Текст книги "Дональд Трамп. Искусство сделки"

Глава IV
Дитя Цинциннати. Благоразумие окупается

В колледже, пока мои сокурсники читали комиксы и спортивные страницы газет, я изучал списки заложенного имущества FHA. Может показаться немного ненормальным изучать перечень жилищных проектов с государственным финансированием на стадии обращения взыскания, но я делал именно это. И именно так я узнал о Swifton Village. Это место я купил со своим отцом, пока был в колледже, и это была моя первая большая сделка.

Swifton Village – объект на 1200 квартир в Цинциннати, штат Огайо – было очень проблемное место. Там было 800 свободных квартир, застройщики разорились, правительство обратило объект к взысканию, и вся сделка была катастрофой. Но с нашей точки зрения, это было отлично, поскольку давало нам великолепную возможность.

Часто оказывается, что, когда ты взаимодействуешь с правительственным агентством по поводу заложенного объекта, оно просто хочет как можно быстрее от него избавиться. У него нет мощностей для управления этим объектом. Обычно это означает, что все настолько плохо, что никто даже не пытается делать ставки на этот объект.

Мы с отцом сделали по Swifton Village минимальное предложение, и оно было принято. В конце концов мы заплатили 6 млн долларов за работу, которая два года назад при строительстве стоила в два раза дороже. Мы также смогли сразу же получить ипотечный кредит на то, что мы заплатили, плюс примерно 100 тыс. долларов, которые вложили на ремонт. Другими словами, мы получили проект, совсем не вкладывая собственных денег. Все, что мы должны были сделать, – включиться и вести его. И даже если бы мы вполовину хуже справлялись со своей работой, то легко покрыли бы выплату ссуды доходами от аренды.

В этой большой работе меня и моего отца привлекало то, что мы могли сосредоточить на ней много энергии, не чувствуя, что теряем время. Управление 50 объектами требует почти столько же энергии, как 1200 объектами, – разница лишь в том, что управлять 1200 гораздо выгоднее.

После того как мы согласовали сделку, успех стал вопросом управления и маркетинга. Задача была – сдать это место в аренду, и сдать хорошим арендаторам. Те, что жили здесь тогда, когда я взял на себя это здание, разнесли его в пух и прах. Многие из них спустились с холмов Кентукки. Они были очень бедными, растили по семь или восемь детей, почти не имели вещей и опыта проживания в многоквартирных комплексах. Они набивались в квартиру с одной или двумя комнатами, а их дети бесились и шумели. Они просто уничтожали квартиры и наносили серьезный урон зданиям.

Арендаторы особенно не переживали за арендную плату – некоторые из них просто не считали нужным ее вносить. Если ты нажимал на них, они зачастую просто сбегали. Мы обнаружили, что для того, чтобы не платить ренту, эти люди арендовали трейлеры, подгоняли их к квартирам после заката, а потом растворялись в ночи со всеми своими пожитками. Меня это не очень волновало, но я хотел быть уверенным, что прежде они заплатят. Мы решили учредить «трейлер-наблюдение» и наняли круглосуточный патруль.

Избавившись от плохих нанимателей, мы занялись ремонтом, чтобы привлечь более надежных жильцов. Это требовало серьезных инвестиций – почти 800 тыс. долларов к моменту окончания работ, что на те времена было большими деньгами. Однако это совершенно точно стоило того. Законы Нью-Йорка запрещают повышать цены, даже если вносятся какие-либо изменения, однако в Цинциннати мы смогли моментально поднять расценки и получать за квартиры в Swifton Village гораздо больше денег.

Первое, что мы сделали, – инвестировали в красивые белые ставни на окна. Это может звучать несерьезно, однако ставни придали холодным зданиям из красного кирпича ощущение тепла и уюта, что было очень важно. Это было также намного дороже, чем вы можете предположить, поскольку речь идет о 1200 квартирах, в каждой из которых от восьми до десяти окон. Следующее – мы убрали дешевые ужасные алюминиевые входные двери квартир и поставили красивые колониальные белые двери.

Я следил, чтобы весь комплекс был очень чистым и хорошо отремонтированным. Как я уже отмечал, у меня всегда было личное отношение к вопросу чистоты, но я также верю, что это очень хорошая инвестиция. Например, если вы хотите продать машину и тратите пять долларов на мытье и полировку и прилагаете немного больше усилий, то потом вдруг оказывается, что вы можете добавить к цене лишние 400 долларов – и получить их. Я всегда могу сказать, что человек потерпит неудачу, если вижу, как он пытается продать отвратительно грязную машину. Ведь легко сделать так, что она будет выглядеть лучше.

С недвижимостью все точно так же. Хорошо отремонтированное жилье всегда будет стоить намного дороже, чем плохо отремонтированное. Это было менее заметно в последние пять лет в Нью-Йорке, когда в начавшейся горячке люди покупали что угодно. Но эта ошибка будет выправлена в хорошие времена. Рынки всегда меняются, и как только начнется спад, чистота станет большой ценностью.

Мы покрасили коридоры, отшлифовали и покрыли лаком полы, поддерживали свободные квартиры в безупречной чистоте и создали ландшафт на участках земли. Мы также запустили красивые рекламные объявления в газетах, в то время как очень немногие владельцы в Цинциннати рекламировали недвижимость. Люди приходили посмотреть на нас, о нас пошла добрая слава. Спустя год здание было арендовано на 100 %.

За это время мы перебрали около полудюжины разных менеджеров проекта, пока не нашли тех, что хотели. У нас были менеджеры честные, но глуповатые, в том числе парень, который буквально нарисовал сам себя в углу одной из квартир. Другие были умны, но абсолютно ничего не знали о менеджменте. К счастью, мы довольно быстро перебрали их, поскольку обычно я умею оперативно оценивать людей.

Наконец мы нашли прекрасного человека, которого я буду называть Ирвинг. Ирвингу было 65 лет, и у него был настоящий характер. Он был самый большой болтун из всех, кого я знаю, но кроме того, что он был очень остроумным говоруном и ловким продавцом, он был потрясающим менеджером. Ирвинг был из тех людей, что работают, наверное, час в день и за этот час успевают сделать больше, чем большинство менеджеров делает за 12. Это кое-чему меня научило: дело не в том, сколько часов ты отводишь на дело, а в том, что выполняешь за время работы.

Проблема Ирвинга заключалась в том, что он был далеко не из тех людей, что вызывают безоговорочное доверие. Я с первого дня подозревал это, однако мои инстинктивные ощущения подтвердились лишь тогда, когда я попытался взять с него гарантийное обязательство – что делаю со всеми сотрудниками, имеющими дело с деньгами. Мой страховой агент перезвонил мне, проверив чек: «Дональд, ты, наверное, шутишь. Этот парень —―аферист». Оказалось, что Ирвинг в свое время провернул все возможные виды мошенничества и злоупотребления доверием и часто имел проблемы с законом.

Моя философия состоит в том, что если ты ловишь кого-то на воровстве, то должен очень тщательно следить за ним, даже если это стоит тебе в десять раз больше, чем он украл. Воровство – это самое худшее. Но в случае Ирвинга я столкнулся с дилеммой: он был намного способнее любого честного менеджера, которого мне удалось найти, и пока он был на посту, воровать не осмелился бы ни один из его подчиненных. Это означало, что следить мне надо только за ним. Я шутил над Ирвингом: «Я плачу тебе 50 тыс. и все, что ты сможешь украсть». Это его очень расстраивало.

Если бы я поймал его за руку, то моментально уволил бы Ирвинга, но этого не произошло. Однако я считаю, что ему удавалось украсть еще 50 тыс. долларов в год. Но даже в этом случае я получал свою прибыль.

Однажды я зашел в офис, где обнаружил одну из работающих у нас девушек в слезах. Оказалось, у них было то, что они называли похоронным фондом, куда все делали вклады, чтобы купить цветы, если кто-то умрет. В фонде было около 80 долларов. Когда я спросил, о чем же она плачет, она ответила: «О, этот Ирвинг, он украл наш похоронный фонд».

Я пошел к Ирвингу и спросил: «Ирвинг, черт возьми, это ты украл их деньги?» Конечно, он все отрицал. Он клялся, что найдет тех, кто это сделал, он бесновался и разглагольствовал целых полчаса. Но я всегда исходил из того допущения, что девушки говорят правду. Ирвинг был классическим типажом. У него были проблемы, но это было классикой.

Я приведу вам пример того, как работал Ирвинг. Вы должны понимать, что мы говорим о низком, толстом, лысом парне с толстыми стеклами очков и похожими на желе руками, который не поднял в жизни ничего тяжелее ручки и вообще не был способен ни на что физически. Чем он действительно отличался, так это невероятной болтливостью.

Как я уже говорил, в прежние времена у нас было много арендаторов, не соблюдающих систему оплаты аренды. Ирвинг иногда выходил и собирал плату сам. Он звонил в дверь и, когда кто-то подходил к двери, будто сходил с ума. У него краснело лицо, он использовал любое бранное слово, которое мог вспомнить, и применял любые мыслимые и немыслимые угрозы. Это был спектакль, но он был очень эффективен: обычно с ним расплачивались прямо на месте.

Однажды, когда Ирвинг был занят как раз этим делом, он постучал в дверь, и ему открыла маленькая десятилетняя девочка. Инвинг сказал: «Иди скажи отцу, чтобы он заплатил эту арендную плату, или я надеру ему задницу». Он продолжал в том же духе, пока не подошла посмотреть, что происходит, ее мать. Как это бывает, она оказалась потрясающе красивой женщиной.

Ирвинг питал слабость ко всем женщинам, но эта и вовсе была исключительной. Ирвинг немедленно начал подкатываться к ней. Он пригласил ее на ужин. Женщине, чей муж был то ли водителем грузовика, то ли рабочим на стройке, никогда не доводилось иметь дело с кем-то вроде Ирвинга, и она, очевидно, не понимала, как себя с ним вести. Однако не было никаких шансов на то, что он ее заинтересовал, так что Ирвинг наконец сдался и ушел.

Примерно час спустя мы сидели в его кабинете, когда в дверь начал колотить огромный парень, монстр весом, наверное, в 240 фунтов. Он был в бешенстве от того, что Ирвинг сквернословил в присутствии его дочери, и готов был удавить его за то, что тот подбивал клинья к его жене. В глазах парня была готовность убить.

Я ожидал, что Ирвинг, если он обладает хоть каплей здравого смысла, побежит прочь, спасая свою жизнь. Вместо этого он начал вербальную атаку на этого человека. «Ну-ка убирайтесь из моего кабинета, – кричал он, размахивая руками. – Я тебя убью. Я тебя уничтожу. Эти руки – смертельное оружие, они зарегистрированы в полицейском отделении».

Я никогда не забуду, как тот парень посмотрел на Ирвинга и сказал: «Ты, жирное дерьмо, выходи на улицу, я тебе устрою». Мне всегда нравилось это слово – «устрою». Сам я подумал, что Ирвинг в беде. Но Ирвинг так не думал. «Я с тобой подерусь, как только захочешь, – сказал он, – но для меня драка – это отвратительно».

Все, что вам нужно сделать, чтобы понять, что едва ли эти руки – зарегистрированное оружие, – это взглянуть на Ирвинга. Однако Ирвинг в тот момент очень походил на укротителя львов. Вы видели этих парней, едва ли достигающих 150 фунтов, которые беспечно входят в клетку, где расхаживают великолепные львы весом по 800 фунтов. Если бы эти животные почувствовали какую-то слабость или страх, они в момент уничтожили бы своего дрессировщика. Но вместо этого он щелкает плеткой, заходит, источая власть, и – невероятно – львы его слушают. Именно это Ирвинг проделывал с тем огромным парнем, за исключением того, что кнутом был его рот.

В результате парень покинул офис. Он был по-прежнему в бешенстве, но он ушел. Вероятно, Ирвинг спас свою жизнь, просто не показав страха, и это произвело на меня очень серьезное впечатление. Вы не можете бояться. Вы делаете свое дело, вы стоите на своей земле, вы стоите в полный рост, и то, что должно произойти, произойдет.

Что касается Swifton Village, то как только Ирвинг наладил работу, я начал проводить там все меньше и меньше времени. Я действительно был теперь не очень нужен в Цинциннати, так что сократил свои посещения сначала до одного раза в неделю и постепенно – до раза в месяц.

Еще раньше я особенно сдружился с одним из новых обитателей Swifton Village – евреем, старым человеком, который был в концентрационном лагере в Польше. В Америке он начинал мясником, потом купил магазин, а к тому времени, как я его встретил, владел уже, наверное, 14 мясными магазинами. Он со своей женой держал в Swifton две квартиры: они объединили их вместе и получили отличную площадь. Они были очень счастливы. Я очень уважал этого человека, обладающего уличной смекалкой, умудренного жизненным опытом, который был, очевидно, настоящим живчиком.

Однажды, через много лет после того, как мы купили это место, я был там по делам и пошел к своему другу. «Как у тебя дела, как ты себя чувствуешь?» – спросил я. «Хорошо, хорошо, – ответил он, а потом посмотрел мимо меня и прошептал: – Дональд, ты мой друг, и я должен сказать тебе: продай это». Я спросил: «Почему?» – «Потому что здесь все плохо – не в самом доме, а в территории. Она окружается очень плохими людьми, они перережут тебе глотку, уйдут и даже думать об этом не станут. Я говорю о людях, которым нравится резать глотки». Это было точное определение. Я никогда его не забуду.

Что ж, я тот, кто отвечает людям, которых уважает, и слушает их. И опять же, это инстинкты, а не маркетинговые исследования. Я провел в Цинциннати еще два дополнительных дня, ездил по округе и видел, что надвигаются неприятности, что окрестности становятся жестокими.

Я выставил этот комплекс на продажу, и мы почти сразу получили предложение. Мы уже очень хорошо заработали на Swifton Village, поскольку наш долг был несравнимо меньше размеров комплекса, а наши доходы от аренды к тому времени достигали 700 тыс. долларов в год. Однако, продавая, мы действительно убивали бизнес.

Покупателем стал Трастовый инвестиционный фонд недвижимости Prudent. То были веселые времена, когда трасты по недвижимости – инвестировавшие в недвижимость партнерства – были на подъеме. Банки ссужали деньги любым подобным фондам. Единственная проблема заключалась в том, что многие из держателей этих фондов не обладали ни нужными знаниями, ни достаточной компетенцией. Я звал их ребятами с белыми баксами. Это были люди, забрасывавшие деньги в проект в Пуэрто-Рико, даже не приехав взглянуть на него. А постепенно выяснялось, что здание, которое, как они думали, купили, даже не было построено.

В случае с Prudent, проверить и оценить собственность для принятия окончательного решения о том, продолжать ли сделку, фонд прислал молодого парня. Парень был примерно моего возраста, но выглядел как подросток. Честно говоря, меня удивило, что ему доверили такое серьезное решение.

Оказалось, что самым большим его желанием было отправиться на обед. Он слышал о ресторане в центре Цинциннати, который назывался Maisonette и считался одним из пяти лучших ресторанов страны. Он и правда хотел там поесть и, позвонив предупредить, что едет, попросил меня забронировать там столик. Я согласился.

Его рейс немного задержался, он прибыл около полудня, я встретил его и отвез показать Swifton Village. В то время у нас еще была загрузка в 100 %, а задавать дальнейшие вопросы ему было не особенно интересно. Он был взволнован предстоящим посещением Maisonette. От Swifton Village туда пришлось добираться около получаса, еще три часа мы провели за обедом, что является противоположностью моего обычного режима работы. Если бы у меня был всего один день на осмотр такого объекта, как Swifton, я совершенно точно пропустил бы обед и посвятил бы все свое время изучению всего, что мог узнать перед предстоящей покупкой.

К тому времени как мы закончили обед, было почти четыре часа, и мне нужно было везти его в аэропорт. Он вернулся в Нью-Йорк накормленным, в отличном самочувствии и активно рекомендовал продолжить процедуру покупки. Он сказал начальнику, что место чудесное и что Swifton – отличная сделка. Покупка была одобрена. Цена составила 12 млн долларов, или примерно 6 млн нашей прибыли. Это была огромная отдача от краткосрочной инвестиции.

Дальше мы подписали контракт. Уже тогда я четко видел темные облака над горизонтом. У многих арендаторов истекали сроки контрактов, и они не собирались их продлевать. Мы внесли в контракт о продаже пункт о том, что все заверения по контракту действовали с момента подписания контракта, а не с момента его закрытия, что требовалось обычно. Другими словами, мы заявляли, что объект был на 100 % арендован в момент подписания контракта, но не хотели обещать, что ситуация сохранится до момента его закрытия, через три или четыре месяца от этого времени.

Следующее, что я сделал, – настоял на включении в контракт пункта, в котором фонд гарантировал, что контракт будет исполнен, или, в противном случае, нам заплатят огромные штрафы. Это тоже было очень необычно, поскольку практически в любой другой сделке покупатель вносит депозит в 10 %, и, если сделка срывается, все, что он теряет, – депозит.

Честно говоря, людям из Prudent (англ. – благоразумный, рассудительный) стоило бы быть более благоразумными. Однако, как я уже упоминал, эти фонды были сильно разогреты и не могли совершать сделки достаточно быстро. Да ведь и на самом деле излишняя спешка редко оправдывает себя. В тот день, когда мы закрылись, в комплексе были десятки свободных квартир.

Глава V
Переезд на Манхэттен

Я присматривался к Манхэттену еще с тех пор, как в 1968 г. закончил Уортон. Однако в то время рынок в городе был слишком горячим, цены казались очень высокими, и я не мог найти сделку, что мне понравилась бы, то есть хороший участок земли по приемлемой для меня цене. Отец очень хорошо зарабатывал для себя, но он не считал нужным выделять детям значительные трастовые фонды. Когда я окончил колледж, то владел собственным капиталом примерно в 200 тыс. долларов, и большая их часть была увязана на здания в Бруклине и Квинсе. Так что я ждал. Я стал работать в бизнесе отца, но проводил на Манхэттене столько времени, сколько мог.

Переломным моментом стал 1971 г., когда я решил снять квартиру на Манхэттене. Это была студия в здании на Третьей авеню и 75-й улице, и она выходила на водный резервуар во дворе примыкающих зданий. Я в шутку называл свой дом пентхаусом, поскольку она находилась на верхнем этаже здания. Я также пытался разделить квартиру, чтобы она казалась больше. Но что бы я ни делал, она оставалась темной, потрепанной маленькой квартиркой. И все же я любил ее. Этот переезд стал для меня, наверное, более волнительным событием, чем переезд спустя 15 лет на три верхних этажа Трамп-тауэра на Пятой авеню и 57-й улице, выходящих на Центральный парк.

Вы должны меня понять: я был ребенком из Квинса, который работал в Бруклине и внезапно оказался в квартире в Верхнем Ист-Сайде.

По-настоящему важным было то, что благодаря этому переезду я намного лучше узнал Манхэттен. Я начал ходить по улицам так, как вы никогда не сможете этого делать, если заезжаете сюда от случая к случаю или только по делам. Я узнал все хорошие владения. Я стал городским парнем, а не ребенком из предместий. По моим ощущениям, я жил в лучшем из миров. Я был молод, полон энергии и жил на Манхэттене, хоть и продолжал ездить в Бруклин на работу.

Одна из первых вещей, что я сделал, – присоединился к Le Club, считавшемуся одним из самых модных и, наверное, эксклюзивных в городе в то время, как Studio 54 на пике своей популярности. Он был расположен на 54-й Восточной улице, и среди его членов были наиболее успешные мужчины и самые красивые женщины мира. Это было то место, где вы вполне могли встретить богатого 75-летнего дядю, заходящего под руки с тремя шведскими блондинками.

Никогда не забуду, как стал его членом. Однажды я позвонил в Le Club и сказал: «Меня зовут Дональд Трамп, и я хотел бы вступить в ваш клуб». Парень на телефоне просто рассмеялся и сказал: «Вы, наверное, шутите». Конечно, никто не слышал обо мне в то время. На следующий день у меня появилась идея, и я снова позвонил тому человеку: «Послушайте, я могу получить список членов клуба? Возможно, я знаю кого-то из них». На что он ответил: «Извините, мы этого не делаем», – и повесил трубку.

На следующий день я позвонил снова и сказал: «Мне нужно поговорить с президентом клуба. Я хочу кое-что ему отправить». По какой-то причине парень назвал мне имя и дал номер рабочего телефона президента, так что я ему позвонил. Я представился и сказал очень вежливо: «Меня зовут Дональд Трамп, и я хотел бы вступить в Le Club». Он спросил: «В клубе состоит кто-то из вашей семьи или друзей?» Я ответил: «Нет, я никого там не знаю».

Он сказал: «И что же заставляет вас думать, что вас должны принять?» Но я продолжал говорить и говорить, и этот человек наконец мне ответил: «Вот что я вам скажу. Кажется, вы приятный молодой человек, и, может быть, неплохо, чтобы у нас в клубе появился кто-то помоложе, так что почему бы нам не встретиться и не выпить чего-нибудь в Twenty-one?»

Следующим вечером мы встретились, чтобы выпить. Небольшая проблема состояла только в одном. Я не пью и не очень умею сидеть и болтать. Мой новый знакомый, напротив, любил выпить, и он привел с собой друга, который тоже любил выпить. Следующие два часа, пока мы сидели там, они пили, а я нет, наконец я сказал: «Слушайте, ребята, помочь вам добраться домой?», а они сказали: «Нет, давайте лучше еще по одной».

Я к этому совершенно не привык. Мой отец всегда был скалой, прямым и твердым. Он каждый вечер приходил домой в семь, ужинал, читал газету, смотрел новости – и на этом все. И я во многом настолько же скала, как и отец. Это был совершенно другой мир. Я помню, как задумался, неужели все успешные люди на Манхэттене столько пьют? Я решил, что именно в этом отношении у меня будет большое преимущество.

Наконец, к десяти часам они решили, что с них хватит, и мне пришлось практически нести их домой. Прошло две недели, а я так и не получил новостей от президента. Тогда я все же позвонил ему, а он даже не смог вспомнить, кто я такой. Так что мне пришлось проделать все заново, в том числе посетить Twenty-one, правда, на этот раз он столько не пил и согласился принять меня в члены клуба. У него было лишь одно опасение: он сказал, что из-за того, что я молод и хорош собой, а у некоторых возрастных членов клуба есть молодые, красивые жены, его беспокоит, не захочу ли я увести чью-нибудь жену. Он попросил меня пообещать не делать этого.

Я не мог поверить своим ушам. Моя мать в той же степени скала, что отец. Она абсолютно предана ему – недавно они отметили 50 лет супружеской жизни. Я с этим вырос, и вдруг этот человек говорит о том, что я могу увести чью-то жену.

Тем не менее я пообещал. Я был допущен в клуб, и для меня это оказалось большим шагом вперед как в социальном, так и в профессиональном плане. Я встретил множество красивых, молодых незамужних женщин и ходил на свидания почти каждый вечер. На самом деле я никогда не был всерьез увлечен кем-то из них. Они были красивыми девушками, но многие даже не могли поддержать нормальный разговор. Некоторые были тщеславными, некоторые – безумными, некоторые – дикими, и многие из них были обманщицами. Например, я быстро понял, что не могу приглашать этих девушек к себе домой, поскольку по их стандартам мое жилье было катастрофой, а в их мире внешний вид – это всё. Когда я наконец женился, то женился на очень красивой женщине, но эта женщина в то же время – скала, как мой отец и моя мать.

За этот период я также встретил в Le Club много очень успешных и очень богатых людей. Я веселился, отправляясь куда-то по вечерам, но я также и работал. Я изучал, как разворачиваются события на нью-йоркской сцене, и встречался с людьми, с которыми со временем начал заключать сделки. Я также встретил тех богатых людей, преимущественно из Европы и Южной Африки, которые впоследствии купят самые дорогие квартиры в Трамп-тауэре и Трамп-Плазе.

Именно в Le Club я впервые встретил Роя Кона (Roy Cohn). Я слышал о нем и знал о его репутации человека, который не боится сражаться. Однажды вечером я оказался с ним за соседним столом. Нас представили, мы поговорили какое-то время, и я бросил ему вызов, сказав: «Мне не нравятся юристы. Я считаю, что все, что они делают, – это затягивают сделки вместо того, чтобы их заключать, и любой ответ, который они вам дают, оказывается отказом, и они всегда пытаются все сгладить вместо того, чтобы бороться». Он сказал, что согласен со мной. Мне это понравилось, поэтому я как бы подвел итог: «Я просто устроен по-другому. Я скорее буду сражаться, чем отступать, поскольку, отступив раз, ты получишь репутацию отступника».

Я видел, что Рой заинтригован, но не до конца понимает, к чему я веду. Наконец он спросил: «Это просто научная дискуссия?»

Я ответил: «Нет, вовсе не научная. Так случилось, что правительство только что развернуло суд против нашей компании и многих других на основании закона о гражданских правах, утверждая, что мы дискриминируем черных в некоторых из наших проектов». Я объяснил ему, что провел сегодняшний день с отцом, общаясь с юристами в очень престижной фирме на Уолл-стрит, и что они посоветовали нам мириться. Именно это делает большинство бизнесменов, когда их в чем-то обвиняет правительство, просто потому, что не хотят плохой рекламы, даже если верят, что легко отбили бы лживые удары.

Идея примирения сводила меня с ума. Правда была в том, что мы сдавали помещения чернокожим в своих домах.

Нам нужны были жильцы, насчет которых мы могли быть уверены, что они будут платить аренду, будут чистыми и опрятными, будут хорошими соседями и будут отвечать нашим требованиям о доходе, превышающем аренду хотя бы в четыре раза. Так что я сказал Рою: «Что, вы думаете, мне нужно было делать?»

А он ответил: «Мое мнение: сказать им, чтобы шли к черту, и продолжать борьбу в суде, и пусть доказывают, что вы занимаетесь дискриминацией, а это мне кажется очень сложным делом ввиду того, что в ваших зданиях есть жильцы-негры». Он также сказал мне: «Не думаю, что у вас есть какие-то обязательства предоставлять аренду людям, белым или черным, которых вы считаете нежелательными арендаторами, и у правительства нет права вмешиваться в ваш бизнес».

Вот тогда я и решил, что Рой Кон – именно тот человек, который должен вести это дело. В то время я был никем, но он любил хорошие схватки и взял мое дело. Он пошел в суд, и я пошел с ним, мы участвовали в процессах. Правительство не смогло доказать свою позицию, и мы отделались минимальными выплатами без признания какой-либо вины. Вместо этого мы согласились дать на определенный период в местных газетах несколько объявлений о вакансиях с равными возможностями. На этом судебное преследование закончилось.

За это время я многому научился у Рона. Он был отличным юристом, когда сам этого хотел. Он мог включиться в дело без каких-либо заметок и подсказок. У него была фотографическая память, он мог оперировать фактами по памяти. А уж если он был подготовлен, то был блестящим и практически непобедимым. Однако он не всегда был подготовлен. Хотя и тогда был блестящим и хорошо справлялся. К сожалению, он также мог быть и источником катастрофы, поэтому накануне назначенного судебного заседания я всегда тщательно расспрашивал его. Если он не был готов, я настаивал, чтобы заседание было отложено.

Я не обманывался насчет Роя. Он не был бойскаутом. Он однажды сказал мне, что провел две трети своей взрослой жизни под обвинением по одному или другому делу. Я сказал ему: «Рой, скажи мне одну вещь. Ты правда совершил все это?» Он посмотрел на меня и улыбнулся. «Да что ты себе надумал?» – сказал он. Я так никогда и не узнал наверняка.

О Рое еще можно было сказать, что он был очень жестким, – иногда я думаю, что наряду с верностью жесткость была самой главной его характеристикой. Например, все друзья Роя знали, что он гей, и в обществе его неизменно можно было видеть с каким-нибудь очень симпатичным молодым мужчиной. Но Рой никогда об этом не говорил. Ему просто не нравился подобный образ. Ему казалось, что для среднего человека быть геем синонимично быть слабаком. А это последнее, что он хотел бы транслировать, и шел на все, чтобы избежать этой темы. Если завязывался разговор о правах геев, Рой всегда был готов первым высказаться против них.

Каким бы жестким человеком ни был Рой, у него всегда было много друзей, и мне не стыдно сказать, что и я принадлежал к их числу. Он был по-настоящему верным человеком – для него это считалось вопросом чести – и, поскольку он отличался умом, здорово было иметь его на своей стороне. Ты мог рассчитывать, что он бросится за тебя в бой, даже если был не согласен с твоей точкой зрения, и даже если, защищая тебя, не делал бы лучше себе. Он никогда не был двуличным.

Попробуйте сравнить это с сотнями «респектабельных» ребят, которые делают карьеру, хвастая своей безупречной репутацией, однако не обладают никакой лояльностью, верностью. Они думают только о том, что лучше для них, и даже не задумаются, прежде чем всадить нож в спину другу, если друг начнет создавать проблему. В Рое Коне мне нравилось, что он сделал бы обратное. Рой был тем человеком, что останется у твоей кровати, когда уже разбежались все остальные, он будет рядом до самого конца.

В любом случае после переезда на Манхэттен мне довелось узнать большое количество людей, увидеть много недвижимости, но я все еще не мог найти то, что смог бы купить по хорошей для себя цене. Затем, в 1973 г., ситуация на Манхэттене вдруг начала ухудшаться. Я всегда предполагал, что рынок остынет, поскольку все развивается циклично – и недвижимость в том числе. Но даже я не ожидал, что все станет настолько плохо. Здесь сработала комбинация факторов. Во-первых, федеральное правительство объявило о моратории на жилищные субсидии, которые оно раньше щедро раздавало, особенно в городе. В то же самое время начали расти процентные ставки по кредитам: они были стабильны столько лет, что трудно было предположить, что они вообще могут меняться. Чтобы мало не казалось, произошел скачок инфляции, особенно в ценах на строительство, которые, кажется, росли даже тогда, когда в остальных областях цены оставались прежними.

Но самая большая проблема была в самом городе. Городской долг вырос до такого уровня, что все уже начинали сильно нервничать. Вы могли впервые услышать, как люди обсуждают вероятность банкротства города. Страх вел к еще более сильному страху. Очень скоро Нью-Йорк уже страдал от кризиса доверия. Люди просто перестали верить в город.