Ну да! Образование у вас, хоть и военное, но техническое. А военное – так даже и лучше, вы же командовать умеете! У нас, конечно, дети, это совсем не то, что солдаты, но принцип-то тот же, а? И ведь всего-то седьмой класс, не десятый! Вот взгляните в учебник, – она споро вытащила откуда-то потертую книжку, распахнула и подсунула, глядя на него умоляющими глазами. – Это же для вас не трудно?

Он полистал учебник:

– Чего ж тут трудного? Детский сад.

– Ну вот, – просияла директриса. – А управиться с ними вы точно сможете. Тем более у нас тут женское царство, а вы мужчина, да еще и полковник! Да они вам в рот глядеть станут и на цыпочках ходить! Выручайте, а?

Работа увлекла Семена сразу. Через месяц он уже не понимал, как жил без этих горящих детских глаз, без неистощимых вопросов, без шалостей в конце концов. Семиклассники его обожали. А уж когда на базе старенького грузовичка, пятый год гнившего в пришкольном сарае, он с благословения Галины Аркадьевны организовал автокружок, даже независимые старшеклассники признали: новый учитель – мужик что надо!

А вот находиться в «женском царстве» было нелегко. Семен Петрович воспринимал «коллектив» как многоголовую гидру с женскими лицами: молодыми, постарше, совсем пожилыми. И на каждом – сладкая улыбка! И все – готовы помочь: Семен Петрович, давайте покажу новые формы учебных планов, Семен Петрович, из роно методички прислали, я вам принесла, Семен Петрович…

И еще – вечные пирожки: вот, мол, вчера напекла, не побрезгуйте, от чистого сердца. Ну почему, почему всегда пирожки?! В крайнем случае – печенье. Хоть бы одна принесла, к примеру, воблу!

От пирожков он неизменно отказывался, на улыбки отвечал вежливо, но сдержанно – держал дистанцию. Хотя к концу рабочего дня от приторной внимательности коллег начинало немного подташнивать.

Семен Петрович радовался, что хотя бы дома его не пичкают выпечкой: Женя мужнины вкусы знала хорошо и постоянно баловала его то запеченным судаком, то настоящей солянкой, то домашними пельменями. Хуже, что, уставая от «женского царства», он и Женю теперь воспринимал почти как его часть, как еще одно женское лицо. Впрочем, искренне увлекшись работой и чувствуя, что и в мысли, и в тело вместо надоевшей размягчающей депрессии возвращается привычная бодрость, Семен думал, что и дома все как-нибудь постепенно наладится. В конце концов, вал приторной любезности, так утомлявший его в первое время, пошел-таки на убыль: школьные дамы привыкли к «дистанции» и поуспокоились. Разве что две-три еще продолжали совершать «проверки боем». Особенно старалась Кира Григорьевна, преподаватель русского языка и литературы. Пирожков она, к счастью, не носила, но наряды меняла с редкой изобретательностью и на глаза попадалась как-то неправдоподобно часто. И все как будто с поводами, не просто так.

– Семен Петрович, у Галины Аркадьевны день рожденья, останьтесь, посидите с нами! А то даже шампанское некому открыть!

Он старался от таких приглашений отказываться, но к Галине Аркадьевне испытывал самое искреннее уважение и потому согласился. Директриса, однако, отсидев во главе стола ровно десять минут, сообщила, что ей еще справку для гороно готовить, сказала «повеселитесь за меня» и распрощалась.

А его, конечно, уже не выпустили: Семен Петрович, надо стол еще немного подвинуть, Семен Петрович, надо шампанское открыть – и так далее, и тому подобное.

Он устроился в самом углу, чтобы хоть как-то избежать всеобщего внимания, но не тут-то было. Кира Григорьевна – ой, да что вы, давайте просто Кира! – заняла соседний стул и повела осаду по всем правилам: подкладывала ему закуски, стреляла глазами, заливисто смеялась, демонстрируя нежную шею, сыпала комплиментами – ах, вы такой сильный, ах, настоящие мужчины нынче так редки, ах, ах и ах!

Семен, непривычный к столь откровенным заигрываниям, чувствовал себя несколько странно – в военной части немногочисленные женщины, избалованные своей посреди мужского окружения избранностью, вели себя по-королевски и ничего подобного себе не позволяли. Да что греха таить, внимание юной – на вид не больше двадцати пяти – Киры льстило мужскому самолюбию. Льстило, но в то же время и коробило: ухаживать – дело мужское. И ладно бы еще одинокая была, а у нее муж и ребенок в личном деле указаны.

Начав работать, Семен Петрович тут же по военной привычке «провел рекогносцировку» – изучил весь кадровый архив, все личные дела. Не положено, конечно, но директриса, понимая, насколько непросто будет новому преподавателю в «женском царстве», не возражала. Даже наоборот: пусть ознакомится, хоть будет знать, кто что собой представляет. Галина-то Аркадьевна вверенный ей коллектив представляла очень даже хорошо: сейчас все начнут губки выпячивать да глазки долу опускать, изображая принцесс на выданье – даже те, у кого уже чуть не внуки. Да еще и перессорятся все из-за «завидного жениха», и наплевать, что «жених» уже женат, что дети у него – зато «ка-а-акой мужчина!». Нет, она вовсе не осуждала своих «девочек», она их жалела: работа в чисто женском коллективе – физрук не в счет – порождает что-то вроде авитаминоза. Витамина «М» не хватает, как она это для себя называла. Но и проблем в школе не хочется. Нет уж, пусть «завидный жених» посмотрит личные дела и будет во всеоружии.

Семен мысленно поблагодарил мудрую директрису и усмехнулся:

– А мужа вы к настоящим мужчинам не причисляете?

– Му-у-уж? – капризно протянула Кира. – Муж объелся груш. Тряпка, а не мужчина. И вообще алкоголик.

– Вот как? – усмехнулся Семен Петрович. – Как же вы с ним живете, а за глаза так… ругаете?

– Ну… – Кира картинно повела округлым плечиком. – Мама давно настаивает, чтобы мы развелись, но страшно как-то. Одной, без всякой поддержки оставаться, – она вздохнула, слегка откинувшись на спинку стула, так, чтобы грудь выделилась порельефнее. – Вот если бы рядом появился сильный мужчина, на которого можно положиться, – она придвинулась к Семену вплотную. – Надежное мужское плечо – это так важно, так необходимо…

Семен, чувствуя, как к его «надежному мужскому плечу» все сильнее прижимается пышная грудь соседки, почти растерялся: и отодвинуть бы ее надо, и обижать не хочется. Да и приятно, что греха таить. Даже очень приятно. Давно уж он ничего такого «остренького» не чувствовал. Но «дистанцию» все-таки попытался удержать:

– Кира Григорьевна, мы ведь просто вместе работаем, ничего больше.

– Да ла-а-адно, – она томно прикрыла глаза. – Вы ведь без жены пришли, значит, с нами вам приятнее.

Попытка сохранить официальность бесславно провалилась, подумал Семен Петрович и ушел в «глухую оборону»:

– Ну, во-первых, вы сами меня приглашали, и очень настойчиво. Во-вторых, никто из вашего коллектива мужей тоже не привел, значит, здесь это не принято. А главное, я без жены, потому что нам просто не с кем маленькую оставить. У нас младшая еще грудная.

Он намеренно повторял «нам», «у нас», но Кира старательно не обращала на это внимания:

– Грудная? – она ненатурально распахнула глаза, как бы в изумлении. – Я думала, у вас дети моего возраста. Вы такой… взрослый, такой сильный.

– Кира Григорьевна, – он старательно выговаривал имя-отчество, все пытался «держать дистанцию». – Мне домой пора.

– Но ведь вы меня проводите? – «попросила» она тоном уверенной в себе соблазнительницы. – У нас такие темные дворы…

Черт бы побрал и эту мужскую ответственность, и эти правила вечной игры, где женщина как бы слабая, а мужчина как бы защитник. Нельзя же сказать «сама дойдешь», он же «настоящий мужчина»!

Когда Семен подавал ей пальто – еще одно дурацкое правило все той же игры, – Кира ухитрилась еще раз к нему прижаться – сильно, гибко, всем телом. И это опять было, черт побери, приятно. В голове замелькали жаркие непристойные картины. Свежая, молодая, и вульгарность только добавляет ей притягательности.

На крыльце Кира демонстративно оступилась, вцепилась в его локоть, опять приникла, прилегла всем телом, как бы говоря: «Ну вот она я, совсем близко, совсем доступно, ты же мужчина, возьми».

С Невы налетал холодный ветер, и в голове прояснело. Алкогольный жар развеялся, мысли обрели привычную ясность. И где-то в глубине сильной темной рыбиной прошла Кирина фраза: «Я думала, у вас дети моего возраста».

Вот оно!

Семен вспомнил ту давнюю новогоднюю ночь, вспомнил, как он обнимал Женю, и баюкал, и боялся потревожить. Как будто они были не мужчина и женщина, а отец и дочь…

Кира все продолжала цепляться за его руку, прижималась, щебетала что-то с горловым соблазнительным хохотком, но Семен ее уже почти не замечал. Даже странно как-то было – кто эта почти незнакомая, неприятно настырная девица, что изо всех сил вешается ему на шею, и смеется призывно, и губки облизывает остреньким язычком? Семену вспомнилось, как во время службы в Германии приятель из посольства – культурой он, что ли, заведовал? – вытащил его из добропорядочно-социалистического Дрездена в Западный Берлин. Собственно, Западный Берлин тоже был вполне добропорядочен, но там имелся вполне буржуазный «квартал красных фонарей». Тамошние девицы вот так же хватали за локоть, прижимались, похохатывали, губки облизывали – завлекали. И пахло от них так же – до приторности сладко и душно. Тьфу, пакость! Семен тогда так никого и не выбрал – от врожденной брезгливости. А посольский приятель потом долго его поддразнивал за такое «пуританство».

У Кириного дома Семен было приостановился, но пришлось провожать до квартиры – как же иначе, ах, у нас там вечно какие-то приблудные хулиганы, и соседи ужасные, страшно!

Никого там, ясное дело, не оказалось. В подъезде Кира тут же полезла целоваться, как бы не в силах сдержать налетевшую страсть. Но Семен твердой рукой отстранил ее, довел до квартиры и попрощался вежливо и равнодушно:

– До свидания, Кира Григорьевна!

– Пока, папочка, – презрительно бросила она и хлопнула дверью.

«Вот интересно, – подумал Семен, – она меня к себе тащила, а там же вроде муж должен наличествовать?» Как она себе это представляла – почти что на глазах у супруга? Или мужа уже куда-то сплавить успела? Впрочем, наплевать! Что ему Кира Григорьевна с ее страстями. Домой!

В спальне было темно и тихо. Даже Жениного дыхания было не слышно. Спит?

Скользнув под одеяло, Семен, против обыкновения, не отвернулся к стенке, а разлегся на спине, закинув руки за голову – широко, вольно, даже слегка задел Женины волосы, так что по коже пробежала тревожная дрожь.

Уж конечно, она не спала. Легко, едва касаясь, провела пальцами по его шее. Семен слегка дрогнул плечом, как бы придвигаясь, но ничего не предпринял, предоставляя инициативу ей. Первые робкие ласки сменились более настойчивыми, к пальцам добавились губы, язык… Семен почувствовал, как пробуждается желание, как все, все тело наполняется жаркой силой, – но по-прежнему не шевелился, только принимал, только впитывал кожей, нервами, всем телом тот жар, которым она так щедро с ним делилась.

Вот ведь какая штука-то! Он всегда считал, что атаковать – дело мужское, и ухаживать – дело мужское, и ласкать, и разжигать! А тут отдал это право ей – и оказалось, что это так сладко, так томительно и так остро! Подумаешь, лишние килограммы! Какие же они лишние – они делают ее тело таким мягким, таким родным, таким… своим! От нее пахло молоком и еще чем-то – тайным, темным, терпким.

А она все трогала, и гладила, и целовала, и разжигала – и уже сил никаких не было терпеть дальше! А пожар все разгорался, все выше, все сильнее, все веселее гудело жаркое темное пламя!..

Он достиг вершины чуть раньше и с незнакомым острым наслаждением еще следил за ее последними содроганиями.

С коротким хриплым всхлипом Женя прижалась к его плечу. Плечу стало мокро. Любовный пот? Слезы?

– Не плачь, родная! – Семен сильно прижал ее к себе и уловил еле слышный шепот:

– Ты вернулся.

Смутившись, он попытался отшутиться:

– Да я вроде каждый день возвращаюсь, куда ж я денусь-то.

Не отрываясь от его плеча, Женя помотала головой:

– Нет. Ты давно уже… А я… я ничего не могу…

– Ничего себе «ничего»! – Семен повел плечами, усмехнулся – все мышцы гудели сладкой истомой – и, приподнявшись, поцеловал ее грудь. Женя сдавленно ахнула:

– Семен! Я… у меня сил больше нет!

– Это у меня сил больше нет! – грозно зарычал он. – Потому что ты не дала своему старому мужу спокойно поспать. А муж у тебя уже старенький, его нужно холить, лелеять и беречь!

Он прижал Женю еще крепче и захохотал от острого ослепительного счастья. Удивительно, но даже в далекие, почти забытые времена, когда он, двадцатилетний пацан, жадно глядел на проходивших мимо училища девчонок, – даже тогда он не чувствовал себя таким сильным и молодым!