Текст книги "Сыны Зари"

Джек Кертис
Сыны Зари

Часть первая

Дартмурт, 1971 год

Пару дней назад эту лису подстрелил какой-то фермер, щедро начинив ее, словно перцем, дробью. И теперь она была обречена на смерть, и только инстинкт заставлял зверя двигаться. Вообще-то она должна была умереть еще несколько часов назад, но это был сильный лис-самец, молодой и не успевший обзавестись глистами и прочими паразитами, которые истощают животное. Победить надвигавшуюся смерть он, конечно, был не в силах, но мог оттянуть ее приход.

А с севера, со стороны моря, надвигались тучи. Громады кучевых облаков, черных от дождя, который они несли в себе, сумрачным покрывалом нависли над торфяником. Лис жадно напился из болотца и с трудом, напрягаясь, улегся рядом на рыжий бок. Его взъерошенная, изрешеченная дробовиком шкура во многих местах сочилась ядовитой влагой, словно дерево смолой. Учуяв приближение грозы, лис попытался подняться, но лапы его беспомощно переплелись, а глаза заволокла предсмертная пелена. Сделав еще три отчаянные попытки, он наконец поднялся и некоторое время постоял так на трясущихся лапах, склонив к земле остроконечную морду. С его высунутого языка на траву скатилось несколько алых сгустков крови.

Глухие раскаты грома покатились со стороны моря, и ветер прошелестел по траве. Гладкая поверхность болотца наморщилась под первыми каплями дождя. А потом все снова успокоилось. И даже лис вдруг рысцой пробежал вперед ярдов десять, как будто ничего и не случилось. А потом он приостановился, сделал еще несколько шажков и так, прямо на ходу, сдох.

Пройдет немного времени, и глаза его достанутся воронам, а брюхо, вспоротое болотными стервятниками, лопнет, как набитая до отказа сумка. И очень скоро от зверя не останется ничего, кроме разбросанных по темной земле костей и клочьев шкуры. За дни своей агонии лис ухитрился проковылять немало миль, но далеко не ушел: все кружил и кружил, топчась на одном месте, ни разу не покинув той части торфяника, откуда открывался вид на мощный выход гранитных пород на вершине холма Бетел-Тор.

* * *

Им хорошо была видна полоса дождя, затягивавшая торфяник багровым занавесом. Они могли бы подойти к южной подветренной стороне холма и укрыться там, за гранитным выступом, однако предпочли натянуть на головы непромокаемые капюшоны и, помогая друг другу зачехлить свою поклажу и ружья маскировочным брезентом. Они выжидательно смотрели на штормовые тучи, как будто радуясь подползающему к ним ливню. Один из этих двоих заметил, как в полумиле от них слетаются и снижаются к болотцу черные птицы.

Дело было поздней осенью, до сумерек оставалось не больше часа. Мужчины находились на торфянике столько, сколько понадобилось лису, чтобы умереть. Они двинулись в путь с запасом продовольствия теперь уже основательно израсходованным. У них были карты и пояснения к ним, которые, как предполагалось, должны были привести их к определенному месту назначения, однако эта цель вовсе не входила в намерения мужчин. У обоих были типовые винтовки СРЛ и по сотне боевых патронов, которые один из них наворовал в разных магазинах в тот день, когда они отправились в дорогу.

Мужчина, наблюдавший за кружащимися птицами, стащил с головы берет и пригладил темные торчащие вихры, а потом снова низко надвинул на лоб кожаный ободок. У него было худое, унылое лицо с длинным, узким носом, когда-то, по-видимому, сломанным, а потом вправленным весьма небрежно. Другой мужчина имел внешность деревенского парня, его румяное лицо, сейчас исхлестанное шквальным ветром, стало красным, как будто с него содрали кожу. Он съежился под своим капюшоном и, склонив голову набок, прислушивался к шуму ветра.

Спустя пять минут он наконец расслышал то, что хотел. Брюнет увидел, как голова его приятеля повернулась на этот звук, и, пока он не донесся снова, они не шевельнулись. Это были слова команды. Услышав ее, они поднялись, доставая оружие из-под дождевиков и снимая его с предохранителя. Брюнет слегка улыбался, словно вспоминая что-то приятное. И в это мгновение гроза настигла их, обрушившись на серые камни холма.

Холм оказался отличным прикрытием. Мужчины стояли терпеливо, принимая как неизбежное гонимый ветром ливень, и каждый мысленно представлял себе людей, которые вот-вот должны были показаться. Опять донеслась команда, и брюнет обогнул гранитный выступ, чтобы взглянуть на поросший папоротником склон, по которому они с приятелем спустились примерно часом раньше. Прошла еще минута – и вот уже на гребне холма появилось несколько фигур, точнее говоря, их смутные очертания. Двигались они быстро, причем шестеро бежали рысцой друг за другом парами, а седьмой держался сбоку от этой цепочки, как бы эскортируя ее. Они скользили сквозь дождь, подобно теням, серым и расплывчатым. Четким был лишь резкий голос человека с фланга, который неустанно, подобно незатихавшему ветру, подгонял своих спутников речитативом проклятий.

Отступив назад, брюнет кивнул товарищу. Они оба переместились к дальней стороне скалы и замерли в ожидании, безразличные к дождю, который обильно струился по их лицам, ручейками стекая с подбородка. А отряд уже почти спустился со склона, и сквозь бранный крик командира был слышен мерный топот и натужное сопение бегущих. Мужчины одновременно, с идеальной синхронностью, выступили из-за укрывшей их скалы. Бегуны уже проносились мимо, в каких-то двадцати, ну, может быть, тридцати футах от них. И командир все еще орал что-то.

Брюнет поднял винтовку и, почти не целясь, выстрелил. Голос командира смолк. Казалось, остановилось все вокруг: стих ветер, прекратился, будто заткнули сифон, дождь. Бегущие разом обернулись, но не на звук выстрела, а в сторону седьмого человека, вдруг подавшегося вперед. Еще продолжая по инерции движение, он, казалось, пополз, быстро передвигаясь на четвереньках. Но вот уже силы оставили его, и он рухнул лицом вниз.

Пуля попала в основание позвоночника, и спинной мозг всего лишь несколько мгновений еще подавал команду конечностям. Сам раненый так и не узнал, что случилось: внезапный удар отключил сознание. И совсем как тот лис командир инстинктивно продолжал двигаться. Он опустился на локти и, используя всю силу, еще оставшуюся в руках и плечах, попытался подтолкнуть тело вперед, тяжело волоча омертвелые, парализованные ноги. Как будто это могло ему чем-то помочь, как будто это несло в себе какую-то надежду!

Человек с румяным лицом, выступив немного вперед, хорошенько прицелился. У него на это было достаточно времени: раненый корчился совсем недалеко. Пуля разнесла правую лопатку, и раненый, глухо застонав, приподнял верхнюю часть туловища, словно тюлень. Второй выстрел был образцовым: точно в затылок, чуть-чуть повыше шеи. Все это заняло секунд двадцать. Шестеро бежавших рассеялись, нет, не в поисках убежища, просто сразу же после первого выстрела они отскочили в сторону, как бы оставляя для огня свободное пространство. Теперь они подошли к убитому, образовав у его тела молчаливый полукруг. Один из них обернулся назад, на холм, и остальные проследили за его пристальным взглядом, поворачивая голову один за другим, подобно скотине, которой вдруг помешали жевать траву.

А мужчины у скалы поначалу застыли на месте. Можно было разглядеть их смутные силуэты, они стояли как вкопанные за пеленой дождя, молча и недвижимо. А потом эти две фигуры скользнули назад, и их серые тени слились с серым холмом, как будто мужчины раздвинули гранит и вошли в него.

Бегуны тем временем разглядывали лежавший у их ног труп. Один из них, подсунув носок ботинка под тело, сумел перевернуть его. Та часть туловища, где прошла навылет первая пуля, представляла собой сине-багровое месиво, лица по существу не было. В первый момент, как только они увидели убитого, изуродованное лицо его было залито кровью. Но пока они не отрываясь смотрели на труп, ливень смыл кровь, очистив рваные края тканей, обнажив остатки раздробленных зубов, кости носа и скул, как будто разбитая голова прямо на глазах превращалась в подобие черепа.

Кто-то засмеялся. А спустя мгновение они уже все дружно хохотали.

* * *

В армию попасть несложно. Пара тестов, которые осилит и двенадцатилетний, плюс медицинский осмотр – и вы уже там! Основное, чему учат новобранцев, – это беспрекословно исполнять приказания. Муштра требует послушания и немалой выдержки, вам приходится сносить и брань, и лишения. Сначала вас сломают, а потом снова соберут и сделают таким, как желает Армия. И тогда жизнь станет немного полегче.

Таков стандарт. А вот в войсках быстрого развертывания от вас потребуется побольше. Это элита. Там посредственностей не держат. Когда вы попадаете на их отборочные учения, первое, что, как правило, от кого-нибудь приходится услышать, – это: «Вам такого не выдержать». А потом, уж будьте спокойны, они найдут способ проделать с вами все, чтобы убедиться: да, вы не подходите. Для этого существует особый метод – целая серия заданий, которые вербовщики называют «встряской».

Встряска № 1

Новобранцу назначается несколько марш-бросков по сильно пересеченной местности. Раз от раза дистанция увеличивается, а вес выкладки возрастает.

На одном из участков новобранцу приходится ползти вдоль канавы, наполненной грязью вперемешку с гниющими внутренностями животных и человеческим дерьмом. И когда новобранец добирается наконец до финиша, грузовичок, который должен подобрать его, отъезжает, прежде чем бедняга успевает вскарабкаться в кузов.

Встряска № 2

На учениях под названием «Выживание в боевых условиях» новобранцы живут где-нибудь в глуши, кормясь чем придется, и при этом на них еще охотятся солдаты из других подразделений. «Охотникам» дано указание устроить испытуемым веселую жизнь. Кости трещат вовсю!

Подъем до рассвета, отбой – в полной темноте. Марши на выносливость в самую неподходящую погоду. Минимальную дистанцию, в сорок пять миль, представляющую собой непроходимые дебри, следует преодолеть за двадцать четыре часа. Многие после этого умирали.

Встряска № 3

Новобранцев испытывают на выдержку допросами. Измотанные занятиями, будучи на пределе физических сил, они подвергаются весьма болезненной экзекуции: им закрывают колпаком голову и время от времени спрашивают: «Из какого вы подразделения? Какова ваша задача?»

А еще их привязывают к шесту и погружают в воду на такую глубину, что человек начинает захлебываться. И снова спрашивают: «Из какого вы подразделения? Какова ваша задача?»

Ну а еще раздевают догола и в кандалах заталкивают в камеру, а из соседнего помещения доносятся звуки ударов, крики, слышно, как кого-то рвет. И опять спрашивают: «Из какого вы подразделения? Какова ваша задача?»

Многие новобранцы не выдерживают, чему командование войск быстрого развертывания только радуется. Им такие недоноски не нужны.

* * *

Есть и другие встряски. Вам, конечно, может показаться, что те, кто их изобретают и практикуют на новобранцах, – люди довольно странного сорта. Но они всего-навсего делают свою работу. Большинство из них. Правда, некоторые, совсем немногие, от подобной работы получают удовольствие и вовсе не думают ее менять. Им нравится управлять людьми, властвовать над ними. Более того, они наслаждаются, глядя на страдания людей. Им не надо заставлять себя быть жестокими, жестокость заложена в их натуре и простирается далеко за пределы тренировочных занятий, маршев и допросов.

Новобранцы, которых забраковывали, могли позволить себе забыть об этих садистах. Не сразу, но через какое-то время это было возможно. А вот принятым на службу забыть своих мучителей не удавалось, поскольку они вынуждены были жить с ними. Может быть, у них рождалось желание убить этих нескольких садистов. Возможно, они даже мечтали сделать это, что в общем-то было бы неудивительно: ведь их учили именно убивать. Быть может, кто-то из них мог разработать план убийства, решить когда и где. Это в конце концов могло стать столь сильным стремлением, что ему едва ли было возможно воспротивиться.

Вот именно такое непреодолимое стремление и заставило Эрика Росса и Мартина Джексона проделать заранее спланированный путь к торфяным болотам и укрыться под сенью Бетел-Тора. Все это печально кончилось для сержанта Джозефа Хэллидея – ему размозжило позвоночник и снесло пол-лица. Росс и Джексон по этому поводу не горевали. И совсем не тревожились о том, что могло за этим последовать.

Офицер по имени Джилби и еще один офицер, Морган, чином куда постарше, сидели вдвоем в кабинете Джилби. Морган оккупировал удобное кресло хозяина кабинета возле стола, а Джилби пришлось довольствоваться местом у окна. Ему не нравилось, что Морган сидел против света и его лицо оказалось в густой тени. Не нравилось ему и то, что Морган курил, хотя Джилби объявил свой кабинет зоной для некурящих. Адъютант Джилби принес пепельницу и, согласно инструкции, покинул кабинет.

– Ну? – спросил Морган.

– Армейская винтовка. Патроны, должно быть, наворовали по магазинам. – Последнее было предположением, которого Джилби не собирался высказывать, но не удержался.

– Кто?

– На торфянике было тогда двенадцать пар. Занятия обычного типа. Все они сейчас содержатся в казармах. Пока никого не допрашивали. Все это из-за...

Морган кивнул.

– Почему? – спросил он.

– Хэллидей был... – После продолжительной паузы Джилби наконец подобрал слово: – Усердным.

– Палач? – предположил Морган.

– Да, немножко есть.

Морган слегка повернулся вместе с креслом, и солнечные лучи из окна высветили его профиль.

– Мы навели справки, Джеффри, – сказал он. – Проверили кое-что. Вы меня понимаете?

Джилби кивнул.

– Сообщают кое о чем куда почище усердия, – продолжал Морган. – На учениях по выживанию. Эти встряски. Особенно во время занятий по допросам. И не только. Еще и в казармах.

Морган крутанул кресло обратно и легким щелчком распахнул папку, лежавшую на рабочем столе.

– Человека привязали к койке, Джеффри, и высекли по заднице. Так? – Морган приподнял брови. – А другого в наручниках усадили в колодец с водой и оставили там на всю ночь. И еще одного новобранца... – Морган слегка поколебался, – трахнул какой-то сержант-гомик по приказу Хэллидея. – Он помолчал. – И потом что-то такое насчет швабры, Джеффри. – Голос Моргана был до жути вкрадчивым. – Это, вероятно, очень больно, вам не кажется? И вообще-то не слишком приятно.

– До нас, конечно, доходили слухи о кое-каких проделках, – пожал плечами Джилби.

– М-да, проделки... – улыбнулся Морган. – Прямо как в какой-нибудь книжке о школьной жизни, не правда ли? Возможно, об этом стоит пожалеть, но школьники, я полагаю, ничего подобного бы не вынесли. – Он улыбнулся еще шире, но Джилби это добродушие не обмануло. – Вы не учились в средней школе, Джеффри?

Раздражение Джилби возрастало, и он рискнул его слегка показать.

– Полагаю, кто-то где надо уже принял решение, – сказал он.

Морган закурил новую сигарету, весьма картинно погасив спичку: он мягко выдохнул на нее дым, так что пламя слегка потрепетало, прежде чем исчезнуть.

– Да, – вымолвил он наконец. – Решено ничего не предпринимать. Несчастный случай. Несчастный случай при исполнении служебных обязанностей. – Он помолчал с минуту. – А вот как быть с ребятами, видевшими, как это случилось?

– Не думаю, – сказал Джилби, – чтобы они стали требовать официального расследования.

– А как насчет офицеров, проводивших занятия?

– Они, разумеется, поступят, как им прикажут.

– А что там с родственниками Хэллидея?

– Надеюсь, они поверят всему, что им скажут.

– Только не жена.

– Да, как вам известно.

Джилби уже надоело глазеть в окно, он чувствовал себя брошенным на произвол судьбы в весьма неловкой ситуации. Он встал и прошелся к дверям, потом вернулся к своему креслу и положил руки на спинку. Но это не помогло. Оставалось ощущение растерянного новичка на собеседовании.

– Так вы хотите сказать... – начал было он, но Морган перебил его.

– У нас не должно быть никаких проблем, и полагаю – не будет, а, Джеффри? Несчастный случай. Мы можем это сделать наверняка?

Джилби недоверчиво спросил:

– Этого что же, хочет министерство внутренних дел?

– Мы не вправе допускать вещей подобного рода, Джеффри. Мы превращаемся в страну, где то одни, то другие против чего-нибудь протестуют. Все эти пацифисты, борцы за ядерное разоружение, хиппи, наркоманы и всякие там крикуны о любви и мире. Шествия по поводу фестивалей поп-музыки с цветами на заднице, нажравшись наркотиков! Болтовня насчет того, что государственный аппарат стал чуть ли не хунтой! Думаю, что дюжина политиков-коммунистов с удовольствием погрела бы руки на этой истории. Вам еще не слышится, как они причмокивают от удовольствия?

Морган встал и захлопнул папку. Наклонившись, он подобрал с пола черный кожаный портфель, прислоненный сбоку к столу Джилби. Убрав папку в портфель, он закрыл его, резко щелкнув пряжкой.

– Несчастный случай, Джеффри.

– А как же человек, который его убил? – спросил Джилби. – Ведь люди...

– К чему говорить о том, кто его убил? – бросил Морган, направляясь к двери. – Это же был несчастный случай, не так ли? Да и заявление министерства внутренних дел уже обнародовано. – Морган взглянул на часы. – Целых полчаса назад.

* * *

Эрик Росс погладил бугорок на носу там, где ему когда-то неверно вправили перелом. Потом он улыбнулся точно так же, как в тот день, когда они прихлопнули сержанта Хэллидея.

Там, над торфяником, мерцал слабый, изменчивый свет. Просачиваясь сквозь заросли папоротника, он из белого превращался в ярко-зеленый, как слюда. Росс и Джексон немного посидели над крутым обрывом, скатывавшимся вниз, к подножию Бетел-Тора. Невдалеке валялись останки того самого лиса – грязный, сырой клубок шерсти.

Они снова пришли к тому месту. Так обычно возвращаются люди туда, где испытали особенно острое чувство печали или радости, – в то место, которое изменило их судьбу. Со времени убийства прошла неделя. Было ясно, что ничего не произойдет. Армия защищала своих людей совсем не так хорошо, как себя. На торфяник их привело отчасти какое-то странное ощущение, от которого невозможно было избавиться. Жизнь шла своим чередом. Новобранцы ели, болтали, перекидывались шутками, занимались своими делами. Учебно-тренировочная часть функционировала как обычно. Потребовалось не так уж много усилий, чтобы сделать вид, что вообще ничего не случилось. Если бы только не воспоминание об остром, словно задели обнаженный нерв, чувстве радости.

Поднимаясь на вершину холма, мужчины почти не разговаривали. Они сохраняли молчание и когда сидели на холме, будто стояли на посту. Но вот Росс повернулся к своему товарищу и окликнул его по имени:

– Мартин?

Смысл оклика был: о чем ты думаешь?

В ответ Джексон протянул руку и коснулся рта Росса указательным пальцем. Помолчи, говорил этот жест, не надо спрашивать. Это был необычный жест: и быстрый, и осторожный. Немного погодя мужчины встали и направились вниз по склону холма. Неподалеку совсем низко, почти на высоте человеческого роста, подрагивала в воздухе пустельга, плавно покачиваясь на ветру. Усилиями множества перышек на крыльях и хвосте ей удавалось сохранить голову неподвижной.

Росс и Джексон миновали холм, ни разу не оглянувшись. Позади них остался торфяник со всем, что там жило или случайно оказалось. Хищная птица, парившая в воздухе. Лохмотья лисьей шкуры. Полторы сотни боевых патронов, брошенных на дно болотца.

Часть вторая

Глава 1

У этого лома не было ни названия, ни даже почтового адреса. Чтобы добраться до него, надо было ехать на юго-запад от Таксона по шоссе номер 10, через несколько миль свернуть на север, потом на запад, а немного погодя – снова на север. На это место, конечно, можно было бы наткнуться и ненароком, что случалось с некоторыми автотуристами. Но им сразу же становилось совершенно очевидно, что незваных гостей здесь не привечают.

Издали можно было разглядеть только какое-то цветовое пятно. Оно было таким ярким, таким неожиданным, что взгляд немедленно замирал на нем. Краски пустыни – это оттенки поблекших выжженных трав: охра, тускловатый багрянец, раскаленная желтизна, матовая зелень кактусов. И вдруг вокруг дома на участке примерно в акр буйство резких радостных красок, которые, казалось, плавали и струились в дымке жаркого марева. Специально для этого большого розового сада была сооружена оросительная система.

Подойдя поближе, можно было среди этих роскошных цветов заметить вторгшихся туда аборигенов: мексиканские маки, клевер, белые раструбы лилий, неожиданно вызванные к жизни постоянным источником влаги... Но над этими скромными цветами блеклых оттенков безраздельно властвовали красные розы, иноземные, экзотические, непривычные для этих краев. Гуго Кемп любил красные розы.

Сначала вы увидели бы это великолепие красок. Потом разглядели бы дом, длинный, приземистый, без претензий. А если бы, влекомые необычностью этого строения, вы подошли совсем близко, то наткнулись бы на проволочную ограду и на ней заметили бы металлическую пластинку с изображением двух красных молний и человеческого черепа чуть выше их. Там же, на пластинке, была и краткая справка о количестве вольт, пропущенных через проволоку. Вздумай вы задержаться у изгороди на некоторое время, к вам подошел бы человек в голубых джинсах, в футболке и в соломенной шляпе. Он попросил бы вас удалиться, и можно почти не сомневаться, что вы бы так и поступили, поскольку на согнутой руке у него висела бы винтовка.

«Ну ладно, – подумала Нина Кемп, – возьмем чуть-чуть того и еще чуть-чуть вон этого». И она положила две капсулы, черно-желтую и черно-красную, на дальний конец стола. Пол был вымощен мексиканской керамической плиткой, и стоявший на ней стол имел легкий наклон вперед, поэтому капсулы покатились, и каждая проделала к ее ладони сложный, мучительный путь. Нина наслаждалась этим маленьким ритуалом, хотя вряд ли смогла бы объяснить, почему. Это просто стало частью ее времяпрепровождения.

Первой до нее докатилась черно-красная капсула. Она мигом проглотила ее, чтобы быть готовой к прибытию черно-желтой. Приставив руку к краю стола, она дождалась, пока в нее упадет вторая капсула, и тут же зажала ее губами, держа наполовину внутри, а наполовину снаружи, подобно ящерице, смакующей какого-нибудь жучка. Казалось, что она даже забыла об этой второй капсуле, пристально уставившись на розы. В глазах зарябило. Если бы ей удалось их распахнуть пошире, цветы так бы и вплыли в нее, и она почувствовала бы пьянящий запах роз, будто оказавшись среди них. Потом она втянула в себя капсулу и проглотила ее, запив апельсиновым соком. Чуть-чуть того и еще чуть-чуть этого.

Нина была женщиной привлекательной, но, чтобы прийти к такому выводу, следовало кое-чего не замечать. Ее узкое лицо делали красивым высокие острые скулы. Густые черные волосы волной падали на плечи. Белая кожа, зеленые глаза. И вот в глазах-то и скрывалось то, чего лучше было бы не замечать. Ее взгляд, даже пристальный, на самом деле был рассеянным, как будто она не могла его ни на чем сосредоточить. Казалось, она глядела куда-то за пределы того, что могли видеть остальные люди. Когда она двигалась, то делала это медленно, осторожно, а в тех редких случаях, когда ей приходилось говорить, она словно испытывала затруднение и превозмогала жгучее нежелание произносить слова.

Сама Нина ничего этого за собой не замечала. Она вообще осознавала мир вокруг себя все меньше и меньше. То, что замедляло ее движения и речь, было якорем спасения в ее депрессии, ставшей второй натурой. Она поднялась из-за стола, оставив в беспорядке несъеденный завтрак, разлитый кофе и полупустой кувшин с соком, и вышла на террасу перед домом. Мимо нее прошел мужчина с радиотелефоном и пачкой документов в руках, но они не обменялись ни словом. Работники Гуго Кемпа давно уже отказались от попыток вступать с Ниной в разговор. Они знали, что она «с приветом».

А Нина между тем опустилась в выгоревшее на солнце тростниковое кресло и взглянула поверх буйно цветущих роз на видневшийся вдалеке крутой холм, к которому сбоку примыкала остроконечная скала. Нина видела ее, но никаких мыслей она в ней не рождала. В свое время ей вполне могло бы прийти в голову сходить туда, могло захотеться побывать там. В свое время ее мысли даже могли забросить ее в далекий Бенсон, в Пантано, а то и в сам Таксон. Но только не теперь. Ей было двадцать девять лет, и она жила здесь со своим отцом, потому что он хотел этого. И она почти поверила, что и ей хочется того же самого.

Человек, который прошел мимо Нины по террасе, вошел в дом и проследовал через столовую, где индианка из племени навахо убирала со стола не съеденный Ниной завтрак. Он прошел еще дальше, через со вкусом убранную гостиную с низким потолком и стеклянными стенами, и оказался в длинном прохладном коридоре, ведущем прямо к задней части дома. Двери вдоль коридора вели в библиотеку, рабочий кабинет и несколько спальных комнат. И только за одной из дверей была небольшая лесенка, уходившая куда-то вниз. Трудно было представить себе, что в доме такой конструкции и расположения возможно что-либо подобное.

Глинвуд нажал на кнопку сбоку от двери и назвал в селектор свое имя. Раздавшийся в ответ жужжащий звонок позволил ему войти. Эта подземная комната была отлично освещена и очень искусно оснащена кондиционерами. Так и тянуло поискать взглядом окно и пейзаж за ним. По размерам комната почти соответствовала целому этажу дома, если не считать ряда ниш в дальнем ее конце.

Гуго Кемп повернулся к вошедшему в комнату Глинвуду и взял бумаги, которые тот протянул ему. Быстро просмотрев их, Кемп спросил:

– Ну и что ты думаешь?

– Выглядит подходяще, – кивнул Глинвуд. – По мне, все нормально.

Кемп подошел с бумагами к письменному столу у стены и разложил их. Вместе с Глинвудом они принялись изучать документы. Время от времени Глинвуд подходил к книжной полке и возвращался к столу с той или иной справкой.

А как раз над их головами Нина дремала в тростниковом кресле. Было позднее утро, и солнце, стоявшее прямо над ней, палило все нещаднее. Она, конечно, могла бы устроиться поудобнее, если бы оттащила кресло в тень, но ей не приходило в голову сделать это. От действия лекарств ее клонило в сон, она клевала носом, то вдруг поднимая голову, словно от резкого звука, то опять роняя ее на грудь. Нина была одета в мешковатые белые хлопковые брюки, стянутые у лодыжек, и в просторную белую блузу, рукава которой были застегнуты у запястий. Она никогда не носила ни шорт, ни теннисок, и руки и ноги ее всегда были закрыты.

Если бы кто-нибудь подошел к ней, когда она спала, и повнимательнее вгляделся, то увидел бы, что даже во сне лицо ее чем-то затуманено, а руки время от времени подпрыгивают на коленях, как будто сны дергают ее изнутри. Голова ее низко повисла, водопад волос, сбившихся набок, прядь за прядью скользил по щеке, пока совсем не скрыл лицо с одной стороны. Казалось, она почти не дышала.

На рукаве ее блузы и на одной из брючин, чуть пониже колена, проступили небольшие красные пятна: кровь там еще не перестала течь.