Текст книги "У алтаря любви"

– Я не защищаю, объясняю, – Каска нервно поправил драпировку тоги. – Ну что ж, мне пора уходить, спешу в бани. Нужно освежиться перед вечером, сегодня ужинаю с Марком Юнием Брутом.[16]16
  Брут Марк Юний, политический сторонник Цицерона. Назначался Цезарем наместником и претором, а затем вместе с Гаем Кассием участвовал в заговоре против него, направленном на сохранение республиканской власти сената. До нас дошли слова, будто бы произнесенные перед смертью Цезарем, заколотым мечами заговорщиков: «И ты, Брут». Согласно Светонию, Цезарь произнес их на греческом языке: «И ты, дитя?» Оба выражения стали крылатыми словами.


[Закрыть]

Ларвия безразлично кивнула. Влиятельные друзья деда никогда не волновали ее.

– Надеюсь, будешь довольна моим подарком, – он наклонился и дотронулся холодными губами до лба внучки.

Ларвия осталась неподвижной и молча наблюдала, как Каска уходит.

Что задумал старик, поместив этого гиганта к ней в дом? Ее дед очень хитер и неискренен, нельзя ему верить безоговорочно. Правду ли он сказал, что хочет защитить ее?

Что же на самом деле задумал Каска?

* * *

Вериг осмотрел свободную комнату, в которую его поместили, присел на пол, скрестив ноги. Каморка напоминала коробочку для ладана, но, по крайней мере, принадлежала только ему. Когда они проходили с Нестором по дому, видели огромную общую спальню для рабов, длинные ряды постелей, разделенные тонкими занавесками. Понятно: ему дали эту маленькую комнату потому, чтобы можно было вызывать к хозяйке в любое время, не тревожа всех остальных. Правда, существовало одно неудобство: комната находилась рядом с кухней, и было слышно, как повара гремели посудой, приготавливая обед, но после семи лет работы на стройке привыкнешь ко всему, его не волновало, где придется спать.

В сущности, стоило удивляться только одному – как удалось остаться в живых. С тех пор как галльское восстание потерпело поражение, он часто заглядывал в глаза смерти. Вырвавшись из лап Цербера еще раз, нельзя рисковать, следует выжить, когда перспектива свободы дразняще маячила впереди, как для лисы высоко висящий виноград. Но чтобы достичь цели, нужно в течение трех лет охранять эту маленькую кокетку. За это время как бы не убить ее.

Ему особенно не нравились женщины типа Ларвии. Большинство римских женщин сидели за закрытыми дверьми, под пятой своих мужей, но эта богатая вдова – явное исключение. Наблюдая все эти годы жизнь Рима, он много раз видел подобных матрон в сопровождении свиты рабов, которыми они бесцеремонно распоряжались. И всякий раз ему вспоминались женщины его племени, работающие наравне с мужчинами даже во время беременности, героически сражавшиеся с римлянами и их союзниками, когда те пересекли реку и разорили все до основания. Сейчас их там уже нет, большинство погибло, а те, кто выжил, разбросаны по белу свету, как и он.

Нет, его совершенно не волнует судьба Ларвии Каски Сеяны, но придется оберегать ее, чтобы получить документ об освобождении. Это его единственная возможность получить свободу. Когда Каска купил его, то объяснил задачу. Единственным сюрпризом для него явилась внешность хозяйки. Все еще путая латинские суффиксы, он решил, что речь шла о дочери Каски, поэтому представлял ее сорокалетней матроной со взрослыми детьми, а не стройной молодой женщиной, намного моложе его, – должно быть, вышла замуж почти ребенком за богатого старого глупца. И это его не удивляло – обычное дело среди римской аристократии. Овдовев, получила во владение состояние мужа, огромный дом, сотни рабов и маячившего за спиной деда, зорко следившего, чтобы внучка вела себя достойно. Поэтому ей ничего другого не оставалось, как тратить деньги на всякие мелочи, с каждым днем становясь все более раздражительной и безразличной.

Внезапно в дверь постучали. Вериг вскочил на ноги. Дверь распахнулась.

– Пошли со мной, – Нестор мотнул седой головой в сторону кухни. – Помоги разжечь плиту на кухне – у тебя сильная молодая спина, а моя за эти годы согнулась.

Вериг последовал за сутулым, шаркающим ногами стариком, всю жизнь прожившим в семье Каски, а когда Ларвия вышла замуж, переехавшим в дом ее мужа.

Он понял – начинается новая жизнь.

* * *

Марк вошел в роскошный атрий дома сенатора Гракха, что располагался на Палатинском холме, и передал шлем и плащ склонившемуся слуге Огромный двухэтажный дом, облицованный камнем, имел прямоугольную форму, сквозь крышу были видны звезды, сверкающие на небе; слева, в шкафах, хранились маски предков Гракхов, покрытые воском, вдоль стен рядами стояли дорогие вазы, на стенах висели восточные гобелены. Мозаичный пол, изготовленный из крошечных плиток кафеля, изображал пасторальную сцену веселящихся нимф и пастухов. Марк последовал за слугой через зал в гостиную, которая находилась чуть выше атрия. В расположенных по бокам альковах находились святыни, посвященные ларам, богам, охраняющим домашний очаг.

Сенатор Гракх и его сын ожидали Марка в гостиной, расположившись на парчовых диванах и держа в руках золотые кубки. Марк обратил внимание на гравированный двойной канделябр, стоящий на столике, инкрустированный ляписом-лазурью и украшенный зеленым эмалевым интальо.[17]17
  Интальо – углубленная гравировка


[Закрыть] Замысловатые фрески украшали стены, по бокам висели гобелены, изображавшие в полный рост Минерву и Зевса. Декор комнаты дополняли стоящие на полу высокие греческие вазы с изображениями мифических минотавров. Марк улыбнулся Септиму, присоединившись к мужчинам.

– Приветствую тебя, мой друг. Хочу сказать, что пришел в уныние, увидев тебя в таком окружении.

– Разве не похоже на промокшие от дождя палатки в Галлии, где мы дрожали от холода, не так ли? – рассмеялся Септим.

Марк кивнул, принимая бокал от второго слуги, мгновенно появившегося из боковой двери.

– А где остальные гости? – поинтересовался он.

– Уже в столовой с моей женой, – объяснил сенатор. – Септим решил, что тебе будет приятнее, если какое-то время проведешь с нами, прежде чем присоединимся к остальным гостям. Он утверждает, что ты стал знаменитостью и тебя одолевают поклонники.

– Преувеличивает, – коротко бросил Марк, пригубив бокал с вином.

– Ну, не знаю, – ответил Гракх. – У моей жены очень утонченный салон, и она пригласила пол-Рима, чтобы показать героя-победителя. Возможно, ты более популярен, чем сам предполагаешь.

Марк бросил на Септима отчаянный взгляд, говоривший о многом.

– Ну, отец, не пугай его, а то создашь впечатление, что Марк будет в центре внимания всех гостей.

– Неужели так и будет? – озабоченно спросил Марк.

– Конечно, нет. Пожалуйста, не обращай внимания на отца. Сегодня ты мой гость, отдохнешь и ничего больше, – весело заверил Септим.

– Как ты находишь вино, мой мальчик? – осведомился Гракх у Марка.

– Очень хорошее, – похвалил Марк.

– Откуда тебе знать, Корва, ты ведь почти не пьешь, – засмеялся Септим.

– И ты бы мог пить поменьше – не повредит, – резко заметил сенатор сыну.

– Мне никогда не достичь совершенства моего друга, – отозвался Септим, сделав глубокий глоток вина. – Он настоящий грек по духу, преданный своим национальным традициям. Во всем должна быть умеренность.

– За исключением войны, – заключил сенатор Гракх.

– И любви, – мудро добавил Септим. – Разве не так утверждает молодой Гораций?[18]18
  Гораций Флакк Квинт, римский поэт. Сын вольноотпущенника, получил разностороннее образование в Риме и Афинах, где познакомился с греческой литературой, философией и искусством.


[Закрыть]

– О, этот мальчишка Гораций, еще один друг Брута. Я устал от этой банды и их оратора Цицерона, – отозвался сенатор.

– Но ты поддерживаешь с ними хорошие отношения, как и со сторонниками Цезаря, – хитро улыбнулся Септим. – Во всех политических противостояниях мой отец придерживается нейтральной позиции, таким образом сохраняя свои деньги.

– Мудрая позиция, – отозвался Марк.

– Но ты же сторонник Цезаря, как я понимаю? – задал вопрос Марку сенатор.

– Он был и остается моим полководцем, сенатор Гракх. Я дал ему клятву солдатской верности.

– Теперь он гораздо выше, чем полководец, – заметил Гракх. – В нашей стране политики всегда выполняют свой воинский долг. Помню даже Цицерона консулом Киликии, до того как туда назначили умершего Сеяна. Но Цезарь стремится к гораздо большему, называя себя императором.

– Полководец, одержавший столько побед, достоин такого звания, – резко ответил Марк.

– Правильно, но это также говорит о его излишних амбициях. Когда он делил власть с Крассом и Помпеем, то охотнее шел на компромиссы. А теперь, оставшись один, боюсь, дождется того времени, когда страна разделится на два враждебных лагеря, и это станет трагическим днем в истории Рима.

В комнату вошла жена сенатора.

– А вот и Марк. Всем не терпится посмотреть на тебя. Какой ты красивый в этой форме.

– Добрый вечер, госпожа Гракх, – приветствовал ее Марк.

– Я посоветовал ему не надевать тогу, чтобы женщины могли любоваться его ногами, – подразнил его Септим.

– Совсем не смешно, – строго ответила его мать, очень красивая женщина сорока с лишним лет, подавая знак мужчинам подняться и следовать за ней. Туника без рукавов из кораллового шелка с глубоким круглым вырезом у шеи открывала стройную шею и руки; широкий шарф нежного персикового цвета, задрапированный на одном плече и закрепленный брошью, инкрустированной жемчугом, благородно оттенял белую кожу лица; искусно уложенные волосы тяжелой косой обрамляли голову, а затем локонами ниспадали на плечи. Когда Марк приблизился к ней, она милостиво протянула ему руку.

– Это для вас, – сказал он, протягивая ей амфору с помпейским соусом.

– О, как мило с твоей стороны! Благодарю, Марк. Ты всегда такой предусмотрительный. Я всегда сама слежу за приготовлением блюд, но повар часто делает совсем не то, что задумано, – она взяла Марка под руку. – Постараюсь посадить тебя с интересными людьми, но, конечно, трудно предвидеть, насколько это получится удачно. Надеюсь, ужин не затянется надолго, и мы поболтаем с тобой позже о том, чем занимается мой сын, – это единственный способ узнать, как у него идут дела. Он никогда и ничего не рассказывает.

Они перешли в еще более роскошную часть дома, где располагались две столовых: одна – в передней части дома – предназначалась для большого числа гостей; в другой, меньших размеров, находившейся рядом с кухней, обычно обедала семья. Когда Марк вошел в парадную столовую, которую называли триклинием или комнатой с тремя диванами, то увидел, что все гости уже удобно расположились на диванах в ожидании первого блюда. В обычной столовой стояло три дивана, на них вмещалось по три человека на каждом и один большой стол. Но парадная столовая с мраморным полом и дорическими колоннами, поддерживающими крышу, вмещала, по крайней мере, пятнадцать диванов и около пятидесяти гостей. Вышитые гобелены украшали стены, факелы освещали зал. Рабы в голубых ливреях дома Гракхов сновали между гостями, наполняя их бокалы. Они уже наслаждались вином – на подобных приемах этот напиток часто представлял больший интерес, чем еда.

Марк оказался рядом с Септимом и еще одним его другом Гелием, а по краям дивана сидели некая Киферида, актриса, и Теренция, старшая сестра Септима. Во время ужинов только мужчинам разрешалось откидываться на подушки диванов, женщины сидели прямо. Когда разнесли первое блюдо, холодную кабанятину с маринованными овощами, Марку стало ясно, что у Септима с матерью не очень хорошие взаимоотношения. Он все время разговаривал только с сестрой или другом, вынуждая Марка вести вежливую беседу с Киферидой, сидевшей слева от него. Несколько раз Марк замечал, как друг украдкой бросает на них взгляды, будто удостоверяясь, что у него все нормально.

Постороннему наблюдателю показалось бы, что они очень мило беседуют: Киферида, черноглазая красавица с волосами, выкрашенными хной, прославилась, играя на сцене старые комедии Плавта. Вежливо улыбаясь, Марк слушал рассказы актрисы о ее триумфах на сцене, пропустив блюдо из устриц, рыбы и креветок, приправленных уксусом и перцем. Затем последовало главное блюдо – петух, зажаренный в перьях. Следом подали дичь, начиненную крупой с гарниром из гусиной печенки и мяса зайца, зажаренных черных дроздов и диких голубей. Парад из блюд, вносимых нескончаемым потоком слуг на больших блюдах, казался бесконечным. Марк, наконец, поднялся и, извинившись перед актрисой, направился в обширный сад, находившийся позади дома.

Это приятное место для уединения окружала стена и густой забор из зарослей тростника, над которыми нависала длинная галерея. В парке стояло много мраморных статуй, журчала вода в фонтанах, благоухали цветы, шелестели искусно подстриженные деревья; по краям утрамбованных дорожек рос вечнозеленый кустарник. Кругом стояла тишина, и Марк предался мечтам, пока не услышал шаги. Обернувшись, увидел Септима.

– Что ты здесь делаешь и от кого прячешься? – потребовал ответа его друг. – Сейчас подают десерт – медовое глазированное пирожное с ягодами шелковицы. Повар матери очень гордится этим блюдом.

– Я не прячусь. Только хотелось уйти от этого шума и подышать свежим воздухом – женщины так сильно благоухают духами, а от факелов такой сильный запах ладана, что дышать нечем.

Септим облокотился о гладкую колонну, поддерживающую галерею, и вздохнул.

– Киферида выглядит обескураженной и неудовлетворенный. Такое, очевидно, с ней случилось впервые. Она, похоже, очень смущена. Не могу поверить, что ты ушел от нее. Разве не находишь ее красивой?

– Все считают ее красивой, когда спят с ней. Септим, она известная проститутка. Ты разве не слышал?

– Конечно, слышал. Именно поэтому попросил мать посадить ее рядом с тобой. С каких это пор ты стал таким высоконравственным, Марк? Я думал, ты хорошо проведешь с ней время.

– Не хочется хорошо проводить время.

– Но тебе же обязательно кто-то нужен: в последнее время ты все время такой мрачный, и мне захотелось дать тебе возможность расслабиться. Помнишь, как мы с тобой ходили по борделям? Не знал, что стал женоненавистником. По крайней мере, Киферида не уличная проститутка, она играет на сцене.

– В данном случае нет никакой разницы: Граний Метелл рассказывает, что заразился от нее сифилисом.

– Ему выгодно так рассказывать. За этими рассказами скрываются его подлинные наклонности, взрослая женщина такого не может допустить.

Марк пожал плечами, не желая спорить.

– Это не имеет значения. Септим, я не был с нею груб, просто хотелось побыть одному.

Септим положил руку на плечо Марка.

– Что с тобой случилось? Может, я чем-то могу помочь?

– Вполне возможно, – взглянул на него Марк.

Септим молча ждал.

– Тебе известно расписание религиозных церемоний, в которых принимают участие весталки? – задал вопрос Марк.

– Расписание девственных весталок? – глупо повторил Септим, уставившись на друга.

– Да. Когда они совершают жертвоприношения, ходят за водой к священному источнику. Понимаешь, что я имею в виду? Твой отец, как консул Сената, опекает жриц-весталок, не так ли? Ты сможешь добыть мне эту информацию?

– Ради всемогущего Юпитера, скажи, для чего тебе это нужно? – потребовал ответа Септим.

– Мне это интересно.

– Похоже, что так, Но позволь спросить, в чем причина такого внезапного интереса к богине Весте?

Марк молчал.

– Ты познакомился с какой-то женщиной во время публичных жертвоприношений в этом храме? – поинтересовался Септим. Затем выражение его лица вдруг изменилось. – Марк, ты, должно быть, шутишь. Неужели одна из девственных весталок?

– Да. Встретил ее в храме Весты, сопровождая Цезаря, который вносил изменения в завещание.

Септим молча с изумлением смотрел на него.

– Не смотри так на меня. Я хочу ее снова увидеть. Поможешь?

– Корва, ты сошел с ума. Выбрось ее из головы. Это невозможно. Безрассудная идея.

– Я еще ничего не совершил. Хочу посмотреть на нее издали.

– С какой целью? Чтобы мучить себя? Из этого ничего не выйдет, мой друг. Если опозоришь девственную весталку, ее живьем похоронят за нарушение клятвы, и тебе не поможет даже твоя блестящая военная карьера: неважно, в скольких успешных военных кампаниях ты участвовал и сколько раз награждался лавровой ветвью или нес лавровый венок во время триумфов – Сенат и магистраты приговорят тебя к пожизненному заключению на рудниках Нумидии! Тебе придется броситься на свой собственный меч, чтобы избежать позора.

– Ты немного опережаешь события, Септим. Я только хочу еще раз взглянуть на нее, вот и все.

– Ты собираешься слоняться вокруг храма, как влюбленный школьник? Это, несомненно, упрочит твою славную репутацию.

– Нет ничего особенного в том, если я буду присутствовать на публичном жертвоприношении. Никто и не обратит на это внимание. Во время таких событий всегда толпы народу, и я буду одним из многих.

Септим покачал головой.

– Мне это не нравится, Марк.

– Ты сможешь мне помочь?

Септим пожал плечами.

– Ну так что?

– Копия расписания религиозных процедур весталок лежит на столе у моего отца. Он регулярно получает его, чтобы координировать сессии Сената с ними.

– Могу я на него взглянуть?

Септим посмотрел вдаль и вздохнул.

– Септим?

Трибун покачал головой.

– Наверное, когда-нибудь пожалею, что ввязался в это.

– Я только быстро взгляну на расписание.

Септим погрозил Марку пальцем.

– Надо вернуть расписание до окончания ужина. Не хочу, чтобы он заметил его отсутствие.

Марк кивнул головой.

– Жди меня здесь.

Марк остался в саду, и ему показалось, что прошла целая вечность, прежде чем послышались шаги Септима. Он резко повернулся и увидел в руках друга листок пергамента, исписанный аккуратными греческими буквами. Марк быстро схватил листок.

– Осторожнее! – сердито прошипел Септим. Центурион преподнес листок к пламени факела на углу галереи.

– Завтра утром она принимает участие в очистительном жертвоприношении, а через пять дней отправится за водой к священному источнику, – сказал он.

Септим заглянул к нему через плечо и сверил время процедуры с именем весталки.

– Юлия Розальба Каска? – прошептал он. Марк вернул ему листок.

– Ты, действительно, ненормальный, Марк. Хотя бы имеешь представление, кто она такая?

– Самая очаровательная женщина, которую я когда-либо видел.

– Самая опасная женщина, которую ты когда-либо встречал, – дочь умершего Туллия Каски и внучка Децима Гнея Каски, лютого врага Цезаря!

– Септим, меня не интересует политика. Тебе это хорошо известно.

– Придется заинтересоваться, когда дело дойдет до гражданской войны, а это вполне вероятно. Кроме того, что она – девственная весталка и, следовательно, неприкосновенна, эта женщина принадлежит к дому и семье самого ярого врага твоего покровителя.

Марк молчал.

– Не собираюсь принимать участие в этом безрассудстве, – твердо заявил Септим.

– А я и не стану просить тебя об этом. Ты уже достаточно помог, показав этот документ.

– Но мне нужно вернуть его до окончания ужина, – ответил Септим, бросив опасливый взгляд в сторону дома. Сделав шаг, он остановился. – Марк, будь осторожен. Я не шучу – все слишком серьезно.

– Понимаю, – тихо произнес Марк.

– Не уверен. Ты не вырос в Риме и не представляешь, с каким благоговением относятся к жрицам-весталкам и какой бывает взрыв негодования, когда одна из них нарушает данный обет. Еще мальчиком я слышал, как живьем захоронили весталку на священном поле Кампус Скелератус. На всю жизнь запомнил этот рассказ. Ее обвинили на основании показаний рабов, которых можно подкупить или под пыткой заставить сказать все, что угодно. Ей ничего не помогло – состоялась ужасная казнь.

– Я не стану подвергать Розальбу опасности, – тихо произнес Марк. – Только должен увидеть ее.

Вдруг послышался какой-то звук позади, и Септим, приложив палец к губам, тихо проник в дом через боковую дверь. Марк улыбнулся, когда увидел раба, вылившего ведро воды в сад.

Он снова вернулся к своим мыслям.

* * *

Марго надела на склоненную голову Юлии ритуальное одеяние, напоминавшее прямоугольный кусок белой ткани с пурпурной полосой, закрепив его инкрустированной брошью. Накинув на голову вуаль, отступила назад и удовлетворенно кивнула.

– Готово. А теперь иди и поторопись – скоро рассвет.

Юлия покинула свои апартаменты, прошла через атрий, окликнула телохранителя и направилась к двери, ведущей к алтарю храма, где уже собралась толпа, хотя на небе только-только показались первые отблески рассвета. Пройдет еще несколько минут, прежде чем свет заструится через розовое окно лепного потолка, и косые лучи упадут на алтарь.

И начнется жертвоприношение.

Соленые пирожные, вино и масло уже лежали рядом со священным огнем, ярко горевшим у подножия статуи богини, в три раза превышающей рост человека. Все ждали, когда первые лучи солнца упадут на алтарь и позволят начать церемонию.

Когда наступил этот момент, Юлия подняла руки и над ожидающей толпой воцарилась тишина. Она нараспев читала молитвы о безопасности римского государства, одновременно разламывая пирожное и бросая кусочки в огонь, немедленно поглощавший их; затем полила огонь вином, потом маслом и отступила назад. Пламя вспыхнуло, и Юлия почувствовала его тепло на своей коже. Толпа ответила на это возгласом изумления.

Весталка, низко поклонившись, продолжала молитвы, пока огонь не затих, затем окропила алтарь водой из священного источника – такая церемония очистительного жертвоприношения совершалась в начале каждого лунного месяца. В заключение жертвоприношения она легла ничком перед алтарем и молила Весту защитить всех римских граждан, в какой бы части света они не находились; поднявшись, обернулась лицом к толпе, тем самым подавая сигнал, что граждане могут обращаться к богине со своими собственными просьбами и пожеланиями.

Впереди толпы, возвышаясь над всеми, одетый в полную форму, стоял центурион, которого она видела во время последнего посещения храма Цезарем.

Юлия выдержала его долгий взгляд, хотя ее сердце бешено колотилось. Силой воли заставив себя отвести от него глаза, она старалась смотреть на всю толпу, затем, повернувшись к алтарю, поклонилась и направилась к выходу.

Очутившись в атрии, она прислонилась спиной к стене, чувствуя слабость и смущение.

Почему он здесь? Раньше его никогда не было видно во время жертвоприношений – простое совпадение или пришел, потому что вспомнил мимолетную встречу в протокольной комнате храма? И если это так, то на что надеется, наблюдая за ней во время торжественной церемонии?

Ему должно быть хорошо известно, что никакие взаимоотношения между ними невозможны.

Весталка знала это и все равно дрожала, как загнанный в угол заяц. Телохранители смотрели на нее с сочувствием.

Юлия махнула рукой, отпуская их, и бросилась бегом в свои апартаменты.