Текст книги "Дурак умер, да здравствует дурак!"

– Неплохо, – упавшим голосом ответил я.

Уилкинс покосился на меня, прищурив на сей раз только один глаз.

– Вы все еще не видите сути, – сказал он. – Думаете, что это немного дурацкая идея?

– Просто слишком свежая, – поспешно возразил я. – Она еще не уложилась у меня в голове.

– Разумеется, свежая! Но это еще не все. Вы догадываетесь, что придает ей такую значимость?

– Боюсь, что нет, – ответил я.

– Самобытность! Перепевы не попадают в списки бестселлеров! Там только новые идеи, неожиданные мысли. Как в моей книге! – Дабы подчеркнуть важность своего высказывания, он хлопнул ладонью по рукописи, и мы оба изумленно вытаращили глаза, услышав громкое «шлеп». Потом я сказал:

– Э… но Юлий Цезарь… Какая уж тут самобытность?

– Еще какая! Вот какая! – Уилкинс уже вошел в раж; он подался вперед, замахал руками и пустился в объяснения:

– Я сохранил исторические события, все до единого. Названия варварских племен, численность войск, сражения, имевшие место в действительности, – я все это сохранил. От себя я добавил только военно-воздушные силы. Волею судеб римляне получили в свое распоряжение самолеты, приблизительно такие же, которые использовались в годы первой мировой. Перенеся ВВС в ту историческую эпоху, когда их не было, я показал, как воздушный флот меняет весь ход военных кампаний.

– И ход истории, да?

– Влияние на историю в целом незначительно, – ответил Уилкинс. – В конце концов, Цезарь и так выиграл почти все сражения, поэтому последствия, в сущности, были те же. Но не сами битвы. Менялась и психология полководцев.

Все это у меня тут, все на бумаге. А Юлий, сам Юлий Цезарь, – это что-то.

Очень, очень примечательная личность. Прочтите, и вы в этом убедитесь.

– Вы хотите, чтобы я прочел все это? – спросил я, но мой вопрос прозвучал не совсем вежливо, поэтому я поспешно добавил:

– Что ж, с радостью. Очень хотелось бы почитать.

– От моей идеи просто дух захватывает, вот почему вам следует прочесть, – сказал Уилкинс. – Сейчас-то вы не готовы ее воспринять, думаете, что я несу ахинею. Дурацкая, мол, задумка. Но когда до вас дойдет, вы увидите все в правильном свете. Зримо представите себе, как эти маленькие хлипкие самолетики появляются из-за холмов и идут на бреющем над Галлией, рассыпая копья и камни…

– Они у вас не вооружены пушками и пулеметами?

– Разумеется, нет. До изобретения пороха тогда было еще очень далеко.

А я стараюсь сохранить историческую правду, поэтому у римлян есть только самолеты.

– Но раз у них есть самолеты, значит, есть и двигатель внутреннего сгорания, – заспорил я. – И бензин. И очищенные масла. Но в этом случае они просто не могли не иметь всего остального – всего того, что мы имеем сегодня: автомобилей, лифтов, бомб. Возможно, даже атомных.

– Да не волнуйтесь вы так, – с самоуверенной ухмылкой ответил Уилкинс и снова похлопал по рукописи. – Все здесь. Все разложено по полочкам.

– А издатель у вас есть? – спросил я.

– Издатель! – выплюнул Уилкинс, разом побагровев от ярости и сжав кулаки. – Слепцы! Все до единого! Либо норовят спереть твой труд, либо не желают замечать даровитого автора. Даровитого, именно даровитого. Где им разглядеть дарование. Цепляются за опробированное и затасканное, а больше ничего знать не хотят. Когда приносишь им настоящий свежак, что-то новое, незаезженное, что-то действительно захватывающее, они знать не знают, как им быть.

– Значит, вашу рукопись все время отвергают?

– Ходил я к одному парню, – немного успокоившись, продолжал Уилкинс.

– Обещал издать. На паях, кажется. Так это называется. Я оплачиваю издержки, типографию, все такое, а он издает и рассылает по книготорговцам.

Мне и невдомек, что там такая механика, но вот поди ж ты. Парень говорит, это в порядке вещей. Показал мне груду книг, изданных таким манером.

Некоторые на вид очень даже ничего, хорошая работа: веселенькие обложки, белая бумага, буквы красивые. Но я никогда не слыхал их названий, и это настораживает. Конечно, какой из меня книгочей? Не ахти какой, читаю почти исключительно по своей теме. Вот вы – другое дело. Наверняка вы о них наслышаны. Во всяком случае, о некоторых.

– Я тоже мало читаю, – признался я. – Почти не знаю современных авторов. Мой круг чтения – главным образом научные труды.

– Точь-в-точь как у меня, – радостно сказал Уилкинс. – Мы с вами родственные души. – Он улыбнулся сначала мне, потом – своей рукописи. Завершил, наконец.

– Это хорошо, – похвалил я его.

– Парень говорит, так начинали все, у кого теперь громкие имена, продолжал Уилкинс, устремив взор в пространство. – Издавали свои произведения на паях с такими, как он. Лоуренс, Джеймс Джойс и другие маститые, так он сказал.

– Это возможно, – согласился я. – Увы, я не очень хороший знаток истории литературы.

– Разумеется, это обойдется в тысчонку-другую, – продолжал Уилкинс.

– А потом еще придется вкладывать в рекламу. Без нее в нашем мире – ни тпру ни ну, уж вы мне поверьте. У меня есть задумки, как раскрутить эту книжку. Издать рекламные экземпляры – такие, чтобы глаза на лоб полезли, прописать в «Нью-Йорк-таймс», во всех газетах страны. Пусть читающая Америка узнает…

– Вас послушать, так это немалые расходы, – ответил я, ощутив легкую дрожь, сопутствующую зарождению дурных предчувствий.

– Чтобы сделать деньги, надо потратиться. Но подумайте о прибыли, запел певец мировой скорби. – Для начала – книжные ярмарки. Издания за рубежом. Экранизации. По моей книге наверняка можно сделать кино. У меня тут наброски по подбору актеров. Юлий Цезарь в молодые годы – Джек Леммон.

Барбара Николз… кажется, он где-то здесь… – Уилкинс принялся копаться в стопках, но без особого успеха. Наконец он бросил это дело и сказал:

– Ага!

Вот и обложка. Черновая заготовка.

Он протянул мне лист с каким-то рисунком, выполненным все в той же технике – темно-синими чернилами. По верху страницы в две строки шел заголовок, начертанный дрожащей рукой и отдаленно смахивающий на эмблему из мультяшки про Сверхчеловека: «VENI, VIDI, VICI БЛАГОДАРЯ ВОЗДУШНОЙ МОЩИ».

– Разумеется, это лишь грубый набросок, – без всякой нужды сообщил мне Уилкинс. – Я не живописец. Придется нанимать кого-нибудь, чтобы сделал все как следует.

Похоже, он все-таки умел оценивать свои возможности. Во всяком случае, Уилкинс был прав, когда не стал причислять себя к живописцам. Уж как я ни силился, а все-таки не сумел разобрать, что именно изображено на рисунке. Он состоял из бесконечно большого числа линий, прямых и изогнутых, коротких и длинных, зачастую пересекавшихся, но я понятия не имел, что они обозначают.

Может, хлипкий самолетик-биплан, который несется над холмами Галлии? Сказать что-либо определенное не было никакой возможности. Я едва не перевернул листок вверх тормашками в надежде увидеть что-нибудь более вразумительное, но вовремя спохватился, потому что такой переворот дела всей жизни наверняка оскорбил бы Уилкинса. Он бы подумал, что я поступил так нарочно, чтобы высмеять его как рисовальщика.

Я сказал:

– Кажется, я не в состоя… это не…

– Цезарь на военном совете, – пояснил Уилкинс. – Император и члены его штаба возле одного из самолетов. – Он по-прежнему стоял на коленях над чемоданом, но теперь повернулся ко мне и принялся тыкать пальцем в завитки на листе, одновременно давая пояснения:

– Вот самолет. А вот Юлий. И один из верных ему готских воевод.

Мне оставалось лишь кивать и отвечать: «Да, да, очень красиво», что я и делал.

Когда с изучением рисунка было покончено, Уилкинс забрал его у меня, снова подполз к чемодану и вложил иллюстрацию обратно в стопу где-то возле середины рукописи. При этом он, не глядя в мою сторону, завел такую речь:

– Что мне нужно теперь, так это деньги. Найти, как водится, подходящего человека и поделить прибыль пополам. Верного человека, родственную душу. Чтобы вложил деньги. Парень из издательства берет на себя печать и сбыт – за наличные, без участия в прибылях. Я делаю книгу, рекламный экземпляр, всю раскрутку, выступаю в «Вечернем представлении» и так далее. Забираю пятьдесят процентов. Третий парень платит, помогает начать дело, а потом сидит, сложа руки, и тоже получает пятьдесят процентов.

Я не на шутку разволновался. Разумеется, Уилкинс никакой не мошенник.

Он вовсе не норовит обманом вытянуть из меня деньги, но теперь я видел невооруженным глазом, что он хочет уговорить меня вложить средства в издание его романа. И, увы, не видел никакого способа отказать начинающему автору завершенного труда. Ну что я ему скажу? Любой отказ он воспримет как хулу в адрес романа, и оскорбится. Правду сказать, мне нравился Уилкинс; я любил его пятнистый чернильный облик, его неказистую изустную речь (с письменной я еще не познакомился), его тихое отшельничество, делавшее Уилкинса похожим на маленькую мышку. Мне не хотелось ранить его чувства, не хотелось, чтобы впредь, встречаясь у почтовых ящиков, мы избегали смотреть друг другу в глаза.

Да и что я знал о романах и издательском деле? Едва ли Уилкинс сотворил шедевр, но, если вдуматься, сколько мировых бестселлеров изначально казались вовсе не бестселлерами! Мало ли великих книг, о которых издатели поначалу были не лучшего мнения, чем я – о писанине Уилкинса? Но ведь находились нужные люди, которые вывозили телегу. То ли время поспевало, то ли еще что – и пожалуйста, нате вам. А при умелой раскрутке, не поскупившись на толковую рекламную кампанию, Уилкинс, чего доброго, еще сумеет взять свое.

Но нет, надо подойти к делу разумно. В конце концов, теперь я при деньгах, больших деньгах, и если я хочу научиться обращаться с ними, беречь их, начинать надо сей же час. Уилкинс – не мошенник, это верно, но его роман вполне может оказаться чугунной чушкой, а не золотым слитком.

Прежде чем думать о вложении денег, я должен поговорить с упомянутым Уилкинсом издателем, послушать, что он скажет, как оценит виды на будущее книги. Недаром правило гласит: всегда обращайтесь к знатоку дела.

– Вы уже подписали какой-нибудь договор с этим издателем? – спросил я.

– Это невозможно, – ответил Уилкинс. – Необходимо поручительство, что наличные будут уплачены. В конце концов, парень тоже несет расходы. Не может же он заключать договор с каждым чокнутым, который заглянет к нему в контору. Надо выложить деньги на бочку, доказать серьезность своих намерений.

– Иными словами, вы должны снова встретиться с ним?

– Мы оставили вопрос открытым, – пылко прошептал Уилкинс. – Я должен позвонить, если найду человека, который войдет со мной в долю.

– Полагаю, вам следует… – начал я, и тут раздался громовой стук в дверь. – Минутку, – попросил я Уилкинса, вышел в прихожую и распахнул дверь.

Я уже напрочь позабыл о Герти Дивайн. Но разом вспомнил, когда она, подтверждая мои опасения, вошла в дом с двумя мешками съестных припасов.

– С тебя три доллара, – сообщила мне Герти и с некоторым изумлением взглянула на Уилкинса, который стоял на коленях над разверстым чемоданом. У тебя тут молельный дом? – спросила она.

– Мой сосед мистер Уилкинс, – сказал я. – Мистер Уилкинс, это… хм… мисс Дивайн. Она была другом моего дяди.

Не выпуская из рук мешков, Герти оглядела Уилкинса и спросила:

– Что это там у вас, отче? Конец прошлой проповеди?

Уилкинс поспешно захлопнул чемодан и повернулся ко мне.

– Ей можно доверять?

Герти отплатила ему за подозрительность той же монетой, и отплатила сполна. Глядя на меня сквозь щель между мешками, она осведомилась:

– Что замышляет этот старикашка, Фред?

– Нас с мистером Фитчем связывают партнерские отношения, – ледяным тоном ответил ей Уилкинс. – Их содержание пока не подлежит разглашению.

– Да что вы!

– Мистер Уилкинс написал роман… – начал я.

– И хочет его издать, – договорила за меня Герти. – А ты должен оплатить его тщеславие, выложив доллары галантерейщику.

Я захлопал глазами.

– Галантерейщику?

– Когда творец сотворит какую-нибудь галиматью, которая никому не нужна, – пояснила она, – он идет к издателю графомании, и тот обирает творца до нитки. У меня была подружка, которая настрочила «Правду и истину о подлинной жизни настоящей стриптизерки, как на духу». Издание обошлось ей в шесть с половиной тысяч долларов. Было продано аж восемьсот экземпляров, кто-то даже написал дурацкую рецензию, а читатели плевались.

Лицо Уилкинса окаменело, и он холодно проговорил:

– Господин, с которым я встречался, занимает должность главы почтенной фирмы с давними традициями. Они издают целый спектр…

– Сивого бреда, – сказала Герти, потом повернулась ко мне и, кивнув на Уилкинса, добавила:

– Выкини отсюда этого старого дармоеда.

– Вот что, послушайте-ка… – начал Уилкинс, с кряхтением и хрустом поднимаясь с колен.

– А впрочем, не надо, лучше подержи, – с этими словами Герти всучила мне оба мешка, развернулась, схватила Уилкинса за руку и стремительно потащила к двери. Когда он мчался мимо меня, я мельком увидел его обескураженную физиономию. Он был так изумлен, что обрел дар речи, лишь очутившись на лестничной клетке.

– Моя рукопись! – взвизгнул Уилкинс.

– Терпение, терпение, – сказала Герти. Она вернулась в гостиную, сгребла в охапку чемодан, словно ящик с пивными банками, вынесла его в прихожую и швырнула на ступеньки. Кажется, я слышал несколько глухих шлепков: что-то тяжелое кубарем летело вниз по лестнице. Потом, вроде бы, донеслось шуршание, похожее на шелест тысяч маленьких крыльев, и Герти захлопнула дверь, оборвав исполненный отчаяния вопль Уилкинса.

Я знал, что должен как-то вмешаться, остановить Герти, помочь Уилкинсу, защитить свои хозяйские права, но вместо этого стоял истуканом и наблюдал за происходящим. Мое поведение лишь частично объяснялось трусостью, хотя, конечно, не обошлось и без нее. Но, кроме боязни, я чувствовал облегчение оттого, что решение по роману Уилкинса принято кем-то другим. Сам я ни за что не смог бы сказать Уилкинсу «нет», хотя в глубине души знал, что просто обязан отказать ему, и когда Герти взяла это на себя, я испытал смешанное чувство облегчения, вины и удовлетворения.

Герти вернулась в квартиру, отряхивая пыль с ладоней. У нее был очень довольный вид. Взглянув на меня, она остановилась, подбоченилась и сказала:

– Ну, и что ты стоишь, будто столб? Поди разложи покупки.

– А вы не сорвете шторы с окон? – жалобно спросил я.

– На кой черт мне сдались твои шторы?

– Бог знает, – ответил я и потащил мешки со снедью на кухню.

Глава 7

Во всей этой кутерьме я напрочь позабыл о сотрудниках отдела по расследованию убийств, которые, как сказал Райли, должны были заглянуть ко мне. Поэтому, когда в четыре часа послышался стук в дверь, я поначалу решил не открывать, боясь, что пришел Уилкинс с дробовиком.

К несчастью, а может, и к счастью, мои решения больше ничего в этом доме не значили. Я сидел в гостиной, силясь распутать клубок своих мыслей.

Герти прошагала мимо меня, помахивая зажатым в правой руке острым ножом, облепленным сельдереем, и распахнула дверь, прежде чем я успел придумать какой-нибудь предлог, способный удержать ее от этого действия.

Бог знает, что подумали сыщики, когда дверь им открыла вооруженная тесаком женщина. Но они тотчас же узнали ее, и я подозреваю, что лишь это обстоятельство помогло им довольно быстро преодолеть оцепенение. Как бы там ни было, я услышал мужской голос, который произнес:

– Ба, да это Герти. Ты – тоже часть имущества наследодателя, милочка?

– Вот именно, Стив, – ответила Герти и, в свою очередь, осведомилась:

– Вы по делу, мальчики?

– Скорее, по долгу службы, – отвечал голос, принадлежавший Стиву.

– Тогда заходите, – пригласила Герти и посторонилась, пропуская в мое жилище двух мужчин, вид которых почти в точности совпадал с обликом самозванного легавого, кинувшего меня нынче утром.

– Вот Стив и Ральф, – сообщила мне Герти. – Они шпики. – Указав на меня, она добавила:

– А это Фред Фитч, племянник Мэтта. Полагаю, к нему-то вы и пришли.

– Лично мне хочется видеть только тебя одну, Герти, – молвил Стив не более игриво, чем это мог бы сделать бульдозер. – А вот с Фредом мне хотелось бы побеседовать.

– Я стряпаю, – сообщила Герти. – Надеюсь, вы меня извините, господа.

– Почти за любое прегрешение, Герти, – грубовато-льстивым тоном ответил Стив.

Герти лукаво улыбнулась ему и вышла, а Стив повернулся ко мне и вдруг превратился в прусского солдафона.

– Вы и есть Фред Фитч? – спросил он.

– Совершенно верно, – я поднялся. – Не угодно ли присесть?

Оба пришельца охотно уселись. Я сделал то же самое и внезапно почувствовал себя дурачком.

– Э… – начал я, – Джек Райли сказал, что вы зайдете.

– Мы получили рапорт, – ответил Стив. – Насколько мы понимаем, до сегодняшнего дня вы и знать не знали о наследстве, так?

– Так, – подтвердил я. – Хотя и не совсем так. Слухи дошли до меня еще вчера, но поверил я им только сегодня.

– Да, скверно, – удрученно молвил Стив. – А то могли бы стать нашим главным подозреваемым.

Тут в разговор впервые вступил Ральф.

– Понимаете, – объяснил он, – у вас – самая веская из всех мыслимых побудительных причин.

– Единственный известный нам мотив, – дополнил Стив.

– Поэтому мы, естественно, разочарованы вашим неведением относительно наследства, – добавил Ральф.

– И, естественно, – подхватил Стив, – нам хотелось бы опровергнуть ваше заявление, чтобы у нас опять появился главный подозреваемый.

Я ощутил легкий зуд в животе, словно там трепыхалась бабочка, и спросил:

– Неужели вы и впрямь подозревали меня?

– В том-то все и дело, что теперь мы не можем вас подозревать, ответил Стив.

– Даже как вариант, – добавил Ральф. – Вот что нас так огорчает.

– И, разумеется, – вставил Стив, – в этом деле есть некоторые так называемые странности.

– Что нам тоже не нравится, – пояснил Ральф.

– Странности всегда действуют на нервы, – заключил Стив.

– Не понимаю, какие странности вы имеете в виду, – признался я.

– По имеющимся у нас сведениям, – сказал Стив, – вы ни разу не встречались с вашим дядюшкой Мэттом, верно?

– Да, верно.

– Даже никогда не слыхали о нем.

– Совершенно верно.

– И тем не менее, он оставил вам почти полмиллиона долларов.

– Триста тысяч, – поправил я его.

– За вычетом налогов, – поправил он меня. – А без вычетов полмиллиона.

– Да.

– Оставил племяннику, которого никогда не видел и который даже не знал о его существовании.

– Совершенно верно, – ответил я.

– Вот это и кажется нам странным обстоятельством, – объяснил Ральф.

– А еще – условие, по которому вы должны были узнать о наследстве не раньше, чем через две недели после смерти старика. В завещании так и сказано, – Стив развел руками. – В разговорах между собой мы называем это странным обстоятельством.

– Не говоря уже о Герти, – вставил Ральф.

– Вот именно, – подхватил Стив. – Итак, что мы имеем: старик, умирающий от рака, резвый, как вареная лапша, и тем не менее, он…

– Умирающий? – переспросил я.

– Ну не странно ли? – рассудил Ральф. – Одной ногой стоит в могиле, а другой, как гласит пословица, на банановой кожуре. И тем не менее, кто-то торопится спровадить его на тот свет.

– Я об этом не знал, – сказал я.

– Еще одно обстоятельство, которое можно назвать странным, – сказал Стив. – Зачем мочить человека, который со дня на день и сам загнется? Не говоря уже о Герти, как сказал Ральф.

– Неужто он и впрямь был так близок к смерти? – спросил я. – И ему оставались считаные дни?

– Уж лет пять, как ему «оставались считаные дни», – сообщил мне Ральф. – Так говорит его врач. Мэтт Грирсон был в Бразилии, узнал, что болен раком, и вернулся домой, чтобы умереть здесь.

– Не говоря уже о Герти, – снова завел Стив. – Хотя, полагаю, сейчас самое время поговорить о Герти.

– А чего о ней говорить? – спросил я.

– Ну и сиделку выбрал себе ваш дядюшка, – сказал Стив. Божественная душечка Герти с мирскими телесами.

– Она действительно исполняла стриптиз? – спросил я, чем немало удивил Стива.

– Разумеется, – ответил он. – Я своими глазами видел ее пляски в Пассеике несколько лет назад. И, если вас интересует мое мнение, она и поныне сохранила былой задор.

– Стив воспылал любовью к Герти, как только нам поручили это дело, уведомил меня Ральф.

– Гораздо раньше, – уточнил Стив. – Еще в былые времена, когда она выступала. Ну, да не в этом дело. А в том, что старый деревенский мужлан, неизлечимо больной раком, выбрал Герти себе в сиделки. Потом его мочат, и все добро получает племянник, а когда мы приходим к нему потолковать, тут сидит все та же Герти. Еще одно странное обстоятельство. Во всяком случае, у нас в участке это расценили бы именно так.

– Давно ли вы знаете Герти, Фред? – спросил Ральф.

Мне вдруг захотелось обратиться к нему просто по имени, и я едва не сделал этого. Я хотел начать свой ответ с «Ральфа», сдобрить его «Ральфами», где надо и не надо, и завершить тоже «Ральфом», причем ответ этот должен был включать в себя только слова, из букв которых можно составить имя Ральф. Но я – трус, и поэтому ни разу не назвал Ральфа Ральфом, а просто сказал:

– Мы познакомились только сегодня. Она поджидала меня здесь, когда я вернулся от стряпчего.

Ральф и Стив слаженно захлопали глазами. Стив спросил:

– То есть, она попросту вошла сюда? И прежде вы ее не видели?

– Позвольте кое-что вам показать, – сказал я, поднимаясь на ноги.

– С удовольствием посмотрю, – ответил Стив. – И Ральф тоже.

– С большим удовольствием, – уточнил Ральф.

Я подошел к письменному столу, достал из прорези для бумаг рекомендательное письмо дядюшки Мэтта и вручил его Стиву. Тот пробежал письмо глазами, усмехнулся и сказал:

– Ну, вот, что-то новое, – и, протянув листок Ральфу, добавил:

– Это меняет дело.

Ральф прочел письмо и проговорил:

– Тут есть кое-что любопытное.

– Что именно, Ральф? – спросил Стив.

– Кажется, на письме нет даты, – ответил Ральф.

– Она принесла его только сегодня, – пояснил я, будто оправдываясь.

– Я вам верю, – сказал Ральф. – Но меня занимает другой вопрос: когда он это написал? Вы меня понимаете?

– А почему бы нам не спросить у нее? – предложил я.

– Не думаю, что в этом есть нужда, Фред, – ответил Стив. – А ты как считаешь, Ральф?

– Пока нет, – решил Ральф.

Встав и снова сев, я почувствовал прилив уверенности в себе и сказал:

– Но если мой дядька так и так должен был умереть, а его огрели тяжелым тупым предметом, не будет ли разумно предположить, что он убит во время ссоры? В ярости, без какого-либо веского мотива.

– Такое возможно, – сказал Стив. – Я всецело согласен с вами, Фред, ваша версия вполне правомерна, и мы уже приступили к ее отработке. Правда, Ральф?

– Действуем по уставу, проверяем все версии, – ответил Ральф. Работаем. Да.

– Но в то же время, – подхватил Стив, – я был бы рад, сумей мы найти человека, который видел вас в обществе дядюшки Мэтта, скажем, полгода назад.

Это я вам говорю со всей откровенностью, Фред. Или вас с Герти, верно, Ральф?

– Это очень помогло бы нам, – отвечал Ральф.

– Я говорю правду, уж не обессудьте, – сказал я.

– Я в этом не сомневаюсь, – смиренно молвил Стив. – Но мечтать не запретишь, правильно?

– Вы можете сообщить нам что-нибудь такое, чего мы еще не знаем? спросил Ральф.

– Про это убийство?

– Раз уж мы его расследуем.

– Я и сам узнал о нем только нынче пополудни. Мне ничего не известно.

Только то, что я услышал от вас и от Райли.

– И от Герти.

– Герти ни словом не обмолвилась. Во всяком случае, пока.

– Славная старушка Герти! – со смехом воскликнул Стив и поднялся. Он производил впечатление очень сильного и крутого парня. – Не дай бог мне когда-нибудь услышать, что вы ее обижаете, Фред, – полушутливо добавил он.

– Думаю, события будут развиваться несколько иначе, – ответил я.

Ральф тоже встал.

– Пожалуй, нам пора, – сказал он. – Если мы вам понадобимся, позвоните в отдел по расследованию убийств Южной стороны. Или попробуйте связаться через своего дружка Райли.

– Хорошо, – ответил я. – Если будет причина.

– Вот именно, – сказал Ральф.

Шагая к двери, Стив снова обратился ко мне:

– Попрощайтесь за нас с Герти. Скажите, что я по-прежнему ее люблю, Фред.

– Непременно, – ответил я и принялся переминаться с ноги на ногу в ожидании их ухода.

Заслышав, как хлопнула дверь, Герти вышла из кухни, огляделась и спросила:

– Они ушли?

– Стив просил попрощаться с вами.

– Все легавые – бездельники, – глубокомысленно заметила Герти и, нахмурившись, добавила:

– Милый, тут как в склепе. У тебя что, нет проигрывателя?

– Не думаю, что вам понравятся мои пластинки, – ответил я.

– Дорогуша, я уже это поняла, но, как говорится, лучше плохая музыка, чем вовсе никакой. Так что заведи-ка один из своих струнных квартетов.

Я поставил Девятую симфонию Бетховена и врубил полную громкость. Если уж она хочет рок-н-ролл, так пусть получает.