Текст книги "За час до полуночи"

Дело – вот что вызывало у меня беспокойство. Легенда о Благородной Джоанне и Свирепом Серафино имела какую-то слабину. Да, конечно, она выглядела правдоподобной, но как-то неполно, как фуга Баха, в которой пропущена пара-тройка страниц.

Где-то вдали угрожающе прогрохотал гром. Боги сердятся? «О Зевс всемогущий, прости нас». Старая греческая цитата выплыла откуда-то из школьной программы, увлекая меня в мир винно-красных морей, бесстрашного Ахиллеса и лукавого Одиссея.

Я не слышал, как она вошла, но когда молния разорвала завесу мрака, увидел ее стоящей напротив сводчатого окна. И не издал ни звука. При следующей вспышке молнии заметил, как она уже приближается ко мне. Ее одежда лежала позади нее на полу, контуры ее налитого тела таинственно высвечивались в темноте, черные волосы прикрывали полные груди.

В следующее мгновение ее руки прикоснулись ко мне, губы мягко погрузились в мои, и я почувствовал на себе тяжесть ее тела. Одним жестоким движением я схватил ее за волосы и круто повернул, зажав, как в капкане.

– Что он приказал тебе делать? – яростно прошептал я. – Все, что захочу, все, чтобы я был доволен?

Она выгнулась дугой от боли, но не пыталась сопротивляться, и когда молния сверкнула вновь, обрисовав ее полную грудь, я увидел, что ее глаза обращены ко мне и в них нет ни тени страха.

Я отпустил ее волосы, и она легла рядом со мной. Я нежно провел рукой по ее лицу, и она припала губами к моей ладони. Итак, вот что он обо мне думает. «Стаси – сатир, заполни половину его кровати, и больше ему ничего не нужно. Дальше делай с ним, что хочешь». Как и мой английский завтрак – Бёрк предусмотрел все. Упущен только рояль – не сомневаюсь, он очень старался его заполучить.

Я подошел к сводчатому окну и остановился, глядя в мерцающее небо. Неожиданно, без видимой причины вся ситуация показалась мне очень забавной: нелепая детская игра с мотивами до смешного примитивными.

Бёрк жаждал меня – я был ему необходим. Взамен мне предлагали двадцать пять тысяч долларов и удовлетворение всех плотских запросов. Чего еще может желать настоящий сатир?

Я медленно кивнул окну. Согласен. Сыграю в твою игру, как не раз играл в прошлом, только теперь включу в нее пару моих собственных правил.

Позади себя я ощутил легчайшее движение и почувствовал ее рядом в темноте, повернулся и притянул ее вплотную к себе. Совершенно нагая, она слегка дрожала. До меня донесся запах мимозы, тяжелый и липкий во влажном воздухе. Весь мир был наэлектризован и ожидал лишь знака, чтобы произошла разрядка. Наконец небеса разверзлись, и дождь мощно пролился на землю.

Воздух наполнился свежестью, заглушая нежный аромат ее тела. Я оставил ее в комнате и, выйдя на террасу, подставил лицо дождю. Приоткрыв рог, ловил капли и смеялся – смеялся так беззаботно, как не мог уже много лет. Я вновь чувствовал себя готовым бросить вызов миру и побить его в той игре, которую он со мной затеял.

Глава 5

Мы прибыли в Палермо на Страстной неделе – обстоятельство, которое я совершенно упустил из виду. Встретивший нас черный «мерседес»-седан, на котором мы проехали тридцать пять километров от аэропорта в Пунта-Райси, сразу застрял на запруженных людьми улицах города. Затем мы и вовсе встали перед какой-то религиозной процессией, проносившей через толпу богато украшенную статую Мадонны, возвышавшуюся высоко над нашими головами.

Во время всего перелета с Крита Бёрк пребывал в дурном расположении духа, раздражался по мелочам и теперь, опустив окно, выглядывал с еле сдерживаемым нетерпением.

– Что все это значит?

– Крестный ход, – ответил я ему. – На Страстной неделе они проходят по всей Сицилии. Все их пропускают и крестятся. Народ здесь очень религиозный.

– Похоже, у тебя крепкие нервы, – кисло прокомментировал он.

Пьет Джейгер тревожно взглянул на меня. Что он думал о моих с Берком трениях и переговорах, я не знал, но перемена в наших отношениях стала явной за последние три дня.

– Ну, я бы так не сказал, – ответил я. – Ты не заметил, что в сердце у Девы торчал нож? Таков характер сицилийца – культ смерти присутствует во всем. Я думаю, он нам соответствует.

Шон неохотно улыбнулся:

– Возможно, ты и прав.

Я повернулся к Пьету:

– Тебе здесь понравится. Сюда упали осколки ада. На День всех святых детям дарят подарки от имени умерших. Могилы содержат в идеальном порядке.

Пьет ухмыльнулся с явным облегчением, но Легран, который сидел рядом с шофером, выглядел утомленным. Его лицо пылало, как при температуре, а глаза приобрели желтоватый оттенок, что само по себе служило плохим признаком. Вероятно, сказывались последствия одной из лихорадок, которыми он переболел во вьетнамском концентрационном лагере, куда попал после того, как затея Диен Биен Фу провалилась.

– Что это еще за спектакль? – обратился он ко мне.

Не став отвечать, я высунулся в окно, пока «мерседес» проталкивался сквозь толпу, заметил, что с тех пор, как я был тут в последний раз, девушки стали одеваться свободнее, да и юноши тоже, но по-прежнему в воздухе разливался знакомый запах ладана и свечного сала и слышались забытые звуки псалмов, распеваемые где-то за площадью. Толпа раздалась, пропуская процессию кающихся. В своих остроконечных колпаках и длинных белых сутанах они с виду сильно напоминали местное отделение Ку-клукс-клана.

Нет, ни что не изменилось, даже там, в темных глубинах, где воздается по делам нашим.

* * *

Примерно в семи милях от Палермо по шоссе, идущему вдоль побережья на Мессину, есть поселок Романьоло – излюбленное место воскресного отдыха жителей города. Вилла Хоффера располагалась в двух милях дальше по магистрали. Ее построили не больше года или двух назад, причем спроектировали специально под холмистый ландшафт, так что здание поднимается по склону в трех уровнях. Самую верхнюю крышу венчало нечто подобное мавританскому садику.

Территорию обнесли высокой стеной, и мы довольно долго ждали у ворот, пока нас проверял охранник с автоматической винтовкой на плече.

– Зачем ему вооруженная охрана? – спросил я Бёрка.

– Хоффер – богатый человек. После событий с девушкой он забеспокоился. Возможно, боится, что они доберутся до него самого.

Это выглядело вполне реально. Похищение детей на Сицилии – один из старейших промыслов; кроме того, еще во время учебы в Гарварде я бывал на вечеринках в домах в Бэл-Эре, где в дверях стоял вооруженный охранник. Сицилия – не единственное место на земле, где богатство приносит с собой постоянные опасения, что кто-то захочет отнять его.

Но Хоффер казался более чем предусмотрителен. Даже наш шофер, крупный рыжеволосый сицилиец с норманнской кровью, носил кобуру под мышкой, что особенно подчеркивала облегавшая его шоферская униформа.

В воздухе стоял запах глициний, пурпурные цветки которых украшали клумбы внутри двора. Все выглядело очень пышно. Заботливо ухоженные пальмы создавали тень в каждой видовой точке, откуда открывался великолепный вид на средиземноморские пейзажи. И все же в гармонии сада присутствовал какой-то неясный изъян. Все было слишком красиво, идеально перенесено с чертежа, чтобы создать цветущий сад в кратчайшие сроки. Искусственный сад – творение специалиста.

«Мерседес» остановился на гравийной дорожке перед входом в дом, и двое слуг поспешили навстречу, чтобы взять наши сумки. Когда они поднимались по ступенькам, на крыльцо вышла невысокая темноволосая женщина в черных кожаных брюках для верховой езды, белой шелковой блузке, собранной у талии, в испанской шляпке и безразлично посмотрела на нас.

Она отличалась тем типом телосложения, которое нельзя назвать иначе, как пышное, и, будучи истинной сицилийкой, выглядела старше своих двадцати двух – двадцати трех лет, что обычно свойственно женщинам южного типа.

– Кто она? – спросил Пьет.

– Подружка Хоффера. Пойду узнаю у нее, что происходит.

Бёрк поднялся по ступенькам. Между ними состоялся короткий тихий разговор, который прервался, как только я подошел к ним.

– Хоффера сейчас нет, – сообщил мне Бёрк. – Вчера вечером он уехал в Джелу по делам и обещал вернуться сегодня после полудня. Рад познакомить тебя с синьорой Розой Солаццио. Роза, мой друг – Стаси Вайет.

– Очень приятно, мистер Вайет. Много о вас слышала.

По-английски она говорила безупречно. Коротко пожала мне руку, солнечные очки не сняла.

Ее слова могли быть правдой, а могли оказаться простой данью вежливости. Хоффер, видимо, не нуждался в утешении. И внешний вид Розы говорил о том, что она здесь, скорее, для другого – помочь ему скоротать часы бессонницы.

Она повернулась к Бёрку.

– Комнаты для вас готовы. Слуги проводят. Думаю, вы захотите принять душ и переодеться, так что я закажу обед через час.

Роза ушла, а мы последовали за слугами через большой холодный холл, где все казалось погруженным в зелень с золотом, и, миновав короткий лестничный марш, оказались во втором ярусе здания.

Пьета и Леграна поселили вместе, но Бёрка и меня удостоили отдельных комнат. Моя, узкая и длинная, с раздвижными стеклянными дверями во всю стену, отделявшими балкон, выходила в сад. Мебель в английском стиле подобрана со вкусом. На полу ковер такой толщины, что поглощал все звуки. Толкнув одну из дверей, я обнаружил за ней персональную ванную комнату.

Слуга поставил мою сумку на кровать и вышел, а я пошел в ванную и проверил душ. Когда вернулся в комнату, Бёрк ждал меня, стоя у окна.

Он выдавил улыбку.

– Хорошо быть богатым и здоровым, а?

– Неплохо. Не знаю, как ты, а я собираюсь принять душ.

Он с готовностью повернулся к двери.

– Неплохая идея. Я жду тебя внизу через час.

Но у меня были другие планы.Простояв минуты полторы под ледяными струями, я вышел, надел чистую рубашку и легкий полотняный костюм светло-голубого цвета. Солнечные очки в золотой оправе дополняли экипировку.

Постояв в раздумье над «смит-и-вессоном», решил, что я все-таки в Сицилии, и навесил кобуру справа под пиджак. Быстро выйдя из комнаты, я спустился вниз.

Никого не встретив в холле, я остановился на ступеньках возле парадного входа. «Мерседес» все еще стоял на дорожке, водитель мыл ветровое стекло щеткой.

За моей спиной раздались шаги, и Роза Солаццио обратилась ко мне:

– Вы куда-то собираетесь, мистер Вайет?

Я повернулся и весело отозвался:

– Да, хочу съездить в Палермо, если вы не возражаете.

– Отчего же, я скажу, чтобы Чиккио отвез вас, куда пожелаете.

Ответ был искренним и притом без тени колебания. Местный диалект представляет собой итальянский, на котором говорят повсюду в Италии, за исключением одного или двух гласных звуков и акцента, который не удалить даже хирургическим путем. Она перешла на него, когда мы спускались по ступенькам.

– Американец хочет съездить в Палермо, – сказала она Чиккио. – Отвези его, куда скажет, и присмотри за ним хорошенько.

– Не вздумай делать этого, Чиккио, – остановил его я после того, как он открыл мне дверцу, – или я отрежу тебе уши.

Что-то в этом смысле я произнес на том сицилийском диалекте, который не услышишь нигде, кроме портового района Палермо.

Он открыл рот от удивления. Роза, видно, тоже испытала шок. Я даже не взглянул на нее, забираясь на заднее сиденье «мерседеса». Чиккио закрыл дверь с моей стороны и сел за руль. Он еще раз вопросительно взглянул на Розу, она кивнула, и мы тронулись.

* * *

Я сказал, чтобы он высадил меня на пьяцца Приторна, потому что это место было не хуже любого другого в городе и, кроме того, я любил барочный фонтан в центре ее с обворожительными фигурками речных нимф, тритонов и прочих божеств. На севере залива возвышалась скала Монте-Пеллегрино, упиравшаяся в послеполуденное солнце, и я направился в ее сторону, миновав старинную церковь Санта Катерины. Потом свернул на виа Рома и пошел по направлению к центральному вокзалу.

На одной из боковых улиц мне пришлось протиснуться через небольшую толпу стремящихся попасть в театр марионеток. Это были туристы, немцы судя по их говору. Они, конечно, пришли сюда в поисках экзотики. Даже во времена упадка жанра старые мастера-кукловоды не желали менять своего репертуара и произносили диалоги на таком густом сицилийском диалекте, что их не понимали даже итальянцы с материка.

По дороге из аэропорта я заметил пару раскрашенных повозок с медным орнаментом, запряженных лошадьми с расчесанными и украшенными гривами; однако в основном фермеры передвигались на трехколесных мотороллерах «веспа» или «ламбретта». Я пожалел было об утрате традиций, как перед самой виа Линкольн увидел прогулочный экипаж, стоящий у края тротуара прямо на моем пути.

Он уже изрядно пообтрепался, его деревянный каркас местами потрескался, кожаная сбруя кое-где порвалась, но все же чувствовалось что за экипажем любовно ухаживали: медь блестела на солнце и разносился запах полированного дерева обшивки.

На вид вознице перевалило за восемьдесят. Его лицо сморщилось как грецкий орех, длинные усы закручивались у щек. Меня он явно принял за сицилийца.

В Палермо наем экипажа всегда представляет собой своего рода ритуал, причем сложность переговоров не зависит ни от времени, ни от длины поездки. Возница может продемонстрировать свой норов, если туристы ему вдруг не понравятся, но у меня не возникло никаких сложностей. Когда я назвал старику место назначения, его брови полезли вверх, на бесстрастном лице воцарилось выражение глубокого уважения. В самом деле, никто не поедет на кладбище ради развлечения, а для любого сицилийца смерть – дело серьезное. Оно требует внимания живых, дабы они не забывали о ней и готовились.

* * *

Мы направлялись в старый бенедиктинский монастырь, находившийся примерно в миле от Палермо в сторону Монте-Пеллегрино, и кебу потребовалось довольно много времени, чтобы добраться туда: это меня вполне устраивало, потому что мне хотелось подумать.

Действительно ли я желаю попасть туда? Зачем стремлюсь? Я не мог найти ответа на вопросы, но, пытаясь разобраться в себе, с удивлением обнаружил, что еду почти без волнения, чего раньше не мог себе даже представить. Тогда в душе моей зияла открытая рана, любая мысль о матери вызывала боль, но сейчас...

Солнце зашло, и с моря подгоняемые холодным ветром надвинулись облака. Когда мы подъехали к монастырю, я попросил возницу подождать и вышел из экипажа.

– Извините, синьор, – обратился он ко мне. – У вас кто-то покоится здесь? Кто-то близкий?

– Моя мать.

Удивительно, но только в этот момент боль вновь поднялась во мне, подступив к горлу. Я испугался, что сейчас разрыдаюсь, и, быстро отвернувшись, побрел к монастырю, пока возница крестился.

Через боковой вход я проник внутрь маленького дворика с очаровательным арабским фонтанчиком, выбрасывавшим в воздух струю серебряных брызг, а дальше под невысокими сводами с колоннами и арками с обеих сторон прошел к кладбищу.

Ясным днем отсюда открывался великолепный вид на долину и море, но сейчас аллея кипарисов клонилась под ветром, и несколько холодных капель дождя уже упало на каменные плиты надгробий. Большое кладбище содержалось в идеальном порядке, поскольку здесь хоронили представителей высшей знати Палермо.

Медленно, словно во сне, я плелся по дорожке. Гравий поскрипывал под моими ногами. Я пробивался сквозь строй резных памятников, и мимо меня проплывали бледные мраморные лики.

Могилу нашел без труда. Она осталась точно такой же, какой я ее помнил: белое мраморное надгробье в виде часовни с бронзовыми дверцами, на нем статуя Святой Розалии Пеллегринской в человеческий рост; шестифутовая металлическая ограда, выкрашенная черным с золотом.

Я прижался лицом к ограде и вновь перечитал надпись:

«Розалия Барбаччиа-Вайет – мать и дочь, безвременно покинувшая нас. И аз воздам, говорит Господь».

Я хорошо помню то утро, когда в последний раз прощался с ней. Позади меня толпились все, кто имел хоть какой-то вес среди знати Палермо, а рядом стоял мой дед, холодный и неподвижный, как мраморные статуи вокруг. Священник читал молитву над гробом.

И тогда, я повернулся и стал проталкиваться через толпу, а потом побежал. Дед окликнул меня. Но я продолжал бежать вплоть до встречи с Бёрком в «Огнях Лиссабона» в Мозамбике.

Ветер принес небольшой дождь, капли его стекали по моему лицу; я несколько раз вздохнул, чтобы успокоиться, отошел от ограды и тут обнаружил, что он стоит и смотрит на меня. Марко Гаджини, правая рука моего деда, его верный телохранитель и опора. Возможно, мой дед до сих пор избежал надгробья только потому, что рядом бы Марко.

Он выглядел как самоуверенный гладиатор, уцелевший после выхода на арену, или как боксер среднего веса, кем он когда-то и был. Волосы у него слегка поседели, на щеках и лбу легло несколько новых складок, но в остальном он оставался прежним. Меня, мальчишку, Марко любил, учил боксу, вождению автомашины, игре в покер и искусству выигрывать, но моего деда он любил больше.

Гаджини стоял, опустив руки в карманы своего синего нейлонового плаща, мрачно наблюдая за мной.

– Как дела, Марко? – спросил я беззлобно.

– Как всегда. Капо хочет видеть тебя.

– Откуда он знает, что я вернулся?

– Сообщил кто-то из таможни или из иммиграционной службы. Разве это важно? – Он пожал плечами. – Рано или поздно капо узнает все.

– Так что все по-старому, Марко? – спросил я. – Дед по-прежнему капо. А я слышал, что Рим сумел-таки задушить мафию в последнее время.

Он криво улыбнулся.

– Пойдем, Стаси. Собирается дождь.

Я покачал головой.

– Потом, не сейчас. Я приду сегодня вечером, когда все обдумаю. Передай ему.

С самого начала мне стало ясно, что у него пистолет в правом кармане. Он начал доставать его, но, подняв глаза, с изумлением обнаружил дуло «смит-и-вессона», наставленное на него. Он не побледнел – не из того теста, – но что-то произвело на него впечатление. Видимо, не ожидал от меня такой скорости и не мог поверить, что маленький Стаси уже подрос.

– Тихо, Марко, не дергайся.

По моему приказу он достал «Вальтер Р-38» и положил его аккуратно на землю дулом в сторону. Я поднял его и покачал головой.

– Автоматический пистолет не очень хорош из кармана. Марко, ты об этом должен бы знать. После первого же выстрела затвор дочти всегда захватывает подкладку. – Он ничего не ответил, продолжая стоять, уставившись на меня, будто впервые увидел, и я отправил «вальтер» к себе в карман. – Вечером, Марко, около девяти. Я приеду к нему. А теперь иди.

Он было заколебался, но тут из-за мраморного надгробья футах в пяти или шести позади него появился Шон Бёрк с браунингом в руке.

– На твоем месте я бы послушался, – посоветовал он Марко на своем ломаном итальянском.

Тот пошел, не сказав ни слова, а Бёрк повернулся и серьезно взглянул на меня.

– Старый приятель?

– Что-то вроде того. Откуда ты взялся?

– Роза тут же выгнала другую машину, а проехать за «мерседесом» в город не проблема. Стало интереснее, когда мы обнаружили, что кто-то сел тебе на хвост. Кто это был?

– Друг моего деда. Он разыскивал меня.

– Слушай, у него должны быть чертовски хорошие источники информации, если он так быстро узнал, что ты здесь.

– У него все самое лучшее.

Он подошел к ограде могилы и прочитал надпись.

– Твоя мать?

Я кивнул.

– Ты мне никогда не говорил о ней.

Удивительно, но у меня опять возникла потребность рассказать ему. Как будто ничего не изменилось и мы по-прежнему оставались близки. А может; мне просто хотелось выговориться даже перед первым встречным?

– Я не скрывал от тебя, что моя мать – сицилийка и что мой дед все еще живет здесь, но никогда не рассказывал тебе о них подробно.

– Да, припоминаю. Ты называл его имя, но я забыл его. И вот теперь увидел на надгробии.

Я присел на край скамьи и закурил сигарету. Удивительно, сколько всего, оказывается, я должен был рассказать ему. Для приезжего или туриста вся Сицилия – курорты Таормины, а Катания и Сиракузы – золотые пляжи, где можно встретить веселых и добродушных крестьян. Но эта яркая медаль имела и темную оборотную сторону. Рядом с узкой приморской полоской простирался край диких, безлюдных пейзажей, первозданной и бесплодной природы, где ежесекундно шла жестокая борьба даже не за жизнь, а за выживание. Мир, ключом к которому является слово ошейа, приблизительно, за неимением лучшего эквивалента, его можно перевести, как «будь мужчиной»... Будь мужчиной, борись за жизнь, сражайся за честь, решай свои проблемы сам, никогда не проси помощи у власти – вот принципы, которые породили обычай вендетты и стали питательной средой для постоянного воспроизводства мафии.

– Что ты знаешь о мафии, Шон?

– По-моему, она зародилась в старину, как своего рода тайное общество.

– Да, так. Она возникла на острове в период иноземного владычества, взяв на себя функцию единственного защитника крестьянина, единственного средства восстановления справедливости. Как все народные движения, она постепенно становилась все более и более алчной. В конце концов взяла крестьянина, да и всю Сицилию, за горло. – Я бросил окурок и втоптал его в гравий. – И все еще держит, несмотря на все усилия римских властей.

– Но какое это имеет отношение к тебе?

– Мой дед, Вито Барбаччиа, капо мафииПалермо, да и всей Сицилии. Он крестный отец. Господин Жизни и Смерти. Сейчас уже около трех миллионов сицилийцев живут в Штатах, и мафия перебралась туда вместе с ними. Ты, наверное, знаешь, что там это одна из основ преступного мира. За последние десять лет нескольких боссов мафии выслали из Штатов. Они вернулись домой с новыми идеями: проституция, наркотики и прочие прелести. Старомодные мафиози вроде моего деда запросто лишали жизни, но они не занимались подобными вещами.

– В этом и есть суть проблемы?

– Можно сказать, что да. Ему подложили бомбу в машину – любимый способ в борьбе за передел сфер влияния в мафиозной среде. К несчастью, именно моя мать решила выехать на ней.

– Господи Боже мой. – На лице у него появилось неподдельное сочувствие.

Я продолжал:

– Веришь или нет, но я ничего не знал о делах деда или, скорее не хотел знать. Приехал домой на каникулы после первого года учебы в Гарварде, и на второй день случилась трагедия. В тот же вечер дед рассказал мне все.

– Он не пытался рассчитаться с теми, кто подложил бомбу?

– Уверен, что да. Думаю, что все уже решено. – Я поднялся. – Что-то холодно. Давай возвращаться.

– Извини, Стаси, – сказал он. – Трагическая история.

– Ну что ты. Все в прошлом.

Я поверил в его искренность. Ветер завывал в вершинах кипарисов, бросая косой дождь на тропинку. Мы встали и пошли назад к монастырю.