Текст книги "Судная ночь на Синосе"

Глава 5
Пальцы мертвеца

Я очнулся от глубокого тягучего сна, когда мы были уже к северу от острова Кирос, повернулся на спину и уставился глазами в потолочную переборку, пытаясь разобраться в себе. Это было плохой приметой. Затем все стало на свои места и я, зевнув, скинул ноги на пол.

В кубрике было жарко, несмотря на работающий во всю мощь кондиционер. Поднявшись на палубу, я буквально замер от обрушившегося на меня горячего воздуха. Наконец, глубоко вздохнув, я окончательно пришел в себя.

Слава Господу, день был прекрасным, на голубом чистом небе ни облачка. Вдали, к северу от нас, дрожали в жарком мареве острова Киклады, а еще дальше с юго-запада над морем нависал громадой остров Крит. Наш катер дрейфовал на спокойной глади бирюзового цвета моря, и каждая его деталь отражалась в воде, словно в зеркале.

Морган, подняв парус и развалившись в его тени, спал на палубе, заливаясь равномерным храпом. Я легонько поддел его ногу, а затем, взяв ведро, зачерпнул морской воды, вылил на себя и задумался на тем, что делать дальше.

Мы уже выловили несколько дюжен губок, которые теперь сушились на палубе. Они мне не очень нравились. Ловец губок – умирающая профессия, и не только потому, что теперь на каждом углу можно было купить синтетические губки. Молодые просто не хотели этим заниматься. Они достаточно повидали тех, кто в результате такого промысла согнулся в дугу, состарившись раньше времени. Но для некоторых это все еще было смыслом жизни, и притом единственным. Поэтому в Эгейском море и у юго-западного побережья Турции довольно часто встречались лодки, принадлежавшие ловцам губок.

На этом можно было жить, если только иметь достаточно опыта. Вот уже три недели, как я занимался ловлей губок неподалеку от Кироса, и этого мне хватало, только чтобы продержаться на плаву, но не больше. Расходы на питание, горючее для катера – и в результате денег оставалось совсем немного.

Морган пристрастился к дешевому местному вину по паре шиллингов за литр, а старая дама, владелица таверны, куда он захаживал, наливала ему немного больше обычного, от чего он был безмерно счастлив.

Теперешняя наша с Морганом жизнь казалась мне какой-то странной. Нечто вроде полосы забвения между старым ее концом и новым началом. У нас был катер, достаточно еды, и солнце нас пока еще грело. Никаких известий от Янни Китроса, что меня удивляло. Но мы, думал я, как-нибудь прорвемся.

На Киросе в примыкающей к морю части города у Янни была старая таверна, которую он так и назвал «У Янни». Будто появившись из старых фильмов Богара, выглядела она очень живописно, чем привлекала много туристов. Захаживали сюда рыбаки и ловцы губок. Небритые, с финками за поясами, они приводили гостей в легкий трепет. Это было не больше чем игрой, приманкой для туристов. Китрос поощрял рыбаков, продавая им вино со скидкой. Как правило, местные вели себя благопристойно, но даже если и случались небольшие стычки, Янни не возражал, лишь бы они не заходили слишком далеко.

Управлял заведением приятный толстяк, уроженец Афин по имени Алексиас Папас, которому нравилась тихая, спокойная жизнь, и он делал все, чтобы она такой для него и оставалась. Для этого управляющий предоставлял сержанту местной полиции бесплатную кормежку и комнату для временного пользования, а также, насколько я смог заметить, напитки для утоления его непомерной жажды.

Как я уже сказал, никаких известий от Китроса не было, а может, просто Алексиас, желая от меня отделаться, ничего не говорил. Поэтому я прекратил расспросы и задумался, как нам протянуть до лучших времен.

Утром с губками нам не повезло, и я по совету случайно встретившегося мне сгорбленного турка, которого накануне вечером в таверне Китроса угостил парой стаканчиков вина, решил попытать счастья у северного берега крохотного островка под названием Хиос.

Когда я пристегивал акваланг, Морган, зевая и почесывая свое давно не бритое лицо, поднялся на ноги.

– Надеюсь, на этот раз повезет больше, чем утром, Джек. Та партия губок, которую выложили для просушки, не стоила того, чтобы ее вылавливать.

– Ты слишком переживаешь, – заметил я и перелез через перила.

То, что он сказал, было сущей правдой, но пользы от его слов не было никакой. Странные эти губки. Плохие и хорошие – они выглядят совершенно одинаково: все они красивые, черные, блестящие. Требуется большое мастерство, чтобы выбрать нужные, и надо сказать, в этом я не очень-то преуспел.

Отрегулировав подачу воздуха, я оттолкнулся от борта и, описав дугу, вошел в воду. Вода была кристально чистой и так далеко и хорошо просматривалась, что возникало ощущение, будто смотришь на окружающие тебя предметы с противоположного конца подзорной трубы.

Я немного поплавал, чтобы сориентироваться, а заодно и продлить чувство удовольствия от пребывания у поверхности. Со всех сторон меня обступило бесчисленное количество толстолобиков и черных лещей. Непосредственно подо мной плавали стаи серебристых рыб с отливающими золотом головами. От моего резкого рывка на глубину их разметало в разные стороны, и я оказался в самом центре огромного косяка крохотных рыбешек, переливавшихся всеми цветами радуги, который тут же распался, словно взорвавшись, оставив меня одного.

На несколько мгновений я ощутил себя частью этого подводного мира, который, в свою очередь, стал частью меня самого. Мы были едины. Я испытывал ощущение свободного полета – древнейшей мечты человека, и ничего невозможного для меня теперь не существовало. Ко мне вновь вернулось чувство неимоверного изумления, которое я однажды ощутил во время первого погружения в автономном подводном снаряжении.

С той поры прошло много времени. Слишком много. Я попытался удержать в себе это чувство и сохранить его как можно дольше. Но оно, видимо, ускользнуло от меня, и я снова насторожился. Смутная тревога вновь овладела мной.

На глубине восьми фатомов я достиг дна. Все вокруг как-то сразу потемнело. Единственной причиной тому были многочисленные камни, покрытые пышным ковром колыхавшихся морских водорослей, рядом с которыми видимость была значительно хуже.

За большим камнем я нашел первые губки, но они были настолько плохи, что никуда не годились. Отвратительные на вид, вздувшиеся, в основном черного, с легким оттенком зеленого, цвета, они производили впечатление чего-то гниющего. Какого-то разлагающегося живого организма. Неудивительно, что турки прозвали их Пальцами мертвецов.

Я находился под водой около десяти минут и исследовал дно вокруг западной оконечности острова. Обогнув огромный выступ каменной гряды, я впервые в жизни испытал такое сильное потрясение от увиденного. Прямо подо мной разверзлась огромная, глубокая расселина, уходящая в бесконечность. На большом песчаном плато, расположенном поперек залива, я заметил ловца, вокруг которого на дне было столько губок, сколько я еще не видел за всю свою жизнь. Ловец губок был одет в обычный костюм ныряльщика. Воздушный шланг и спасательная веревка, похожие на пуповину, змейками тянулись от него к поверхности воды. Заметив меня, он прервал работу.

Я догадался, кто это мог быть, и быстро поплыл через расселину в его сторону. Подплыв достаточно близко, я глянул сквозь лицевое стекло шлема ныряльщика. Это был Киазим Дивальни, турок из городка Килас, расположенного в заливе Керма.

Вооруженный конфликт на Кипре стал достоянием прошлого, и лодки турецких ловцов губок можно было снова увидеть в Эгейском море. Неделю назад или немного раньше в районе гавани я встретил Киазима и двух его сыновей, чинивших вышедший из строя компрессор. Весьма важное занятие, так как без него невозможно работать под водой. Поломка компрессора была пустяковой для знающего человека, конечно, а у Моргана к этому были особые способности.

Когда Морган закончил работу, потратив день на переборку старого дизельного двигателя на их катере под названием «Сейтан», они осыпали нас словами благодарности, на которые способны только турки, и наше реноме поднялось еще выше, что приятно пощекотало самолюбие моего помощника.

Киазим медленно подплыл ко мне, потрогал пустую сетку, висевшую у меня на поясе, затем показал рукой на разбросанные по плато губки, приглашая меня заняться их сбором. Вторично просить не пришлось. Мне никогда еще не попадались такие отличные губки и в таком огромном количестве, поэтому я очень быстро наполнил ими сетку.

Киазим также закончил работу, показал мне рукой наверх и, как полагается, четырежды дернул за спасательную веревку, что на языке подводников означало: «Подъем».

Наверх я поднялся гораздо раньше него. Мне не нужна была декомпрессия, так как на глубине я пробыл недолго. А вот у Киазима, видимо, дела обстояли иначе. Я совсем не был уверен в том, что он правильно проводил декомпрессию, даже в тех случаях, когда она была необходима. К современным правилам и инструкциям по декомпрессии большинство ловцов губок относились с тем же чувством юмора, что и к ловцам, работавшим под водой в снаряжении с автономными средствами жизнеобеспечения. От кессонной болезни и всех физических недугов они предпочитали пользоваться собственными средствами – зарывали пострадавшего по самую шею в рыхлый песок и давали ему выкурить пару сигарет. Они полагали, что никотин, попавший в кровь, сразу вызывает у человека положительный эффект, что легко объясняет тот факт, почему все турецкие ловцы, с кем мне доводилось встречаться, были отъявленными курильщиками.

Я всплыл рядом с «Сейтаном», лодкой странной конструкции, совершенно не изменившейся со стародавних времен. На лодке были установлены выгоревший парус цвета охры и дизельный двигатель, который после ремонта, сделанного Морганом, мог развивать скорость в четыре узла.

Яасси, старший сын Киазима, высокий и красивый парень девятнадцати лет, внимательно следил за положением катера. Это было необходимо не только для борьбы с приливом и морским течением, но и для того, чтобы перемещаться вслед за ловцом, работающим на дне. Важно было всегда держать лодку в таком положении, чтобы выхлопные газы от двигателя не попали в воздушный компрессор. Не один ныряльщик погиб от отравления угарным газом из-за несоблюдения этого требования.

На лодке ревел компрессор, а Абу, второй сын Киазима, смышленый четырнадцатилетний проказник, выполнял работу помощника ныряльщика, очень важную на судне. Я знал таких помощников, которые были настолько опытны, что могли по спасательной веревке определять, что происходит внизу. А там могло произойти худшее – гибель ныряльщика. Неудивительно, что Абу обладал этим чувством с рождения.

Яасси перегнулся через борт и подал мне руку. Поднявшись на лодку, я стянул с себя маску и отвязал раздувшуюся от губок сетку. Поскольку только их отец говорил по-английски, а мой турецкий оставлял желать лучшего, я общался с ними на греческом. Яасси бросил взгляд на губки, взял пару и разочарованно покачал годовой. Они казались вполне нормальными, но он вышвырнул их за борт.

– Как ты их различаешь? – спросил я.

– Это легко, – пробормотал он в ответ. – По размеру пор.

Когда из воды появился отец, Абу назвал глубину его погружения в кулаксах, турецкой мере, равной примерно пяти футам. Я отстегнул акваланг и глотнул воды из огромного керамического кувшина, привязанного веревкой к мачте. Это был сосуд работы греческих или римских мастеров двухтысячелетней давности. На большинстве таких лодок были подобные кувшины. В этих местах, где на дне моря часто встречались остовы затонувших кораблей, можно было без труда найти что-нибудь подобное.

Вскоре сыновья подняли Киазима из воды, и я подошел к ним, чтобы помочь. Ловец в обычном для подводных работ снаряжении, только что вышедший из воды, представляет собой неуклюжее существо. На ногах ботинки весом семнадцать с половиной фунтов каждый, а на талии – пояс из свинца весом восемьдесят фунтов.

Я открутил лицевой щиток, и Киазим оскалил зубы.

– Джек, мой дорогой друг, как ты?

Ему было около сорока пяти. Темнокожий, мужественного вида, с широкими черными усами вразлет, хорошо сохранившийся, он мог бы выглядеть гораздо старше своих лет, если учесть специфику его работы.

– Сколько же ты времени пробыл под водой, идиот? – спросил я.

Абу снял с отца шлем, и тот снова расплылся в улыбке.

– Ты опять про свои инструкции. Дай мне лучше закурить. Умру, когда положено.

Я подал ему сигарету из маленькой коробочки сандалового дерева, которую протянул мне Яасси. Киазим сделал глубокую затяжку.

– Прекрасно. А где твой катер, Джек? Почему не подогнал сюда и не составил нам компанию? Мы вернемся на берег и поедим на пляже. Я давно хочу поговорить с тобой. Надо обсудить один деловой вопрос.

– Отлично, займусь губками позже, – сказал я и потянулся за аквалангом.

Яасси и Абу помогли мне вновь надеть акваланг, и я снова прыгнул за борт. Они прекрасно ко мне относились, потому что я для них был «далгук» – такой же ловец губок, как и их отец. Киазим в свое время служил в турецкой пехоте и в 1950 году в контингенте вооруженных сил под эгидой Организации Объединенных Наций был направлен в Корею.

В то же время там был и я, и это связывало нас обоих. Надо было видеть турецких солдат, когда они только прибыли на фронт. Странные, со свирепыми лицами, в шинелях по щиколотку, вооруженные винтовками устаревшего образца с приткнутыми штыками, они своим видом воскрешали картины Первой мировой войны, но сражались, надо сказать... Все, что я слышал ранее о турецком солдате, было чистой правдой.

Он почти два года пробыл в китайском плену, проходил процедуру промывки мозгов, которой подвергались все военнопленные армии союзников. Но с турками у китайцев это не очень-то выходило. Разочаровавшись, они отказались от своей затеи и в конце концов поместили всех пленных турок в одном лагере.

Турки крепки, как прибрежные камни, тщетно перекатываемые морскими волнами. Стойкие, неукротимо смелые люди. Самые лучшие друзья и самые страшные враги в мире.

* * *

Яасси и его младший брат развели на песчаном берегу костер и занялись готовкой, а Морган, чей греческий был так плох, что хуже не бывает, с кружкой вина, зажатой в коленях, взгромоздился на скалу и стал за ними наблюдать.

Мы с Киазимом отошли в сторонку и устроились у самой воды с бутылкой араки и коробкой халвы, уникальной турецкой сладостью, которая готовится из меда и орехов, на что Киазим был большой мастак.

Стало еще жарче. Перед нами открывался красивый вид на море. Там у самого горизонта неподвижно застыла конгоа, лодка, специально приспособленная для ловли губок с помощью трала.

– Ты только посмотри, что они делают, – сердито произнес Киазим. – Шкрябают морское дно и все живое на нем.

– С появлением такого оборудования и синтетики на островах скоро станет жить совсем невозможно, – ответил я.

Я набрал полный рот араки и поболтал жидкость во рту. Вкус турецкой водки воскрешал мои воспоминания о детстве, когда я сосал анисовые пастилки. Было мне тогда лет восемь.

– Я не совсем уверен в этом, Джек, – осторожно заметил Киазим. – У опытного подводника здесь много способов заработать на жизнь.

Итак, мы подошли к главному.

– Ну, например?

– Возьмем хотя бы затонувшие корабли. Любые, начиная с античных времен и кончая подбитыми во время последней войны.

Я покачал головой:

– Что касается античных времен, то это пустая трата времени. Большую часть этих кораблей уже не найти. Обычно они покрыты толстым слоем песка, и нужен большой опыт, чтобы их обнаружить. А если и найдешь, то столкнешься с проблемой, как их поднять со дна. Это требует и навыков, и специальной техники. Нужны будут специалисты, большие деньги и время. А последнее слово будет за правительством Греции или Турции, которое будет решать судьбу любого предмета, поднятого со дна моря.

– Нет, я имел в виду нечто другое. Дело в том, Джек, что на прошлой неделе я нашел корабль неподалеку от острова Синос в Центральном проливе.

– Синос? – удивился я. – Я и не знал, что там разрешают работать.

С этим островом были связаны воспоминания о событиях, происходивших там во время Второй мировой войны. Всего около двух миль в длину и полмили в ширину, Синос находился у входа в пролив Касос и имел чрезвычайно важное стратегическое значение. Немцы, укрепив старые турецкие фортификационные сооружения, превратили остров в неприступный бастион.

– Ты знаешь, какая сейчас ситуация? – оскалился Киазим. – Греция и Турция снова сотрудничают друг с другом, по крайней мере на официальном уровне. Все вдруг стали дружелюбными. Когда мы были у острова, подплыл катер военно-морских сил Греции и нам было сказано, что находиться здесь запрещено, но, когда я упомянул об обнаруженном мною корабле, они стали весьма любезны. Посоветовали мне обратиться в полицейский участок на Киросе за разрешением на продолжение работ.

– И ты обратился?

– Вечером того же дня я повидался с сержантом Ставру. Он заполнил за меня бланк и отослал его в Афины. Он считает, что у меня хорошие шансы получить оттуда добро.

– Во сколько же тебе это обошлось? – спросил я хмуро.

– Всего лишь раз угостил его выпивкой в таверне «У Янни». Тем холодным немецким пивом, которое ему больше всего нравится. Он был по-хорошему настроен. – Киазим покачал головой и вздохнул. – Джек, что же с тобой произошло? Ты должен начать опять верить людям.

– Я думаю, такой день наступит. Расскажи мне подробнее об этом корабле.

– Каботажное судно водоизмещением в три тысячи тонн, которое немцы использовали для перевозки различных грузов на острова. В сорок пятом году, в самом конце войны затонуло под бомбежкой. Обежав бары на Киросе, я навел справки и вышел на человека, служившего на судне. Старик назвался Константиносом. На юге острова у него собственная ферма. Немцы эвакуировались с Синоса, судно уже плыло к материку. У них на борту находился сам руководитель этой операции, какой-то генерал СС или вроде этого. Подумай об этом, Джек. – Он ткнул меня в грудь большим пальцем – признак того, что арака начала действовать. – Представь себе, какая будет добыча. Ты знаешь, какие были нацисты. Там может оказаться все что угодно.

– Или ничего. И на какой он глубине?

– Двадцать шесть кулаксов. Я точно вымерил. Это сто тридцать футов.

Я покачал головой:

– Киазим, для этого потребуется хорошее снаряжение и для начала по меньшей мере два водолаза.

– Так я себе и представлял.

Он оскалился в улыбке и перешел на американизированный английский, которому научился в лагере для военнопленных.

– Тебе и мне, беби, улыбнется счастье.

Но я не был так уверен. В случае удачи на этом деле можно было бы заработать намного больше, чем на ловле губок. Прошло то время, когда я, прежде чем вовлечься в подобную авантюру, не утруждал себя взвешиванием всех «за» и «против», но теперь для работы под водой я уже был не так хорош. Как я мог объяснить это человеку с железной психикой?

– Сегодня во второй половине дня, Джек, я возьму тебя с собой. Пойдем под воду вместе. Все увидишь сам.

Он поднес бутылку к губам и сделал большой глоток, арака потекла по его лицу.

– Теперь пойдем поедим.

Он помог мне подняться, и мы пошли по песчаному берегу в направлении костра. На первое была корба, вероятно самый изысканный рыбный суп на свете. Затем запеченные целиком на раскаленных добела камнях омары и куски рыбы. Лучше бы приготовить не смогли даже в афинском «Хилтоне». Но почему мне не хотелось есть?

Взглянув в бинокль, я увидел отвесные скалы Синоса высотой от двухсот до трехсот футов. Были видны огромные бетонные дзоты – мрачное свидетельство немецкой оккупации. Из них хорошо просматривалась любая точка стратегически важного морского пространства. Голые скалы, трава – и ничего больше.

– Богом проклятое место, – сказался.

Киазим передернул плечами.

– Политика – дело для ненормальных, Джек. Я о ней не хочу даже слышать.

Он совершенно точно выразил мои мысли. В полумиле от берега мы поставили «Сейтана» на якорь, а «Ласковая Джейн» встала с ним борт в борт, как раз над тем самым местом, где, по словам Киазима, находился затонувший корабль, хотя никакого опознавательного буя здесь не было.

Я прислонился к мачте и стал наблюдать за Яасси и Абу, помогавшим отцу надеть подводное снаряжение.

Его водолазный костюм из плотного твида с прокладкой из натурального каучука производил хорошее впечатление, а вот техническое снаряжение Киазима оставляло желать лучшего.

Там, в морской пучине, можно не обращать внимание на мурен, осьминогов, электрических скатов и прочих чудовищ подводного мира. Плавание под водой во многом схоже с полетами в небе, здесь опасность исходит из самого факта бесцеремонного вторжения человека в природу.

При погружении в воду на каждые тридцать семь футов давление возрастает на пятнадцать тонн. При работе на глубине давление подаваемого воздуха должно быть где-то на пятьдесят фунтов выше давления воды. Стоит подаче воздуха отключиться, и подводник будет раздавлен водой. Бывалые водолазы рассказывали мне, что видели даже, как из воздушных шлангов на поверхность выдавливалось человеческое мясо вперемешку с кровью. Такой смерти не захочешь...

Единственным приличным элементом подводного снаряжения Киазима был шлем из меди и бронзы, в котором, как и у большинства шлемов современной конструкции, имелся стопорный клапан, автоматически закрывающийся при отключении подачи воздуха. Выпускной клапан при этом также перекрывался, поэтому воздух в костюме оставался. В этом случае водолазу следовало как можно быстрее выбираться на поверхность.

Надо быть безумцем, чтобы с таким снаряжением работать под водой; Киазим – хороший водолаз, но не больше, и одного его мужества недостаточно. Вряд ли кто-либо другой мог решиться на подобное.

– До встречи внизу, Джек, – сказал он и надел шлем.

Сыновья потуже затянули гайки на его нагрудном щитке. Я кивнул Киазиму и перелез на борт «Ласковой Джейн», где Морган был занят проверкой акваланга. Пока я снимал с себя свитер и брюки, Морган с тревогой смотрел на меня. Вниз я надел неопреновый непромокаемый костюм черного цвета. Подумав о холоде там внизу, я непроизвольно поежился.

– Как себя чувствуешь, Джек? – спросил Морган низким голосом в тот момент, когда я просовывал руки в лямки акваланга.

– Чертовски плохо, – ответил я ему и тут же пожалел о сказанном.

У него отвисли щеки, и я, желая успокоить, положил ему руку на плечо.

– Это не имеет никакого отношения к погружению. Ничто меня не тревожит. Мне просто не очень нравится эта идея Киазима. Для этих работ у нас нет подходящего снаряжения. Такой старый морской волк, как ты, должен понимать это лучше, чем кто-либо.

Но он не поверил мне ни на йоту.

Выждав три-четыре минуты после погружения Киазима, я прыгнул в кристально прозрачную воду и последовал за ним, ориентируясь на его воздушный шланг. Поначалу со мной все было нормально, но, когда на глубине пятидесяти футов я достиг нейтральной зоны, где краски сразу потускнели, мне показалось, что окружающие предметы ожили и начали надвигаться на меня. Видимость была хорошей, и я мог заметить, что вокруг меня почти не было рыб. В целом это выглядело весьма угрожающе.

Я проверил глубиномер и двинулся дальше. Ни рифов, ни подводных чудовищ – ничего вокруг. Таинственный зеленый путь вел в никуда, и я головой вперед плыл в эту бесконечность.

Вдруг неожиданно из мрака передо мной выросла корма затонувшего корабля. Я вытянулся, завис в воде, словно парящая в небе птица, и отрегулировал подачу воздуха. Судно, совершенно неповрежденное, лежало на дне, слегка завалившись на один бок. На носовой части палубы стояли на изготовку зенитки с поднятыми вверх стволами. Рядом с ними я увидел Киазима. Он махнул мне рукой, и я подплыл ближе.

Перила и вентиляторные решетки были покрыты черными мидиями, а в некоторых местах поверхность судна была словно искусана свирепыми собаками. Повсюду виднелись моллюски с острыми, как лезвие бритвы, раковинами, способными не только располосовать кожу, но и своим ядом приковать на неделю к больничной койке.

Проникнув в рубку, я увидел компас и штурвал, сплошь усеянные мелкими ракушками. Ракушки росли и на подъемном механизме. Затем я спустился в открытый люк трюма. Часть трюма в том месте, где я находился, напоминала неф собора – сверху сквозь неровные щели палубы в помещение проникал слабый дневной свет. На полу лежали гильзы снарядов для зенитных установок. Не вызывало сомнений, что судно было атаковано с воздуха, после чего и затонуло.

Пытаясь найти дорогу в грузовой отсек трюма, я сделал рывок в темноту и сразу же попал в неприятную ситуацию. Я оказался в месте прямого попадания авиационной бомбы, которая и отправила на дно немецкое судно. Рядом лежали горы искореженных балочных перекрытий вперемешку с разбитыми палубными досками, на которых росли диковинные водоросли.

Я подплыл ближе и, чтобы удержаться, ухватился рукой за металлическую перекладину. И, о Боже, она сдвинулась с места. И не только она – все вокруг меня, как мне показалось, зарокотав, вдруг пришло в движение, и гулкое эхо раскатилось по воде.

Я почувствовал, как все мои внутренности сжались от страха. Тотчас вынырнув из трюма, я стремглав рванул вверх, оставив Киазима решать его собственные проблемы. В декомпрессии нужды не было, так как мое пребывание на глубине было недолгим, и спустя несколько секунд я был уже в ослепительных лучах дневного света. Я ухватился за лестницу, и Яасси подал мне руку. Сняв маску, я выплюнул резиновый мундштук.

– А что с отцом? – спросил он встревоженно.

– Еще там, но, думаю, скоро поднимется.

Морган стоял рядом с сыновьями Киазима. Я никогда еще не видел его лицо таким серым. Не сказав ему ни слова, я перешагнул через перила «Ласковой Джейн» и спустился в кубрик. Я уже допивал второй стакан «Джеймсона», бутылку которого извлек из тайника под своей койкой, когда услышал шаги Моргана.

Войдя в кубрик, он остановился и принялся меня разглядывать. Я пододвинул ему бутылку виски.

– Все нормально. Сижу и жду тебя. Давай хлебни.

– Было ужасно, Джек?

– Как Рождество и Новый год в один день.

Не обращая внимания на полные тревоги глаза Моргана, я снял с себя костюм, вытерся полотенцем, натянул брюки и свитер и, снова налив себе виски в стакан, поднялся на палубу. Киазим уже стоял на «Сейтане» без шлема и прикуривал от зажженной спички, протянутой ему Яасси.

Он помахал мне рукой:

– Эй, Джек, иди сюда. Надо переговорить.

Я бодро улыбнулся ему и тихо пробормотал, обращаясь к Моргану, который поднялся на палубу вслед за мной:

– Готовься к отплытию. Я этим уже сыт по горло.

Я перешагнул через перила на бор «Сейтана» и облокотился о мачту.

– Ты видел, Джек? – спросил Киазим. – Ты понимаешь, что я имею в виду? Составишь мне компанию?

Я покачал головой:

– На твоем месте я бы еще раз подумал. Мне показалось, что вся эта чертовщина накроет меня с потрохами.

– А я ничего там опасного не заметил, – сказал он, нахмурив брови.

Его слова не понравились мне, так как в них я уловил скрытый смысл, и, глубоко вздохнув, изложил ему более вескую причину моего отказа:

– Ты был прав только в одном. Глубина действительно сто тридцать футов. Это значит, что за каждые сорок пять минут пребывания на дне в костюме со шлемом тебе придется выдерживаться на глубине тридцати пяти футов четыре минуты, на двадцати футах – еще двадцать шесть минут, и на десяти – еще двадцать шесть. Значит, после каждых сорока пяти минут работы под водой на декомпрессию в целом будет уходить пятьдесят шесть минут: Ты сможешь опускаться на дно всего два раз в день.

Теперь он уже сердито посмотрел на меня:

– Почему ты всегда должен рассуждать, как женщина, которая пугается собственной тени? Все эти инструкции по декомпрессии полная чушь. Как и все твои рекомендации.

– Киазим, ты себя погубишь, и это ясно как день, – сказал я. – Тебе нужна целая бригада для работы под водой, не меньше полудюжины, чтобы добыть что-нибудь стоящее. А может оказаться, что все это будет пустой тратой времени.

Теперь он уже разозлился, и в его глазах засверкали огоньки.

– Одни лишь разговоры, мой друг, долгие разговоры и умные слова, но, когда дошло до дела, ты, мне кажется, просто испугался. Да ты боишься снова туда спуститься.

Он сам не верил в то, что говорил, но я тоже завелся и своим ответом сразил его наповал.

– Испугался? – дико засмеялся я. – Я боюсь погибнуть. У меня кишки выворачивает от страха, когда я там, внизу. Ну, посмейся над этим.

Его глаза округлились, стали спокойными и очень мрачными. Будто его мгновенно осенило и он все понял. Он действительно все понял.

– Джек. – Киазим быстро подошел ко мне. – Прости меня, я действительно сожалею.

Я быстро перемахнул через перила. Морган уже отдавал швартовы. Вбежав в рубку, я нажал на стартер. Мощный двигатель мгновенно взревел, и, резко повернув штурвал, я направил «Ласковую Джейн» на разворот.

Пару миль я гнал катер на высокой скорости, а затем сбросил обороты. Глянув через плечо, я увидел Моргана, стоящего в дверном проеме.

– Чувствуешь себя лучше?

– Немного, – сказал я.

– Не очень-то радуйся. Ты оставил на «Сейтане» свои губки. Те, хорошие.

Мы прибыли на Кирос под вечер. Живописный маленький островок, шесть или семь миль в длину и три в ширину. В середине острова в небо упиралась двуглавая горная вершина высотой три тысячи футов.

Одномачтовое суденышко, раздув парус, проскользнуло через узкий проход в залив и взяло курс на Крит. Оно прошло от нас так близко, что я сумел рассмотреть глаза, нарисованные по обе стороны носовой части парусника. Человек, стоявший у румпеля, приветливо помахал нам рукой. Я ему ответил тем же и повел «Ласковую Джейн» в гавань.

За время нашего отсутствия сюда прибыло всего одно новое судно. Это была ослепительно белая с ярко красной полосой по борту яхта длиной в девяносто футов, оснащенная дизельным двигателем. Кому-то она обошлась в пятьдесят тысяч фунтов, не меньше. Она стояла под греческим флагом в сотне ярдов от основного причала.

Я аккуратно обогнул ее и направился к старому каменному пирсу, месту нашей обычной стоянки, за которую не нужно было платить портовые сборы. Выкрашенные в яркие цвета рыбацкие лодки стояли у берега, уткнувшись в белую дугу песчаного пляжа. Рядом сидели рыбаки и латали свои сети, на мелководье резвились дети, их голоса летели над гаванью.

Я вырубил двигатель. Когда приблизились к пирсу, Морган выпрыгнул и привязал к нему наш катер. Я перешагнул через борт и подошел к Моргану.

– Ты куда-то собрался, Джек? – спросил он.

– Куплю несколько банок чего-нибудь, а может быть, и другого, – ответил я. – Да и просто хотелось бы размять ноги.