Текст книги "Пыльца"

«В какую именно из поганых игр я ввязался?» Но тут с заднего сиденья доносится вой, и Койот думает, что поездка накрылась. Это ранит его в самое сердце: Койот еще никогда не терял клиентов. Он бросает взгляд на девочку в зеркале, и она улыбается ему из-под капюшона. Зомби вцепился в нее, но его лицо превратилось в кашу, как будто девочка что-то с ним сделала. Койот не может понять, что там произошло; его душит запах цветов. Он не может перестать чихать, и ему в голову приходит мысль: «Отличное время как следует прочихаться».

– Отличная работа, ребенок, – говорит Койот, но не слышит в ответ ничего, кроме мерного скрипа дворников по лобовому стеклу.

– В порядке там? – спрашивает он. Подразумевая «если хочешь вытолкать этого зомби в окно – давай, только делай это сама. Дорога здесь слишком опасная».

Пассажирка молчит. Койот бросает взгляд на часы – на них 5:30, – и тогда он нажимает еще пару кнопок на счетчике, добавляя к счету стоимость двух разбитых окон и боль схватки с зомби. Стандартная такса набежала 18,40 и сверху – 1275,60. Зомби стоят денег. Койоту не доставляет радости драться с ними, но раз уж приходится и раз уж он вышел победителем, отлично, отблагодарить можно наличными – поездка мечты становится все ближе и ближе. В зеркале он видит, как пассажирка гладит зомби по голове, будто домашнего зверька. «Господи Иисусе! Можешь в это поверить? Кого же я везу? Что она сделала с зомби? Зачем такая сложная жизнь отличному псу-драйверу? И почему я чувствую желание ни с того ни с сего?»

Неожиданно у пса-драйвера появляется мощнейшая эрекция. Вставший член достает до низа руля, и это так приятно, что Койот ощущает – он мог бы вести машину без рук. Надо думать, во всем виноват запах, текущий от девочки. Вот сидит, ласкает зомби, как крепко выебанного любовника; машина напоминает сад в разгар весны, в воздухе туманом клубится пыльца. Койот жестоко кашляет, что больше напоминает оргазм с двух сторон. Вкус лета у него во рту и в штанах, и ночь распускается золотым цветком утра, пока машина скользит по горлу холмов к концу маршрута, до места назначения осталось двадцать километров…

Северная граница города.

Когда они едут по Оксфорд-роуд, сразу за университетом, их обгоняет икс-кеб, летящий в сторону центра Манчестера. Кровь сначала могучим валом бросается в лицо, а потом в чресла, когда Койот видит, что его конкурент – Бода. Приветствуя ее, он поднимает влажную лапу и слышит ее голос прямо у себя в голове; она говорит что-то вроде: «Королевский драйв, парень», как будто может передавать сообщения на расстоянии, громко и отчетливо. Как будто в ней есть Тень. Может, она и есть Тень. Может, и есть. Он передает ей ответ: «Везу девочку Персефону». Просто думает про себя, и, естественно, Бода отзывается: «Хороший заход в Лимбо, Кой». Может, у них что-то и выйдет, у Койота и иксерки. Наверняка. Надо найти ее на стоянке такси, потом, когда эта поездка закончится.

– Хороший заход в Лимбо, Кой, – повторяет пассажирка, словно Тень говорила и с ней.

Ну и спасибо мелкотравчатому копу, который погнался было за ними, за всё на круг счетчик теперь показывает весьма солидные 1597,20. Отличные деньги! Для Койота решение всех проблем. Но вот он чихает. Причем просто кошмарно.

– Тяжелые духи, цветочная девочка, – говорит он.

– Спасибо, – отвечает пассажирка. – Где мы сейчас?

– Почти там, – отвечает он. – Александра-парк ты хотела?

– Довези меня до травы.

Это легко. Сначала через пряные ароматы Расхолма, потом прямо на Клермонт-роуд. Парк тихо мерцает – задумчивое пространство, полное теней и деревьев.

– Прямо здесь, слева, пожалуйста, – говорит пассажирка.

Койот останавливает машину около парковых ворот. 6:14. Капли дождя бьют в ветровое стекло. Человекопес чувствует себя дома.

– Ты в порядке, пассажир? – спрашивает он. – Такси-лага нет?

Это бывает со слабыми пассажирами, когда их протаскивают сквозь зоны неуверенной езды. Первый же взгляд говорит ему, что с девочкой все шоколадно. Он смотрит на счетчик.

– С вас тысяча пятьсот девяносто девять фунтов и двадцать пенсов, прошу.

Когда разговор заходит о деньгах, Койот говорит на чистом английском.

– Сейчас все будет. – Она достает из кармана анорака цветок, черную анютину глазку.

– Что это?

Персефона просовывает цветок через решетку, чтобы Койот мог взять его в лапу. Взгляд бедного пса очарован ночными лепестками. Только пойдет ли такая плата для Кайфотауна?

– Такая шутка, пассажир-девочка? – спрашивает Койот.

– Попробуй, – говорит девочка. – Ведь попытка не пытка?

И Койот скармливает цветок читалке кредиток на счетчике. Ровно в 6:16 зеленые цифры счета превращаются в желтое 1599,40, а на экране появляются слова «ОПЛАЧЕНО ПОЛНОСТЬЮ». Койот поражен этим зрелищем. Деньги вливаются в его систему.

И в тот же момент – понедельник, 1 мая, 6:16 утра – в Уилмслоу исчез со своей перины мальчик по имени Брайан Ласточка. Его родители, Джон и Мэвис Ласточка, не знали о том, что сын исчез, до 7:30, времени, когда они проснулись. Комната Брайана оказалась пуста, одеяло смято, как после жестокой борьбы. Окно в комнате закрыто изнутри, как, впрочем, и остальные окна и двери. Джон и Мэвис вызвали полицию. Побеседовать к ним приехал инспектор Томми Голубь. Родители сказали Томми Голубю, что поцеловали любимого сына перед сном в 10:15 вечера, а потом легли спать, закрыв за собой все двери. Детектив осмотрел комнату мальчика, обнюхал простыни, а потом воздух. Он слишком часто исследовал атмосферу, чтобы не понять, что это значит. Кто-то где-то был обменен на что-то из Вирта. И объяснить это мистеру и миссис Ласточке будет совсем не просто. Томми Голубь вздохнул и обрушил новость на обезумевших родителей.

У Койота кружится голова. Деньги его торкают. Ни с того ни с сего он начинает чувствовать себя членом общества.

– Нравится? – спрашивает Персефона.

– Нравится. Еще как нравится. Хорошая поездка.

Он еще некоторое время разглядывает знак «оплачено полностью», перед тем как открыть дверь. Его бесят разбитое окно и боль в щеке, в том месте, куда воткнулся осколок стекла. Но все это мелочи. Оно того стоило. Он идет к задней двери машины. Девочка отстегивает ремни, спихивает на пол такси ставшее почти невесомым тело зомби. Койот понимает, что ему придется где-нибудь выбросить это печальное высохшее создание. Тем временем девочка выходит из машины. Подходит вплотную к Койоту. Ее духи ласкают его ноздри. Он хочет чихнуть, но умудряется сдержать позыв.

– Спасибо, что довез меня, – говорит она.

– Нет проблем, – отвечает он.

«Просто холодное, дождливое утро на пустошах, дурная поездка через Лимбо, два безумных зомби, один из них лежит мертвый в машине, кусок стекла в щеке, кусок полумертвого мяса во рту, меня едва не размазала огромная вазовозка, небольшая кровопотеря, игра в прятки с городской стражей, запах цветов, разрывающий мой нос».

– Я заплачу тебе, – говорит Персефона.

– Уже уплачено.

– Немного сверху.

Персефона снимает капюшон.

Койот смотрит на девочку. Ее лицо прекрасно. Его, словно пчелу, притягивает эта внешность, этот запах. Так соблазнительно. Он не знает, куда девать глаза. Поднимает взгляд на деревья Александра-парка. Не дело. Надо смотреть на нее. Эти сияющие зеленью глаза, они смотрят, как два цветка, прямо ему в душу. Девочкины детские полные губы как два дрожащих лепестка.

– Поцелуй меня, – говорит она.

Ей не больше одиннадцати, но у губ Койота нет выбора – они опускаются к ее губам, ощущая вкус пыльцы. Он чувствует, как ее язык проникает глубоко в его горло…

«Господи, языков такой длины просто не бывает».

Он думает о своем неизвестном отце, о мертвой матери, о дочери, которую так редко видит. И о своей злобной бывшей жене, и о сладкой, возбуждающей песне Боды. Крошки последних ощущений.

А потом его разум взрывается тьмой и цветами.

«…боже мой! Цветы танцуют… танцуют…»

Минуту двадцать пять секунд спустя Койот мертв.

Моего начальника зовут Крекер, шеф полиции Джейкоб Крекер. Единственный человек, названный (собственными родителями) в честь конкретного бренда тонких сухих печений. За глаза все копы зовут его Вафлей. Это голос Крекера из телефона возле моей кровати отправил меня в путешествие. Стоит раннее утро 1 мая не-пойми-какого года. В мой высохший проспиртованный мозг с трудом пробиваются его слова:

– Сивилла Джонс… Для тебя новое дело.

Нашли тело, прямо около ворот Александра-парка. Мне надо немедленно прибыть туда. Дело темное, сказал Крекер, и больше не сказал ничего. А мне-то что? Смерть – моя специальность. Так что я быстро оделась, а потом, как обычно, забежала во вторую спальню, где лежал и спал мой Сапфир, моя любовь. Я накрыла кроватку, коснувшись Сапфира губами, потом вышла из дома, залезла в «Форд-комету» и поехала сквозь дождь к парку, в Мосс-сайд. Я терпеть не могла оставлять Сапфира одного, но в тяжелые времена коп должен много работать. Одной рукой я вытащила сигарету из бардачка. Естественно, «напалм». Надпись гласила: «КУРЕНИЕ ПОЗВОЛЯЕТ ТЕБЕ ПИСАТЬ ЛУЧШЕ – ОФИЦИАЛЬНЫЙ БИОГРАФ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА».

Вкус дыма в горле. Сейчас, в сухой пыли, я все еще помню этот вкус, похожий на дыхание плохого любовника на губах и языке.

В то время я жила на Виктория-парк, как, впрочем, и сейчас; в комфортабельной квартире, которую я купила у своего домовладельца, когда от меня ушел муж. Я вышла замуж рано, в восемнадцать, уже беременная. Семь месяцев спустя у меня родилась дочь, Белинда Джонс. Через девять лет от меня ушел муж. Через четыре дня после мужа моя дочь, Белинда, убежала из дома. Ей было девять лет – это не самый подходящий возраст для того, чтобы девочка отправилась в путешествие. Однако именно это она и сделала, напоследок назвав меня кучей плохих слов за то, что я заставила уйти отца. Она все поняла именно так. Наверное, она любила его больше, чем меня, несмотря ни на что. Но куда она ушла? Куда? С тех пор в поисках Белинды я облазила все, что могла, но не нашла нигде ни следа, ни имени, ни места. Это стало одним из путешествий моей жизни.

Теперь это путешествие почти подошло к концу. Вперед, к мечте…

В то далекое утро, когда я ехала на своей «Пылающей комете» по направлению к Мосс-сайд, полицейская система была забита сообщениями. Я была не в настроении слушать все эти шифрованные сообщения о надвигающемся или свершившемся насилии – так что я ушла с полицейской частоты и поймала трепотню Гамбо Йо-Йо. Манчестерские копы годами искали этого хиппи-пирата и не находили ничего, кроме его голоса, идущего из ниоткуда…

– Милые милочки. Доброе утро, ага? Это была песня «Я слышу, как растет трава» от The Move, а ноздри Гамбо тем временем улавливают странные волны. Цветы на дожде, однозначно. Большой скачок содержания пыльцы в воздухе. Я прямо слышу, как оно скачет. Ваш старый хиппи уже чихает. Йо-Йо! Цветы выбрасывают пыльцу по всему Манчестеру. Гамбо раньше ни разу не видел такого огромного золотого прорыва. Потратим несколько секунд на доступ к инфоперу: последний раз такая мощная волна отмечалась в далекие и забытые дни Плодородия 10. Конечно, до мирового рекорда нам еще как пешком до луны, но тем не менее есть о чем задуматься. Абсолютно маньячный скачок. Не суетитесь. Прочищайте ноздри «СоплеСтоппером». Вышлите заказ на настоящие носовые фильтры Доктора Гамбо. Может, Джон Берликорн смилостивится над нами. Содержание пыльцы 85, и показатели растут. Новости прямо с улицы о славном убийстве. Подробности позже, когда я подключусь к сегодняшнему полицейскому перу. Вы в курсе, они меняют коды каждый божий день, но правильный Гамбо всегда найдет лазейку! А теперь, мои хорошие, послушайте эту прелесть от Скотта Макензи шестьдесят девятого года. И помните: если в этом году вы собираетесь в Сан-Франциско, убедитесь, что у вас в волосах есть что-нибудь растительное…

Создается ощущение, что Гамбо Йо-Йо знает о полицейских делах больше, чем мы сами. У него даже есть собственный входящий телефонный номер, включенный и работающий, но стоит позвонить копу, как сигнал теряется в сетях тьмы, ставшей в наше время символом скрытности. На волне сидит вирус-презерватив.

Под завесой дождя я сделала резкий, быстрый поворот налево, на Уильямсон-роуд, а потом направо, на Клермонт, направляя свою «комету» к месту чужой смерти. Было 6:57. В конце дороги я уже видела полицейские огни – красные дуги на холсте дождя и полутьмы, слева проносились черные деревья Александра-парка, сквозь листву которых просвечивали мигалки робокопов. Еще одна картина преступления. Моя жизнь. Вокруг тусовалась толпа собаколюдей. Люминесцентные полицейские ленты протянулись между фонарями и полицейскими машинами. Какой-то злобный собакобенок цапнул зубами ленту. Когда я проезжала мимо, к черному такси, наполовину заехавшему на тротуар, я увидела искры, дрожавшие и утреннем дожде. Собакобенок взвизгнул от шока и упал назад, в лапы молоденькой сукодевочки. Плотский коп направил пистолет на толпу. Я вышла из машины, и молодой робокоп подошел ко мне, сканируя мой идентификатор. Я прошла мимо него, туда, где тьма спрессовала толпу копов в неясное темное пятно. Мы были прямо напротив бокового входа в Александра-парк, у ворот на Клермонт-роуд. Большой песокоп рычал на группу озлобленных вымокших полицейских что-то вроде «давайте трясите уже мясом». Один из них чихнул.

– Что у нас тут, Клегг? – спросила я. Песокоп повернулся на мой голос. От дождя его грязно-коричневая шерсть слиплась в сосульки.

– Где Крекер? – спросил он.

Клегг был единственным копом, который не звал начальника Вафлей. Иногда в разговоре он даже называл его «хозяин». Вообще-то Крекер не занимается грязной работой. Обычно он, как грозовая туча, появляется над местом преступления – и сразу уносится назад, за свой стол. В этот раз он даже не соизволил показаться. У него был хороший предлог: его жена с минуты на минуту ждала двадцать первого ребенка.

– Он ждет очередного ребенка, – ответила я.

– Какая жалость. И они прислали нам чертову дымку.

Главный инспектор З. Клегг – хороший простой песокоп. На счету его вытянутой морды и могучего обоняния немало раскрытых убийств людей и собак. Он наполовину пес, наполовину человек и искренне ненавидит всех, в ком есть Тень. Например, меня. Я – дымная женщина: это значит, что в моей плоти есть доля Тени. В каждом создании есть след Тени, но в некоторых из нас она живет в чистом виде. Глубинная неприязнь Клегга к Тени отдавала патологией.

– Жертва была песьего рода, Зеро? – спросила я. Я сказала так из-за влаги, блеснувшей в глазах Клегга. Я видела его таким далеко не в первый раз и понимала, что это значит.

З. Клегг просто кивнул.

«З» – сокращение от Зулу, но Клегг ненавидел это имя, так что называл себя Зет. Я называла его Зеро, просто чтобы вздыбить шерсть на его лице. Он просто бесился. Зеро был одним из тех собаколюдей, которые отчаянно отвергают свою собачью часть. Это очень забавно, учитывая пятна шерсти на его лице и длинные бакенбарды, свисавшие с обеих его щек. Он ненавидел, когда его называли псом. Зомби, псы, робо, тени, вирты и чистые – такая социальная лестница. Поэтому многие псы в конце концов оказывались по ту сторону закона. Пес, работающий копом, подвергался постоянному давлению. Не только со стороны чистых копов, но и со стороны молодых дворовых собакоребят, которые воспринимали его работу как крайнюю степень предательства. Еще больше увеличивало его неприязнь к Тени то, что он не был женат, его никогда не видели вожделеющим женщину, или мужчину, или хотя бы собаку – и в его сознание прочно вросла картина одиночества полукровки. У меня была тысяча и одна теория, почему он вел себя именно так, откуда взялся этот сгусток горечи. Ни одна из этих теорий не делала наши отношения проще. Но больше всего Зеро ненавидел, когда убивали кого-нибудь песьего рода. Это была его единственная уступка собаке, жившей в его перемешанных генах.

– Имя есть, Зеро? – спросила я. – И время смерти?

– Естественно. По паспорту из такси он Койот. Судмедэксперт говорит, отдал концы в 6:19.

– Когда-нибудь о нем слышал?

Зеро знал всех больших собак, особенно с темной стороны закона.

– Давай за работу, Сивилла, – прорычал Зеро. – Чем ты нас сегодня порадуешь?

Я сунула пальцы в стерильные перчатки, потом опустилась на колени около тела: едва за двадцать, гладкие волны черно-белой шерсти поднимаются из-под воротника рубашки, образуя блестящую пятнистую маску на лице. Прекрасный собакомальчик. Одетый в черные джинсы и кожаную куртку, украшенную значками фан-клубов: «Манчестерский городской виртбольный клуб», «Робопсы Бельвью», «Баскетбольная бригада расхолмских отморозков». Жертва оказалась манчестерофилом. Раны на лице – следы зубов и осколки стекла. Несмотря на это, на губах улыбка. Застывшая на мертвом лице. Между улыбающихся губ кто-то – убийца? – вставил букет цветов. Красные, растущие на длинных зеленых стеблях, цветы тихо склонялись вниз, к его щекам. Красные лепестки собрались в длинные кисточки. Их вязкий запах ударил мне в нос, как только я наклонилась к телу. Под букетом во рту была видна тонкая блестящая полоска смазки на ноздрях. Шерсть тут и там сверкала искрами желтой пыли.

– Кто-нибудь трогал тело? – спросила я. Чихнув, Зеро Клегг ответил:

– Ты первая.

Я понюхала смазку на его носу.

– Он страдал от аллергии, – сказала я. – Это «СоплеСтоппер».

– Можно сказать, ты поймала преступника за яйца, Джонс, – ответил Зеро. – Будешь проводить теневой поиск?

Сказал это, словно плюнул.

Может, не так уж он и не прав.

Именно поэтому копы и взяли меня на работу. Я могу читать сознание живущих и иногда, если достаточно быстро до них добираюсь, могу читать сознание умерших, их последние мысли, пока они еще не растаяли. Именно это я сейчас и пыталась проделать, отпустив свои дымные руки танцевать над лицом трупа, отыскивая путь к последним секундам его жизни.

Контакт. Последние секунды проходят сквозь меня, прах к праху, дым к дыму…

«…вкус такой сладкий, такой щедрый… едва могу дышать… так сладко… горький вкус меда… я целую цветы… ее язык словно вино… и такая девочка, такая маленькая девочка… это вкус… вкус Эдема… позволь мне там уснуть… позволь спать… спать и расти… позволь мне спать и расти… Господи! Языков такой длины просто не бывает…»

А потом взрыв красок, который заставил меня заплакать.

«…о Господи! Цветы танцуют… танцуют…»

Я путешествовала в голове мертвого собакомальчика, соскальзывая от спектрального взрыва к пропасти пустоты…

«…подумай обо мне, Бода… спой ту песню еще разок…»

Последняя фраза в жизни Койота оборвалась в молчании… Это имя, которое он произнес с такой страстью. Сладкая смерть.

– Что ты сказала? – Это Клегг.

– А? – Я все еще ощущала туннель во тьму.

– Ты сказала, это была сладкая смерть, Джонс?

– Точно?

Я сама не знала, сказала ли. Может, просто передала сообщение путями Тени, сознание сознанию, тень псу.

– Есть ли в мире такая штука, Дымка? Сладкая смерть?

– У него в голове цветы, Зеро.

– Я заметил.

– Нет, я не о том. В его сознании. Как взрыв… взрыв цветов… я…

– Что с тобой? Мне нужны улики, а не стихи.

– Не могу описать это… взрыв цветов…

– Нет от тебя никакого толку. Проигнорировав это замечание, я протянула руку к одному из цветов во рту Койота. И попыталась вытянуть его из куста.

– Расскажешь, как он умер? – спросил Клегг.

– Это к Шкурнику.

– Не зли меня, Дымка. Ты нашла имя в его мозгах? Может, убийцу? Или я прошу слишком много?

– Она была маленькая. Вроде девочка. Было имя Бода. Оно тебе что-нибудь говорит, Зеро?

– Ничего. И хватит называть меня Зеро. Никак не удается вытащить цветок. Что-то крепко держит его там, внутри головы песопаренька. Обеими руками я ухватилась за букет и как следует рванула. Без толку. Словно другая рука, не слабее моей, держит их где-то глубоко в его глотке.

– Кому шибанет в голову засовывать цветы в рот жертвы? – спросил Клегг.

– Никак не могу их вытащить, – ответила я, продолжая тянуть.

Зеро оттолкнул меня в сторону.

– Так, пусти меня…

Он присел рядом и ухватился за букет вместо меня.

– Зеро! Отпечатки…

– Тут просто нужна нормальная хватка пса… Собачий бог!

– Говорила тебе.

– Гадский букет!

Песокоп сделал могучий рывок. Раздался рвущийся звук – и Зеро упал назад, приземлившись на пятую точку, с букетом цветов в передних лапах.

– Блядские цветы! – воскликнул он, а потом кошмарно чихнул. И я видела, что влага в его глазах – не только слезы, не просто слезы боли.

– Проклятая аллергия! – прохрипел он, безрезультатно пытаясь подняться на ноги. – С каждым годом все раньше и раньше.

Он протянул цветы мне, и я сразу проверила концы стеблей. Они были оторваны и сочились соком. Я запустила руку глубоко в глотку мертвому псу, пытаясь что-нибудь нащупать. Мои пальцы скользнули по ряду острых иголок. А когда я их вытащила, они были измазаны в соке. Я посмотрела на Зеро.

– Что там такое, Дымка? – спросил он.

– Цветы не просто засунули ему в рот, – ответила я. Снова мои пальцы путешествуют по горлу жертвы.

Я чувствую, где корни растений уходят в плоть. Это выходит далеко за пределы моей подготовки.

– Что говоришь, тенедевушка?

– Говорю, что я тебе не девушка.

– Давай теперь поиграем в политкорректность. Расслабься.

И я сказала ему:

– Цветы пустили корни у него в горле.

– На редкость поганое дело. Пахнет очень плохо для опытного нюха. Глянь сюда, Сивилла… – Произнеся мое имя, он махнул в сторону такси. – Посмотри на счетчик.

Я заглянула в такси. Окно водителя было разбито, повсюду по двери и капоту расплылись жирные пятна. Я мазнула по одному пальцем и понюхала.

– Зомбячие соки, точно? – сказал Зеро. – Похоже, он ссаживал пассажира.

Потом я увидела тариф, светящийся кислотно-желтым.

– Откуда он ехал? – спросила я. – Из Австралии?

– Гораздо дальше, Дымка, – ответил Зеро, шедший к багажнику. – Пес, должно быть, вез пассажира из Лимбо. Видать, подцепил нехороших зомби. Зарегистрирован груз в багажнике.

– Ты уже проверил?

Он помотал головой, вытащил тюбик ваза, выдавил немножко в замок и принялся ковыряться там своим коповским ключом, пока крышка багажника медленно не поползла вверх. Внутри оказалось пусто.

– Нам звонили копы из Приграничья, северный сектор, – сказал Зеро. – Они засекли, что он ввозит иммигранта. Он от них оторвался. Пес-Христос! Он был обалденным парнем, этот Койот. Великий уличный герой; думаю, будет большой резонанс. Думаю, начнется еще один собачий бунт. Крекер спустит с меня шкуру, если я не разберусь.

Первый собачий бунт случился много лет назад из-за случайного убийства юной сукодевочки в Боттлтауне. Робо-Шкурник и его бригада судмедэкспертов установили, что над жертвой совершили теневое изнасилование. Еще один эпизод войны между дымом и мехом. Мы сделали все, что могли, чтобы скрыть информацию от улиц, но Гамбо Йо-Йо украл ее с нашей волны. Потом обо всем рассказал в эфире, и псы подняли волну протеста, требуя правосудия, равенства и мести. С тех пор собаколюди стали меховой миной, периодически взрываясь – своеобразный собачий цикл – каждый раз, когда погибал очередной пес. Койот был просто последним из огромного списка.

Зомби, псы, робо, тени, вирты и чистые. Социальная лестница вступала в войну, ступень против ступени.

– Есть улики, Клегг? – спросила я.

– Знаешь что, Дымка? Я считаю, это дело тумана. Думаю, тут поработала Тень.

– Вот как… Понятно…

– Есть другие варианты, Дымка?

– Каждый раз, когда гибнет пес, ты думаешь, что это сделала Тень.

Песокоп проигнорировал мое замечание.

– Давай осмотрим заднее сиденье, – сказал он. Дверь открылась – и на улицу выплыла легкая волна желтого воздуха. Запах ударил Зеро в нос…

– Господи! – выдохнула я.

– Твоя правда, Дымка… о черт… только не сейчас…

Он собирался чихнуть. Это был запах… АААААААААААААААААААПППППППППППППППППППППППЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧХХХХХХХХХХХХХХХХХ ХХИИИИИИИИИИИИИИИИИИ!!!!

– Пес-Христос!

Запах цветов с заднего сиденья такси. Воздух внутри словно светился ароматом тысячи цветов. Мелькали искорки красок и что-то еще, словно цветы в ране… примесь запаха смерти.

– Ты когда-нибудь такое нюхала, Джонс? – Зеро закрывал нос мокрой тряпкой.

– Какие-то духи?

– Нет. Никогда.

Я смотрела на других копов. Они все чихали… легкие взрывы… крики… проклятия…

– Может, закроешь дверь? Пожалуйста!

Я не ответила. Было что-то в этом запахе, во втором запахе… Я наклонилась к пассажирскому отсеку…

– Один вопрос, Джонс. Как так вышло, что все вокруг чихают, как проклятые, а тебе хоть бы хны? Почему ты не чихаешь?

Внутри такси…

«…мир был ароматом… я вошел в него… измененное сознание… искры красок на сиденье… как на лице песопарня… смотри внимательно… желтое… яркое… маленькое… пятнышко на моем пальце… щекочется… голова дымится… туман… под этим… скрытое… там… сиденье… пятно жира… „СоплеСтоппер“?… Нет… не он… слишком фиолетовый… знакомый… пальцы в нем… горит… холодный… понюхать… смерть… полусмерть…»

Я выбралась из такси и оказалась лицом к лицу с Зеро.

– Джонс?

– Плохие новости.

– Валяй.

– Он провез одного. НПС.

– Зомби?

– Он еще жив, Зеро. Там не было его последних мыслей.

– Зомби. Отлично. Молодец, Сивилла. Зомби убил Койота. Лучше и быть не могло. У нас тут настоящий уличный герой, убитый НПС. В том состоянии, в котором сейчас пребывает Боттлтаун, любой другой вариант, вариант с участием тени, наверняка приведет к очередному бунту. Наверное, надо вызвать зомби-бригаду, пускай эти мусорщики разбираются дальше.

Плотские копы чихали и смеялись по очереди. Дело стало чепуховым. Зомби пользовались популярностью у публики, потому что в обязательном порядке были страшными и агрессивными, и такой образ существа, рожденного от безнадежного союза живущего и трупа, в те дни еще не умер. По сути, для копов они были досадной помехой: иногда приходилось их зачищать, как мусор на муниципальной дороге. За пределами Лимбо, особенно при дневном свете, зомби были слабаками – это был парадокс их стопных путешествий.

Зеро сунул виртовое копоперо в рот, чтобы напрямую поговорить с главным инспектором Крекером. А для меня, безвиртовой, все это было тишиной – просто счастливое выражение лица Зеро, когда он докладывал новости боссу, который наверняка держал за руку жену в момент родов.

Все, что мне оставалось, – смотреть и дрожать от непричастности. Предсмертное сообщение Койота снова и снова крутится у меня в голове, рисует узоры. Теневые узоры… это имя, которое он произнес в конце… «…подумай обо мне, Бода… спой ту песню еще разок…»

Зеро достал перо изо рта и начал рычать на плотских копов.

– Давайте, убирайте всё здесь. Конец кина. Копы уже были по уши в процессе, приказывали толпе псов очистить место происшествия, Мол, игры закончились.

– Зеро, это по уму? – сказала я.

– Какие проблемы, Дымка?

– Думаю, решение преждевременно.

– Испытай как-нибудь меня в постели, тогда и поговорим о преждевременном.

– А что насчет цветов?

– Зомби их туда засунул. Койот посадил зомби. Зомби убил его и засунул цветы в рот.

– Так глубоко?

– Черт, я же не знаю, как работают эти зомби. Может, они у себя там в Лимбо осваивают всякие полезные навыки. А что им там еще делать?

Не обращая на меня внимания, он начал орать каким-то вуайеристам, чтобы те убирались домой. – А что будем делать с Бодой? – спросила я.

– Крекер вполне доволен вариантом с зомби. И я совершенно согласен с шефом. – Зеро зарычал на толпу собак за лентой.

– Что со вскрытием?

– Естественно. Я договорился с робо-Шкурником на завтра.

– Завтра?

– Думаешь, это самая важная смерть в городе, Дымка? Слушай, у меня на руках уже случай исчезновения. Сегодня утром Вирт украл единственного сына инспектора из Соцкорма. Расследование ведет полицейский Голубь. Может, мне не стоит ему помогать? Еще надо организовать патрулирование Боттлтауна. Крекер приказал мне затаптывать все искры. Хватит бунтов. Все ясно? – Он повернулся к бригаде. – Ладно, господа, оставляю вас разгребать говно.

Я оказалась в одиночестве внутри круга полицейских. Тело Койота лежало в полуметре от меня. Вырванный пучок цветов валялся на тротуаре. Плотский коп небрежно сгреб их в пакет для вещдоков. Один из цветков остался на тротуаре, дождь смывал лепестки, желтые крупинки смешивались с водой, и в моей голове крутились разные упрямые мысли.

Мне было тридцать шесть лет.

Дни работы в полиции. Дни сока и дыма, тумана и мяса. Дни чудес и путешествий. Дни воздуха.

Все ушло, ничего не осталось…

Водитель икс-кеба Бода едет назад в Манчестер, только что сделав отличную ездку в Боттлтаун. Время 6:01, день тот же. Несколько минут назад у нее были проблемы: На Клермонт-роуд за Александра-парк с боковой улицы вынырнула коповозка, летела, как доза «бумера» в мозг. Фургон был радужно-фиолетовый, с зеркальными стеклами, на боку – коповский логотип: искрящаяся карта Манчестера в рамке наручников. Он подрезал ее, вынудив грубо вылететь на тротуар, и Бода выпустила серпы. Она знала, что, по идее, копы и такси должны работать вместе на благо общества, и поэтому выставила лезвия на ласковое касание. Копы даже и не почувствовали, как на их фиолетовом рисунке появились пять аккуратных полос. Хорошо, ребятам будет чем заняться, когда кончится смена. Потом Бода попросила у Тошки бумерное ускорение, ушла от копов в точку, и вот она снова королева дороги.

– Хорошая работа, Тошка, – сказала Бода своей машине, и по ее такси-визору пробежали слова «ЭТО ЧАСТЬ СЕРВИСА, РОДНАЯ». Бода – ее икс-кебберское имя. Сокращение от Боадицея (Боадицея – королева древних бриттов. Около 60 года н. э. возглавила восстание против римлян).

Так же как Тошка – сокращение от Фаэтон. Драйверы обязаны отдать все свое имущество, свои волосы – воспоминания и сокровища, когда присоединяются к Улью. Их дотаксишная жизнь исчезает в шлейфе дорожной пыли, и одно из сокровищ, которым приходится жертвовать, – свое настоящее имя, имя, данное родителями. Бода – не то имя, для которого она родилась, но другого она не знает.

Фаэтон Боадицеи едет сквозь волны Манчестера, изготовленные на заказ лезвия скользят назад в карманы.

Теперь Уилмслоу-роуд, обратно в город.

Оксфорд-роуд.

6:05.

Тот самый миг, когда мимо нее проезжает Койот в своей прекрасной черной машине. «Королевский драйв, парень», – шлет она ему, даже не зная, сумеет Ли передать это чувство. Но из головы пса приходит какой-то смутный ответ, что-то насчет девочки Персефоны на борту, так что Бода шлет ему снова: «Хороший заход в Лимбо, Кой». Ему досталось лучшее, что у нее было, – песня дороги. Романтическая чушь, естественно. Но что за черт, ведь она же чувствует себя отлично?

На такси-волне появляется Колумб.

КОНЧАЙ ПЕТЬ, ДРАЙВЕР БОДА.