Текст книги "Дом без воспоминаний"

16

Сегодня седьмое июня. Мне двенадцать лет, и начались школьные каникулы.

Утро свежее и жаркое одновременно. Солнце светит по-новому, больше золота в лучах. И воздух другой. Весна отступает, приходит лето, это чувствуешь по запаху. Уроки закончились, ты свободен. И счастлив.

В такой день с тобой ничего не может случиться.

В двадцать минут второго школьный автобус высаживает меня, как всегда, в сотне метров от усадьбы, у подножия холма. Только взобраться по склону – и я на месте. Рассеянно слежу за тем, как автобус удаляется по ленте асфальта, которая теряется за волнообразным горизонтом. Позже я буду часто вспоминать этот самый момент – момент, когда я еще мог спастись. Но сейчас даже представить себе не могу, что вижу, как удаляется последняя возможность избежать грядущего. Будь у меня предчувствие, я бы попросил товарищей и водителя не оставлять меня одного или поехал бы с ними дальше.

Как можно дальше от места, которое я люблю больше всего и в котором меня всегда любили. От моего дома.

Думаю, то же самое происходит с людьми на тонущем корабле или на падающем самолете. Уверен, что все они вспоминают тоненький, робкий голосок, который в момент посадки умолял развернуться и уйти восвояси. А они не послушали.

Но поскольку радость переполняет мне сердце, я не в состоянии предвидеть, что произойдет.

Как всегда, поднимаюсь по тропке и на полпути уже чувствую, что вспотел. Майка прилипла к спине, горячие капли стекают по лбу, мне щекотно. Облизывая губы, ощущаю соленый привкус. Школьный рюкзак сегодня не такой тяжелый, и очень хочется снять башмаки.

Мы живем недалеко от шоссе, но здание скрывается за холмом. Добравшись до вершины, вижу старый деревенский дом в небольшой лощине посреди густого векового леса: бурная речка пересекает ее, словно прозрачный шрам; речку переходят по каменному мосту. В былые времена все это принадлежало предкам моих предков, мама унаследовала усадьбу восемь лет назад. Остались практически развалины, как я помню, но мама с папой понемногу восстановили дом, потратив все свои сбережения. Восемь лет мы приезжали сюда из города каждые выходные, чтобы наблюдать, как продвигаются работы. Сначала мы жили в трейлере, «дукато» восемьдесят пятого года, который папа постоянно парковал у крыльца. Не бог весть что, особенно зимой. Но было весело тесниться всем вместе в жестяной коробке. Можно сказать, я вырос в этом доме еще до того, как мы в нем поселились. В прошлом году, примерно в такое же время, я покинул многоквартирный дом и стал жить на природе.

Но поскольку с четырехлетнего возраста я каждое лето проводил здесь, в усадьбе, после переезда мама решила, что в этом году мы поедем в путешествие.

Папа тут же одобрил это предложение и занялся трейлером: наладил мотор, который восемь лет не заводили. Мы совершим большой тур по Северной Европе. В последние недели мы каждый вечер отмечали на карте места, которые хотим посетить, где собираемся сделать стоянку; прокладывали маршруты. Вчера загрузили багаж и провизию. Сегодня утром папа собирался залить полный бак горючего. Во второй половине дня мы отправимся в путь.

Наскоро пообедаем, и – в дорогу, отмахивать километры. Я от нетерпения сам не свой.

Обычно «дукато» стоит позади дома, и с холма его не разглядеть. Приближаясь к дому, я представляю себе, как родители суетятся, укладывая последние вещи. Папа насвистывает песенки времен молодости, и я заранее знаю, что он всю дорогу будет ставить нам эти диски. Мне даже не кажется странным, что Белла, мой золотистый ретривер, не выбегает навстречу с заливистым лаем, виляя хвостом. Знаю: она занята тем, что выпрашивает подачку у мамы, пока та нарезает на мраморном столе тосканскую свиную колбасу для бутербродов.

Невероятно, как я могу воображать себе все эти картины, но только не то, что мне на самом деле уготовано.

Захожу в дом, вынимаю табель, бросаю в угол рюкзак, зная, что не прикоснусь к нему следующие три месяца. С листком в руке сразу бегу на кухню: не мешало бы тоже принять участие в приготовлениях, а еще я ужасно хочу пить. Интересно, какое лицо сделает папа, увидев, что у меня и по математике высший балл: алгебра мне никогда не давалась.

Они с мамой наверняка будут гордиться мною.

В доме тихо, но я говорю себе, что родители, наверное, вышли наружу. Минуя комнаты, проходя по коридору, я, однако, слышу звуки. Так и вижу, как мама воюет с Беллой у холодильника. Может быть, даже поцелую ее, ведь мама вечно жалуется, что с тех пор, как я подрос, всякий раз, когда она пытается меня приласкать, я отскакиваю в сторону, будто мне приставляют нож к горлу.

Но, переступив порог кухни, я замираю.

Там мужчина, которого я никогда не видел. Не могу определить, сколько ему лет, он не молодой, но и не старый. О последнем говорят жгуче-черная шевелюра, щетина, обрамляющая лицо, волосы, торчащие из выреза белой футболки, поддетой под синий комбинезон механика или рабочего; грубые башмаки. Он сидит на столе. Не знаю почему, мне в глаза бросаются его руки с грязными ногтями. Он ножом чистит яблоко.

Увидев меня, не смущается. Наоборот, складывается впечатление, будто он меня ждал.

– Здравствуйте, – сразу же говорю я: так меня учили поступать при встрече с взрослыми. Пока еще у меня в голове не вспыхивает красная лампочка, не воет сирена тревоги. Я даже вполне спокоен. Только все это очень странно.

– Здравствуй, – дружелюбно отвечает мужчина с набитым ртом.

Я озираюсь, ищу родителей, но с изумлением обнаруживаю, что мы одни. Пытаюсь выглянуть в открытое французское окно: никого не видно. Мужчина это замечает, но ничего не говорит, не считает нужным. Я задаюсь вопросом, как он сюда попал, ведь на площадке перед домом нет машины. Замечаю, что под его ногами – торба моряка. Логика подсказывает мне, что он только что сошел с сухогруза или нефтеналивного судна. Не знаю, правда, какое это сейчас имеет значение. Может быть, мой мозг просто хочет уйти от чего-то еще, от мысли, которая устрашает.

– Мама, – зову я, потому что меня раздражает то, как мужчина хрупает яблоком. На самом деле меня угнетает само его присутствие, но этого я пока не хочу признавать. – Мама, – повторяю я, направляясь к французскому окну.

– Они уехали, – заявляет незнакомец, заставляя меня застыть на полпути.

Такая ересь меня останавливает на пороге, но все-таки я выглядываю наружу.

– Это невоз… – Слова застревают в горле, потому что перед крыльцом действительно чего-то не хватает. Трейлера. Остался только старый «вольво», рядом с ним – пустое место, будто дырка в десне после того, как вырвали зуб. Я поворачиваюсь к чужаку. – Как это – уехали? – спрашиваю прерывающимся голосом, даже злюсь на них, как будто они и впрямь пустились в путь без меня.

Мне даже в голову не приходит, что родители никогда бы не поступили так со мной, смешно даже думать об этом. Но в ту долю секунды я верю, хочу в это верить. Поскольку все прочие варианты еще хуже.

– Час назад, – подтверждает мужчина, безмятежно пережевывая яблоко. – И собаку с собой прихватили.

И я впервые отдаю себе отчет, что так и не слышал, как лает Белла. Обычно псина к чужим относится настороженно, и, пока она не привыкнет к новому гостю, приходится держать ее на привязи.

– Я должен им позвонить, – выпаливаю я.

– Делай как знаешь, – отвечает мужчина с полным безразличием.

Потом я вспоминаю, что у нас нет стационарного телефона и, несмотря на мои увещевания, родители до сих пор не подарили мне сотовый.

– Можно одолжить у вас мобильник, пожалуйста? – говорю я, и просьба мне кажется такой же дикой, как и ситуация, в которой я оказался.

– В жизни не имел ничего такого, – отвечает незнакомец. – Ты уж прости, малец.

Теперь мне по-настоящему хочется плакать.

– И что же мне теперь делать? – спрашиваю я, как будто этот тип, которого я вижу впервые в жизни, может помочь разобраться в ситуации.

– Побудешь со мной, – заявляет тот, словно это само собой разумеется.

– С вами? – спрашиваю я. Руки и ноги у меня тяжелеют, весят, наверное, тонну; я весь обмяк, вот-вот упаду. – И как долго? – задаю второй вопрос, как будто мы в самом деле ведем осмысленный диалог.

– Пока твои родители не вернутся, – сообщает он как самую очевидную вещь.

Проходят минуты, и я убеждаюсь: надежда на то, что все это дурная шутка, самым жалким образом развеивается прахом. Но я еще не готов свыкнуться с новой реальностью. Вот почему осмеливаюсь спросить:

– Кто вы такой?

– Можешь называть меня… дядей.

Насколько мне известно, и мама, и папа были единственными детьми в семье. Тогда откуда взялся дядя?

– Но у вас ведь есть имя, правда?

– Зови меня дядей, и все дела, с меня довольно, – заявляет тот, отирая тыльной стороной ладони подбородок, с которого капает яблочный сок.

Я вдруг осознаю, что не видел раньше не только его, но и ножа, который он держит в руке. Это не наш. Покончив с яблоком, он кладет нож на стол, вытаскивает из кармана скомканный красный платок, вытирает физиономию и промокает вспотевшую шею. Потом протягивает руку ко мне, на что-то указывая:

– Можно?

Мне требуется несколько секунд, чтобы понять: его интересует табель, который я все еще сжимаю в руках. Я колеблюсь, но, поскольку не знаю, как ему отказать, все-таки протягиваю листок.

Мужчина осторожно берет его, стараясь не запачкать, и подносит к глазам, чтобы разобрать получше. Долго всматривается в строчки.

– Ничего себе, – говорит он наконец, по-видимому искренне восхищенный. – Оценки отличные, спору нет, – заключает, отдавая мне табель.

– Я исправил оценку по математике, – сообщаю я, сам не знаю почему. Может, хоть это и безумие, потому что надеюсь заслужить награду: а вдруг дурной сон возьмет и кончится.

– Знаешь загадку о непарных носках? – спрашивает мужчина.

– Нет.

– Так вот… У тебя двадцать шесть белых носков, восемнадцать черных и шестнадцать красных, и все перемешаны в ящике, который стоит в темной комнате: сколько носков нужно вынести из комнаты, чтобы могла получиться пара одного цвета?

– Три, – тут же отвечаю я. – Если два первых носка – непарные, достаточно соединить какой-то из них с третьим.

Он как будто призадумался. Разумеется, он знает разгадку и, наверное, удивляется, что я так быстро нашел ответ. Мне показалось, что этот элементарный расчет меня словно от чего-то избавил. От этой мысли мне не по себе. Как будто алгебра спасла меня от более ужасной участи. И в самом деле, меня терзает вопрос.

Что бы случилось, если бы я ошибся с ответом?

– А ты смышленый, – хвалит меня мужчина. Но не выглядит довольным; может быть, то, что я не тупица, представляет для него проблему.

Я боюсь спросить, что теперь будет. Однако он сам рассеивает все мои сомнения.

– Я скажу тебе, что мы будем делать, – заявляет он решительно, ободряющим тоном. – Сейчас я пойду вздремну, твои родичи разрешили мне пользоваться их кроватью, пока они в отъезде. Пожалуй, просплю до ужина.

Насчет кровати – полный бред, но я задаюсь вопросом, что же мне тем временем делать. Не успеваю открыть рот, как он встает со стула и направляется к французскому окну.

– Ты будешь тихо сидеть тут, правда? – спрашивает, выглядывая наружу.

Я не отвечаю – пусть думает, что я могу попытаться сбежать.

– Там, снаружи, полно плохих людей, я бы не хотел, чтобы с тобой случилась беда, – терпеливо поясняет он. – Твои родичи попросили последить за тобой, пока их нет.

Теперь я понимаю, что опасность не снаружи, а здесь, в доме. И сбежать не получится.

– Но ты, конечно, никуда не уйдешь, – заявляет незнакомец, уверенный в себе и, кажется, во мне тоже. – Ты слишком хитрый малец.

В его взгляде скрывается что-то куда более опасное, чем лезвие ножа. Некий умысел. Не банально злой – гениальный. Что-то мне подсказывает: человек, стоящий передо мной, обладает особым талантом, он уникален. Бог специально создал его для кровавой, несущей страдания миссии. Какова бы ни была его цель, мои родители перешли ему дорогу случайно. Не знаю, что с ними сталось, но не верю, чтобы они уехали в Северную Европу, как утверждает чужак. Однако в данный миг меня мучает только один вопрос: зачем этот монстр, присвоивший себе человеческий облик и так непринужденно его носящий, хочет оставить меня при себе?

– Ты прав, дядя, – поддакиваю я, делая вид, будто ему окончательно доверился. – Я останусь в доме.

Я надеюсь на то, что, выказывая покорность, узнаю как можно позже, какова моя роль в его плане. Кроме того, мне нужно время – понять, что происходит, и принять какие-то встречные меры. Мне ясно одно: я к этому не готов, я никогда не переживал ничего подобного. Я только сейчас осознаю, что всегда был счастлив. Но благосклонное божество, до сих пор незримо опекавшее мое детство, вдруг покинуло меня.

Незнакомец кивает. Может быть, он поверил мне, а может быть, слишком хитер. Но к моему счастью, мой ответ его устраивает. Он уходит, поднимается наверх, я слышу на лестнице его тяжелые шаги. Я не знаю, что меня ждет, мне страшно, и в то же время, странное дело, я чувствую облегчение, ведь самое худшее, кажется, откладывается на неопределенный срок. Не знаю на какой, но пока хорошо и это. И тут он с верхней площадки бросает, совершенно непринужденно:

– Я бы на твоем месте не спускался в подвал.

17

Нико внезапно умолк.

Джербер не ожидал этого.

– Ты меня слышишь? – попробовал он спросить, надеясь снова привести рассказ в движение.

Но мальчик молча качался в кресле, будто все слова у него вдруг иссякли. Одно лишь кресло скрипело и скрипело. Навязчивый звук.

Психолог не знал, что делать, ничего не понимал. Что произошло? Он был уверен, что сказочник хотел рассказать всю историю.

Ты выслушаешь все, что я имею сказать… до самого конца.

Он встал с кресла, подошел к Нико посмотреть, что остановило его. Тот лишь поднял на доктора взгляд. Тогда Джербер вынул из кармана фонарик-карандаш, включил его и посветил мальчику в глаза, чтобы проверить рефлекс и понять, спит он или бодрствует. Мальчик не двинулся с места, даже под слепящим лучом не опустил век. Гипнотизер осознал, что пациент по-прежнему пребывает в состоянии легкой заторможенности. Глаза его видели, но не смотрели.

Он вернулся в затерянную комнату.

Джербер выключил фонарик и в смятении отступил на шаг. Все стало понятно. Николин вел себя как механическая игрушка, у которой кончился завод, или как некоторые автоматы в луна-парке, которые вдруг замирают и не приходят в движение, пока не опустишь в щель очередной жетон.

Ты выслушаешь все, что я имею сказать…

– …до самого конца, – шепотом закончил он фразу. Сказочник похоронил свою историю по частям, распределив ее на нескольких уровнях сознания, догадался психолог. Словно в аду, круг за кругом, на каждый кусок истории. И это очередное, высшее доказательство его виртуозного владения гипнозом. Никому не ведомо, в какую глубину должен проникнуть Пьетро Джербер, чтобы выяснить, чем все завершилось.

И что скрывается в конце этого спуска в бездну.

Улеститель детей сразу понял, что вновь активировать Николина будет непросто. Раньше были иголка и пуговица, футбольный матч, а потом цветок; на этот раз требуется новая отмычка, чтобы перейти на другой уровень. Он не видел никакой практической надобности в подобной системе, это скорее было похоже на вызов. На чертову охоту за сокровищем.

Но расплачивался за чье-то безумие Николин.

Снова нарушив правила, каких надо придерживаться с пациентами: соблюдать дистанцию и не вступать с ними в физический контакт, Джербер взял мальчика за руку.

– Очень хорошо, Нико, – сказал ободряющим тоном.

Никакой реакции: мальчик оставался безмятежным.

Тут психолог остановил кресло-качалку и раздернул шторы, позволив серому, тоскливому дню ворваться в комнату. Потом по сотовому сообщил сотруднице института и двум охранникам, что они могут забрать Николина и отвезти его обратно.

Снова стал свидетелем бессмысленного ритуала с наручниками.

Перед уходом подошел к мальчику.

– Завтра тебе станет лучше, – шепнул ему на ухо.

Но на самом деле не знал, сбудется ли его обещание. Нынешнего сеанса хватило, чтобы развеять первоначальный оптимизм. Потом Джербер обратился к сотруднице, повысив голос:

– Я бы не стал пока включать Николина в группу других ребят, – посоветовал он. – Думаю, он пока должен оставаться в изоляции, я бы даже поместил его под наблюдение.

– Не вижу на то причины, – возразила сотрудница раздраженно. – Наоборот, он мне кажется даже слишком спокойным, – добавила она, показывая на ребенка: ведь под наблюдение помещали беспокойных детей или таких, которые неожиданно впадали в буйство.

– Причина проста, – стал объяснять Джербер, стараясь не разозлить ее еще больше. – Там установлены камеры: путем постоянного наблюдения мы сможем определить, происходят ли какие-то существенные сдвиги в его состоянии.

Женщина молчала, будто обдумывая предложение. Джербер понимал, почему она злится: он подрывал ее авторитет, но было бы некрасиво напоминать, что не она принимает решения.

В конце концов женщина удрученно вздохнула.

– Ладно, – согласилась она.

Джербер смотрел, как мальчик удаляется вместе с конвоем. Когда все вышли, он взглянул на часы. Всего четыре, а он совсем вымотался после бессонной ночи, однако сдаваться не собирался. В этот момент запиликал мобильник. Сильвия. Он хотел сбросить звонок, не было настроения выслушивать очередное излияние чувств. Но все-таки ответил.

– Сегодня со мной связалась Бальди, – напустилась Сильвия, даже не поздоровавшись.

Джербер мог себе представить, в каком тоне беседовали бывшая жена и старая подруга семьи. Судья, конечно, поведала о его сумасбродном поступке.

– Бальди на меня злится, – тут же пояснил он. – Мы крупно поругались по поводу одного случая.

– Она не вдавалась в подробности, но сообщила, что ты рискуешь своей репутацией из-за необъяснимого упрямства. – И добавила: – Она просила вразумить тебя.

– В качестве консультанта по супружеским отношениям? – произнес Джербер со злобной насмешкой. – Кстати, что думают твои подопечные о советчице, которая не смогла спасти свой собственный брак? Неважная рекомендация, в твоей-то области. – Он тут же пожалел, что взорвался, но идти на попятную было поздно.

– Уж не впутался ли ты в очередной случай Холл, а? – поинтересовалась бывшая жена с такой же издевкой.

Хотя они с Марко теперь жили далеко, Сильвию можно было понять: она боялась, что бывший супруг вновь втянет их в такой же кошмар, как два года назад. И, вспоминая о желтых тюльпанах, которые послал Сильвии сказочник, Джербер не мог не признать: она права. Этим поступком таинственный гипнотизер открыто продемонстрировал, что не остановится ни перед чем. Он, что самое главное, стремится к какой-то неведомой цели. А Пьетро Джербер – всего лишь орудие, чтобы ее достигнуть. Любой ценой.

– Я… – начал он, но не смог закончить фразу. Как убедить Сильвию, что ситуация под контролем и в конечном итоге все придет в норму? Не найдя нужных слов, он прервал разговор. – Поцелуй за меня Марко.

Он хотел бы рассказать ей все, найти в ней опору, как в прежние времена. Но за годы разлуки уже привык обходиться без Сильвии. Это было непросто, но у него получилось. Джербер проклинал себя. За несколько часов весь его жизненный уклад снова рухнул. Даже та рутина, которой он упорно придерживался, чтобы не предаваться грустным мыслям, была опрокинута. Ведь, чтобы заняться Николином, он перенес сеансы с другими пациентами на следующую неделю. Пришлось придумывать какие-то предлоги в свое оправдание, надеясь, что времени, которое он выкроил, будет достаточно. Лгать оказалось нелегко, особенно матери Лавинии: визит под гипнозом на виллу в Форте-деи-Марми стал для ее дочери заметным шагом вперед, а теперь все могло пойти прахом. Лавиния дошла до порога двери, которую должна непременно открыть, и Джербер боялся, что момент будет упущен и девочка отдалится снова.

И все-таки сейчас первоочередной задачей было вывести Николина из затерянной комнаты.

Но прежде всего надо найти ключ к следующей главе истории сказочника. Психолог уже понял, что это будет предмет или стимул, связанный с ощущениями, как в случае с видеороликом или запахом тюльпана.

Может быть, ответ найдется в записях, которые он вел на протяжении этого необычайно долгого сеанса.

18

Джербер запасся листочками и клейкой лентой. Он стоял посреди комнаты, держа все это в руках, сдвинув очки на лоб и сунув авторучку за ухо. Иногда склонялся, перечитывая записи в блокноте, который лежал на столике. Как только находил что-нибудь значимое или нуждающееся в дальнейшем осмыслении, выписывал на листочек и прикреплял его где-нибудь в комнате, чтобы сложилась цельная картина. Такой метод помогал увидеть материал в трехмерной проекции.

12 лет

Он приклеил первый листочек над камином. От него не ускользнуло: сказочнику было именно двенадцать лет, когда произошли события, о которых он во что бы то ни стало пытался поведать, – ровно столько же, сколько сейчас Николину.

7 июня

Потому что последний школьный день, с которого началось повествование, а именно седьмое июня, совпадает с датой похищения Миры и ее сына на лесной дороге, хотя второе событие произошло много лет спустя. Сколько в точности? Ответ на этот вопрос, возможно, дает матч между «Фиорентиной» и «Барселоной», проходивший в 1999 году.

22 года назад

Основываясь на этих временны́х рамках, Джербер подсчитал примерный возраст сказочника.

34 года

Эту запись он поместил рядом с остальными тремя. Еще не признаваясь открыто самому себе, начал понемногу вырисовывать профиль противника. Хотя одним из условий и было не искать его, сказочник, возможно, осознавал, что психолог придет именно к таким выводам, и не исключено, что эта информация была специально вложена в историю, затверженную Нико, дабы сбить Джербера со следа. Он уже ни в чем не был уверен. Может быть, только в том, что зачин истории, случившейся двадцать два года назад, причинял боль.

Последний день школы для двенадцатилетнего мальчишки – особенный, сказал себе Джербер. Где-то скрыто обещание, надо только снять с него покров. Этот день – калитка во времени: проход закроется за тобой, стоит ступить на другую сторону. И когда в конце лета снова увидишь своих товарищей, ты будешь другим, да и они изменятся тоже. Но ты еще этого не знаешь. Как только прозвенел последний звонок, исчезают правила, стираются границы. Может случиться все, что угодно. Никто не говорил тебе, что, став взрослым, ты никогда уже не прочувствуешь до конца веселой анархии вот такого дня, безоглядной беспечности перед лицом неведомого. Но в случае безымянного мальчишки счастливое воспоминание похитил орк.

Я бы на твоем месте не спускался в подвал.

Снова совпадение с Николином. Оба в одном и том же возрасте стали пленниками. Тюрьмой для Нико был не институт, куда его только что увели. Он оказался заперт в собственном разуме.

Как долго он продержится в этом состоянии, даже не имея возможности моргнуть, когда чувствует такую потребность?

Пока день расточался в вечерних сумерках, а огонь в камине медленно затухал, Джербер позволял полутьме себя обволакивать. Ему хватало слабого света, сочащегося из окна, золотой дымкой скользящего по крышам Флоренции. Психолог не намеревался зажигать лампу под абажуром, стоявшую рядом с креслом, он сразу почувствовал – темнота не угнетает его, наоборот: это сфера покоя, в которой можно укрыться и размышлять.

Дабы сохранить беспристрастность, он силился забыть, что сказочник и маленький герой страшного рассказа Нико – один и тот же человек: было полезно навести мост эмпатии, чтобы до конца поверить в историю. Тот мальчишка был ошеломлен, вернувшись домой и найдя там чужого, которого никогда раньше не видел.

Дядя

Орк выбрал себе прозвание, в котором крылась внушающая тревогу двусмысленность. Записав слово и прикрепив листочек на книжный шкаф, Джербер набросал целый ряд вопросов, которые развесил по комнате.

Кто такой «дядя» на самом деле? Откуда он явился?

Куда подевались родители ребенка? Просто пропали или с ними что-то случилось? Стали жертвами несчастного случая или неизвестный заставил их «исчезнуть»?

В последнем случае, однако, следует поставить еще один вопрос:

Как сыну удалось спастись?

А главное, почему Джербер никогда не слышал и намека на эту историю? На данном вопросе психолог задержался. О ней должны были написать в газетах. И люди наверняка продолжали бы об этом говорить, как всегда, когда криминальная хроника в общем и целом похожа на фильм ужасов.

Он тут же отложил листочки и клейкую ленту и, освободив руки, стал шарить в карманах в поисках смартфона. Найдя его, сразу зашел в интернет. Прежде всего, набрал архив новостей. Добрался до лета 1999 года, обозначил период от 7 июня до сентября. Не нашлось ни одной статьи. Попробовал увеличить интервал – опять ничего.

Он никак не мог этого объяснить, но не пал духом, а стал вбивать в поисковик ключевые слова. Сначала попробовал «двенадцатилетний + старый дом + Тоскана + родители + исчезли + мужчина + неизвестный». Не сработало. Тогда он продолжил, все время добавляя какой-то новый элемент, например: «синий комбинезон», «трейлер», или «торба моряка», или заменяя одни слова другими и составляя разнообразные комбинации.

Но Сеть не сохранила ни единого следа событий, подобных тем, о которых Джербер услышал.

Странно, подумал он. Может быть, первоначальные сведения были слишком расплывчаты; наверное, потом появились более точные данные, ограничившие поле поиска. Хотя, естественно, полное отсутствие информации выглядит по меньшей мере подозрительным и вызывает сомнения в подлинности рассказа.

Никаких сведений о произошедшем.

Джербер добавил и эту деталь ко всем прочим, но решил пока не поддаваться минутному порыву. Следует выслушать историю целиком, в надежде освободить Николина от заклятия, наложенного сказочником.

– Кто ты такой? – спросил он у темноты.

Взглянул в потолок. В потемках мерцала красная лампочка, с помощью которой заявляли о себе пациенты. Психолог вспомнил, как она зажглась, сообщая о том, что кто-то воткнул иголку в яблоко. Все началось с того эпизода, а произошел он не далее как вчера.

Ты там, снаружи, и наверняка следишь за мной. И продолжаешь меня испытывать.

В этой связи ему пришла на ум загадка о непарных носках, которую дядя задал мальчишке, посмотрев его табель. Джербер записал ее.

У тебя двадцать шесть белых носков, восемнадцать черных и шестнадцать красных, и все перемешаны в ящике, который стоит в темной комнате: сколько носков нужно вынести из комнаты, чтобы могла получиться пара одного цвета?

Мальчик ответил «три», утверждая, что если два первых окажутся разного цвета, третий с каким-то из них составит пару. Хотя Джербер никогда не был силен в математике, он вдруг осознал, что обоснование ответа верное, но результат неточен. Правильно было бы «четыре носка»: согласно статистике, на один больше, чем три заданных цвета. Похоже, головоломки нравились не только орку. Ими развлекался и сказочник, ставший взрослым.

Он неспроста допустил ошибку, сказал себе Джербер, ощущая дрожь во всем теле. Не зря вложил в память Нико неверный ответ. Сделал это, чтобы привлечь мое внимание к загадке.

Тут психолог и решил сделать новую попытку, тем более что ему было нечего терять. Снова взял смартфон и к словам, которые уже вбил в поисковик, добавил деталь рассказа, на первый взгляд наименее существенную: «три непарных носка».

Набор ключевых слов сработал, экран гаджета, который Джербер держал в руках, внезапно потемнел. Увидев перед собой черную стену, Пьетро решил было, что смартфон сломался. Но, строя разные предположения, вдруг расслышал какие-то звуки. Смартфон прекрасно работал. Джербер попал на сайт, содержащий видеоролик, и теперь перед ним предстала попросту темнота.

Но в этой темноте что-то было.