Текст книги "Тени / The Shadows"

5

(Пока ХАННА говорит с садовой скамьи слева у авансцены в Лондоне 1932 г., мы видим, как СОФИ идет от правой скамьи у авансцены к кабинету РАТА в Мюнхене 1923 г., где тот работает за письменным столом. КУИНН остается на правой скамье у авансцены).

ХАННА. Мы приехали в Мюнхен, когда мне было семь лет, после войны. И каждую ночь мне снилась Прага. Мне до сих пор снятся узкие переулки и извилистые улочки. Прага – мрачная сказка в моей голове. Но когда мы перебрались в Мюнхен, и погуляли в парках, и побывали во дворце, и улицы были мокрыми от дождя, и дома – высокими и странными, и люди кричали, и на улицах гремели выстрелы. В Мюнхене я начала задаваться вопросом, а может, жизнь – это сон. И в Мюнхене она вошла в нашу жизнь.

СОФИ (в кабинете РАТА, Мюнхен, 1923 г. РАТ увлечен работой). Профессор Рат?

РАТ. Минуточку.

СОФИ. Если вы чем-то заняты, я зайду в другой раз.

РАТ. Теперь я потерял ход мыслей.

СОФИ. Извините. Это моя вина.

РАТ. Что вам угодно?

СОФИ. Не следовало мне приходить. Я оставлю вас в покое.

РАТ. На улице льет дождь.

СОФИ. Это неважно.

РАТ. Вы уже промокли.

СОФИ. Все у меня хорошо.

РАТ. Если хотите, можете посидеть у камина, пока дождь не закончится.

СОФИ. Я в полном порядке, не волнуйтесь.

РАТ. Вы не в порядке. Вас трясет.

СОФИ. Не от холода. Я немного напугана.

РАТ. Что вас напугало? Дождь?

СОФИ. Не дождь. Вы.

РАТ. Я? Меня еще никто не боялся.

СОФИ. От вас все в ужасе?

РАТ. Заверяю вас, моя жена, к примеру, меня не боится. Даже наоборот.

СОФИ. Все студенты боятся.

РАТ. Почему? Я так ужасно к ним отношусь?

СОФИ. Нет. Вы – великолепный преподаватель. Потому что вы так много знаете.

РАТ. Это иллюзия. Но что нет?

СОФИ. Есть такое, что не иллюзия.

РАТ. Что именно? Что, по-вашему, точно не иллюзия?

СОФИ. Плоть и кровь.

РАТ. Вы думаете, плоть и кровь не иллюзия?

СОФИ. На самом деле я не так много знаю о плоти и крови.

РАТ. Не волнуйтесь. Кто-нибудь вас научит, и скоро, я уверен.

СОФИ. Я надеюсь найти того, кто сможет меня научить.

РАТ. Да. Я тоже. (Они смотрят друг на дружку. Звуки ливня и отдаленного грома). Вы так дрожите. Вот. У меня на диване одеяло.

СОФИ. Я не хочу доставлять вам неудобств.

РАТ (набрасывая одеяло ей на плечи). Вы должны заботиться о своем теле. Иллюзия это или нет, но именно в нем живет ваш разум.

(Они смотрят друг на дружку).

СОФИ. Спасибо. Я постараюсь запомнить.

РАТ. Присаживайтесь к камину.

СОФИ. Может, только на минутку. (Они садятся на диван). Так лучше. Так хорошо. (Она смотрит в невидимый огонь. Он – на нее). Что? Что такое?

РАТ. Ничего. Я просто… Что-то мне в вас знакомо.

СОФИ. Я – Софи Келлер. Хожу на ваш семинар по трагедии.

РАТ. Я знаю, кто вы. Я не об этом. Какое-то странное воспоминание. Только это не воспоминание. Я не знаю, что это. Теперь я дрожу. Должно быть, здесь сквозит.

СОФИ. Может, это предчувствие беды. Мой отец говорил, если ты так дрожишь, значит, кто-то ходит по твоей могиле.

РАТ. То есть это ваше предчувствие означает, что вы собираетесь умереть.

СОФИ. Но вы тоже дрожите.

РАТ. Ваше предчувствие говорит о том, что я собираюсь умереть?

СОФИ. Мое предчувствие говорит о том, что мы с вами собираемся умереть.

РАТ. Вообще-то этого не избежать. Или вы о том, что мы умрем вместе?

СОФИ. Не знаю. Я о том?

РАТ. Не могу сказать, о чем вы. (Пауза. Они смотрят друг на дружку). Ладно. Вы посидите у огня, а я принесу вам кофе, хорошо.

СОФИ. Я не пью кофе.

РАТ. Вам нужно что-то, чтобы согреться изнутри.

СОФИ. Да. Нужно. Как и вам.

(Они смотрят друг на дружку).

6

(ХАННА на скамье в саду, слева у авансцены. Пока она говорит, МАЙЯ поднимается на платформу по левой задней лестнице, проходит мимо стола и стульев, спускается по ступеням слева к СОФИ, которая сидит на диване по центру и РАТУ, он у письменного стола слева).

ХАННА. Впервые я увидела Софи, когда папа привел ее домой на обед. Он приводил студентов домой и раньше, обычно самых лучших, потому что маме нравилось общаться с ними. Это помогало ей оставаться на связи с его жизнью за пределами нашего дома, и она находила больше точек соприкосновения со студентами, чем с коллегами папы. Все они были очень уж чопорными, за исключением Джима Куинна, который всегда был добрым и веселым. На меня никто из папиных студентов впечатления не произвел, до появления Софи. Я могла сказать, что она другая. И мама могла это сказать, я это видела. Маме она понравилась больше остальных. Но было и что-то еще. Я чувствовала, что было, но не понимала, что именно. Я была маленькой девочкой. И полюбила Софи. Полюбила с того самого момента, как увидела. Не могла оторвать от нее глаз. Такой она была.

СОФИ (с МАЙЕЙ и РАТОМ после обеда в их доме в Мюнхене, 1923 г.) Это так приятно, что вы пригласили меня в ваш дом.

МАЙЯ. Меня всегда интересовали студенты моего мужа. Они кажутся такими потерянными, угодив в великую, прекрасную темницу из книг и идей, но совершенно беспомощные в реальном мире, да еще находящиеся в полной зависимости от своих профессоров. Я кормлю их, как дворовых котов, и жалею. Но вы – не такая, как они, правда?

СОФИ. Я – не дворовая кошка?

РАТ. В своем классе Софи пишет лучше всех, очень тонко чувствует и понимает классическую литературу. Ум у нее блестящий.

МАЙЯ. Когда ты говоришь о ней, она краснеет, как ангел со старой картины. Все это, конечно, хорошо, но я о другом. В ее глазах есть что-то такое, чего нет в глазах других. По первому взгляду она – хрупкое, беспомощное маленькое существо, но в ее глазах какой-то отчаянный голод.

СОФИ. Голод к знаниям?

МАЙЯ. Голод к чему-то. Даже Ханна это видит. Наша маленькая девочка обожает вас, знаете ли. И ее на мякине не проведешь. Она, по-своему, тоже все тонко чувствует. Если на то пошло, Ханна слишком умна, что для нее далеко не плюс. Может привести ей несчастья. Вы собираетесь иметь детей, Софи?

СОФИ. Я пребываю в сомнениях. Дети ужасают. Все создано из надежды и страха. Их пронзительная ранимость. Я всегда волнуюсь, что-то говоря или делая, потому что кажущееся несущественным для меня может оставить незаживающую рану на всю их жизнь, или дать им какую-то жуткую идею, и она будет вечно их преследовать или побудит на какие-то неадекватные поступки. Не знаю, хочу ли я брать на себя ответственность за душу другого человека. А кроме того, не стремлюсь я оказаться в тюрьме традиционных семейных отношений и потерять свою душу.

МАЙЯ. То есть не хотите стать такой, как я.

СОНЯ. О, нет. Я не хотела сказать ничего такого.

МАЙЯ. Иногда я чувствую себя, как в тюрьме. И завидую вашей свободе. Я отдала свою в шестнадцать лет. Поэтому понимаю, о чем вы.

СОНЯ. На самом деле я говорила не о вас. Я такая глупая.

МАЙЯ. Маленькой девочкой в Праге я прокрадывалась на кухню и ела корочки с пирогов, которые пекла моя мать. Я знала, то неправильно, но ничего не могла с собой поделать, такие вкусные были корочки. Думаю, я поступала правильно. Имела право есть вкусняшку, пока она была теплой. Человеку требуется брать удовольствие от жизни, если ему предоставляется такой шанс. Но когда мать поймала меня, она сдернула с меня панталоны, высекла до крови и сказала, что я никогда не найду себе мужа. Мы платим за каждое удовольствие, которое получаем. Возможно, замужество стало моим наказанием за съеденные корочки пирогов моей матери.

РАТ. Так я твое наказание?

МАЙЯ. Ты мое все. А если человек – все для другого человека, тогда он должен быть его наказанием, как и его экстазом. Его жизнь, но также и его смерть. Одно вытекает из другого?

РАТ. Да. Думаю, что да.

СОНЯ. Я завидую вашей жизни, вашему ребенку и вашему мужу. Вероятно, у меня ребенка не будет. Я умру раньше.

РАТ. У Софи предчувствие, что она умрет молодой.

МАЙЯ. Правда? Кто-то собирается ее убить?

(МАЙЯ и СОФИ смотрят друг на дружку).

7

(ХАННА встает и идет к КУИННУ, сидящему на парковой скамье справа от авансцены. Лондон, 1932 г. Поют птицы).

ХАННА. Меня очень впечатлили твои лекции по греческой трагедии. Я проглатывала пьесы одну за другой. Никто так больше не пишет.

КУИНН. Твой отец уверен, что никто не может.

ХАННА. Не понимаю, почему. Эти пьесы о реальном, о том, что существует и сейчас, о любви и предательстве, ненависти, насилии, жертвах. Меня зачаровала Ифигения. Она должна умереть, чтобы ее отец мог вернуть шлюху, без которой им гораздо лучше. И все-таки она соглашается. Жертвует собой ради него. Умирает ради него.

КУИНН. Потому что ей не оставляют выбора.

ХАННА. Потому что он – ее отец. И потому что такая она, любовь. Ты отдаешь себя полностью ради другого человека. Неважно, за что. Она очень глупая девушка, правда?

КУИНН. Возможно, твой отец прав. Время для трагедии в прошлом. Теперь все – ирония.

ХАННА. Ты в это не веришь.

КУИНН. Иногда верю. Но, по большей части, мы предпочитаем спорить об этом.

ХАННА. Мужчинам нравится вступать в схватку друг с другом. Для них это замена близости. И вы оба очень страстные. Вы очень похожи, знаешь ли.

КУИНН. Не так, чтобы очень.

ХАННА (садится рядом). Похожи. Любите одно и то же.

КУИНН. Иногда наши вкусы совпадают.

ХАННА. Мне всегда нравилось, когда ты приходил в наш дом в Мюнхене.

КУИНН. Поначалу в Мюнхене мне было одиноко. Твои родители отнеслись ко мне по-доброму.

ХАННА. И ты относился к нам по-доброму. В ту осень, когда немецкие деньги ничего не стоили, ты сохранил нам жизнь, принося еду.

КУИНН. Я был ирландцем с английскими деньгами в банке. Если бы я не тратил их на вас, то спустил бы на проституток.

ХАННА. Ты был лучшим другом моего отца.

(МАЙЯ встает с дивана и поднимается по левым ступеням к столу).

КУИНН. Лучшим другом? Пожалуй, что да. Сложно знать наверняка.

ХАННА. Я выскальзывала из кровати поздно ночью и спускалась по темной лестнице к папиному кабинету, чтобы подслушивать ваши разговоры. Пыталась понять, о чем шла речь.

КУИНН. Мы сами не очень-то понимали, о чем говорили.

ХАННА. Мне всегда казалось, что все создано из секретов. Столь многое находилось за пределами моего понимания, в тенях. Я не сомневалась, что взрослые – участники заговора, цель которого не дать мне понять.

КУИНН. Понять что?

ХАННА. Не знаю. Истинную природу реальности.

КУИНН. Ну что тут скажешь, Ханна. Никто из нас понятия об этом не имеет. Пребываем в темноте, как и ты.

(МАЙЯ садится за стол, слева на платформе).

ХАННА. А казалось, что вы знали. Особенно ты. И от тебя всегда так хорошо пахло. Табаком и мятными пастилками.

КУИНН. Чтобы скрыть запах спиртного.

ХАННА. Нет. Алкоголь тоже чувствовался. Мне нравилось. И ты сидел и часами играл со мной в шахматы.

КУИНН. Я перестал, когда ты начала меня обыгрывать. Ты была очень умной маленькой девочкой.

ХАННА. Я могу обыграть любого мужчину, из тех, кого знаю. За исключением моего отца. Нам с тобой иногда нужно играть.

КУИНН. Мой отец в шахматы со мной не играл, зато охаживал ремнем. Трезвым он был мрачен, после двух стаканчиков становился веселым и обаятельным, затем сарказма все прибавлялось, а после четырех он бросался на все, что двигалось. Я говорил себе, что я другой, но на самом деле такой же.

ХАННА. Ты совершенно не такой.

КУИНН. Внутри – такой.

ХАННА. Я тебе доверяю. Я готова доверить тебе свою жизнь. (Пауза). Ты знаешь, что не так с моим отцом?

КУИНН. Я уверен, все у него будет хорошо, как только он здесь освоится.

ХАННА. Это как-то связано с Софи, правильно?

КУИНН. Что бы ни тревожило твоего отца, не думаю, что это имеет отношение к Софи. Наслаждайся своей жизнью, пока ты молода, и старайся поменьше волноваться о других. Я убежден, Лондон – прекрасное место для красивой молодой женщины.

ХАННА. Я люблю Лондон. Люблю театры, и реку, и деревья, парки, музеи, и маленькие улочки, и старые магазины, и дома. В Лондоне мне нравится все. И еще мне нравится быть с тобой.

КУИНН. Да. Я занесен во все путеводители, как одна из главных достопримечательностей. Чуть ниже голубей на Трафальгарской площади.

ХАННА. Я серьезно. Я чувствую, что ты мне близок. А ты чувствуешь нашу близость?

КУИНН. Безусловно.

ХАННА. Ты думаешь, мой отец сходит с ума?

КУИНН. Все сходят с ума.

8

(СОФИ и РАТ на диване в его кабинете в Праге. 1923 г. Едят ланч из бумажных пакетов).

СОФИ. Мне так нравится приходить в ваш кабинет на ланч. Я жду этого с нетерпением. Так приятно поговорить с человеком, который не идиот. Большинство мужчин моего возраста абсолютные кретины. Никак не могла ожидать, что в университетах так много глупцов. Это место – какое-то сборище напыщенных болванов. Но с вами я могу говорить о чем угодно, даже о моих снах. Прошлой ночью мне снилось, что я в саду, огороженном высокой стеной, и где-то рядом, в опавших листьях, играют дети. Я их слышу, но не могу разглядеть. А потом я поняла, что это мои нерожденные дети. И почувствовала себя такой несчастной, потому что знала, что они никогда не родятся. (ХАННА встает и идет вверх по правым ступеням, пока СОФИ говорит). Может, я хочу детей. Я так люблю Ханну. Она такая умная. Но иногда в ее глазах такая печаль.

(ХАННА останавливается на верхней ступени, смотрит на них).

РАТ. Нет ничего более ужасного, чем чистая, безусловная любовь к другому существу.

СОФИ. Но кроме нее мало что имеет значение.

РАТ. То, что невероятно значимо в один момент твоей жизни, позже не имеет никакого значения вовсе.

СОФИ. Я – не такой человек.

РАТ. Все такие.

(ХАННА идет мимо кровати, мимо ванны, к столу, чтобы сесть с МАЙЕЙ, тогда как РАТ и СОФИ продолжают разговор).

СОФИ. Вы в это не верите. Вы очень хорошо отгорожены от всего, как город за крепостной стеной, но дело в том, что вы чувствуете многое, если не все, глубже, чем готовы признать.

РАТ. Не так я хорошо и отгорожен.

СОФИ. Тогда почему вы никогда не открываетесь мне? Я говорю, вы слушаете, но никогда ничем не делитесь.

РАТ. Я тоже говорю.

СОФИ. Не о личном. Вы никогда не рассказываете мне о своих снах.

РАТ. Мне постоянно снится кошмар, в котором меня рвут на части собаки. А может, женщины.

СОФИ. Это ужасно.

РАТ. На самом деле это Еврипид.

СОФИ. Я вам когда-нибудь снюсь?

РАТ. Если бы и снилась, я бы вам этого не сказал, правда? Если я живу в городе за крепостной стеной. И это правильно. Если такое, о чем лучше умалчивать.

СОФИ. Даже если люди любят друг дружку?

РАТ. Особенно в этих случаях.

СОФИ. Что ж, постараюсь этого не забыть, если мы полюбим друг дружку. У вас с Майей есть секреты?

РАТ. Я уверен, что должны быть.

СОФИ. Иногда я думаю, что я ей не нравлюсь.

РАТ. Майе вы очень нравитесь. Никогда не видел, чтобы она так проникалась к моим студентам, как прониклась к вам. Не собираюсь делать вид, будто понимаю, что происходит у нее в голове, но практически уверен, вы ей нравитесь.

СОФИ. Я думаю, что теперь вы и Майя достаточно хорошо знаете друг дружку.

РАТ. Вам может казаться, что вы знаете человека, как свои пять пальцев, но на самом деле вы его совершенно не понимаете. Здесь мы опять сталкиваемся с попыткой что-то описать или классифицировать, но потом выясняется, это совсем другое, и до сути нам не добраться никогда.

СОФИ. А если это одно и то же?

РАТ. Никогда это не будет одним и тем же. Описание не может быть тем, что описывается. В сердцевине любого всегда непроницаемая темнота. И со временем темнота пожирает нас, как женщины в моем сне. Хотите мое яблоко?

СОФИ. Давайте его разделим. Я читала вашу книгу о лабиринтах. Она прекрасно написана и такая сложная, но очень мрачная. У меня такое ощущение, что писательство для вас – попытка уйти от невероятного одиночества.

РАТ. Я просто пишу. Взаимосвязи между написанным человеком и самим человеком может и не быть.

СОФИ. Но она есть. Должна быть.

РАТ. Нет. Это миф. Вы сами – очень хороший писатель.

СОФИ. Честнее всего я пишу в дневнике, но когда прочитываю написанное ранее, прихожу в ужас. Все страдание обрушивается на меня, и от написанного я чувствую себя, как оплеванная. Но меня тянет к старым записям, словно в прошлом каким-то образом содержится мрачное пророчество или отражение будущего, но в закодированном виде.

РАТ. Вы – писательница. Не можете не кормиться собственным стыдом или горем. Но вам необходимо помнить, что в итоге эмоции значения не имеют.

СОФИ. Разумеется, имеют. Но почему вы говорите такие глупости. Вы все маскируете иронией. Я так не могу, и не хочу этому учиться. Писательство для этого слишком важное. Иногда меня так глубоко затягивает в мир, который я пишу, что все вокруг меня растворяется в тенях, и, прекращая писать, я словно выхожу из транса. Оглядываюсь, и все вокруг кажется нереальным. У вас такое бывает?

РАТ. Дэвид Юм как-то вечером, сидя за письменным столом, с головой ушел в то, что писал. Потом внезапно, словно пробуждаясь от сна, он осознает волну охватившего его ужаса, словно что-то затаилось у него за спиной, дышит ему в затылок, и его наполняет сверхъестественное чувство, что ничего реального вокруг него нет, только этот кабинет, купающийся в тенях, чуть подсвеченный огнем в камине, окруженный черной и бесконечной пустотой. Каким-то образом ему удается собраться с духом и помчаться в бильярдную, куда он и ворвался с побледневшим от ужаса лицом, к великому недоумению его гостей. Выглядел он так, словно увидел призрака. Они посмеялись над его паникой и через какое-то время он успокоился, сердце замедлило свой бешеный бег. Но подозрение, что за секунду до того, как он вбежал в бильярдную, этих людей не существовало, так и не рассеялось.

СОФИ. Так вы воспринимаете других людей? Мы для вас нереальные?

РАТ. Все время, прожитое в Праге, меня не отпускало ощущение, что ничего реального вокруг нет. Прага была чьим-то сном. Возможно, не моим. Но чьим-то.

СОФИ. Когда-нибудь вы должны отвезти меня туда, показать мне пражский сон.

РАТ. В Прагу вам нужно ехать одной.

СОФИ. Ощущение нереального иногда возникает у меня здесь. Когда я иду в ночи, в тумане после дождя, я слышу шаги вокруг меня, кто-то идет следом, и ничего реального просто нет. Бывает я задаюсь вопросом, а не схожу ли я с ума. Но потом я думаю о вас, и меня это успокаивает. С вами я всегда чувствую себя в безопасности.

РАТ. Но вы не в безопасности.

СОФИ. Главное то, что я чувствую.

РАТ. То, что вы чувствуете, временное. Не так и давно я вызывал у вас ужас.

СОФИ. Какая-то моя часть по-прежнему в ужасе, а другая чувствует себя в безопасности. Двойственность – остаток сильных, но конфликтующих эмоций.

РАТ. Это очень опасно, знаете ли?

СОФИ. Что? Двойственность?

РАТ. Гулять одной в ночи.

СОФИ. Все, что стоит делать, опасно. (Пауза). Я так счастлива, будучи здесь, с вами, у камина, в сумрачный день. Мне хочется, чтобы он длился вечно. (Пауза). Вы могли бы прикоснуться ко мне, если бы хотели. Вы это знаете. Иногда я думаю, что вам хочется прикоснуться ко мне. Но вы никогда этого не делаете. Почему вы не прикасаетесь ко мне?

РАТ. Не хочу злоупотреблять вашим доверием.

СОФИ. Но вы хотите прикоснуться ко мне.

РАТ. Эта одна из тех тем, которых лучше не касаться.

СОФИ. Но как вы можете чем-то злоупотребить, если я сама этого хочу?

РАТ. Вы такая юная. Вы студентка. Вы – моя студентка. Это очень давняя история.

СОФИ. Для меня – нет.

РАТ. Такое никогда не заканчивается счастливо.

СОФИ. Ничего не заканчивается счастливо. Если бы это воспринималось, как важная причина, никто бы ни к кому не прикасался.

РАТ. Вы знаете, в этом я прав.

СОФИ. Не относитесь ко мне снисходительно. Это оскорбляет. За кого вы меня принимаете? Вы думаете, я – глупенькая девушка, влюбившаяся в своего профессора? Вы настолько презираете мой ум, что действительно верите, будто можете злоупотребить моим доверием? Во многом я гораздо более способная, чем вы. Более приземленная. Я живу в этом мире. Вы – нет. Вы живете в своем разуме. Вы даже не думаете, что я – реальная. Я – плоть и кровь, и сейчас я здесь, в этот самым момент, и больше всего на свете хочу, чтобы вы прикоснулись ко мне. Никогда в жизни не хотела больше этого.

РАТ. Если я прикоснусь к вам, вы мгновенно об этом пожалеете. Поймете, что это ошибка, а потом между нами уже ничего не будет прежним.

СОФИ. Почему все должно оставаться прежним? Все меняется.

РАТ. У меня жена и ребенок.

СОФИ. Я не понимаю, какое отношение это имеет ко мне. Вы всегда были верны своей жене?

РАТ. Разумеется.

СОФИ. Я нахожу, что в это трудно поверить.

РАТ. Почему?

СОФИ. Потому что вы – мужчина.

РАТ. Вы мало что знаете о мужчинах.

СОФИ. А вы ничего не знаете о женщинах. Может, мы сможем научить друг дружку. Мы приходим сюда, чтобы учить и учиться, так? Есть ли более важный предмет, который мы можем изучать вместе?

РАТ. Я думаю, вам пора идти.

СОФИ. Вы боитесь. Вы хотите меня, но боитесь.

РАТ. Я в ужасе, но это не причина, по которой я хочу, чтобы вы ушли.

СОФИ. Вы не хотите, чтобы я ушла.

РАТ. Именно поэтому вы должны уйти.

СОФИ. Я никуда не пойду.

РАТ. Тогда уйду я. Когда будете уходить, просто закройте дверь.

(Встает и начинает собирать лежащие на столе книги. СОФИ сидит, глядя в огонь. РАТ смотрит на нее). Вы в порядке?

СОФИ. Все у меня прекрасно.

РАТ. Вы расстроены. Вы плачете.

СОФИ. Я не плачу. Не плачу. Я это ненавижу. Это слабость и глупость. Я не собираюсь быть какой-то глупой женщиной, которая плачет, потому что не получает желаемого. Я такая же умная, как вы, такая же сильная, и я никогда не плачу. Я – не та, которая плачет.

(Ее трясет, слезы катятся по щекам. РАТ колеблется, возвращается к дивану, наклоняется, берет ее лицо в свои руки, целует в губы под меркнущий свет).