Текст книги "Святые из Ласточкиного Гнезда"

– Как мой папаша говорил: ляжешь с собаками – встанешь с блохами. Давай. Располагайся, будь как дома.

Было обидно, что не осталось сил сопротивляться, но Дэл вдруг почувствовал себя дряхлым стариком, таким же, как эти пятисотлетние длиннохвойные сосны. Он повиновался и, улегшись в ящик, тут же ощутил запах, в котором безошибочно узнал запах смерти. Ворон достал нож и принялся чистить ногти, бормоча себе под нос что-то философское о природе вещей. Наконец он щелкнул лезвием и навис над Дэлом – ни дать ни взять плакальщик на похоронах, глядящий сверху на покойного.

– Здесь мало кто долго выдерживает, – предупредил он. – Подумай о своем поведении. Кто знает, может, выйдешь другим человеком.

Он захлопнул крышку, щелкнул замком, и Дэл оказался погребен заживо.

Глава 8. Рэй Линн

Буч окинул ее скептическим взглядом.

– Твое слово против моего.

Рэй Линн, подавленная и измученная, повторила слова, которые говорила уже тысячу раз:

– Я сделала то, что должна была сделать. У него были страшные боли. Он умирал.

Буч скривился:

– Угу. А по-моему, это ты стреляла в него оба раза.

– Да зачем, бога ради?!

Крэндалл пожал плечами.

– Понятия не имею. Мало ли какие могут быть причины.

– Ты здесь больше недели не показывался, что ты можешь знать?

– Что видел, то и знаю, вот так-то.

Рэй Линн, совсем как Уоррен когда-то, всплеснула руками, словно отмахиваясь от Буча и его слов. Тот как уселся за кухонный стол, увидев ее на коленях подле Уоррена, так и не двинулся с места. Сначала Рэй Линн подумала, что мужнин друг хоть как-то поможет ей в горе. Но нет: он выслушал ее и сделал вывод, будто ей есть что скрывать. Теперь она была просто вымотана и раздавлена. Сидела сгорбившись, время от времени роняя голову на руки. Чувство было такое, будто ее всю вывернули наизнанку. Крэндалл развалился на стуле и уходить не спешил: сидел, закинув руки за голову и опустив веки, так что она не могла ничего прочитать в его глазах.

Наконец он сказал:

– Я знаю, как поправить дело.

Рэй Линн выпрямилась и скрестила руки на груди.

– Тут уже ничего не поправишь. Вот он лежит, и мне осталось только сделать для него все, что полагается.

– Юджину будешь сообщать?

Она наконец выдохнула и ответила:

– Конечно.

– И что же ты ему скажешь?

По правде говоря, она сама не знала. Рэй Линн чувствовала себя виноватой, но не по той причине, которую придумал себе Буч. Она должна была придержать лестницу, как просил Уоррен, – тогда он, может, и не сорвался бы. Должна была сразу вызвать врача, несмотря на запрет. Такое трудно – если вообще возможно – понять кому-то, кроме нее самой и Уоррена. Юджину можно написать, что отец упал с лестницы и умер от травм. Это же правда. А больше ничего говорить не нужно. Буч видел, что Рэй Линн колеблется, и на лице у него появилось плутоватое выражение.

– Вот что я тебе скажу. Мы можем все уладить. Ничего мудреного, проще простого. Ты будешь со мной – ну, понимаешь, как жена с мужем, – а я никому ничего не скажу. Ни Юджину, ни кому другому. Это будет наш маленький секрет.

Рэй Линн в ужасе уставилась на Крэндалла, не веря своим ушам. Правда, он и сам все-таки покраснел как рак после этих слов. Так вот, значит, как он собирается поправить дело? Да боже упаси! Не говоря ни слова, она встала и указала на дверь.

Буч тоже встал и проговорил не без злости:

– Ты подумай над этим. Хорошенько подумай. Такие делишки тебе даром не пройдут.

Он ушел, а Рэй Линн захлопнула дверь и заперла ее на ключ. И тут – только теперь – наконец разрыдалась, не в силах больше бороться со своим горем.

Буч явился на следующий день с грубо оструганным гробом. Рэй Линн была благодарна ему, но быстро поняла: он помогает ей только потому, что еще не потерял надежду получить плату за молчание. Даже шуточку отпустил по этому поводу – в тот самый момент, когда они рыли могилу для бедного Уоррена рядом с могилой его первой жены, Иды Нилл Кобб. Господи помилуй, да ведь это откровенный шантаж! Кто мог ждать такого от друга? Не успели они еще разровнять последнюю лопату земли, как он опять завел речь о своем предложении. Рэй Линн ушла в дом, закрыла дверь, снова заперлась на ключ и сидела так, пока Крэндалл не ушел.

Через неделю она стояла у могилы Уоррена, отмахивалась от мух и пыталась молиться. Мух не смущал толстый слой земли: они знали, что там, под ним. То, что приходило к Рэй Линн в ночных кошмарах, ставших бесконечными. Вот отчего она так устала. Ей все снился и снился Уоррен, и то, что он сделал, и жалобный взгляд, которым он встретил ее, когда она вернулась в дом. Она роняла слезы злости и раскаяния, но понимала, что слезами тут не поможешь. Нужно было думать о том, что делать, как вести себя с Бучем, особенно после того, что он отмочил.

Утром она ходила на почту, узнать, нет ли писем, и, к ее изумлению, ее ждал конверт от Юджина. Вернувшись домой, она вскрыла его и прочитала:

Получил письмо о кончине моего отца от мистера Буча Крэндалла, как я полагаю, по вашему поручению. Прибуду 14 июня в 14:00 и рассчитываю на полное содействие в решении вопросов, связанных с имуществом моего отца, согласно его завещанию. По словам мистера Крэндалла, имеются некоторые важные вопросы, требующие обсуждения. Прошу вас обеспечить его присутствие.

С уважением, Юджин Кобб, эсквайр

Рэй Линн сунула письмо в карман фартука, но все утро то и дело доставала его и перечитывала скупые, короткие фразы. Послание вызывало у нее такое чувство, будто она сидит в скороварке, которая вот-вот взорвется. Буч добился, чего хотел: Юджин явится сюда через три дня и ждет, что Крэндалл будет присутствовать при их разговоре.

Про черта речь – и черт навстречь. Вон он, катит по дороге в своем старом грузовичке. Рэй Линн сжала зубы. Без Уоррена Буч осмелел: заявлялся, когда ему вздумается, и говорил сальности. Заслышав его приближение, Рэй Линн старалась встретить его во дворе, чтобы не пускать в дом, но он и по двору таскался за ней, как собачонка, и рассказывал всякие гадости о том, что сделал бы с ней, будь его воля. Видимо, считал, что это очень увлекательная тема. Для него-то да: как-то раз, выйдя из-за простыней, которые развешивала после стирки, Рэй Линн увидела, как он развлекается сам с собой, запустив руку в штаны. И у него еще хватило наглости показать ей язык и засмеяться, когда она его выругала.

Рэй Линн взяла ржавое ведро с кукурузой, стала рассыпать ее вокруг, подзывая кур, и те принялись с кудахтаньем клевать зерно у ее ног. Внутренне кипя, Рэй Линн взглянула на небо. Еще и солнце не успело подняться, разогнать утренний туман, а Крэндалл уж тут как тут. Буч подошел к ней и тоже посмотрел на небо, должно быть сообразив, что явился слишком рано. Но это не помешало ему снова завести речь о своей дикой идее.

– Что скажешь? Может, сегодня? В самый раз будет. Денек-то вон какой славный, солнечный.

Рэй Линн продолжала разбрасывать кукурузу. Ее всю трясло, хотя на дворе было уже жарко. Буч подошел и стал смотреть на нее, переминаясь с ноги на ногу, – видно, ждал, что она пригласит его в дом.

Наконец он сказал:

– От Юджина ничего не слыхать?

Ложь сорвалась с ее губ легко, как плевок на землю:

– Ничего.

Буч нервно потер руки.

– Правда ничего? Хм…

Рэй Линн отнесла ведро в сарай и вышла оттуда с тяпкой. Она словно не заметила внезапного появления Буча у двери, хотя на самом деле это ее напугало. Хотела пройти мимо, но он схватил ее за руку.

Она закричала:

– Пусти!

– Не пущу, – ответил он, – пока ты не выслушаешь, что я хочу сказать.

Рэй Линн перестала вырываться и уперлась взглядом в землю.

– Если хочешь, чтобы я помалкивал о том, что видел, плати. Ты все-таки застрелила своего мужа, моего единственного друга, и он умер. Это не шутки. Если хочешь знать, я сам написал Юджину. Сообщил, что его папаша скончался и что мне есть о чем с ним потолковать.

Рэй Линн хотела было дать ему тяпкой по ноге, но Буч как-никак всю жизнь работал на ферме – накачал мускулы, пока рубил дрова, таскал тяжелые тюки с сеном и управлялся со свиньями. Рэй Линн казалось, что от него и пахнет-то свинарником. Он вырвал у нее тяпку и отшвырнул в сторону, потом обхватил за талию. Рэй Линн попыталась отпихнуть наглеца, но его это не смутило.

– Мне почему-то кажется, что, если Юджин все узнает, ему это дело не понравится.

Отвернувшись от него, Рэй Линн выдавила:

– Вот ты и показал свое истинное лицо, Буч.

– Я не так уж много хочу, если подумать.

– Хороший же ты друг, оказывается!

Она протянула руку, чтобы схватить его за волосы и дернуть как следует, но он вдруг сам выпустил ее. Рэй Линн уже хотела выругать его, но тут увидела, что́ заставило Крэндалла разжать руки: письмо Юджина выпало из кармана и валялось на земле между ними.

– Так-так, – проговорил Буч, – что это у нас тут?

Рэй Линн попыталась перехватить письмо, но Буч оказался проворнее. Он поднял конверт и повернулся к Рэй Линн спиной. Она пыталась вырвать письмо у него из рук, но он, не переставая уворачиваться, развернул единственный листок. Слова, которые там были написаны, Рэй Линн знала наизусть.

Крэндалл вскинул голову.

– Вот черт. Кажется, старина Уоррен забыл упомянуть кое-что важное в этом своем завещании. Ну и ну. А Юджин, как я погляжу, хочет меня видеть.

Ух, как же он ее взбесил. Не его это дело!

Буч вернул Рэй Линн письмо, и она снова сунула конверт в карман фартука. Буч раскачивался на пятках и поглядывал на нее исподлобья.

– Кажется, нам надо поторопиться, – сказал он.

– Ты с ума сошел, если на что-то рассчитываешь, – ответила Рэй Линн.

– Ничего не сошел, – возразил Буч. – Если только от любви к тебе, Рэй Линн. Я всегда был без ума от тебя, только виду не показывал из уважения к Уоррену. Ну… может, иногда проскакивало. Но ты послушай, что я тебе скажу: один разочек только согласись, и я сдержу обещание. Ни слова не скажу. Ну же, милая. Я буду ласковым. Ничего плохого тебе не сделаю. Вот так нежно-нежно возьму тебя и…

Рэй Линн развернулась и направилась к дому.

Крэндалл крикнул ей вслед:

– Ладно-ладно! Дам тебе еще немножко подумать. Мне не жалко. Ты согласишься. Мне все равно где. По мне, хоть прямо тут, во дворе. Или я получу свое, или расскажу Юджину, что здесь произошло. Он адвокат, сама понимаешь, и вряд ли тебе так уж в тюрьму охота.

Она оглянулась через плечо в надежде, что он уже уходит, но он истолковал этот взгляд по-своему. Ухмыльнулся и сказал:

– Вот так-то лучше.

Рэй Линн вбежала в дом и опрометью бросилась в спальню. Хлопнула входная дверь. Он вошел за ней.

– Э-ге-гей! Ты где? Спорим, я знаю. В спальне, на кровати уже сидишь. Давай, раздевайся, я иду!

Рэй Линн развернулась лицом к двери. Буч возник в проеме, и при виде пистолета, который она сжимала в руках, лицо у него удрученно вытянулось, будто у старого бладхаунда.

– Ну, елки зеленые, Рэй Линн. Я что, так плох, что ли?

Она нацелила ствол ему в грудь. Крэндалл попятился, когда она шагнула к нему.

– Женщина, ты совсем умом тронулась.

– Убирайся из моего дома, – отрезала она.

– Недолго ему быть твоим. Я расскажу, что ты сделала, не сомневайся! А я-то еще думал пустить тебя пожить.

Рэй Линн вскинула пистолет, и Буч отскочил с криком:

– Совсем рехнулась!

Он бросился к своему грузовику и укатил по тропинке, оставив за собой шлейф пыли и противный привкус у Рэй Линн во рту. Она вышла во двор и стала ждать: опасалась, как бы он не вернулся. Через некоторое время, убедившись, что Крэндалл все-таки убрался отсюда, она вытащила матрас из спальни во двор. На нем осталось страшное пятно после того, что сделал Уоррен, поэтому Рэй Линн спала теперь на диване. Она облила матрас скипидаром, бросила зажженную спичку и стала смотреть на пламя, сгребая ошметки золы обратно в костер, чтобы огонь не распространился дальше. Она смотрела, как языки пламени пляшут над потемневшими пятнами засохшей крови, как пожирают их. В том, как горело их супружеское ложе, было что-то очищающее, хотя Рэй Линн и не могла бы выразить это словами. Словно вместе с матрасом она сжигала память о том, что произошло.

В ту ночь, лежа на диване, сжимая в руках пистолет и подушку, на которой раньше спал Уоррен и которую она решила сохранить, потому что от нее все еще пахло им, Рэй Линн, вместо того чтобы молиться, говорила с мужем, как будто он был рядом.

– Я скучаю по тебе. Ты хорошо заботился обо мне все эти годы. Только благодаря тебе у меня наконец-то появился настоящий дом, первый в моей жизни. А дальше не знаю, что будет. Эх, Уоррен! Вот послушал бы ты меня тогда, и ничего этого не случилось бы.

Но даже во время этого разговора Буч не шел у нее из головы. А если бы она согласилась – хотя бы один-единственный раз, как он говорил? Нет. Сама мысль об этом казалась дикой. Это не просто запятнало бы память о том, что было у нее с мужем, – за такое она до самой смерти перед собой не оправдалась бы. Наверняка ей пришлось бы пожалеть. Что до Юджина, то она ничего не знала о нем, кроме того, что рассказывал Уоррен, но одно было несомненно: все эти годы он не считал нужным приезжать домой. Даже писем почти не писал, а когда писал, то никогда не обращался к ней. Она полагала, что он отдалился от отца из-за его женитьбы, а Уоррен винил во всем самого Юджина, забывшего родной дом. А может, говорил так, чтобы не тревожить Рэй Линн. Если она не поддастся на шантаж и останется здесь, как поступит Юджин, когда узнает от Буча все, что тот захочет рассказать? Рэй Линн знала одно: нельзя, чтобы ее будущее оказалось в руках этих двух мужчин. Ни один из них не заслуживал доверия.

Она ворочалась в постели, пока не услышала наконец, что часы пробили пять, после чего встала. Сидя за кухонным столом в предрассветный час, она смотрела на стул, на котором всегда сидел Уоррен, и видела, как истерлась верхняя деревянная перекладина в том месте, куда он столько раз клал руку. Раньше она этого не замечала, и теперь, как часто бывало в последние дни, на глаза ей навернулись слезы. Через несколько минут Рэй Линн вытерла лицо фартуком. Она смотрела на свою кухню, на все те мелочи, благодаря которым сделала ее за эти годы по-настоящему своей, и понимала, что на самом-то деле кухня не ее и никогда такой не была. Судя по тону письма Юджина, все здесь принадлежит ему. Ладно хоть, Уоррен отложил немного денег, но деньги кончатся, и тогда всё. Правда, есть еще камедь, которую можно продать, но ее не так уж много осталось, да и время это займет.

Рэй Линн налила себе чаю и стала потягивать из кружки, но ей вдруг опять вспомнились слова Буча, и пульс участился. Она привыкла думать только об их с Уорреном общих планах, на большее не замахивалась. Когда в окно кухни заглянуло солнце, в голове уже начало складываться решение о том, что ей делать. Прежде всего, нужно поторопиться. Когда Буч появится снова, ее здесь быть не должно. Она собиралась исчезнуть. Рэй Линн взяла ключ от машины и поехала в город. К счастью, Динки Доббинс, владелец магазинчика «Дженерал меркантайл», всегда открывал лавку рано утром. Рэй Линн вошла и попросила принести ей мужские ботинки самого маленького размера.

Динки сказал:

– У Уоррена же одиннадцатый размер, не седьмой.

– Это не для него.

Динки уставился на нее долгим пристальным взглядом.

– Тебе нужны деньги или нет? – спросила она.

Больше он не стал возражать. По дороге домой Рэй Линн вспомнился приют, где экономили каждый пенни. Но Уоррен Кобб был скряга из скряг даже по приютским меркам. Однажды подошвы у него на ботинках истерлись так, что он поранил ногу о какую-то железяку, когда переходил через железнодорожные пути. Вернулся домой весь в крови и показал ей две тонкие полоски резины.

– Вот, из шины вырезал – там на обочине брошенный грузовик стоял, развалина, никому не нужная. Это все-таки получше, чем «кожа Гувера»[3]3
  Так называли картон, которым подбивали износившиеся подметки.


[Закрыть], как по-твоему, а? Башмаки как новенькие будут.

Теперь она была даже рада прижимистости мужа: по крайней мере, после этой покупки у нее еще хоть какие-то деньги остались. Сидя в машине, Рэй Линн взглянула на свои ноги и почувствовала укол вины, когда вспомнила, в каких разбитых ботинках похоронила мужа. Она глядела на гладкую, новенькую кожу обуви, шевелила пальцами ног, и чувство вины то накатывало, то отступало. Что ж, Уоррену уже все равно, а сделанного так или иначе не воротишь, правда?

Вернувшись домой, Рэй Линн достала запасной комбинезон Уоррена и обрезала штанины, чтобы не волочились по земле. Затем отобрала пару его рубашек. Хорошо, что муж был ненамного крупнее ее: всего на пару дюймов повыше и несколько мускулистее. То, что предстояло сделать дальше, было горько, но теперь не до кокетства. Рэй Линн решительно вышла на крыльцо, держа в одной руке ножницы, а другой вытягивая шпильки из волос. Зажимая в горсти прядь за прядью, она стала срезать их, потом укоротила еще и еще – до середины ушей. Она старалась как могла и, когда решила, что такой длины хватит, встала перед зеркалом, где Уоррен брился каждое утро. Пришлось приподняться на цыпочки, чтобы как следует разглядеть свое лицо. Пожалуй, сойдет. Теперь, с короткой стрижкой, она чувствовала, как дует в шею сквозняком – как будто кто-то на нее дышит. Ей вспомнилось, как Уоррен засыпал рядом ночью, как касалось ее кожи мягкое ровное дыхание мужа.

Рэй Линн собрала остриженные волосы, лежавшие у ее ног, словно какой-то зверек без костей и кожи, и отнесла на свежий холмик возле стоящих в ряд старых сосен с «кошачьими мордочками» на стволах. Тихонько бросила на могилу, на свежую землю – словно семена разбрасывала. Это было ее последнее «прости», маленький знак любви. Рэй Линн постояла еще минуту, думая о том, куда повернула ее жизнь. Она старалась не вспоминать об Уоррене, о том дне, когда видела его в последний раз, но картинки волей-неволей всплывали в голове, да еще в самых кошмарных тонах. Рэй Линн ушла от могилы и вернулась в дом. Все необходимое она сложила в грузовик еще раньше: сковородку, кофейник, вышитые ею самой простыни, запасную рубашку Уоррена, немного еды на дорогу и кое-какие принадлежности для шитья. Оставшиеся деньги лежали в нагрудном кармане комбинезона, который она наденет утром, когда будет уезжать. Беспокойную ночь она провела на диване, сжимая в руке пистолет. На рассвете встала и в последний раз вышла за дверь.

Буч явится сегодня же, в этом Рэй Линн не сомневалась. Но пока он сообразит, что к чему, она уже будет далеко. Она направилась через двор к курятнику, держа в руке клочок бумаги, на котором были нацарапаны карандашом загадочные слова: «Куры и мул – вот все, что ты от меня получишь». Она оставила записку на видном месте, возле курятника. Не хотелось, чтобы что-то поколебало ее решимость, заставило передумать, – например, беспокойство за несушек. Рэй Линн разбросала вокруг кукурузу, налила побольше воды и вывела мула пастись. Наконец она села в грузовик, снова мысленно поблагодарив Уоррена за то, что тот показал ей, как заводить мотор и рулить. Взяла с приборной панели мужнину шляпу и надела на голову. Не стала ни медлить, ни оглядываться назад; завела мотор и поехала прочь от своего единственного дома, чувствуя в душе признательность Уоррену: если бы она пошла по пути, предначертанному ей в приюте, ее ждала бы пресная, будто каша на воде, жизнь, а он спас Рэй Линн от такой перспективы. Уже в который раз она поблагодарила про себя мужа, который не только подарил ей любовь и дом, но и многому научил. Впереди показался табачный амбар, и Рэй Линн долго смотрела на него. Она понимала: все, что вырвано из ее сердца после потери Уоррена, навсегда остается здесь, в этом амбаре и в маленьком домике под душистыми соснами. Рэй Линн поднесла руку к лицу и понюхала рукав рубашки – от него еще немного пахло мужем и их миром. С полными слез глазами она выехала на шоссе и двинулась на юг. Она не собиралась останавливаться, пока не доберется до Валдосты, до скипидарного лагеря Ласточкино Гнездо, о котором им рассказывал Буч, и молилась, чтобы ей удалось выдать себя за Рэя Кобба – по крайней мере, до тех пор, пока она не почувствует, что опасность миновала.

Глава 9. Дэл

Ящик был похож на склеп: в нем было темно, если не считать полосок света, которые просачивались сквозь щели и вентиляционные отверстия, просверленные над головой. И в нем воняло человеческими испражнениями и смертью после тех, кто побывал здесь прежде, тем адом, через который им пришлось пройти. Мухи с их назойливым жужжанием – вот все, что здесь было слышно. Дэл лежал, внутренне кипя от злости. Было ясно, что идиотская выходка Ворона не имела никакого отношения к пропущенным деревьям. В этом он был уверен. Десятник просто хотел настоять на своем: ему не нравится, что белый работает с цветными, вот и все. Дэл принялся исследовать свое тесное помещение. Прикинул ширину, ощупав бока, и длину, вытянув ноги, чтобы достать до края носками сапог. Осознав, насколько тесна его клетка, он тут же вспомнил зернохранилище и то, как задыхался, когда его засыпало кукурузой. До сих пор это был самый страшный момент в его жизни. Мучительна была не только нехватка свежего воздуха, но и невозможность толком пошевелиться.

Дэл лежал, крепко зажмурившись, и старался не терять спокойствия, но мысленно снова и снова измерял ящик, сравнивая свое положение с происшествием в бункере, пока наконец страх не сконцентрировался в груди и сердце не заколотилось как бешеное. Изо рта вырвался рык испуганного зверя. Риз никак не мог отделаться от воспоминания о том, как его засыпало зерном с головой, как он уже не мог дышать. Он резко стукнул кулаком по боковой стенке – раз, другой, а потом потерял всякий контроль над собой: ужас охватил его целиком, как огонь охватывает сухое дерево. Он заколотил кулаками в крышку, ногами в боковые стенки. Уже неважно было, кто его услышит и услышит ли хоть кто-нибудь. Наконец Дэл замер, тяжело дыша. Резкий, прерывистый хрип, ему самому казавшийся чужим, заполнил тесное пространство.

«Это не бункер, – сказал он себе. – Ты не в бункере».

Он вновь овладел собой и попытался прибегнуть к другому средству. Начал думать о Мерси, жене Джунипера, только не в том смысле, в каком обычно. В ней ему, среди прочего, особенно нравилось одно: спокойствие. Он вспомнил, как Мерси сидела среди кустов индийской сирени, в окружении ярких цветов, словно картина в раме, в своем светло-зеленом платье, усыпанном такими же розовыми цветами, и, медленно раскачиваясь, лущила горох. Представил кончик ее носа, изгиб плеча, тихое мурлыканье за работой. Погрузился туда, в мысли о ней, и расслабился. Все равно его протесты ни к чему хорошему не приведут, а если Суини услышит, так назло продержит его тут еще дольше, чем собирался. Потом Дэл стал прислушиваться к звукам лагеря: к стуку топора по дереву, выкрикам рабочих и пению птиц. Ждал, не появится ли кто поблизости. Наконец он начал временами проваливаться в сон.

Так прошло несколько часов. Солнце поднималось выше, и в тесном ящике становилось все жарче. Дэл вынужден был справить нужду и, вытирая с лица пот, поклялся, что отплатит за это Ворону так или иначе. Боль пульсировала в голове в такт ударам сердца, а Риз смотрел на полоски солнечного света, пробивающиеся сквозь щели: они падали под углом, и этот угол менялся по мере того, как текло время. Он вновь закрыл глаза и начал представлять себе сосновые ветви, раскачивающиеся в жарком вечернем бризе; горизонт, залитый расплавленным оранжевым солнцем… Через какое-то время он очнулся, услышав прямо над собой чей-то смех, и подумал: приснилось, должно быть. Он нахмурился и прислушался. Смех повторился, и Дэл узнал его. Он никак не отреагировал, не желая доставлять десятнику удовольствие мольбами выпустить его. Что-то подсказывало: если дойдет до такого, Ворон никогда не даст ему об этом забыть.

Смешки вдруг прекратились, а затем прямо над правым ухом раздался громкий стук. Дэл выглянул в узкую щель, тут же вспомнив, как другой человек, тот, что лежал здесь раньше и, скорее всего, здесь же и умер, смотрел на него в отчаянии и испуге. Дэл ничего не увидел. Послышался новый стук по крышке, более сильный, ритмичный, словно кто-то выплясывал на ней джигу. На лицо посыпалась пыль, и пришлось закрыть глаза.

Затем знакомый голос, к которому Дэл уже начинал испытывать брезгливое отвращение, произнес:

– Эгей, есть кто дома? – Ворон еще раз топнул ногой. – Эй? – Он заколотил кулаками по дереву. – Бог мой, да тут кто-то навонял хуже скунса! Как думаешь, чем это тут пахнет, а? А я знаю. Кто-то со страху штаны намочил!

Сквозь назойливые самодовольные насмешки Ворона пробился странно звенящий голос Балларда:

– Пиви мне прямо сказал: нельзя больше терять людей, работы невпроворот.

В голосе Суини Дэл услышал раздражение.

– Я просто хочу, чтобы он знал: сачковать ему тут никто не позволит, и получать он за такие дела будет так же, как все.

– Да брось. С каких это пор у нас ладанные сосны идут в обработку? И кстати, нам еще нужно обсудить кое-какие дела, так что, когда закончишь развлекаться, Пиви ждет тебя в конторе.

Послышалось какое-то бормотание, щелчок и скрип ржавых петель. Дэл лежал, распрямив ноги, вытянув руки по швам, и глядел, прищурившись, на стоявшего над ним человека. Ворон хмыкнул, прижал руку к сердцу и завел:

– Возлюбленные мои, мы собрались здесь сегодня…

Его самого это так развеселило, что он хрипло закашлялся от смеха. Даже на корточки присел, а Баллард стоял рядом, стоически серьезный. Остальные рабочие нервно потирали челюсти, некоторые пару раз хохотнули – принужденно и опасливо. Суини вытер глаза, наклонился над ящиком и взглянул на Дэла. Тот не шевелился.

– Бу! – гаркнул Ворон и повалился на землю, вновь заливаясь хохотом.

Риз сел. Его всего трясло, и он опасался, как бы не вырвало. Он бы с удовольствием врезал Ворону, если бы сил хватило, но он и всегда-то был не из драчунов, да и толку что? Он встал, не глядя на десятника, перешагнул через борт и побрел прочь. Ему не терпелось поскорее глотнуть воды, а главное – убраться подальше от этого психа.

Смех Ворона затих, и он окликнул:

– Эй, ты!

Дэл остановился, но не обернулся.

– Ты же все понял, да? Понял, что к чему? Ты сам выбрал. Винить тебе, кроме себя, некого, так я считаю.

Риз постоял немного, а затем повернулся к Ворону, и Баллард неожиданно подался вперед, словно предвкушая стычку. Дэл-то только хотел сказать, что его выбор вообще-то никого не касается. Работа сделана, чего еще?

Баллард сказал:

– Так, а теперь всем надо хорошенько выспаться. Завтра снова за работу, с утра пораньше. Идем, Суини. Нам еще с Пиви поговорить надо.

Не сводя глаз с Дэла, Ворон сказал:

– Правильно. Завтра вас, задротышей, ждет новый день.

Дэл оставил его слова без внимания: не было никакого желания объясняться. Он снова пошел прочь, все так же напряженно сведя лопатки и чувствуя, как Ворон смотрит ему вслед. И тут он сумел начальству поперек горла встать – правда, в этот-то раз уж точно не по своей вине.

Дойдя до хижины, Риз сразу же направился к колонке. Покачал рукоятку, а когда вода хлынула, подставил под нее лицо и пил, пил, пил. Потом сунул голову под струю, вслепую нашаривая рукоять, чтобы подкачивать воду снова и снова. Наконец он выпрямился и, немного придя в себя, опустился на стул на крыльце. В голове крутились мысли об уходе, но ведь он только что от Саттона сбежал. Вот таким, значит, он стал? От любых трудностей сразу бежать готов? Когда все, что у тебя есть, – это имя и репутация, то хочешь не хочешь, а приходится доказывать хотя бы себе самому, что и то и другое имеет вес.

Одежда после ящика вся провоняла, но он был так измотан, что сил не осталось переодеться. Дэл зашел в дом и снова вышел, таща за собой тюфяк. Бросил его на крыльцо, обогнул дом кругом, добрался до опушки леса и стал обдирать испанский мох с низко нависших ветвей какого-то дерева, одного из немногих лиственных в округе. Набивать тюфяк ему тоже не особенно хотелось, но надо же что-то делать. Вернувшись на крыльцо, он стал горстями пихать мох в вылинявший чехол. Вскоре подошел Нолан Браун и встал у забора, привалившись к нему спиной. Через плечо он то и дело поглядывал на Риза, пока тот набивал тюфяк, встряхивал и подбавлял еще мха.

Нолан сказал:

– Французский волос.

– Что?

Браун указал на легкие серые пучки в руке у Дэла.

– А-а, – протянул тот.

Нолан понаблюдал за ним еще минуту-другую, а потом сказал:

– Он холодит.

– Да? – переспросил Риз.

– Угу, – кивнул Нолан и поскреб голову с озабоченным видом. – Я, правду сказать, здорово удивился, когда босс так с тобой поступил.

Дэл был не расположен об этом говорить, поэтому ответил неопределенно:

– Не больше моего.

– Видать, у него на тебя зуб.

Риз перестал набивать матрас и задумался: не сказать ли, что его наказали за работу с цветными? Но Браун сам заявил:

– Это все потому, что ты работаешь вместе с нами. Я Ворона знаю. От него ничего, кроме неприятностей, не жди.

Дэл прервал свою работу.

– Вот как. Ну… Я не понимаю, кому какое дело.

– В этом лагере есть дело. Кое-кому. Суини тут всех к ногтю прижал, кто пытался что-то изменить.

– Я ничего не пытаюсь изменить. Мне работа была нужна и крыша над головой. Надеялся подзаработать деньжат, да, похоже, просчитался.

– Все мы только этого и хотели. Но Ворона лучше не дразнить, это добром не кончается.

Дэл снова занялся матрасом, и Нолан примолк. Откуда-то из лагеря доносилась музыка.

Браун наклонил голову и пояснил:

– В баре веселятся.

Риз слегка повернул голову и услышал тягучие звуки блюза из той части лагеря, что была отведена для цветных.

– Я еще ни разу в баре не бывал.

– Серьезно, никогда? Ну, после сегодняшнего тебе не помешает немного музыки и кое-чего еще. Пошли-ка. Мне вообще-то здесь торчать не полагается, да я хотел тебе кое-что сказать, а для этого хорошо бы выпить сначала.

Дэл устал, идти никуда не хотелось, но он все же поднялся и сказал:

– Ладно, пошли.

Он затащил тюфяк обратно в дом, вспомнил в последний момент о Мелоди, сунул ее в карман и вместе с Брауном зашагал к бару. Группа лачуг у самого леса стояла на участке, где был только один вход и выход: та самая тропинка, по которой они шли. Тут находилось жилье для цветных. Когда они с Ноланом проходили мимо, люди в основном продолжали заниматься своими делами, но некоторые как-то странно поглядывали на них. Риз держался настороженно, то и дело оглядывался через плечо и по сторонам: опасался, как бы Ворон не увидел его тут и не решил еще разок проучить.

Они миновали несколько лачуг, и Нолана пару раз окликнули:

– Эй, Поминай-как-звали, в бар, что ли, собрался?

– Эй! Если идешь туда, куда я думаю, вспомни прошлый раз и как ты потом два дня оклематься не мог.