Текст книги "«Френсис Спейт»"

Джек Лондон
«Френсис Спейт»

«Френсис Спейт» шел под одним крюйселемnote 1Note1
  Крюйсель (или крюйс-марсель) – второй снизу прямой парус на задней мачте (бизань-мачте).


[Закрыть], когда все это произошло. Причину нужно искать не столько в случайной небрежности, сколько в расхлябанности всей команды, в которой не было ни одного хорошего моряка. А рулевой, ирландец из Лимерика, – тот совсем не бывал еще в море, если не считать перегонку плотов от квебекских судов к берегу в устье Шаннона. Он боялся огромных волн, которые поднимались из мрака за кормой и устремлялись на него; он не привык встречать их удары, стоя у штурвального колеса и не давая судну уклоняться от курса: чаще он сползал вниз, прячась от грозящего удара.

В три часа ночи его недостойная моряка трусость вызвала катастрофу. Увидев огромную волну, возвышающуюся над остальными, он пригнулся, отпустив ручки штурвального колеса. «Френсис Спейт» начал поворачиваться, а в это время волна подняла вверх его корму и со всей силой обрушилась на нее. В следующее мгновение судно очутилось в ложбине между волнами, накренившись в подветренную сторонуnote 2Note2
  Подветренная сторона – сторона, противоположная той, откуда дует ветер.


[Закрыть] так, что вода залила палубу вровень с комингсами люкаnote 3Note3
  Комингсы люка – сплошное вертикальное ограждение люка в целях лучшей защиты его от заливания водой и предохранения людей от падения в трюм.


[Закрыть]. А через наветренный бортnote 4Note4
  Наветренный борт – борт судна, в который дует ветер.


[Закрыть] перекатывался вал за валом, ледяные потоки сметали с палубы все, что было на их пути.

Матросы, отупев от страха и замешательства, беспомощные и отчаявшиеся, вышли из повиновения; энергии у них хватало только на то, чтобы отказываться выполнять команды. Одни из них громко причитали, другие молча ежились, вцепившись в вантыnote 5Note5
  Ванты – снасти, удерживающие с боков мачты и их верхние продолжения – стеньги. Стоящие рядом тросы – вантины, образующие ванты, соединяются горизонтальными ступеньками – выбленками, по которым матросы поднимаются на мачты.


[Закрыть] наветренного борта, третьи бормотали молитвы или выкрикивали гнусные проклятия, и ни капитан, ни помощник капитана не могли заставить их взяться за откачку воды или поставить остатки парусов. Меньше чем через час судно легло набок, а эти трусы неуклюже вскарабкались на борт и повисли на снастях.

Момент, когда судно начало крениться, застиг помощника капитана в кормовой каюте, и он захлебнулся там так же, как и два матроса, которые нашли прибежище под полубакомnote 6Note6
  Полубак – возвышенный уступ (надстройка) в носовой части судна. Под полубаком обычно располагались жилые помещения для матросов.


[Закрыть].

Помощник капитана был самым опытным моряком на судне, и теперь капитан растерялся едва ли не больше, чем его матросы, проклиная их за бездеятельность, он сам не предпринимал ничего; рубить фок-note 7Note7
  Фок-мачта – передняя мачта на двух– и более мачтовом судне.


[Закрыть] и грот-мачтыnote 8Note8
  Грот-мачта – на двух– и трехмачтовом судне вторая от носа мачта.


[Закрыть] пришлось матросу из Белфаста по имени Маэни и юнге О'Брайену из Лимерики. Они сделали это, рискуя жизнью, стоя на круто наклонившейся палубе. В общем хаосе рухнула за борт и крюйс-стеньгаnote 9Note9
  Крюйс-стеньга – верхнее продолжение самой задней мачты (бизань-мачты) на трех– и более мачтовом судне.


[Закрыть]. «Френсис Спейт» выпрямился. Хорошо, что в трюмах был лес, иначе судно затонуло бы, так как вода уже поднялась до палубы. Грот-мачта все еще держалась на вантах у борта; она била по корпусу, как огромная, оглушительная кувалда, и каждый удар исторгал стоны у матросов.

Рассвет забрезжил над разъяренным океаном, и в холодном, утреннем, сером свете над волнами можно было разглядеть лишь корму «Френсиса Спейта», сломанную бизань-мачтуnote 10Note10
  Бизань-мачта – самая задняя мачта на трех– и более мачтовом судне.


[Закрыть] да изуродованные фальшборты.

Это происходило в Северной Атлантике в конце декабря; несчастные моряки были еле живы от холода, но укрыться им было негде. Волны, перекатываясь через судно, смывали налипшую на их тела соль и покрывали их новым налетом соли.

Вода в кормовой каюте еще стояла по колена, но тут по крайней мере не гулял пронзительный ветер. Здесь-то и собрались оставшиеся в живых; они стояли, прислонясь друг к другу и держась за что попало.

Напрасно Маэни старался заставить матросов нести поочередно вахту на марсеnote 11Note11
  Марс – на парусных судах площадка, устраиваемая в месте соединения мачты с ее верхним продолжением – стеньгой – и служащая для разноса в сторону бортов судна вант, удерживающих последнюю.


[Закрыть] бизань-мачты на случай встречи с каким-нибудь судном. Жгучий ветер был для них слишком сильным испытанием; они предпочитали оставаться в каюте. Юнга О'Брайен, которому исполнилось только пятнадцать лет, сменял Маэни на крохотной площадке, где было смертельно холодно. В три часа дня юнга закричал, что видит парус. Это известие заставило всех выйти из каюты; люди столпились на корме, облепили наветренные бизань-вантыnote 12Note12
  Бизань-ванты – снасти, удерживающие с боков заднюю мачту судна (бизань-мачту).


[Закрыть], всматриваясь в незнакомое судно. Но его курс проходил далеко; когда оно исчезло за горизонтом, матросы вернулись в каюту, дрожа от холода, и ни один не вызвался сменить дозорного на марсе.

К концу второго дня Маэни и О'Брайен отказались от своих попыток, и с этого времени судно, отданное на волю волн, дрейфовало в штормовом океане без вахтенных.

В живых осталось тринадцать. Трое суток они стояли по колено в бурлящей воде, полузамерзшие, без еды; на всех было лишь три бутылки вина. Все продовольствие и пресная вода остались в затопленном трюме, и к ним не было никакого доступа. Шли дни, а еды не было ни крошки. Пресную воду в небольших количествах они набирали, подвешивая крышку от супового бачка под бизань-мачту. Но дождь шел редко, и им приходилось нелегко.

Во время дождя они, кроме того, пропитывали водой носовые платки, а потом выжимали их надо ртом или в свои башмаки. Когда шторм стихал, им удавалось собирать тряпками воду с тех частей палубы, куда не захлестывали волны, и таким способом увеличивать свои запасы воды. Но пищи у них не было вовсе и не было никакой возможности ее достать, хотя морские птицы часто пролетали над судном.

Шторм утих, и они, простояв на ногах четверо суток, смогли наконец лечь на обсохший каютный настилnote 13Note13
  Каютный настил – палуба, пол в каюте.


[Закрыть]. Но долгие часы, проведенные стоя по колено в морской воде, не прошли даром: на ногах стали образовываться язвы. Эти язвы нестерпимо болели. Малейшее прикосновение вызывало жестокую боль, а в этой тесноте ослабевшие люди то и дело задевали друг друга. Стоило кому-нибудь пройти по каюте или просто встать, как ему вслед неслись оскорбления, проклятия, стоны. В этом великом несчастье сильные стали притеснять слабых, безжалостно прогоняя их с сухих мест в сырость и холод. Особенно плохо приходилось юнге О'Брайену. Хотя, кроме него, было еще трое юнг, О'Брайену доставалось больше всех. Объяснить это можно только тем, что, обладая более сильным и властным характером, чем остальные юнги, он чаще других отстаивал свои права и восставал против мелких обид, которые матросы наносили юнгам.

Каждый раз, когда О'Брайен подходил к матросам в поисках места посуше, где можно было бы выспаться, или просто проходил вблизи, его отталкивали, пинали, лягали. В ответ он проклинал их тупой эгоизм, и вновь на него сыпались удары, пинки и брань. Все они попали в беду, но на его долю выпали адские мучения, и только пламя жизни, горевшее в нем необыкновенно ярко, давало ему силы переносить все.

С каждым днем матросы слабели, становились раздражительнее и злее. Это, в свою очередь, ухудшало их обращение с О'Брайеном и увеличивало его страдания. На семнадцатый день голод стал нестерпим; матросы собирались небольшими кучками и переговаривались вполголоса, время от времени бросая взгляды на О'Брайена. Ровно в полдень совещание подошло к концу. Капитан был выбран, чтобы высказать общее мнение, все собрались на юте.

– Матросы, – начал капитан, – вот уже две недели и два дня, как мы голодаем, а кажется, что прошло два года и два месяца. Так мы долго не протянем. Голодать дальше – выше человеческих сил. Нужно решить вопрос: что лучше – умереть всем или умереть одному. Все мы стоим на краю могилы. Если один из нас умрет, остальные смогут жить, пока не встретится какое-нибудь судно. Что вы на это скажете?

– Это верно! – выкрикнул Майкл Биэйн, тот, что стоял у штурвала, когда «Френсис Спейт» потерял управление. Другие его поддержали.

– Пускай это будет юнга! – закричал Салливен, матрос из Тарберта, бросив многозначительный взгляд на О'Брайена:

– Я считаю, – продолжал капитан, – что если один из нас умрет ради остальных, он сделает доброе дело.

– Да, да! Доброе дело! – прервали его криками матросы.

– Я также считаю, что умереть лучше всего кому-то из юнг. У них нет семей, которые нужно кормить, и друзья их не будут оплакивать так, как нас

– наши жены и дети.

– Это верно. Правильно. Так и нужно сделать, – переговаривались матросы.

Но юнги громко протестовали против несправедливого решения.

– Помирать нам не хочется так же, как и всем вам, – заявил О'Брайен.

– И родных своих мы любим не меньше. А насчет жен и детишек – так ведь ты сам из Лимерика, Майкл Биэйн, и хорошо знаешь, что моя мать – вдова и, кроме меня, о ней позаботиться некому. Это нечестно. Пусть жребий тянут все – и матросы и юнги.

Один лишь Маэни выступил в защиту юнг, сказав, что по справедливости в жеребьевке все должны участвовать на равных правах. Салливен и капитан настаивали на том, чтобы жребий тянули только юнги. Начался спор; в разгар его Салливен обрушился на О'Брайена:

– Мы правильно сделаем, если покончим с тобой! Ты этого заслуживаешь. Мы с тобой расплатимся.

Он подскочил к О'Брайену, намереваясь схватить его и тут же с ним расправиться. Еще несколько матросов двинулись к юнге, протягивая к нему руки. О'Брайен отпрянул и, увертываясь от них, закричал, что согласен на то, чтобы жребий тянули только юнги.

Капитан выбрал четыре щепки разной длины и подал их Салливену.

– Ты, может быть, думаешь, что жеребьевка будет нечестной, – сказал тот, ухмыляясь, О'Брайену. – Ну, что ж, тогда ты сам будешь назначать жребий.

О'Брайен согласился. Ему накрепко завязали носовым платком глаза, и он встал на колени, повернувшись спиной к Салливену.

– Умрет тот, кому ты назначишь самую короткую щепку, – сказал капитан.

Салливен поднял вверх одну из щепок. Короткая она или нет, догадаться было нельзя, потому что остальные щепки он прятал в руке.

– Чья это будет щепка? – спросил Салливен.

– Маленького Джонни Шиэна, – ответил О'Брайен.

Салливен отложил щепку в сторону. Окружающие не могли увидеть, была ли это та щепка, которая означала смерть. Салливен поднял другую щепку.

– Это чья щепка?

– Джорджа Бернса.

Щепка была отложена в сторону, как и первая; Салливен поднял третью.

– А эта для кого?

– Для меня, – сказал О'Брайен.

Быстрым движением Салливен смешал все щепки в кучу. Никто ничего не видел.

– Ну, так ты сам себе ее и выбрал, – провозгласил Салливен.

– Хорошо. Правильно, – вполголоса заговорили несколько матросов.

О'Брайен был очень спокоен. Он встал на ноги, снял повязку и огляделся.

– Где она? – спросил он. – Где короткая щепка? Та, что я выбрал для себя?

Капитан указал на четыре щепки, лежащие на палубе.

– Откуда вы знаете, что моя щепка короткая? – спросил О'Брайен. – Джонни Шиэн, ты ее видел?

Джонни Шиэн, самый младший из всех них, молчал.

– А ты видел ее? – Теперь О'Брайен спрашивал Маэни.

– Нет, я ее не видел.

Матросы тихо переговаривались и недовольно ворчали.

– Жеребьевка была правильной, – сказал Салливен. – Ты мог выиграть, но ты проиграл – вот и все.

– Честная жеребьевка, – поддержал его капитан. – Я сам видел. Короткая щепка досталась тебе, О'Брайен, и ты бы лучше готовился. Где кок? Горман, поди сюда. Эй, кто-нибудь, принесите крышку от бачка! Горман, выполняй свой долг, как подобает мужчине.

– Но как я это сделаю? – спросил кок. Он был подслеповат, нерешителен, с маленьким, безвольным подбородком.

– Это подлое убийство! – выкрикнул О'Брайен.

– Я не притронусь к нему, – заявил Маэни. – Я не съем ни куска.

– Тогда твоя доля достанется другим, не таким трусам, как ты, – насмешливо заметил Салливен. – Делай свое дело, кок!

– Убивать мальчишек не мое дело, – нерешительно запротестовал Горман.

– Если ты нам не хочешь помочь, обойдемся без тебя! – угрожающе заговорил Биэйн. – Кто-нибудь должен будет умереть – не он, так ты!

Джонни Шиэн заплакал. О'Брайен встревоженно прислушивался. Он был бледен. Губы его дергались, а по временам все его тело била дрожь.

– Я нанимался на должность кока, – произнес Горман. – Был бы камбуз, я бы в камбузе и работал. Но марать руки убийством я не буду. Такого пункта в контракте нет. Я кок…

– И ты им останешься не больше минуты! – зловеще проговорил Салливен и в тот же миг схватил кока за голову и круто, сколько хватало сил, заломил ее назад.

– Где твой нож, Майк? Давай-ка его.

Почувствовав прикосновение стали, Горман захныкал:

– Я согласен, но только подержите юнгу!

Жалкий вид кока, казалось, каким-то образом придал сил О'Брайену.

– Все в порядке, Горман, можешь начинать, – сказал он. – Я-то ведь знаю, что ты не хочешь этого делать. Все в порядке, сэр (это в сторону капитана, чья рука крепко сдавила его плечо). Вам не нужно держать меня, сэр. Я буду стоять спокойно.

– Перестань галдеть и принеси крышку от бачка, – приказал Биэйн Джонни Шиэну, сопроводив эти слова затрещиной.

Юнга, еще совсем мальчик, принес крышку. Он шатался и падал, идя по палубе, так он ослабел от голода; по его щекам катились слезы. Биэйн взял у него крышку и снова ударил его.

О'Брайен снял куртку и оголил правую руку до плеча. Его нижняя губа все еще дрожала, но он держался изо всех сил. Горману дали уже раскрытый перочинный нож капитана.

– Маэни, если ты вернешься домой, расскажи моей матери, что со мной случилось, – попросил О'Брайен.

Маэни кивнул.

– Это – мерзкое, подлое убийство, – сказал он. – Не ждите добра от крови юнги. Попомните мои слова: проку от него никому из вас не будет.

– Приготовьтесь! – приказал капитан. – Ты, Салливен, держи крышку – вот так, вплотную. Не пролей ничего. Это дорогая штука.

Горман начал. Нож был тупой, а он был вконец измотан. Кроме того, его рука тряслась так неистово, что он чуть не уронил нож. Юнги стояли поодаль, плача и всхлипывая. За исключением Маэни, все матросы окружили жертву, вытягивая шеи, чтобы лучше видеть.

– Будь мужчиной, Горман! – предостерегающе сказал капитан.

Несчастный кок с отчаянной решимостью пилил лезвием кисть О'Брайена. Вот уже перерезаны вены. Салливен подставил крышку от бачка. Разрезы вены широко зияли, но из них не лился ярко-красный поток. Крови не было вовсе. Вены были пустыми, иссякшими.

Никто не проронил ни слова. Мрачные и безмолвные фигуры раскачивались в едином ритме с поднимающейся и оседающей вниз палубой. Никто не мог отвести глаз от этого непостижимого и чудовищного зрелища: пустые, обескровленные вены человека, который еще был жив.

– Это – предостережение свыше! – закричал Маэни. – Оставьте юнгу в покое. Попомните мои слова. Его смерть не поможет вам.

– Попробуй у локтя, у левого локтя, он ближе к сердцу, – невнятно, охрипшим, изменившимся голосом заговорил капитан.

– Дай мне нож, – сурово сказал О'Брайен и взял его из руки кока. – Я не могу смотреть, как ты мучаешь меня.

Он совершенно спокойно надрезал вену у левого локтя, но и ему не удалось вызвать кровотечение.

– Все это зазря, – сказал Салливен. – Надо пустить ему кровь из горла, чтобы он не мучился.

Для юнги это было слишком.

– Не режьте горло! – закричал он. – В горле тоже не будет крови. Дайте мне немного отдохнуть. Это оттого, что я замерз и ослабел. Позвольте мне лечь и поспать немного. Тогда я согреюсь, и кровь потечет.

– Бесполезно, – возразил Салливен. – Как будто ты сейчас сможешь спать! Ты и не заснешь и не согреешься. Посмотри на себя. Тебя же бьет озноб.

– Однажды в Лимерике я заболел, – торопливо заговорил О'Брайен, – и доктор не смог отворить мне кровь. Но после того, как я поспал несколько часов и согрелся в постели, кровь потекла свободно. Я вам говорю святую правду, не убивайте меня.

– Его вены вскрыты, – сказал капитан. – Нет смысла оставлять его в покое, когда он мучается. Давайте кончать с этим сейчас же.

Матросы бросились к О'Брайену, но он отскочил в сторону.

– Я вас сживу со света! – пронзительно закричал он. – Убери руки, Салливен! Я еще вернусь! Я буду вам являться – во сне и наяву я буду вам являться, пока вы не подохнете!

– Это позор! – заорал Биэйн. – Если бы короткая щепка досталась мне, я бы дал ребятам отрубить себе голову и умер спокойно.

Салливен прыгнул в круг и схватил несчастного юнгу за волосы. За Салливеном ринулись остальные матросы. О'Брайен отчаянно отбивался руками и ногами, кусал тех, кто его держал. Маленький Джонни Шиэн неистово завопил, но матросы не обращали на него никакого внимания. О'Брайена повалили навзничь на палубу, а крышку от бачка подставили под голову. Гормана вытолкнули вперед. Кто-то отстегнул от пояса большой нож и всунул его в руку Гормана.

– Делай свое дело! – закричали матросы. – Живее!

Кок склонился над юнгой, но, встретив его взгляд, дрогнул.

– Ну же! – заорал Биэйи. – Или я убью тебя собственными руками.

На кока посыпался град ругательств и угроз. Но он все еще не решался.

– Может быть, в его жилах окажется больше крови, чем у О'Брайена, – многозначительно произнес Салливен.

Биэйн схватил Гормана за волосы, заломил его голову назад и оттащил в сторону, а в это время Салливен попытался отнять у него нож. Но Горман отчаянно сжимал рукоять ножа.

– Пустите, я сам все сделаю! – визжал он исступленно. – Не режьте мне горло! Я сделаю это!

Горман, не сопротивляясь, позволил снова вытолкнуть себя вперед. Взглянув на юнгу, он закрыл глаза и стал бормотать молитву. Потом, не открывая глаз, он совершил то, что выпало на его долю. О'Брайен издал пронзительный крик, быстро сменившийся булькающим всхлипыванием.

Матросы держали его до тех пор, пока агония не прекратилась. Потом тело опустили на палубу. Матросы были возбуждены и полны нетерпения и пыла; с проклятиями и угрозами они заставляли Гормана быстрее приготовить им еду.

– Довольно, проклятые убийцы, – негромко сказал Маэни. – Довольно, говорю я вам. Теперь вам ничего не нужно. Я ведь говорил: кровь этого парня не принесет вам пользы. Вылей ее за борт, Биэйн. Вылей ее за борт.

Биэйн, все еще держа крышку в обеих руках, взглянул в наветренную сторону. Затем он пошел к поручням и бросил крышку с ее содержимым в море.

На расстоянии меньше милиnote 14Note14
  Форштевень – вертикальный брус, образующий острие носа судна и соединенный внизу с килем.


[Закрыть] к ним шел корабль под всеми парусами. Матросы были так поглощены тем, что происходило на палубе, что никто не поднял глаз, чтобы взглянуть на море. Теперь вся команда следила за тем, как приближался корабль. Его обитый светлой медью форштевеньnote 15Note15
  Форштевень – вертикальный брус, образующий острие носа судна и соединенный внизу с килем.


[Закрыть] рассекал воду, словно золотой нож, большие нижние паруса лениво полоскались, когда волна опускала корабль, а парящие в вышине полотняные ярусы верхних парусов салютовали и кланялись при каждом величавом колебании океана. Никто не промолвил ни слова.

Когда корабль стал в кабельтове от «Френсиса Спейта», капитан пришел в себя и приказал набросить брезент на тело О'Брайена. С незнакомого корабля была спущена шлюпка, которая направилась к «Френсису Спейту». Джон Горман засмеялся. Вначале он смеялся тихо, но с каждым ударом весел его смех становился все громче. Этот исступленный смех помешанного встретил спасательную шлюпку, когда она подошла к борту и старший помощник капитана поднялся на палубу.