Текст книги "Дорога радости и слез"

Глава 8

На следующий день папа был непривычно молчалив – они поругались с мамой, пока обсуждали, когда лучше всего забрать Сефа.

Мамин голос звучал непреклонней обычного.

– Здесь пока ему нечего делать. Тебе не кажется, что так будет лучше? Ты подумай, мы же остались без крыши над головой. Давай сначала обустроимся, тогда и заберем его. Уильям, он ведь еще такой маленький.

– И сколько, ты думаешь, мы будем тут обустраиваться? – спросил в ответ папа. – Я не могу прыгнуть выше собственной головы. Уйдут недели.

Я встревожилась – родители прежде очень редко спорили. Именно поэтому я решила вмешаться.

– Пап, я тебе помогу.

Он перевел взгляд с мамы на меня и насупил брови так, что они слились в одну линию. Я сжала в руках мешковину, которая впилась в едва начавшие заживать ссадины на моих ладонях.

Немного помолчав, папа снова заговорил: медленно, с напором, будто он уже устал объяснять одно и то же.

– Некоторое время придется пожить вот так. Придется привыкнуть. Уоллис Энн, тебе пока придется забыть о школе. На то, чтобы сделать здесь все, что требуется, уйдет несколько недель. Энн, ты прекрасно понимаешь, чем дольше Сеф будет жить у Барнсов, тем больше я буду чувствовать себя им обязанным. Я хочу быстрее приступить к делу – чем скорее, тем лучше. А когда возьмусь за работу, уже не хочу останавливаться.

На это мама ничего ему не ответила. Когда она очень сердится, то просто умолкает, а папа порой, почувствовав ее неудовольствие, просто идет на попятную. На этот раз ни один из родителей не желал уступать. Я стояла рядом с Лейси, которая раскачивалась из стороны в сторону, пребывая в блаженном неведении о родительском споре и нашем затруднительном положении. Во влажном воздухе стоял запах сосен и хвои. Платье липло к телу, совсем как летом, вот только сейчас мне было холодно. Папа поманил меня за собой, и мы быстро принялись собирать хворост для костра. Он весь ушел в себя. Я тоже молчала. Я собрала все, что могла найти: ветки, сучья, куски деревьев – как сухие, так и мокрые.

Наконец, папа поднял руку и сказал:

– Довольно. Этого, пожалуй, вам хватит, покуда меня не будет.

Это означало, что папа уже принял решение, вне зависимости от того, нравилось ли оно маме или нет. Собрав весь хворост до последней веточки в охапку, я свалила его в кучу поближе к костру, после чего придвинулась к пламени. Лейси стояла рядом, и, когда я повернулась к огню спиной, она последовала моему примеру. Практически тут же передняя часть моего тела стала подмерзать. Ближе к костру я придвинуться уже не могла.

От моей одежды тянуло потом и грязью, к которым теперь добавился и запах дыма, к счастью, приглушавший остальные запахи. Я со вздохом предалась воспоминаниям о моей сменной одежде, об огромной цинковой ванне с горячей водой, в которую можно было погрузиться с головой, об ароматном куске мыла, вроде тех, что папа дарил маме на Рождество. Вспомнилась мне также и вся та снедь, что мы взяли с собой в дорогу.

Да уж, мечтать не вредно.

Папа снова принялся обходить фундамент кругом, внимательно его разглядывая и временами пиная камни ногой, чтобы проверить, крепко ли они держатся. Мое внимание переключилось на маму, стоявшую у кастрюли с кипящей водой. Мне стало занятно, что она туда закинет. Отправив в кастрюлю немного крупы, что родители принесли с собой, мама подняла с земли палочку, сняла с нее кору и, присев на корточки у огня, принялась помешивать. Я внимательно следила за тем, как варево постепенно густеет. Через несколько минут мама сняла кастрюльку с огня и потянулась за сыром. Отломив от него кусок, она бросила его поверх каши и стала ждать, когда он растает. При мысли о том, какая вкуснятина в результате у нее получится, мой рот наполнился слюной. Взяв кувшин, мама добавила в кашу кипяток, а остатки перелила в кофейник. Закрыв крышку, она придвинула его поближе к огню.

Наконец, я перестала вертеться у костра, словно кусок мяса на вертеле. Я села, скрестив ноги, на землю, а Лейси опустилась рядом со мной. Почувствовав аромат кофе, я закрыла глаза, вспоминая, как просыпалась от этого запаха ранним утром в своей кровати. Еще через несколько минут, когда наша скромная трапеза была готова, папа оставил в покое фундамент и подошел к нам на молитву. Тихим голосом он поблагодарил Всевышнего за наше чудесное спасение. Затем мы все подняли головы, ожидая, что он, как обычно, даст маме знак, после чего мы приступим к еде, однако папа заговорил снова. Но это была не молитва, а, скорее, рассуждение по мотивам того, что он только что произнес, благодаря Господа.

– Нельзя сказать, что мы остались совсем с пустыми руками. Есть кое-что из того, что удалось найти Уоллис Энн. Ну а то, что не удалось сыскать, мы купим. Но есть кое-что еще, нечто такое, что не купишь ни за какие деньги, – он протянул руки, чтобы мы за них взялись. – У нас есть мы и наше доброе имя.

Все мое внимание сосредоточилось на кастрюле. Мама хранила молчание. Я глядела на кашу и расплавленный сыр, напоминавший золотистую подливку, чувствуя, что еще немного, и у меня по подбородку потекут слюни. Взявшись за кувшин, мама перелила в него кофе и отставила в сторону немного остыть. Затем она показала нам жестом, что мы можем приступать к еде. Мы опустились на колени, образовав вокруг кастрюли плотный маленький кружок, и принялись есть. Вместо ложек кашу с сыром мы черпали кусочками коры. Еда – самая простая, грубая, но мы были так голодны, что совершенно не обращали на это внимания. Я и представить раньше не могла, что такая незамысловатая пища может показаться мне настолько вкусной. Кому какое дело было до кусочков коры и грязи, которые ненароком оказывались в наших ртах?

Смежив веки, я проглотила первую порцию горячей, придающей силы еды, смакуя терпкий вкус сыра на языке. Никто и словом не обмолвился. Все ели молча, медленно, сосредоточенно, страшась уронить хотя бы крошку, не донеся ее до рта.

Затем мы пустили по кругу кувшин с горячим кофе и хлебали его, покуда сосуд не опустел. Я и поверить не могла, что, съев так мало, буду ощущать себя настолько сытой. Более того, удивительно, насколько лучше я теперь себя чувствовала.

Папа вздохнул, вытер руки о комбинезон и сказал:

– Пойду за Сефом. Вернусь через день.

Мама понурила голову и закрыла глаза. Я думала, она что-нибудь скажет, но этого не произошло. Папа, немного помедлив, развернулся и широким уверенным шагом направился в сторону тропы.

– Мам, – сказала я, – я все приберу. И воды принесу, и закипячу ее, чтоб у нас ее было вдоволь, а ты, если хочешь, отдохни.

Мама встала и, чуть прихрамывая, направилась к фундаменту. Я смотрела, как она подбирает изорванный край платья. Узел на голове распустился, и волосы ниспадали ей на спину. Я могла поклясться, что мама постарела лет на десять. Я попыталась внушить себе, что дело просто в усталости, а круги под глазами со временем исчезнут. Затем я окинула Лейси оценивающим взглядом. Волосы ее были ужасно всклокочены, а одна щека перемазана в грязи. Ее платье и ноги были ничуть не чище моих. И все же, несмотря на это, моя сестра нисколько не изменилась. Да, ее внешний вид был далек от совершенства, однако это предавало ей некое особое очарование. Я провела рукой по волосам и принялась с ожесточением чесаться.

Мама тяжело опустилась на фундамент и снова принялась внимательно изучать ущерб, нанесенный нашему хозяйству. Отыскав клюку Эдны Стаут, я подошла к маме и протянула палку ей.

– Вот, мам, держи. Ходи с ней, покуда тебе не станет легче.

Она взяла клюку и положила рядом с собой. Одарив меня полуулыбкой, мама перевела взгляд на плиту «Гленвуд», стоявшую в нескольких метрах от нее. Поскольку больше мама на меня не смотрела, я вернулась к костру и взяла кастрюлю, кофейник и ведро. Со всем этим скарбом я отправилась к речке. Вслед за мной хвостом увязалась Лейси. Вода в реке уже настолько спала, что обнажился знакомый плоский камень, который я называла «Камнем желаний». Я часто сидела на нем вместе с Лейси и загадывала всякое разное – все, что приходило мне в голову, причем загадывала не только за себя, но и за сестру. «Вот бы Лейси научиться говорить». «Вот бы Лейси пойти в школу». «Вот бы Лейси посмотреть окружающий мир». Надо сказать, что я сама этого желала. Сестра неспешно направилась к камню. Когда я в следующий раз кинула на нее взгляд, она сидела лицом ко мне, а ее пальцы плясали в воздухе, словно она играла на цимбалах. Мне стало интересно, что за мелодия сейчас звучит у нее в голове.

Несмотря на выпавшие на нашу долю испытания, складывалось впечатление, что Лейси перенесла их куда лучше, чем мы. Внешне она совершенно не переменилась, разве что начала сильнее раскачиваться из стороны в сторону.

Мне вспомнилось, что в тот момент, когда папа с Сефом свалились в воду, мне захотелось стать такой, как Лейси. Бесстрастной. Непрошибаемой. На самом деле, сейчас я понимала, что это было минутной слабостью. Сейчас, глядя, как сестра перебирает невидимые струны, слыша мелодию у себя в голове, я испытывала к Лейси сочувствие. Продолжая приглядывать за ней одним глазком, я нащупала песок, зачерпнула его кончиками пальцев и принялась с помощью него чистить кастрюлю. Затем настал черед кофейника. Хорошенько их прополоскав, я решила потом, на всякий случай, заодно обдать их кипятком из чайника. Меня нисколько не смущало, что мне приходится заниматься этими скучными, нудными мелочами. Я знала, что это лишь временно.

Закончив с делами, я набрала воды в ведро и собрала то, что намыла. Лейси даже не заметила, что я собралась уходить, – настолько она была поглощена мелодией, звучавшей у нее в голове.

Поскольку у меня были заняты руки, я подошла поближе и коснулась ее ноги, свисавшей с камня. Сестра посмотрела на меня остекленевшим взглядом, который делался у нее, когда Лейси подпадала под чары беззвучного мотива в ее воображении. Склонив голову, она продолжила изображать, что играет на цимбалах. Я снова толкнула ее бедром и мотнула подбородком в знак того, чтобы она шла за мной. Лейси не сдвинулась с места, явно не желая меня слушаться. Я почувствовала, как во мне просыпается злость, совсем как крошечный огонек костра, который я разводила несколько дней назад.

– Лейси! – в раздражении строго рявкнула я.

Она вздрогнула, озадаченно посмотрела на меня, после чего быстро встала и направилась за мной. Через несколько минут до меня дошло, что, собственно, произошло. В мире, окружавшем мою сестру, все кардинальным образом поменялось. Не стало привычного режима, согласно которому она прежде жила. Изо дня в день она делала практически одно и то же, а теперь на смену порядку пришел хаос, сорвав привычные якоря, которыми она цеплялась за реальность. Я тут же почувствовала укол вины за то, что позволила себе на нее сорваться – особенно сейчас, после того как мы совсем недавно снова встретились. Где-то через минуту я почувствовала, как Лейси вцепилась мне в платье. Больше ей держаться было не за что: руки-то у меня оставались заняты. Я почувствовала, как уголки моих губ расходятся в стороны в едва заметной улыбке.

Временно покончив с первостепенными делами, я решила снять бинты с ладоней. Боль немного утихла, поэтому я развернула тряпки и кинула их в огонь. Волдыри в центре ладоней давно уже полопались, а кожа слезла, оставив после себя влажные пятна-ранки, размером с четвертак каждая. Лейси уставилась на них, а потом протянула ко мне руку, взяла мою ладонь и провела по ране пальцем. Она заморгала. Я наклонилась, чтобы заглянуть ей в глаза. Ресницы показались мне влажными, словно на них застыли следы слез. Но дело в том, что Лейси никогда не плакала. Она никогда не улыбалась, не смеялась. Я отстранилась, гадая, что же это я только что увидела, и, немного подумав, догадалась – это просто вода. Лейси слишком близко сидела к воде на реке, вот пара капелек на нее и попало. Я наклонилась, набрала в пригоршню остатки воды и плеснула себе в лицо. Потом я повторила процедуру. Как же приятно было умыться, хотя бы чуть-чуть. Как оказалось, за время нашего отсутствия мама не сдвинулась с места.

– Ты не хочешь умыться, покуда я воду не вылила?

Она встала и медленно направилась к тому месту, где я стояла.

– Может, мне от этого и станет легче.

Она последовала моему примеру, после чего повернулась к Лейси.

– Давай, – сказала ей мама, – умой лицо.

Лейси не сдвинулась с места. Я дотронулась до ее ладони. Она выставила руки, но в лицо воду плескать не стала. Сестра закрыла глаза, и я повернулась к маме. Та пожала плечами и сказала:

– Ладно, руки вымыла, и то хорошо.

К подобным причудам Лейси мы уже привыкли. Где-то через минуту сестра вытерла руки, а я перевернула чайник вверх дном, чтобы вылить грязную воду. Вновь наполнив его из ведра, я взялась за костер. Я постучала по деревяшкам, подернувшимся пеплом, отчего в воздух взметнулся сноп искр. Выглядели он завораживающе. Я их всегда называла адским снегом, потому что искры переливались красным и ярко-желтым, при этом кружась в воздухе, словно снежинки. Подбросив дров, я снова отправилась за водой на реку. Сделала я две ходки.

Тем временем Лейси перебралась к буфету и забавлялась, открывая и закрывая дверцу. Вернувшись очередной раз с речки, я обнаружила, что мама стоит на коленях у плиты и смотрит в раскрытую духовку. Я-то собиралась присесть отдохнуть, да как тут отдохнешь, когда мама возится с плитой. Тем временем мама в отчаянии покачала головой.

– Что ты делаешь? – спросила я, подойдя к ней.

– Сама не понимаю.

– Ты ведь знаешь, что внутри ничего нет.

– Знаю.

– Хочешь я тебе пособлю?

– Нет. Мне просто надо чем-то себя занять. Без дела я сижу и слишком много думаю.

На маму это было очень непохоже.

– Можем пойти обшарить сарай. Вдруг я какой инструмент проглядела, когда осматривала его на днях. Вдруг там чего и есть? Не могло же все унести наводнение. Я и сама собиралась это сделать. Может, чего и найдем, а потом, когда папа вернется, мы ему это покажем, и он обрадуется.

Мама молчала почти целую минуту.

Наконец, она вздохнула и сказала:

– Да, наверное.

– Не наверное, а точно. Неужели мы ничего не найдем? Найдем, конечно. Я даже поспорить готова на что угодно.

Мама расправила плечи и посмотрела мне в лицо.

– Верно. Может, и найдем что-нибудь полезное. Давай, пойдем посмотрим.

Мы направились к сараю. Лейси прекратила мучить буфет и присоединилась к нам. Войдя внутрь, мы обвели сарай взглядами. Здесь царил полумрак. Я пошла налево, мама – направо. Я глянула туда, где папа обычно хранил инструменты, и кое-что заметила. Одиноко лежавший молоток.

Я наклонилась, схватила его и сказала:

– Смотри, я папин молоток нашла.

Рукоятка у него была гладкая – отполированная от частого использования. Я стала искать дальше. У папы еще имелись колун, топор, кувалда, ножовка, пила и много чего другого, но кроме молотка ничего найти не удалось. Мама нашла еще одну упряжь для Пита и Либерти. В завершение мы нашли седло для Либерти, оставленное папой на загоне для нашей лошади. Большую часть дня мы рыскали по сараю и двору, опасаясь, что просмотрели что-то важное.

Наконец, мама сказала:

– Скорее всего, мы больше ничего не найдем.

– Точно.

Судя по виду мамы, неудача ее расстроила, и мне захотелось ее приободрить.

– Слушай, но молоток мы ведь все-таки нашли.

– Знаешь, Уоллис Энн, мне кажется, ты способна видеть солнце даже в самый дождливый день.

Я не поняла, хорошо это или плохо. День уже начал клониться к вечеру, и я притащила еще хвороста, чтобы не ходить за ним посреди ночи. Мама испекла кукурузных лепешек, которые мы запили водой, решив оставить кофе на утро. Я села поближе к огню и дала мышцам отдых. Надеюсь, у папы все хорошо. Я буду рада, когда он вернется, – с ним я ощущала себя гораздо спокойнее. Лейси сунула руки под себя и начала клевать носом. Вскоре дремота навалилась и на меня. Наконец, мы легли спать.

* * *

На рассвете, несмотря на то что я спала у костра, на моей одежде выступила холодная роса. После завтрака, на который мама приготовила еще лепешек, мы попили кофе, и затем я предложила маме покопаться в раскисшем поле, что примыкало к нашему огороду – вдруг нам удастся найти картошку. Я была рада, что она согласилась. Мы встали на четвереньки и принялись разгребать мокрую землю руками, надеясь, что произойдет маленькое чудо и наши пальцы нащупают клубни. К нам присоединилась и Лейси. Всего за десять минут ей удалось добыть целых четыре картофелины.

Мы продолжили поиски. Поскольку мне не требовалось постоянно понукать сестру и твердить: «Давай, Лейси, копай!», я заключила, что, скорее всего, ей доставляло удовольствие копаться в земле.

Мама нашла две картофелины. Я отыскала две-три гнилых, а потом еще одну, которую, по всей видимости, проглядели в прошлом году. Она была твердой как камень и формой напоминала шишку. Гнилые клубни мы складывали в другую кучу, подальше от нас. Пахли они ужасно. Я сказала маме, что можем сжечь их, когда закончим. После того как мы закончили с одной грядкой, у нас имелось уже шесть картофелин. Что ж, это лучше, чем ничего. Нас дожидалась еще одна грядка. Мы снова принялись копаться в земле, медленно продвигаясь вперед. Время от времени я поглядывала на маму. Она была вся перемазана в грязи, въевшейся в ее кожу, отчего создавалось впечатление, что она старательно извалялась в старом кострище.

– Господи помилуй, – мама разогнулась и протянула руку, чтобы растереть поясницу.

Я решила сделать на минуту перерыв и последовала ее примеру. Размяв поясницу, я согнулась снова. Вышло солнце, но поднявшийся северный ветер наглым воришкой украл у нас часть тепла. Я не сомневалась, что где-то высоко в горах уже начали желтеть листья, однако сейчас предвкушение красот, что сулила нам осень, мешалось со страхом перед грядущими холодами.

Вдруг со стороны тропы раздался совиное уханье, а за ним и свист. Папин сигнал! Мы с мамой тут же вскочили, а Лейси осталась стоять на четвереньках, кидая комья земли через плечо, слово ищейка, разыскивающая закопанную кость. Я потыкала сестру в плечо. Она остановилась и, прищурившись, подняла на меня взгляд.

– Вставай, Лейси! Папа вернулся!

Даже не оглядываясь на нее, я припустила галопом в сторону тропы. Мне ужасно хотелось увидеть братика. Он сидел у папы на руках. Я становилась, чтобы посмотреть на выражение лица Сефа, когда он нас увидит. Он заерзал, желая слезть, и, когда папа опустил его на землю, малыш припустил что было духу. Я никогда не видел, чтобы ребенок бегал с такой скоростью или так широко улыбался. Сеф завопил и, хотя это казалось уже невозможно, помчался еще быстрее. Мама опустилась на колени, и он врезался прямо в нее.

Сеф был так рад, что вцепился черными от грязи ручонками ей в щеки и заголосил:

– Мама! Мама!

Мама принялась осыпать его лицо поцелуями. Она была настолько этим поглощена, что не обратила внимание на то, что еще папа держит в руках. Но я-то это увидела! Здоровенный окорок. Лицо папы расплывалось в широкой, от уха до уха улыбке. Он терпеливо дожидался, пока мама с Сефом не насытятся друг другом. Наконец, мама отпустила малыша и отерла слезы, выступившие у нее на глазах. Папа подошел к ней и так крепко сжал в объятиях, что у мамы перехватило дыхание.

Кивнув на Сефа, цеплявшегося за мамино платье, он сказал:

– Всю дорогу только и донимал меня вопросами: «А мама дома?», «А Уолли дома?», «А Лейси дома?». Снова и снова.

Возвращение Сефа стало своего рода последним мазком художника, завершающим картину. Наконец, вся наша семья была снова вместе.

– Овсянка с подливкой и ветчина! Как вам это нравится? – спросил папа, отсалютовав окороком.

Мама разинув рот уставилась на окорок, словно отродясь не видела ничего подобного.

– Уильям, ты что, ветчины купил? – спросила она.

– Ну да.

Мама, снова было присевшая перед Сефом, встала и пошла куда-то прочь. Папа со странным выражением лица продолжал неловко держать окорок в руках. Сеф последовал за мамой, протянув к ней ручки. Мы никогда не покупали ветчины, ни разу в жизни. Мы держали свиней и, в случае необходимости, просто забивали их.

Первый приступ восторга, охвативший меня, спал, пропав быстро и незаметно, словно лиса с добычей из курятника. Меня раздирали противоречивые чувства. Папа в раздражении опустил окорок на землю. Подойдя к костру, он присел возле него на корточки и принялся шевелить в нем дрова, покуда пламя не сделалось выше сантиметров на тридцать. Он взял окорок и принялся срезать с края подобие мешковины, в которую было завернуто мясо. Отделив несколько ломтиков, он кинул их в кастрюлю. Завернув окорок обратно в мешковину, папа направился к дереву, намереваясь повесить его на суку, чтобы до мяса никто не смог добраться. Вернувшись обратно к костру, он отгреб в сторону несколько крупных раскаленных углей и поставил на них кастрюлю.

Вскоре ветчина заскворчала, источая столь чарующий запах, что у меня потекли слюнки. Может, папа поступил и опрометчиво, потратив деньги на окорок, но я волей-неволей стала медленно, сантиметр за сантиметром приближаться к кастрюле.

Услышав за спиной шаги, я оглянулась и увидела, что это Лейси. Она принесла в подоле всю картошку, что нам удалось отыскать.

– Посмотри, пап, что мы нашли, – сказала я, показав пальцем на клубни. – На грядках за садом осталась картошка. И это мы пока только одну грядку раскопали. На второй, может, еще что-то есть.

Папа все еще раздраженно поджимал губы.

– Дай-ка мне парочку, – бросил он и достал из кармана нож.

Я стала выбирать, какие картофелины дать папе, как вдруг Лейси взяла и протянула мне два клубня. Именно два. Я внимательно на нее посмотрела, а потом протянула их папе. Он их помыл в ведре с водой, почистил и кинул в кастрюлю к ветчине. Ну как тут не приободриться. Покуда у нас есть еда, вода и огонь, значит будут и силы для работы. А если мы сможем работать, значит получится вернуть все как было. В точности так, как говорил папа. Ну, по крайней мере, я так думала. Я как можно ближе придвинулась к огню. Мама по-прежнему продолжала бродить у самой кромки леса. Сеф, который начал было хныкать, умолк. Он просто неотступно следовал за мамой, как цыпленок за курицей-наседкой.

– Уолли, пригляди за ветчиной и картохой, – нарушил молчание папа, вручив мне веточку, которой помешивал еду. Я присела на корточки возле кастрюли и принялась тыкать веточкой в картошку, одновременно краешком глаза поглядывая на папу. Он подошел к маме и стал ей что-то говорить. Та слушала, скрестив руки на груди. Через минуту она вернулась к костру. Продолжая хранить молчание, она села на маленькую скамейку, которую ей соорудил папа из обломка доски, положив его на два камня. Все очень устали. Ужасно сложно держать себя в руках, когда чувствуешь, что вымотан до предела.

Мы ели ветчину и картошку прямо из кастрюли, руками. В какой-то момент мама примирительно сказала:

– Очень вкусно.

Потом я легла у огня, и Лейси тоже – только головой в противоположную сторону. Ее ноги касались моих ног. Сеф сидел у мамы на коленях и клевал носом. Из-за света пламени мы все отбрасывали длинные пляшущие тени. Я наблюдала за этими призрачными вытянутыми движущимися силуэтами, пока, наконец, не заснула. Мой сон впервые за много дней был глубоким и крепким. Я, наконец, успокоилась – вся моя семья была в сборе и рядом со мной.