Текст книги "Девушка в тумане"

Кастнеры производили впечатление вполне нормальных людей.

Он занимался грузоперевозками и, несмотря на неожиданно свалившееся богатство, продолжал надрываться на работе. Она была скромной домохозяйкой и всю себя посвящала дому и детям. К тому же оба культивировали горячую и убежденную веру.

Однако не стоило ставить на этом точку.

Фогель сделал вид, что удовлетворен:

– Ну, кажется, пока все.

Затем он поднялся с кресла, и вслед за ним с готовностью вскочил Борги, который все время сидел молча.

– Спасибо за кофе и вообще, – сказал спецагент, помахав дневником Анны Лу. – Надеюсь, что дневник нам очень поможет.

Кастнеры проводили обоих полицейских до дверей. Фогель еще раз бросил взгляд на мальчиков, безмятежно игравших возле рождественской елки. Кто знает, какое воспоминание сохранят они об этом событии, когда повзрослеют. Может, их вовремя оградили от ужаса ситуации. Но пакет с красной ленточкой, предназначенный для Анны Лу, говорил, что им всегда что-то будет напоминать о трагедии, произошедшей в семье. Потому что нет ничего хуже подарка, который так и не дошел до адресата. Счастье, заключенное в нем, будет медленно разлагаться, заражая все вокруг.

В этот момент спецагент понял, что лимит молчания исчерпан, а потому повернулся к Борги:

– Подождите меня в машине, ладно?

– Хорошо, – отозвался прилежный полицейский.

Оставшись с Кастнерами, Фогель заговорил совсем другим тоном, очень заботливым, словно эта история действительно тревожила его сердце:

– Хочу быть с вами откровенным. Журналисты уже пронюхали о том, что произошло, и скоро набегут толпой… Порой им даже лучше, чем полиции, удается докопаться до каких-то деталей, и далеко не всегда то, что появляется на экранах телевизоров, имеет отношение к расследованию. Не зная, где искать, представители прессы ринутся к вам. А потому, если вам есть что сказать, ну хотя бы что-то, сейчас самое время…

Наступило молчание, которое Фогель постарался растянуть дольше чем положено. Дело сделано, договор заключен. Его совет содержал в себе предупреждение: «Я знаю, что у вас есть секреты, они есть у всех. Но ваши секреты отныне принадлежат мне».

– Хорошо, – произнес он наконец, чтобы не смутить их еще больше. – Я видел, что вы велели расклеить копии фотографии вашей дочери. Идея хорошая, но этого мало. До настоящего времени происшествием занимались местные средства массовой информации, но теперь пришло время для следующего шага. Например, было бы неплохо сделать публичное заявление. Улавливаете?

Супруги молча переглянулись. Потом мать Анны Лу шагнула вперед, сняла браслет, подаренный дочерью, и надела его Фогелю на левое запястье, словно передавая ему священные полномочия.

– Мы сделаем все необходимое, чтобы вам помочь, агент Фогель. Только верните нашу девочку.

Сидя в ожидании шефа в полицейской машине, Борги разговаривал по мобильнику.

– Не знаю, сколько еще потребуется, это он меня попросил, – объяснял он агентам, уже больше часа дожидавшимся начала намеченного брифинга. – У меня тоже семья. Успокой их и скажи, что никто не пропустит рождественский обед.

На самом деле он опасался, что погорячился, дав такое обещание, поскольку не знал, что у Фогеля на уме. Ясно было только, что дело срочное, а потому нынче утром он ограничился ролью водителя.

Накануне вечером его непосредственный начальник сообщил, что на следующее утро ему следует приехать в Авешот, чтобы подключить спецагента Фогеля к расследованию дела о пропаже девочки. Он передал Борги тоненькую папку с досье и дал весьма странные указания: в восемь тридцать явиться в темном костюме, при пиджаке и галстуке, к ресторану на въезде в альпийский городок.

Борги был наслышан о Фогеле и его эксцентричных выходках. О нем и его расследованиях часто говорили с телеэкрана, спецагента приглашали в различные телешоу. Газеты и тележурналы оспаривали друг у друга возможность взять у него интервью. Фогель вольготно чувствовал себя перед телекамерой, как опытный актер, всегда готовый к импровизации и уверенный в успехе.

К тому же в полицейской среде о нем ходили слухи как о педанте, который признает только взаимоотношения контроля и стремится только к тому, чтобы хорошо выглядеть в кадре. Он настолько эгоцентричен, что подавляет и затеняет всех окружающих.

В последнее время несколько его расследований пошли по ложному пути. Особенно долго не сходил у всех с языка один из случаев. Кое-кто из полицейских ему сочувствовал, но Борги, может быть в силу своей наивности, полагал, что у такого следователя можно многому научиться. Он едва начал работать, и такой опыт ему бы наверняка не повредил. Вот только Фогель занимался исключительно громкими делами, преступлениями, совершенными с особой жестокостью, под воздействием эмоционального импульса. И поговаривали, что он всегда сам внимательно отбирал себе дела.

И поэтому Борги размышлял, что же такого необычного в деле об исчезновении девочки, что Фогель за него взялся. Даже если принять во внимание, что страхи родителей Анны Лу могут оказаться не напрасными и с девочкой действительно случилась беда, дело вряд ли получит широкую огласку. А Фогеля обычно интересовали только громкие дела.

– Мы очень скоро будем на месте, – заверил он собеседника, чтобы быстрее завершить разговор.

И в этот момент вдруг заметил припаркованный в конце улицы черный фургон, а в нем двоих мужчин, не сводивших глаз с дома Кастнеров.

Полицейский уже собрался выйти из машины для проверки, но тут увидел, что спецагент вышел из дома и направляется к нему. Потом Фогель неожиданно замедлил шаг и сделал нечто абсолютно несуразное.

Он принялся аплодировать.

Сначала тихо, потом все громче и громче, постоянно оглядываясь кругом. Звук быстро разнесся в морозном воздухе, и в окнах ближайших домов начали появляться лица людей. Старушка, супружеская пара с детьми, толстяк, домохозяйка с бигуди в волосах. Постепенно во всех окнах возникли любопытные глаза. Все наблюдали за сценой, ничего не понимая.

Тогда Фогель перестал бить в ладоши.

Он в последний раз оглянулся на тех, кто наблюдал за ним, и как ни в чем не бывало пошел к машине. Борги хотел спросить у патрона, почему тот так странно себя повел, но и в этот раз Фогель заговорил первым:

– Что вы заметили сегодня в доме, агент Борги?

Молодой полицейский ответил не задумываясь:

– Муж и жена все время держали друг друга за руки, в полном единении… Но говорила только она.

Спецагент кивнул, глядя сквозь ветровое стекло:

– Этот человек просто умирает от желания нам что-то рассказать.

Борги ничего не ответил. Он завел машину и сразу забыл и о странных аплодисментах, и о черном фургоне.

Полицейское отделение оказалось гораздо теснее и непригляднее, чем ожидал Фогель, и он запросил для расследования более подходящее место. Теперь оперативным помещением расследования дела о пропаже девочки стал школьный спортивный зал.

Маты и спортинвентарь отодвинули к стенам, волейбольную сетку сложили в углу. Кто-то принес из классов преподавательские кафедры, чтобы они служили письменными столами, кто-то разжился складными стульями из сада. Библиотека предоставила две пишущие машинки и компьютер, а вот телефон, по которому можно было связаться с внешним миром, был всего один. Под баскетбольной корзиной поставили классную доску, на которой мелом написали: «Результаты расследования». Под надписью к доске прикрепили все, что удалось до сих пор найти: фото Анны Лу, то самое, что фигурировало на листовках, расклеенных семьей, и карту долины.

Сейчас в зале гудели голоса маленькой кучки полицейских Авешота в штатском, сгрудившихся вокруг кофемашины и подноса с выпечкой. Они болтали с набитым ртом и нетерпеливо поглядывали на часы. Разобрать, о чем шла речь, было трудно, но по выражению их лиц можно было определить, что всех волнует одно.

Глухой удар обеих створок пожарного выхода, прозвучавший неожиданно, заставил всех обернуться. В зал в сопровождении Борги вошел Фогель, и гул разговоров сразу стих. Входная дверь резко захлопнулась за спиной спецагента, и теперь в зале были слышны только четкие шаги его чуть поскрипывающих кожаных ботинок.

Не поздоровавшись и никого не удостоив взглядом, Фогель подошел к доске, стоящей под баскетбольной корзиной. Он на миг впился глазами в надпись «Результаты расследования», а потом вдруг неожиданным движением зачеркнул надпись и сорвал листок с картой.

Затем написал мелом число: 23 декабря.

И, повернувшись к маленькой аудитории, произнес:

– С момента исчезновения прошло два дня. В таких случаях время может работать как против нас, так и за. Все зависит от нас. Надо использовать его по максимуму, а для этого нам необходимо сделать первый шаг.

Последовала пауза.

– Мне нужны блокпосты на шоссе, на выходах из долины, – сказал он решительно. – Задерживать никого не надо, наша задача – подать сигнал.

Все молча слушали. Борги отошел в сторонку и наблюдал за сценой, прислонясь к стене.

– Там есть две видеокамеры: возле распределителя бензина на колонке и еще одна для слежения за транспортом на шоссе. Кто-нибудь проверил, работают они или нет? – спросил Фогель.

После нескольких секунд замешательства один из полицейских, парень с наметившимся брюшком, в клетчатой рубахе и при голубом галстуке, поднял чашку с кофе в знак того, что просит слова.

– Да, синьор. Мы изъяли все записи за время до и после исчезновения девочки.

– Хорошо, – похвалил Фогель. – Припомните всех водителей-мужчин из машин, проходивших транзитом, и выясните, с какой целью они въезжали в долину или выезжали из нее. Обратите особое внимание на людей с преступным прошлым и на тех, за кем числится какое-либо нарушение.

Со своего наблюдательного пункта Борги заметил недовольство полицейских.

В разговор вмешался агент, который был старше остальных и чувствовал за собой право на критику:

– Синьор, нас мало, у нас не хватает ресурсов, и мы не располагаем фондами для экстренных случаев.

Послышался шумок одобрения.

Фогель ничуть не смутился, оглядел импровизированные столы и прочие признаки недостатка средств, которые ему казались смехотворными. Он не мог осудить этих людей за то, что они пали духом и их одолел скепсис. Но и позволить им чувствовать себя ни при чем тоже было нельзя. И он спокойно сказал:

– Я знаю, что сейчас вам всем хочется быть дома и праздновать Рождество вместе с вашими семьями. Меня и агента Борги вы воспринимаете как чужаков, приехавших командовать. Но когда вся эта история кончится, мы с агентом Борги вернемся туда, откуда явились. А вот вам… – Он быстро оглядел их всех, одного за другим. – А вам придется каждый день встречать родителей этой девочки.

Последовало короткое молчание. Потом старый полицейский снова заговорил, на этот раз уже без прежней спеси:

– Синьор, простите за вопрос, но почему мы должны искать мужчину, если пропала девочка? Может, сосредоточиться на ней?

– Потому что кто-то ее похитил.

Как и ожидалось, эта фраза произвела эффект взорвавшейся бомбы, и все реплики стихли. Фогель оглядел лица присутствующих. Любой полицейский, наделенный здравым смыслом, с порога отмел бы такое утверждение как следственную ошибку. В пользу этой гипотезы не было ни одного доказательства, ни одного даже слабого намека. Такое обвинение ни на чем не держалось. Но Фогелю было достаточно, чтобы в их головах зародилась мысль: да, такое возможно. А семя возможности даст со временем всходы уверенности. Он хорошо знал, что если ему удастся убедить этих людей, то уже удастся убедить кого угодно. И все решалось здесь. Не в специально оборудованном оперативном кабинете, а в школьном физкультурном зале. И не с опытными, закаленными в полевых условиях профессионалами, а с плохо экипированными местными полицейскими, которые понятия не имели, куда дальше двигаться в таком сложном расследовании. В этот момент решалась судьба дела, а может быть, и судьба шестнадцатилетней девочки. А потому Фогель решил собрать воедино все приемы, накопленные за долгие годы, чтобы добиться успеха.

– Бесполезно ходить вокруг да около, – продолжил он. – Надо называть вещи своими именами. Потому что иначе мы зря потеряем время. Я уже говорил. И время это принадлежит Анне Лу, а не нам.

Он вытащил из кармана пальто черную записную книжку, быстрым движением открыл ее и заглянул в записи.

– Итак, около пяти вечера двадцать третьего декабря Анна Лу Кастнер отправляется в церковь, которая расположена в трехстах метрах от ее дома.

Фогель повернулся к доске и поставил на ней две точки, на расстоянии друг от друга:

– Мы знаем, что в церковь она не попадет. Но девочка не из тех, кто бегает из дому. Это говорят все, кто ее знает, и о том же свидетельствует ее образ жизни: никакого Интернета в доме, никаких профилей в соцсетях, а в мобильнике всего пять номеров: мама, папа, бабушка с дедушкой и приходская церковь.

Он снова повернулся к доске и соединил две поставленные точки линией:

– Все ответы находятся на этих трехстах метрах. Здесь обитают еще одиннадцать семей: сорок шесть человек, и тридцать два из них в тот момент были дома… но никто ничего не видел и не слышал. Все камеры слежения направлены на дома, а не на улицу, а потому от них нет никакого толка. Как там говорится? «Каждый возделывает только свой огород».

Он положил в карман черную записную книжку.

– Похититель изучил привычки обитателей квартала и знал, как пройти незамеченным. И факт, что мы сейчас можем только предполагать, что он существует, говорит о том, что он хорошо подготовился, прежде чем начать игру… И пока он выигрывает.

Фогель положил мел, отряхнул ладони и внимательно оглядел аудиторию, пытаясь понять, удалось ли ему расшевелить их своей гипотезой. Похоже, брешь была пробита. Он заронил в них сомнение. Более того, предложил мотивацию для дальнейших действий. Теперь он может без труда ими командовать и никто больше не поставит под сомнение ни один его приказ.

– Ладно, запомните: вопрос не в том, где сейчас находится Анна Лу. Вопрос в том, с кем она находится, – заключил спецагент. – А теперь нам нужно поспешить.

Борги на голодный желудок закрылся в номере маленькой гостиницы «Альпийские цветы», который заказал с вечера, рядом с номером спецагента Фогеля. Он был уверен, что Рождество будет встречать в другом месте. Хотя отелей в здешних местах почти не осталось, в эти предрождественские дни постояльцев в гостинице не было. Все остальные заведения закрылись после того, как было найдено месторождение флюорита. В первый момент Борги спрашивал себя, почему их не приспособили для нужд работников компании, но портье ему объяснил, что рабочие все из местных, а менеджеры передвигаются на вертолетах и нигде не задерживаются надолго.

Жителей в городке было около трех тысяч человек, и половина мужского населения была занята на горнодобывающем предприятии, расположенном над долиной.

Первое, что сделал Борги, войдя в номер, он снял кожаные ботинки и галстук. За целый день в такой одежде он замерз как собака. Обычно он надевал костюм, когда надо было выступать в суде, но носить его целый день было не в его привычках. Он подождал, когда тело привыкнет к температуре воздуха в номере, и снял пиджак, а потом и рубашку. Рубашку придется выстирать и повесить в душе, в надежде, что она до завтра высохнет. Жена забыла положить ему чистую рубашку, когда собирала чемодан. Каролина в последнее время стала очень рассеянной. Они немногим больше года как поженились, и она была на седьмом месяце.

Трудно объяснить молодой жене, ожидающей ребенка, что не сможешь провести с ней Рождество, пусть даже причина – твоя неотложная работа полицейского.

Борги замочил в раковине рубашку и набрал домашний номер. Разговор состоялся довольно короткий.

– Ну и что произошло в Авешоте? – сухо спросила она.

– На самом деле мы и сами пока не знаем.

– Тогда они могли бы дать тебе выходной.

Было ясно, что Каролина ищет ссоры. Иметь с ней дело, когда она в таком настроении, было невыносимо.

– Я ведь тебе говорил, что, если хочу получить повышение по службе, мне важно быть здесь.

Он пытался говорить примирительно, но это удавалось с трудом. И тут его привлекли голоса, идущие с экрана телевизора.

– Извини, мне надо идти, в дверь стучат, – соврал он и положил трубку раньше, чем Каролина снова принялась ныть.

Он сразу подошел к телевизору, чтобы увидеть, что показывают.

В рождественский вечер, когда все уже отпраздновали и спешили закончить длинный праздничный день, на экране телевизора появились родители Анны Лу.

Они сидели за большим прямоугольным столом, стоявшим на возвышении. Длинные зимние куртки висели на них, словно в одночасье стали велики: глубокая тоска иссушила их лица за последние часы. Вид у них был измученный, но они по-прежнему держались за руки.

Борги узнал ролик, который местный инженер снял нынче вечером под контролем Фогеля. Он тоже там присутствовал, но увидеть ту же сцену на телеэкране было как-то странно, и Борги вряд ли смог бы объяснить почему.

Бруно Кастнер показывал в объектив телекамеры фотографию дочери в рамке, сделанную во время богослужения. Девочка была в белом облачении, с надетым поверх деревянным распятием. Его жена Мария, с тем же распятием на шее, зачитывала с экрана сообщение:

– Анна Лу имеет рост сто шестьдесят семь сантиметров, у нее длинные рыжие волосы, которые она обычно завязывает в хвост. В день исчезновения на Анне Лу был серый спортивный костюм, кроссовки, белый пуховик и яркий рюкзачок.

Переведя дыхание, Мария посмотрела прямо в камеру, словно непосредственно обращаясь ко всем родителям, кто мог ее слышать, а может, и ко всем тем, кто мог знать правду.

– Наша дочь Анна Лу – девочка мягкая и деликатная, все, кто с ней знаком, знают, какое у нее доброе сердце. Она любит кошек и доверчива к людям. А потому сегодня мы обращаемся и к тем, кто не был с ней знаком в первые шестнадцать лет ее жизни: если вы ее видели или знаете, где она, помогите нам вернуть ее домой. Анна Лу, мама, папа и твои братья любят тебя. Где бы ты ни была, я надеюсь, что наши голоса и наша любовь дойдут до тебя. Когда ты вернешься домой, мы подарим тебе котенка, которого ты так хотела, Анна Лу, я тебе обещаю… Да хранит тебя Господь, моя малышка.

Борги заметил, что она много раз повторила имя дочери, хотя в этом и не было необходимости. Может быть, она боялась утратить последнее, что осталось у нее от Анны Лу.

В этот момент простая, никому не известная девочка, которая и не помышляла когда-нибудь появиться на телеэкране, и маленькое альпийское местечко под названием Авешот стали печально знаменитыми.

И Борги понял, что за смутное чувство он испытал, когда наблюдал за знакомой сценой так, словно никогда ее не видел.

Сработал телеэффект: жесты и слова обретали совершенно новый смысл.

Когда-то телевидение предлагало вглядеться в действительность, теперь же оно запускало обратный процесс: делало действительность плотной и осязаемой. Оно ее воссоздавало.

Сам не зная почему, Борги вдруг вспомнил слова, которые произнес Фогель, когда садился в машину после странных аплодисментов перед домом Кастнеров. Слова эти относились к отцу Анны Лу: «Этот человек просто умирает от желания что-то нам рассказать».

Борги и Каролина ждали девочку. А этот человек, Бруно Кастнер, на которого упала мрачная тень Фогеля, уже целых сорок восемь часов не знал, какой конец уготован его собственной дочери. Полицейского охватила неожиданная тоска, и он в тревоге спрашивал себя, неужели мир, где должна появиться на свет его девочка, настолько жесток?

Незадолго до полуночи в доме Кастнеров воцарилась тишина. Но тишина эта не имела ничего общего с покоем, ибо только подчеркивала пустоту, что вот уже сорок восемь часов как образовалась в доме. Теперь отсутствие Анны Лу стало осязаемым. Отец уже не мог его не замечать, как умудрялся делать весь день, избегая смотреть туда, где обычно устраивалась девочка: на ее стул, на стол, на кресло, где она любила сидеть, читая книжку или смотря телевизор, да, наконец, на дверь в ее комнату. Он восполнял отсутствие ее голоса другими звуками. Например, когда боль оттого, что больше не слышно ее болтовни, смеха или мурлыканья какой-нибудь песенки, становилась нестерпимой, Бруно Кастнер принимался что-нибудь передвигать в комнатах, чтобы шум заслонил пустоту и хоть немножко отвлек его от мучительной тишины.

Доктор Флорес прописал Марии успокоительное, чтобы она спала. Убедившись, что она приняла лекарство, Бруно пошел подоткнуть одеяла близнецам и задержался на пороге детской, наблюдая за их беспокойным сном. Мальчишки стойко держались, но по тому, как беспокойно они спят, можно было понять, что их тоже накрыла тревога. Весь день они с безразличным видом задавали вопросы, довольствуясь короткими уклончивыми ответами взрослых. Но за притворным безразличием скрывался страх узнать правду, к которой семилетний ребенок еще не готов.

Бруно Кастнер и сам не знал, какая она, эта правда, знал только, что она его очень пугает.

Кастнер уселся за обеденный стол. На нем снова были пижама и домашние тапочки. После визита полицейских он оделся по-уличному, сам не зная, куда собирается идти. За рулем ему становилось легче, спасала привычка к шоферскому труду. И он часами бесцельно кружил по горным дорогам, пытаясь найти хоть какой-нибудь след Анны Лу. На самом деле он убегал от тоски и от чувства бессилия, которые наверняка испытывает любой отец, не уберегший своих детей от беды.

И теперь, под конец этого бесконечного дня, он, хотя и очень устал, не был уверен, что удастся заснуть. Он опасался тех снов, что его ожидали, а снотворное принять не мог, потому что кто-то же должен охранять и дом, и семью. Хотя, наверное, это было бесполезно: ведь зло все равно нашло лазейку. И потом, оставалась возможность, что Анна Лу вернется или позвонит и избавит их от злых чар.

Он вошел в гостиную и взял из ящика альбом с семейными фотографиями, которые Мария с любовью собирала все эти годы.

На них его девочка была запечатлена с самых детских лет.

Вот она еще ползает, вот начинает ходить, вот он учит ее кататься на велосипеде. А вот целая серия снимков важных событий: первый день рождения, первое Рождество, первый день в школе… А вот еще: рождественские праздники, конькобежные соревнования… Целый хоровод счастливых воспоминаний. Но почему – уже сама мысль об этом казалась глупой – люди не снимают на фото скверные дни? А снимали бы – не отодвинули бы их в сторону, рассуждал Бруно.

А вот фото с последнего, прошлогоднего отпуска, проведенного вместе на море. Анна Лу в купальнике выглядела смешно и немного неуклюже, и сама об этом знала. Она еще не расцвела, как большинство ее ровесниц, и выглядела совсем ребенком, с хвостом рыжих волос и веснушками. Бруно Кастнеру так хотелось, чтобы Мария поговорила с ней, объяснила бы, что это нормально, что настанет день – и ее тело волшебно и счастливо преобразится. Но для его религиозной жены темы пола и полового созревания были запретными. Сам же он не мог говорить об этом с дочерью. Потом, когда подрастут мальчики, он наверняка с ними поговорит. Но с единственной подросшей дочерью отец об этом говорить не вправе. Анна Лу смутится, вспыхнет, щеки у нее запылают… А что она сможет сделать? Только почувствовать себя еще более беззащитной и ранимой.

Его девочка, как и он сам, робела и смущалась, когда надо было как-то взаимодействовать с внешним миром. Включая и собственную семью.

Бруно так хотелось дать ей больше. К примеру, он с радостью отдал бы часть денег, вырученных от продажи участка, чтобы послать ее учиться в лучшую школу за пределы долины, а может быть, и в частный колледж. Но участок принадлежал жене, следовательно, и деньги тоже. И Мария, как обычно, все решила за всех. Он был не против отдать часть денег в пользу братства, но ему хотелось, чтобы собственные дети тоже могли распоряжаться этими деньгами, а не только рассчитывать на будущую ипотеку.

А потому Бруно Кастнер вовсе не знал, будет ли у его дочери будущее.

Он раздраженно отмахивался от этой мысли. Но желание как следует треснуть кулаком по столу его все же одолевало. Он был достаточно силен, чтобы разломать чертов стол пополам. Но сдерживался. Всю свою жизнь он только и делал, что сдерживался.

Бруно потер веки, а когда снова открыл глаза, то задержался взглядом на одной из фотографий. Снимок был сделан недавно. На нем Анна Лу улыбалась рядом с другой девушкой. И в сравнении с ней выглядела совсем ребенком, в своем спортивном костюмчике, кроссовках и с неизменным хвостом рыжих волос. Сравнение выходило довольно-таки безжалостным. Подружка, с макияжем, одетая по моде, казалась уже взрослой женщиной. Бруно Кастнер вгляделся в обеих, ему захотелось расплакаться, но слез не было.

Во всем, что произошло, виноват он, и только он один.

Он был человек верующий, но его вера не отличалась такой крепостью, как вера Марии. Этот свой изъян он сознавал. Но если бы ему хватило силы отстоять свое мнение, Анна Лу находилась бы сейчас в безопасности в колледже или еще где-нибудь. Если бы ему хватило мужества сказать Марии все, что он о ней думал, его дочь не пропала бы.

Но он промолчал. Так поступают все грешники: они молчат и тем самым лгут.

Бруно Кастнер сам вынес себе такой приговор. Он собрал все фотографии, сложил их в альбом и приготовился встретить свою третью бессонную ночь.

На столе осталась только одна фотография, та, где Анна Лу была рядом с подругой.

Эту фотографию он положил в карман.