Текст книги "Вороний парламент"

Погода как-то незаметно испортилась. Однажды ночью разыгралась буря; он проснулся в четыре утра и смотрел, как на фоне лунного неба ломались темные копья елок. Казалось, сама ночь содрогается и воет рядом с ним, заглушая шум реки. Но Герни знал, что ни на что не променял бы эти мгновения. Утром он увидел вывороченное из земли дерево, изящно склонившееся к своему соседу, и подумал, что теперь у него есть дрова на зиму.

За десять дней до Рождества пришло письмо.

Глава 4

Мертвенно-бледная мраморная кожа юноши была болезненно прозрачной. Желтоватые тени на подбородке, скулах и под глазами подчеркивали бледность. Он поднимал виноградную гроздь и предлагал всем ее отведать. Но это движение, видимо, его утомляло. Влажные глаза лихорадочно блестели, взгляд был взволнованным. Его рот мог рассказать о нем все. Это был рот сатира с пухлыми, слегка вывернутыми губами, напоминавшими лук Купидона, с чувственной ложбинкой под носом. Он страдал от излишеств. Он всегда предлагал и желал больше, чем нужно, умирал от плотских удовольствий. Герни подумал, что человек, написавший его портрет, много знал о его ремесле. Еще несколько минут он смотрел на картину, затем подошел к окну.

День выдался холодный, серый. Слабый ветерок шевелил мертвые листья на газоне и трепал мохеровый шарф человека, сидевшего на скамейке напротив музея. Это был худощавый, востроглазый тип с неприятной лысиной, когда голая макушка обрамлена густыми волосами. Герни вздохнул и подумал о том, сколько еще ему придется ждать.

Он решил снова пройтись по музею, кроме того, он хотел пробыть в Риме на два дня больше. Эта игра в кошки-мышки порядком ему надоела. В который уже раз он остановился у полотна Караваджо[4]4
  Караваджо Микеланджело да (1573-1610) – итальянский живописец.


[Закрыть]. Юноша все еще манил к себе, тело его было утомлено пороком, а с его губ, казалось, слетал тихий сладострастный смех. Лоснящееся плечо игриво выглядывало из-под укутывавшего его покрывала. Герни еще немного постоял перед полотном и направился к выходу. Когда он спускался с лестницы, человек уже покинул скамейку и теперь стоял у колонны. Улыбнувшись, он протянул Герни руку с двумя небольшими перстнями на пальцах и тонким медицинским браслетом на волосатом запястье. Рука была маленькой, холеной. Пожимая ее, Герни ощутил неприятную сухость кожи, будто потрогал наждачную бумагу.

– Мистер Герни, какая удача! Я чувствовал, что найду вас именно здесь. Рад встрече.

Человек не выпускал руку Герни из своей. Эта римская манера вначале вызвала раздражение, а потом некоторый страх.

– Не хотите ли пройтись? – Незнакомец сделал свободной рукой церемонный жест. – Вот по этой дороге?

Герни кивнул, но не двинулся с места, продолжая стоять на нижней ступени. Ему казалось, что если он встанет рядом с этим типом, прежде чем тот выпустит его руку, то придется идти с ним рука в руке по городу через сады виллы Боргезе[5]5
  Вилла Боргезе основана кардиналом Шипионе Каффарелли (1576-1633), племянником папы римского Павла V, славится произведениями искусства.


[Закрыть].

Наконец незнакомец выпустил руку Герни и пошел вперед по узкому тротуару. Герни следовал за ним не торопясь, чтобы тот замедлил шаг и они поравнялись бы.

– Надеюсь, вы хорошо устроились в гостинице?

– Да, отлично.

– Вот и славно. И уже успели осмотреть город? Он произнес эту фразу с расстановкой: о-смот-реть го-род, слова будто застревали у него в зубах.

– Музеи днем за-кры-ты, и церкви тоже.

– Да, я заметил.

– Это глупо, ведь так много безработных. – Он пожал плечами и воздел руки к небу.

Так они шли и разговаривали, не глядя друг на друга. Герни смотрел прямо перед собой, не зная, куда они направляются. Его новый знакомый время от времени озирался по сторонам. Сначала они шли по какому-то проспекту, украшенному статуями, почему-то облитыми красной краской. Мужчина перехватил любопытный взгляд Герни.

– Дети, – сказал он, – молодежь. – И добавил: – Коммунисты.

– А-а-а… – протянул Герни.

По широкой каменной лестнице они спустились на улицу, где футах в двухстах от них стоял лимузин. Мужчина направился к нему, открыл перед Герни заднюю дверцу машины. Там уже кто-то сидел.

– Ну вот мы и пришли. Пожалуйста, садитесь рядом с моим другом, – произнес он вежливо и в то же время повелительно.

Машина развернулась на север. Центр города остался позади, и они поехали через новые районы, сквозь лабиринты современных зданий, как-то оскорбительно торчавших среди старинных домов с украшенными фасадами и балконами. Есть в старых домах какое-то свое достоинство, думал Герни. Они похожи на пленников, ожидающих своего приговора и с презрением взирающих на варварство, с которым не желают мириться. Милю-другую шла скоростная автострада, затем они въехали в чистенькое предместье. Сидевший за рулем незнакомец наконец заговорил:

– Меня зовут Джозеф, а моего друга – Питер. – Он произнес имена на английский манер. – Скоро будем на месте. Теперь Паскини с нетерпением ждет вас.

Джозеф снял шарф и положил рядом на сиденье. Взглянув на его легкое, с бархатным воротником пальто, Герни отметил про себя, что он щеголь и при этом весьма педантичен. От него не ускользнуло, как тщательно Джозеф произнес по-английски последнюю фразу, сделав акцент на слове «теперь».

Дома встречались все реже, но были большими. Проехав еще полмили, они свернули на узкую, едва различимую дорогу. Дом, к которому они подъехали, прятался за деревьями, рассекавшими огромный газон. В дверях стоял человек невысокого роста. Это был Паскини. Он подошел поздороваться, но руки держал за спиной.

– Мистер Герни, – Паскини поклонился и, стремительно повернувшись, пошел к дому. – Пожалуй, мы сначала позавтракаем, вы ведь не ели? Нам кое-что приготовили.

Все это он говорил через плечо и в дом вошел первым, оставив дверь открытой для Герни. Едва Герни вошел, как хозяин пригласил его к столу, сервированному на двоих, и принялся наливать вино. Такая торопливость, граничащая с невежливостью, объяснялась его деловитостью. Видимо, он привык председательствовать на собраниях. Отпив глоток вина, Паскини жестом показал на блюда, стоявшие на столе, и наконец сел.

– Итак, мистер Герни…

Дом был богатый, убранный с большим вкусом и тщательностью. Герни даже не стал рассматривать картины, чтобы установить их подлинность. Паскини было на вид лет пятьдесят. Невысокий, тщедушный. Откинутые назад волосы с проседью открывали узкое лицо с высоким лбом. Одет он был по-домашнему: в джинсы и светлый шерстяной свитер. Когда он накладывал в тарелку салат, видно было, какие тонкие и быстрые у него руки.

Воцарилось молчание. Наконец Герни спросил:

– Когда украли мальчика, синьор Паскини?

– Шесть дней назад. В четверг. – Он говорил, не отрывая взгляда от тарелки. – По дороге на лекцию. Ну, в общем, он вышел из дома, где жил вместе с другими студентами, а в колледже не появился. Потом позвонили по телефону.

– Его матери?

– Да.

Паскини отодвинул тарелку, закурил и сквозь дым посмотрел на Герни.

– Что же теперь будет? – В голосе Паскини не было прежней уверенности. Стряхнув пепел, он стал нервно вертеть сигарету в пальцах. – Что будет?

– Я уже три дня в Риме, почему же вы сразу не связались со мной?

– Мне велели подождать. Ну, конечно же, не встречи с вами. Они о вас ничего не знают. Сказали, что несколько дней не будут звонить и чтобы я ждал их дальнейших указаний. Это дало мне возможность… понаблюдать за вами.

– Последить за мной?

– Да, если угодно.

– Зачем?

– А почему бы и нет?

Герни улыбнулся и взял рюмку.

– А теперь они дали о себе знать?

– Да.

– И сказали, чего хотят?

Паскини водил сигаретой по пепельнице, потом раздавил ее.

– Десять миллионов долларов.

Герни постарался не выказать удивления.

– У вас есть десять миллионов?

– О да, – сказал Паскини. – Но что теперь будет?

– Вы хотите заплатить?

– Иначе они убьют Дэвида, разве не так?

– Да, они могут.

Паскини кивнул и, положив руки на стол, уронил на них голову, будто пронзенный внезапной болью.

– Вот поэтому-то вы и здесь, мистер Герни.

– А мне нужно быть в Америке – там, где находятся мальчик и его мать. Информацию, которую вы сообщили мне в прошлое воскресенье по телефону, вы, видимо, получили от жены! Ведь это она разговаривала с ними. Я зря трачу время, целых три дня провел впустую.

– Нет, – резко ответил Паскини. – Нужно было познакомиться. Это не… Я не бессердечный. Дэвид мне дорог. Он… Мы редко видимся.

Паскини умолк и закурил сигарету, затем помахал ею, словно желая исключить всякие недомолвки.

– Во всяком случае, вам не следует брать денег у его матери.

– А вы достанете деньги, если потребуется? – спросил Герни. Паскини раздраженно кивнул.

– Что же все-таки будет?

– Я должен получше во всем разобраться.

– Подозреваю, что домашнюю работу вы уже сделали?

– Но мне нужно знать больше.

Паскини развел руками, поворачиваясь из стороны в сторону, как бы демонстрируя все, чем владеет.

– Как видите, я богат, недавно стал еще богаче. Вы будете смеяться, но я заработал на продаже рыбы: дары моря, полуфабрикаты…

В ожидании ответа он глядел через стол на Герни. Тот покачал головой:

– Над рыбой и над богатством смеяться не собираюсь, синьор Паскини.

На миг руки Паскини застыли в воздухе над столом, словно в каждой из них он что-то взвешивал, затем упали на колени.

– С товаром легко, например с рыбой. Просто нужно иметь предпринимательскую жилку. У меня она есть. Ничего больше не требуется. Ну разве что немного денег. Не стоит ничего придумывать или печься о том, что производится. Вы даже не слишком рискуете. Не надо ублажать людей или вызывать их восхищение. Вы производите, продаете и снова вкладываете деньги в дело. Иногда, конечно, можно промахнуться с рынком.

Взгляд Герни остановился на картине, висевшей за спиной Паскини.

– О да! – Тот повернулся и посмотрел через плечо, показав, что понял намек. – Я знаю, они великолепны. Во всяком случае, всегда будут в цене. – Он вздохнул с таким видом, словно хотел сказать, что не признает никаких авантюр. – Недавно один мой компаньон сделал весьма удачное предложение нашим конкурентам. И приобрел контрольный пакет акций их компании. Цены на акции сразу подскочили. И я еще больше разбогател. Все просто. Похитители, наверное, узнали об этом из газет. В результате сын мой стал жертвой.

Видимо, под столом находилась кнопка звонка или еще какое-нибудь устройство, потому что внезапно вошел слуга. Он убрал тарелки и стал сервировать стол для кофе, чувствуя, что помешал разговору хозяина с гостем.

У Герни разболелась голова, и он тер лоб, пока Паскини разливал кофе. Разговор, прекратившийся с приходом слуги, не возобновлялся. Паскини, откинувшись на спинку стула, курил сигару и выпускал голубые колечки, то и дело тонувшие в облаке дыма. Герни смотрел на высокие венецианские окна, продолжая массировать лоб. Снопы солнечного света, врывавшиеся в комнату, жадно поглощали дым, в котором прыгали и плясали золотистые пылинки. Молчание не было ни тягостным, ни дружеским. И Паскини, и Герни думали каждый о своем.

– Давайте пройдемся, мистер Герни. – Паскини махнул сигарой в сторону окна.

Они вышли на широкий, искрящийся под солнцем газон, кое-где перемежавшийся фигурно подстриженной живой изгородью. За самой дальней из них виднелся бассейн, где у выложенного плиткой барьера прогуливался мальчишка-подросток, сачком вылавливая из воды насекомых и листья. Они обогнули бассейн и вошли в сад. Кустарники, большие каменные вазы с цветами, статуи, украшенные скульптурами миниатюрные водоемы с рыбой, от которой по поверхности шли волны. Герни пристально смотрел на эту трепещущую рыбу.

– Говорят, вы хороший специалист.

– Кто говорит?

Паскини покачал головой, как бы давая понять, что, видимо, кому-то это известно лучше, чем ему самому.

– Мне сказали, что вы всегда добиваетесь успеха.

– Пока – да. – Герни не отрывал взгляда от рыб, то и дело бросавшихся на какую-то крохотную наживку. – Но это не важно. Каждый раз все по-новому. Нельзя вывести среднее арифметическое. Если хотите, чтобы я помог, отправьте меня в Америку. Это возможно?

– Пожалуйста.

Они добрались до той части сада, откуда открывался вид на Рим. С каждым шагом панорама становилась все шире, и в поле зрения попадали все новые районы города. На горизонте в голубой дымке темнели нагромождения куполов и зданий. Паскини жестом попросил Герни остановиться и, глядя на него снизу вверх, поскольку тот был выше, задал тот же самый вопрос, на этот раз рассчитывая получить ответ:

– Что же будет дальше?

– Они скажут, как отправить деньги, а я попрошу подтверждения, что Дэвид жив.

Паскини перебил его:

– Вы полагаете – он жив?

– Не знаю. Но думаю, что да.

– А может быть, он мертв?

– И это может быть.

– Вы так и скажете его матери?

– Скорее всего, нет.

– Лучше не говорите.

Герни пожал плечами:

– Не буду, если только не возникнет необходимость.

– Пожалуйста, постарайтесь этого избежать.

– Обещаю. – Герни повернулся и пошел к дому.

– А что потом?

– Я в самом деле не знаю. Двух одинаковых случаев не бывает. Надо поискать следы. Похитители должны поговорить с матерью Дэвида, передать свои требования – так или иначе они проявят себя. Я попытаюсь подобраться к ним поближе, но незаметно, чтобы не взбудоражить их. А пока я должен их услышать. Всегда есть какие-то следы – каждый смертный их оставляет. Мне нужно их найти.

Они шли мимо бассейна. Парень все еще ловил своим сачком насекомых, ловким движением встряхивая его так, что улов застревал в сетке. Заметив, что Герни за ним наблюдает, он плавно потянул за ручку, вынул сачок из воды, с размаху плюхнул его на поверхность бассейна и быстро ушел. Они направились через газон к машине. Там, облокотившись на капот, их ждали Питер и Джозеф. Паскини окинул свои владения сторонним взглядом, оценивая их стоимость.

– Когда Дэвиду было лет восемь или девять, еще до того, как я расстался с его матерью, и она уехала к себе на родину в Штаты, мы все жили здесь. С тех пор ничего не изменилось: и дом и сад остались прежними. Однажды мы с Дэвидом пошли на охоту. Но не на обычную итальянскую охоту – вы знаете, на каких-нибудь там птичек, – а на настоящую, в английском стиле. Ему было жаль подстреленную дичь, он все время плакал, и в конце концов нам пришлось вернуться домой. После этого я потерял к охоте всякий интерес. Я правильно сказал? «Потерял всякий интерес»? – Он проверял свой английский.

Герни кивнул.

– Ему теперь семнадцать, и он говорит как американец, да он и есть американец.

Когда они приблизились к машине, Джозеф и Питер подтянулись. Джозеф открыл дверцу со стороны водителя и убрал с сиденья пальто с бархатным воротником. Воспользовавшись тем, что Джозеф и Питер пока не могли их услышать, Паскини обратился к Герни:

– Мистер Герни, как вы думаете, они его бьют?

– Это невозможно узнать.

Герни почувствовал, что говорит в тон Паскини, акцентируя отдельные слова и подыгрывая ему в его скрупулезной манере изъясняться по-английски так, чтобы быть лучше понятым. И Герни досадовал на себя, сообразив, что Паскини это заметил.

– Лучше об этом не думать.

Итальянец ничего не ответил, только дружески похлопал Герни по плечу, продолжая идти к машине, в которой теперь сидел только Джозеф, держа руки на руле. Герни все же предпочел сесть сзади. Он сразу опустил стекла, и Паскини наклонился к нему.

– Плата нормальная?

– Нормальная.

– Вы свяжетесь со мной?

– Конечно, – ответил Герни, – как только появится такая возможность.

Паскини закивал в знак согласия, затем отошел от машины и направился к дому. Он вошел внутрь, когда автомобиль тронулся с места.

* * *

В Нью-Йорке он всегда останавливался в одном и том же отеле в центре Манхэттена. Это было неприметное, но чистое здание, украшенное кое-какими антикварными вещицами. Не очень фешенебельный и слишком тесный для общественных сборищ и благотворительных обедов, отель не был чрезмерно дорогим. Герни ждала записка от Кэролайн Ранc. Это была девичья фамилия жены Паскини, которую она носила вот уже восемь лет. В записке был указан номер телефона отеля «Плаза».

Герни подошел к окну и посмотрел на Пятую авеню. Было холодно. Когда он ехал из аэропорта Кеннеди, глядя на стальное небо, вдавливавшее свет в аккуратное геометрическое пространство города, то вновь почувствовал безумный темп Нью-Йорка, представлявшегося ему сгустком чистой энергии. Город был подобен огромной электростанции, чьи гигантские реле и системы работали круглосуточно. Несколько снежных хлопьев пронеслось мимо его окна на четырнадцатом этаже, и начался сильный снегопад. Хлопья, поддерживаемые ветром, танцевали прямо перед его глазами.

Он позвонил в отель «Плаза». Кэролайн сразу подняла трубку. Говорила она слегка задыхаясь. Да, она ждала его звонка и очень хочет его видеть. Нет, они ей больше не звонили и не давали никаких указаний. Не может ли он приехать в «Плазу» прямо сейчас?

Предрождественская распродажа была в самом разгаре. С трудом пробираясь сквозь толпы людей, наталкиваясь на юнцов на роликовых коньках, нищих и Санта-Клаусов на любой вкус, он шел пешком пять кварталов. И на каждом шагу его подстерегали разнообразные предновогодние безумства. На улице снег казался слабее. Магазины ломились от товаров; в «Бонвит Теллер» изысканно одетые манекены надменно созерцали прохожих. В Нью-Йорке можно было купить решительно все.

Кэролайн жила в просторном номере с окнами в парк. Она приняла его так, как это делают секретарши: взяла пальто, бережно повесила в стенной шкаф, провела в гостиную, предложила сесть и что-нибудь выпить. Можно было подумать, что сейчас она скажет: «Я вас ненадолго покину. Будьте добры, подождите здесь». Но после того как, усадив его, она подошла к подносу с напитками и налила себе неразбавленное виски, от ее энергичного вида не осталось и следа. Кэролайн Ранс оказалась худенькой блондинкой; естественная бледность еще больше подчеркивала хрупкость этой женщины с утомленным лицом со следами слез. Сделав глоток, она ставила стакан на стол, и звон льда выдавал легкое дрожание ее рук.

– Мистеру Герни, прошла уже неделя. Неделя! Они велели мне приехать в Нью-Йорк, в этот отель. Они знают, где я. Они сказали, что передадут мне какие-то инструкции, но до сих пор ничего нет. Что это значит?

– Может, ничего не значит.

Герни перешел на деловой тон, ведь он здесь не для того, чтобы успокаивать. Она и впредь должна нести свое бремя. Он не мог позволить себе расслабиться и утешать ее, хотя знал, чего стоило ей ожидание телефонного звонка в этом гостиничном номере в полном одиночестве, когда некому излить свое горе.

– Вы специалист в этих делах. Чезаре говорил мне.

– Да. – Он поднес к губам стакан. – Нам нужно кое-что предпринять. Я должен кое с кем встретиться, вы останетесь здесь и будете ждать. Я буду держать вас в курсе дела. Как только они позвонят, сообщите мне. Вы им сказали, что заплатите требуемую сумму?

– Да, Чезаре обещал.

– Видимо, они продумывают сейчас, каким образом получить деньги, саму технику их передачи. Ведь сумма огромная. Они разрешили вам поговорить с сыном?

Она покачала головой и впилась глазами в Герни, словно хотела найти в нем уверенность в том, что сын ее вернется, будто жаждала от него услышать, что скоро, очень скоро жизнь войдет в свою колею и все будет по-прежнему. А этот номер, вид на парк, да и вообще весь этот кошмар навсегда сотрутся из ее памяти.

– Вы ничего не получали? – спросил Герни. – Ну, какое-нибудь подтверждение, что Дэвид жив?

Лицо ее исказила гримаса, но она не сводила глаз с Герни.

– Они просто велели ждать. И никому об этом не сообщать, ну, скажем, полиции… Иначе… Дэвид… Я больше его не увижу.

– Кто это сказал?

– Мужчина. Не знаю… ничего особенного, американский акцент, думаю даже, нью-йоркский. Обыкновенный. Голос спокойный. Говорил по-деловому, будто обсуждал какой-то повседневный вопрос.

Наконец она отвела взгляд и взяла стакан.

– Сказав все это, он просто положил трубку. Разговора, в сущности, не было.

– Это случилось в Вудстоке?

– Да.

– И вы сразу приехали в Нью-Йорк?

– Я всем сказала, что Чезаре прилетает в Америку, и что для Дэвида представился случай повидаться с отцом. Мистер Герни… – Она замолчала, борясь с напряжением, и потянулась к стакану, но руки тряслись, а пауза затянулась. Слова застряли у нее в горле, она задела стакан, пролив содержимое на пол, но все же успела подхватить его на лету.

Убитая горем, она заплакала, опустилась на колени и принялась собирать с пола кусочки льда, бросая их обратно в стакан. Затем, не поднимаясь с колен и опираясь на руки, стала раскачиваться взад и вперед, подобно ребенку, больному аутизмом. Из глаз ее текли слезы, капая в лужу тающего льда. С губ срывались какие-то бессвязные слова, переходившие в рыдания.

Герни ждал, пока в ней иссякнут гнев и страх. Он не пытался заговорить или как-то помочь ей. Наконец она успокоилась. Нащупав стоявший позади стул, она села, вытирая рукой глаза и нос, несколько раз тяжело вздохнула и пришла в себя. Некоторое время она сидела молча, уставившись на свои колени, потом заговорила:

– Что же теперь будет?

– Я вам сказал. Подождите. Я повидаюсь с нужными людьми. Главное – получить указания.

Он встал, взял из шкафа пальто и пошел к двери. Кэролайн пристально смотрела ему вслед, и на языке у нее вертелся последний вопрос:

– Что они с ним сделают, мистер Герни? Будут его бить?

* * *

Уже стемнело, когда он вышел на улицу. Падал сильный снег, и от него по всему Нью-Йорку было светло. Снежинки исчезали в ядовитых огнях рекламы, а над городом образовался снежный навес, с которого падали оранжевые хлопья, превращаясь на мостовой в грязную жижу.

Вернувшись к себе в отель, Герни выпил и стал было набирать номер, но решил проверить последние цифры по записной книжке.

К телефону подошли лишь после восьмого гудка. Слегка приглушенный голос ответил:

– Да?

Герни улыбнулся этой знакомой ему краткости.

– Привет, Рейчел. Это Саймон Герни.

– А, это ты. Подожди минутку. – Наступила пауза, после которой голос зазвучал громче. – Извини, я ем сандвич с ореховым маслом. Я получила твою странную телеграмму. Ты где? Как всегда, в том маленьком отеле?

– Да.

Снова наступило молчание. Это Рейчел отправила в рот кусок сандвича и спросила:

– Ты по делу или хочешь развлечься?

Он не ответил, и она не стала приставать к нему с расспросами.

– Завтра я уезжаю, – продолжала она, – у меня небольшой отпуск, и я собираюсь на Лонг-Айленд. До Рождества у меня выходные. Что скажешь?

– Предпочитаю Манхэттен.

– Тогда оставайся, а я поеду. Я уже заплатила. У тебя что-то важное?

– Пожалуй. Мне нужно тебя видеть.

– Нужно? Значит, у тебя дело. Ладно, я не обиделась. Но завтра меня уже не будет в Нью-Йорке.

– Я еду с тобой, – сказал Герни.

* * *

Они встретились утром на Центральной автобусной станции. Всю ночь валил снег, и сквозь темные тучи лишь кое-где проглядывало голубое небо. Свет из окон отражался в сугробах, выросших за ночь благодаря усилиям департамента дорожной службы. Пассажиры в автобусе все были в теплых пальто и темных очках. На Рейчел тоже были очки и короткая стеганая куртка стального цвета, делавшая ее неуклюжей. Когда они вошли в автобус, она сняла ее и, скомкав, бросила на полку над головой, потом плюхнулась на сиденье рядом с Герни и взяла его под руку.

Они были знакомы лет шесть; их дружба пережила несколько увлечений и одну несостоявшуюся женитьбу. Их встречи на вечерах в Посольстве Великобритании в Вашингтоне быстро переросли в роман, но оба были уверены, что он недолговечен. По мнению Герни, Рейчел Ирвинг была одной из самых красивых женщин, которых он когда-либо знал. К тому же он понимал, что дружба с ней может оказаться ему полезной: ведь еще тогда, давно, через ее руки проходили почти все секретные документы. С тех пор Герни переменил работу, отошел от дипломатического мира с его интригами, но Рейчел порой все еще была ему полезной, оставаясь при этом такой же привлекательной.

В пути они обменялись новостями, однако Рейчел знала, что лишних вопросов лучше не задавать. Только устроившись в прибрежном домике, выложив косметику, бритвенные принадлежности и развесив одежду, она спросила:

– Что-то случилось?

– Как будто бы да.

Ему захотелось пробежаться по берегу: было время отлива и песок стал твердым. Герни разделся, бросил на кровать старый тренировочный костюм, спортивные ботинки и пару носков фирмы «Найк».

– Пожалуй, я тоже пробегу с тобой милю, – сказала она.

– Давай. – Он с удивлением смотрел, как она достает из сумки теплый спортивный костюм и дорогие кроссовки.

– Саймон, сейчас это модно. Ты разве не знаешь? Он усмехнулся, развязывая узел на шнурках. Затем стал смотреть, как она раздевается. Он понял, что они никуда не пойдут.

Еще до того, как она разделась, Герни представил себе ее фигуру. Она очень напоминала женщин с полотен Модильяни[6]6
  Модильяни Амедео (1884-1920) – итальянский живописец.


[Закрыть]: маленькая, хрупкая, с округлой грудью. Он вспомнил ее узкое тело, на котором проступали ребра, когда она поднимала руки, неширокие изящные бедра с аккуратным темным треугольником посередине. Заметив его взгляд, она подошла к нему, и он обвил рукой ее талию. Затем положил ей на бедра ладони. Она прильнула к нему и улыбнулась, когда он провел языком вокруг ее крошечного пупка. Сев на подушку и обхватив руками его голову, она подтянула ее к своему животу, опуская все ниже и ощущая его язык. Закрыв глаза от наслаждения, она пальцами помогала ему и слегка двигала бедрами. Наконец она позволила Герни овладеть собой.

– Подольше, – сказала она, и он прильнул к ней в поцелуе, проводя языком по ее губам и деснам и оставляя на них солоноватый привкус.

* * *

Герни надел спортивный костюм и пробежал четыре мили на ледяном ветру, а когда вернулся, Рейчел все еще лежала в постели. Она дремала в полутьме, раскинув ноги. Он принял душ и возвратился в комнату, на ходу включив свет, чтобы получше ее разглядеть.

– Хороша. Настоящая шлюха.

Она сощурилась и уронила руку с вытянутым указательным пальцем между ног.

– Я часто думаю, – сказала она мечтательно, – если бы мне гарантировали богатых, молодых, здоровых, атлетически сложенных клиентов, я стала бы потрясающей шлюхой. Увы! В жизни так не бывает. Все имеет свои темные и светлые стороны.

Она повернулась на бок, демонстрируя свои гладкие ягодицы с белой полоской от бикини.

– Я проголодалась.

– Пятнадцать минут пятого, – сказал он, – слишком рано и слишком поздно для всего на свете.

– Эта мысль давно устарела в стране потребителей, дружок. Она скатилась с постели и потянулась.

– На этой свободной земле не существует разумных перерывов в потреблении пищи. Если хочешь есть и можешь за это заплатить, кто-нибудь обязательно приготовит тебе еду в любое время суток.

Он поднял телефонную трубку и вопросительно посмотрел на Рейчел.

– Не надо, – сказала она, махнув рукой, и пошла в ванную. – До обеда как-нибудь дотерплю. Что ни делается, все к лучшему.

Через пять минут она вышла из ванной, но, глядя на нее, можно было подумать, что она провела там целую вечность: мокрые волосы были прилизаны и зачесаны за уши. Она завернулась в большой купальный халат и, оправив полы, села по-турецки на кровать.

– Ну, а теперь о деле. Ты сказал, что это случилось здесь.

– В Нью-Хэмпшире, если это важно.

– Расскажи.

– В прошлый четверг по пути в колледж был похищен юноша. Сын Чезаре Паскини. – Герни сделал паузу, реакция Рейчел была соответствующей. – А мать, – продолжал он, – из Вудстока. Парень жил неподалеку от студенческого городка в доме, где студенты снимают комнаты. За него просят десять миллионов долларов.

– Ничего об этом не слышала.

– Вот и прекрасно. Паскини пригласил меня в Рим, какое-то время довольно неудачно следил за мной и наконец выложил свое дело.

– А мать? – Рейчел порылась в сумке, ища сигареты.

– Сидит в трехсотдолларовом номере отеля «Плаза», ждет звонка и тихо сходит с ума. Они с мужем много лет в разводе, сын живет с ней. Отец для него чужой человек.

– Но готов расколоться на десять миллионов.

– Вот именно.

– А что полиция? – Голос ее прозвучал резко.

– Ты же знаешь: я обычно советую обращаться в полицию.

– Если только…

– Если только по каким-то причинам она не отказывается помочь.

– А разве в этом случае она не могла бы помочь?

– Скажешь тоже. Она задумалась…

– Телефонный звонок… мать ждет указаний, где и когда передать деньги…

– Да.

– А парня похитили… – она запнулась, – восемь-девять дней назад?

Он поднял брови и кивнул.

– Вот так.

– Он убит?

– Нет. – Герни замотал головой. – Не думаю. Слишком все профессионально. Убей они его, не сидели бы спокойно. Начались бы звонки, попытки как можно скорее получить выкуп, ну, в общем, какие-то признаки паники. Во всяком случае, они не молчали бы… Ты, кажется, раньше не курила?

– Нет. – Она грустно посмотрела на сигарету. – Но сейчас жизнь очень напряженная. Ведь чем выше поднимаешься по служебной лестнице, тем тяжелее. А ты сам что обо всем этом думаешь?

– Не знаю.

– Чего же ты от меня хочешь?

– Паскини богат, а чем больше денег, тем больше сложностей. Все как-то очень уж подозрительно: он весь в делах. Наверняка какие-то тайные связи, всевозможные махинации… Мне нужно навести о нем справки. Ваши люди должны располагать информацией о таких влиятельных персонах. Может быть, кто-нибудь в американском посольстве в Риме…

– Конечно, – кивнула она, – это можно узнать… Ты думаешь, здесь политика?

– Да все, что угодно. Возможно, я ошибаюсь и это обыкновенное вымогательство. Но дело почему-то не клеится.

– Ты сомневаешься?

– Да.

– Хорошо, – сказала она. – Я поинтересуюсь. Но для этого мне понадобится час-другой. Надо кое-кому позвонить. В общем-то ничего сложного нет. Но мы рискуем возбудить любопытство. Начнутся вопросы.

– Я знаю.

– Когда ты собираешься обратно в Нью-Йорк?

– Завтра днем.

– Хорошо, в понедельник вечером позвоню тебе. – Она докурила сигарету и осторожно держала окурок, стараясь сдержать на кончике пепел. – Здесь есть гимнастический зал, за ним – парная и подводный массаж. Я туда собираюсь. – Она выбросила окурок в мусорную корзинку. – Потом хочу выпить и пообедать.

Вдруг она сказала с улыбкой:

– Возможно, тебя это мало волнует, но я рада нашей встрече, хотя приехал ты не ради меня.

Они рано пообедали в одном из скромных ресторанов отеля. Оба были в спортивной одежде, как и большинство посетителей. Так здесь принято – на этом, с позволения сказать, курорте минеральных вод, где предлагают недельную программу похудения женщин с избыточным весом. Эти женщины, с грушевидными фигурами, мелькали повсюду: одетые в гимнастические трико, валялись по полу в спортивных залах, переносили свои животы от одного спортивного снаряда к другому, задыхаясь и краснея от усилий, но светясь доблестью. А за ужином те же самые люди яростно, словно кочегар в топку, забрасывали в рот свои макароны, видимо полагая, что игры в похудение днем разрешают им по вечерам предаваться гастрономическим излишествам.