Текст книги "Возвращенный рай"

Однако в данный момент немец разыгрывал из себя понимающего гостя, хваля барона за отличное вино.

– Рад, что оно вам понравилось, – ответил Гийом. – Думаю, что наш коньяк понравится вам еще больше. И надеюсь, вы позволите нам продолжать производство, начатое еще при моем деде.

– Конечно. Пока вы готовы делиться с нами, проблем не возникнет. – Он произнес это любезным тоном, который все-таки не скрыл явную угрозу, содержащуюся в словах. И Шарль знал, что тот имел в виду не одну-две бутылки для себя и своих офицеров в Шато-Франсуа, где располагался их штаб, но и крупные поставки для высшего начальства в Германии.

– Мы бы не хотели, чтобы уклад жизни здесь менялся без крайней необходимости, – умиротворенно продолжал Райнгард. – Мы надеемся, что сможем жить рядом друг с другом без желчных выпадов. Я не хочу неприятностей и уверен, что и вы тоже.

– Неприятностей не желает никто, – ответил Гийом. – Народ, живущий здесь, хочет просто продолжать нормальную жизнь. Генерал Бухлер убедился в этом, и я уверен, что убедитесь в этом и вы. Голубые глаза слегка прищурились.

– Я, конечно, надеюсь на это. Хотя, боюсь, что у округа есть проблемы. Всегда находятся люди, которые ведут себя глупо, которые слишком тупы, чтобы принять существующий порядок вещей… каким он пребудет и дальше. Генерал Бухлер отличный человек, но иногда проявлял определенную слепоту. Если тут появятся бузотеры, то, поверьте, я их найду, и они будут наказаны самым строгим образом.

Шарль почувствовал холодок беспокойства. Он очень хорошо знал, что имел в виду фон Райнгард, когда говорил о «самом строгом наказании». Когда здесь впервые появились немцы, то два простых парня из соседней деревни в целях саботажа пытались перерезать телефонные провода. Их поймали и расстреляли. Даже когда провинности были более невинны, виновные наказывались не менее жестоко. Их пытали, а потом расстреливали или увозили неизвестно куда.

Как отец заметил, таких происшествий пока что в Савиньи не было, что объяснялось во многом тем, что деревенские жители следовали примеру семьи де Савиньи и ублажали врагов. Но почти неизбежно в будущем какой-нибудь отчаянный парень выкинет что-нибудь необычное. А когда это произойдет, – Шарль убежден, – фон Райнгард поступит безжалостно. В отличие от Бухлера этот человек горел желанием возвеличить свою отчизну, и он с доскональной точностью потребует, чтобы все, оказавшиеся в его подчинении, строго придерживались предписаний. Более того, думал Шарль, ему доставит удовольствие добиться подчинения, употребив насилие.

– Однако приятно сознавать, – продолжал фон Райнгард, – что вы меня поддерживаете. Уверен, что ваше влияние окажется очень полезным для поддержания спокойствия. С вашей стороны также очень любезно, что вы пригласили меня на обед, предоставили возможность посетить этот очаровательный замок и в непринужденной обстановке познакомиться с членами вашей семьи. – Он по очереди обвел всех взглядом, улыбаясь чуть ли не по-королевски, потом его глаза чуть-чуть сузились. – Надеюсь, познакомиться также наконец и с вашей невесткой. Она англичанка, не так ли?

– Катрин родилась в Англии, но получила французское гражданство, – быстро сказал Гийом. – Уверен, она скоро подойдет, не так ли, Шарль?

Шарль опять испытал что-то близкое к панике.

– Она не очень хорошо чувствовала себя с утра, папа. У нее болела голова. Не знаю, присоединится ли она к нам.

– Действительно? – Голос фон Райнгарда прозвучал очень мягко, но нельзя было не распознать сокрытые в нем жесткие нотки. – Очень жаль. Надеюсь, не я являюсь причиной «недомогания».

Наступило неловкое молчание. Казалось, что даже вековые стены замка затаили дыхание.

Потом как артистка, дожидавшаяся своего выхода в нужный момент, Кэтрин открыла дверь и вошла в салон.

* * *

– Слава Богу, что ты передумала и спустилась, – шепнул ей Шарль. – Ты знаешь, он заметил и ему это не понравилось.

– Вот как, – холодно произнесла Кэтрин.

Они находились в спальне на своей половине. Вечер прошел без осложнений. Фон Райнгард держал себя приветливо, а де Савиньи проявили себя радушными хозяевами, хотя Кристиан вел себя тише обычного, а Кэтрин почти не разговаривала. Гийом держался дипломатически, а Луиза – как очаровательная хозяйка. Обед хоть не был верхом совершенства, отличаясь от кухни довоенного времени, тем не менее был прекрасно продуман и приготовлен. Кухарка Анжелина сотворила чудеса из овощей, выращенных в садах имения, а также порадовала всех своими необыкновенными соусами, пусть в них теперь и не было столько сметаны, как в прежние дни. Как и предсказывал Гийом, фон Райнгард высоко оценил коньяк «Шато де Савиньи». Возникло лишь несколько неловких моментов: некоторое замешательство в разговорах, что можно было истолковать по-разному, но и это удалось сгладить, и только почти откровенные предупреждения фон Райнгарда оставили неприятный осадок.

– Насколько я понимаю, несколько дней назад был сбит вражеский самолет приблизительно в тридцати милях отсюда, – заметил он как бы между прочим. – Если пилот окажется поблизости, то я искренне надеюсь, что в этой общине не найдется дураков, которые помогут ему.

– Может быть, он погиб? – прямо спросил Гийом.

– Мы так не считаем. Во всяком случае, среди обломков не было найдено трупа.

– Ну, он долго не смог бы протянуть на открытых полях. Стояла сырая и страшно холодная погода.

– Это верно. И все же если кто-то его прячет, то мы скоро узнаем об этом. И тогда уж расправимся с виновниками. Мы не можем позволить, чтобы такого рода действия оставались безнаказанными.

– Несчастный, – пробормотала Луиза. – Как ужасно, если его ранили, и он оказался голодный и холодный в чужой стране.

Фон Райнгард посмотрел на нее почти равнодушно– Луиза могла сказать и не такое, и ей все сходило с рук. Но его ответ кривотолков не вызывал.

– Вы не должны думать о нем как о человеке, похожем на ваших сыновей, мадам, – он не таков. Он враг. Надеюсь, вы не испытываете соблазна помочь ему.

– О, нет. Конечно, нет, – ответила Луиза, очаровательно улыбаясь. Шарль с беспокойством посмотрел на Кэтрин, опасаясь ее реакции.

Но Кэтрин не сказала ничего. По напряжению мускулов на ее лице и по тому, как она сложила руки на коленях, так что ногти впились в кожу, он понял, что она заставила себя смолчать, и был благодарен ей за это. Но он все равно беспокоился, не произнесет ли она что-либо непростительно опрометчивое, и поэтому чувствовал себя в большом напряжении.

Теперь, в шелковой пижаме, он откинулся на подушки, наблюдая, как готовится ко сну Кэтрин.

Она сидела возле трюмо, одетая в скрывающее всю ее стройную фигуру переливчато-голубое кимоно, которое он купил ей еще до войны на Востоке. Но он видел под одеждой напряженность плеч, и волосы она расчесывала чересчур резкими взмахами.

– Ты поступила правильно, Катрин, – сказал он. – Как и все мы. Ничего другого сделать нельзя.

Она не ответила. Он попытался заговорить снова.

– Нам надо быть благоразумными, моя дорогая. Знаю, тебе это не нравится. Но что хорошего, если еще больше прольется французской крови? Жизнь должна продолжаться.

Она опять не ответила, и он почувствовал, как в нем нарастает раздражение. Как смеет она сидеть и не обращать на него внимания? Господи, она же ведь его жена! Он имеет право на уважение. Он хотел сказать что-то особенное, а вместо этого услышал свой брюзжащий голос.

– Как папа уговорил тебя прийти? Меня ты и слушать не хотела.

Кэтрин пристукнула расческой с ручкой из слоновой кости по туалетному столику и повернулась.

– Он не уговорил меня. Я пришла, потому что сама решила так сделать.

– Ах, вот как? Тогда объясни, какое же соображение заставило тебя так поступить?

– Я поняла, что у меня нет выбора… Я могу действительно поставить жизнь Ги в опасность, если не соглашусь принять участие в этой отвратительной игре, которую ведет твоя семья. Он мой сын, наполовину англичанин… а англичане, по крайней мере, не прекратили борьбу. Мы все еще воюем со свиньями типа фон Райнгарда, что делает нас уязвимыми. Я не беспокоюсь за себя – в самом деле, не беспокоюсь, Шарль. Лично я скорее умру, чем стану раболепствовать перед нацистами, как, похоже, готовы делать вы. Но Ги совсем ребенок. Я не могу им рисковать.

– Хорошо. Рад, что ты образумилась.

– Не рано ли ты радуешься? Я не уверена, что образумилась в твоем понимании. Да, я боюсь за него, и поэтому согласилась на эту омерзительную сделку. Но не стану прикидываться, что горжусь своим поступком. А ты гордишься им, Шарль? Ты гордишься капитуляцией Франции?

– Я делаю то, что нужно, – ужаленный, отпарировал он. – Я стараюсь спасти людей, защитить имущество.

– О! Да, драгоценное наследство! Что же от него осталось? Расскажи мне! Ты распластался на земле, позволяешь этим мерзавцам топтать себя и меня заставляешь поступать так же. И позволь сказать тебе, Шарль, что я нахожу твое поведение непростительным.

Он смотрел на нее и чувствовал, как в нем закипает гнев. Да, она бесила его, особенно когда разговаривала таким образом, и он страстно хотел услышать лесть Регины, почувствовать ее успокаивающие ласки. Но в Кэтрин, когда она злилась, было что-то сногсшибательно привлекательное, – карие глаза начинали метать золотистый огонь, напрягались мышцы, вздымалась грудь. Почему женские груди были для него так неотразимы? Неужели это эффект от обратного? Его собственная мать была маленькой женщиной, даже в расцвете своей красоты, плоской как мальчик, по моде двадцатых годов. Нет, это относилось к событиям еще задолго до Регины, оно опережало даже его первые острые ощущения в классных борделях Парижа, где он впервые познавал удовольствия секса и угар страсти.

– Ты знала, когда выходила за меня, что выходишь замуж за наследника рода, в котором принято соблюдать традиции, – произнес он, недовольный, что позволил задеть себя таким образом. – Тогда казалось, что тебя это вполне устраивает.

– Неужели?! Может быть, потому что в то время я была слишком наивной, с романтическими представлениями. Я была глупенькой, ибо считала, что ваши традиции, как ты именуешь, включают и чувства собственного достоинства и чести. И не думала, что эти традиции разрешают вести себя низко, ронять достоинство, спасать свою шкуру.

– Это несправедливо, Катрин. Мы пытаемся спасти не только собственные шкуры… здесь речь идет о всем образе жизни.

– Который настолько прогнил, что вряд ли заслуживает, чтобы его оберегали.

Он вздохнул.

– Какой толк говорить обо всем этом, верно? Ты просто не в состоянии понять, что своими действиями мы стараемся оградить местных жителей, которые зависят от нас. Сегодня вечером ты решилась поступиться своими принципами ради Ги, потому что он твой сын. Неужели непонятно, что мы так же относимся к людям, которые работают на нас и живут в нашем поместье? Они для семьи де Савиньи священное достояние, так же, как Ги, для тебя.

– Нет, – возразила она. – Я этого не понимаю. Знаю одно – я чувствую себя мерзко и стыжусь себя.

Она поднялась, сбросила кимоно и повесила его на спинку стула. На ней осталась лишь ночная рубашка с кружевами. Прохладный воздух нетопленной спальни коснулся ее голых рук, и она быстренько нырнула в постель, скользнув меж простынями и натянув до подбородка большое пуховое стеганое одеяло.

– Катрин… ты замерзла. – Шарль протянул к ней руку, провел ладонью по ее груди. – Иди сюда, я согрею тебя.

Она отдернулась от его прикосновения. В первые дни после женитьбы она любила свернуться клубочком возле него на их большой кровати, любила тепло от близости двух тел, прижавшихся друг к другу, любила чувство единения с мужчиной, который представлялся ей олицетворением всех ее мечтаний, романтическим героем во плоти. Верила, что и он в свою очередь любит ее, желает физической близости с ней. Это являлось для нее источником восторгов, рождало мягкость и желание, давало ощущение женской пленительности. Между ними существовали различия, о которых она знала, но она была абсолютно уверена в том, что между ними возникла достаточно глубокая любовь, способная преодолеть препятствия и сгладить различия, зависевшие от национальности, воспитания и культуры.

Теперь она убедилась, что это не так, и ее терзало разочарование.

Она нетерпеливо отпрянула от его ищущей руки.

– Отстань, Шарль, не надо.

– Катрин…

– Таким путем мы не решим проблемы. Во всяком случае, я не смогу это сделать.

– Очень хорошо. Как хочешь. – Он отвернулся от нее, больше обиженный ее отказом, чем хотел себе признаться.

– Я не нарочно. Просто так получилось, – горько произнесла она.

Шарль предпочел не отзываться. Он укрылся с головой пуховым одеялом и вскоре начал похрапывать. К Кэтрин сон не шел. Она лежала, все еще дрожа, под ледяными простынями, боясь шевельнуться и принять более удобное положение, и думала, смогут ли они с Шарлем опять вернуть согласие. Она сомневалась. Трещина между ними оказалась слишком глубокой, а разочарование – губительным. И все же она связала с ним свою жизнь. Он ее муж и отец ее сына. Ги – член семьи де Савиньи, нравится ей это или нет.

Что же мне делать? – в отчаянии спрашивала себя Кэтрин.

В тот момент такой вопрос представлялся ей важнее повседневных лишений и страхов в стране, которая не воевала и смирилась с вражеской оккупацией.

6

Лондон, 1941 год

Вечер в Лондоне наступил рано. Весь день над городом висели снеговые тучи, отбрасывающие мрачные желтовато-серые отсветы на воронки от бомб и развалины домов. А теперь, хотя была только половина шестого, наступила полная темнота. Из окон не пробивалась ни одна полоска света ни в домах, ни в гостиницах на площади Портман, в большинстве своем тоже превращенных в квартиры, – это предписывали обязательные правила затемнения, а огни небольшого количества машин, проезжавших по улицам, были полузатенены, так что их выдавало лишь тусклое мерцание.

Пол Салливан бодро шагал по улице, стараясь обмануть холод, который, казалось, поднимался с мостовых и пытался всосать его в себя. Он поднял воротник пальто, нагнул голову, чтобы спрятать подбородок в складках шарфа, и засунул руки в перчатках в карманы.

Похоже, думал он, предстоит длинная, суровая зима – она рано установилась во Франции, где он провел последние месяцы, а теперь—и в Англии. Хотя была еще только середина ноября, ему уже приходилось коротать более холодные и более темные ночи, чем теперешняя, и озноб от страха, который всегда сопутствовал, когда Пол отправлялся на задание, означал, что сегодня его руки и ноги замерзли меньше и острое чувство страха, поселившееся в нем, не так притуплено.

Погода приобрела исключительное значение в той опасной тенистой полосе, которая протянулась по обе стороны демаркационной линии, разделившей оккупированную территорию от Франции Виши, где форма полицейского Виши означала не меньшую угрозу, чем немецкий солдат. Угроза имела тысячу обличий. Ясное небо с яркой луной означало, что могли прилететь самолеты – дружеские английские аэропланы, несущие оружие и снаряжение, а иногда и людей для оказания помощи в его работе. Темная ночь сулила дополнительное укрытие для операций, которые приходилось держать в тайне. Дождь туманил ветровые стекла, набухшее поле приглушало шаги, подмерзшая земля и снег оставляли следы, которые можно легко прочесть. Пол Салливан все это видел и научился молниеносно оценивать значение различных погодных условий – настолько автоматически делал это, что теперь, даже не взглянув на небо, он знал – его вышколенное сознание подсказывало, что сегодня самолеты не пересекут пролив.

Пол мельком подумал о друзьях, которые вместе с ним тревожно вглядывались в небо, о друзьях, которые погибли, и почувствовал, как к горлу подступает комок. Сеть, которую он создал в северо-восточной Франции, была разгромлена, участники арестованы или расстреляны – их накрыли в одну безоблачную лунную ночь. В ту ночь его там не было. А если бы и был, смог бы он их спасти или тоже закончил свои дни в неглубокой могиле? Этот вопрос и сейчас готов был мучить его, как терзал все время с той ночи, но он отмахнулся от него. Считать, что он мог спасти их, – представляло собой отъявленную форму высокомерия, а высокомерие на войне Пол Салливан считал опасной вещью.

На углу площади, возле дежурки, стояла группа ополченцев, они курили, переминаясь с ноги на ногу от холода. Их вид, а также присутствие «подвижных Молли» – небольших пушек противовоздушной обороны – напомнили Полу, что темная ночь означала нечто иное для измученной войной Англии – сегодня вражеские бомбардировщики не будут сбрасывать на Лондон смертоносные грузы. Его потрясло, как он чуть не забыл о том, что здесь борьба приобрела другое лицо, что Англия все еще вела открытую войну с третьим рейхом, в то время как Франция, во всяком случае внешне, мгновенно капитулировала. Для Пола Франция, где все было не так, как казалось, стала в последние месяцы настоящим домом.

Подходя к дверям здания, куда он направлялся, Пол оглянулся через плечо, инстинктивно проверяя, не следят ли за ним. Здесь, в Лондоне это совершенно излишняя предосторожность, подумал он, но такая привычка стала для него второй натурой за время пребывания во Франции. К тому же улицы, если не считать ополченцев, были пусты. Успокоившись, он вошел в помещение и назвал привратнику свою фамилию.

В мирное время, в этом здании ничего загадочного не было, просто элегантный старый дом, приспособленный под квартиры. Теперь некоторые из этих квартир были сняты для французского подразделения СОЕ.

Здесь агенты могли встречаться с национальными кадровыми работниками – более безопасно по соображениям секретности, чем если бы им пришлось являться в штаб-квартиру СОЕ на Бейкер-стрит. Точное расположение этого места было тщательно засекречено. Вначале, когда Пола вербовали, с ним устроили собеседование в цокольном этаже Уайтхолла, где лабиринт коридоров охранялся солдатами в форме, но то укромное помещение опять возвратили военным. Вместо него стали использовать анонимно снятые квартиры, что весьма обрадовало Пола. Хотя он никогда б не признался, как ему было противно спускаться в допотопном скрипящем лифте в земные глубины. С самого детства он страдал – но в значительной степени преодолел этот страх – боязнью закрытых пространств, и те цокольные помещения пробуждали в нем чувство черной паники и страх быть заживо погребенным. Он, конечно, понимал, что подвальное помещение служит защитой от воздушных налетов, но считал, что лучше рискнуть попасть под бомбежку на поверхности, где, по крайней мере, чистый воздух, а от прямого попадания не спасут даже толстые стены.

Теперь он поднялся по лестнице в соответствующую квартиру и постучался в дверь. Дверь открыла молодая женщина.

– Капитан Салливан. – Эти слова она произнесла с явным удовольствием; даже профессионализм, из-за которого ее взяли на эту специальную работу, не смог его приглушить. Ее щеки зарумянились, что придало ей человечность и теплоту, вопреки облачавшей ее форме цвета хаки. Пол Салливан производил впечатление на большинство встречавшихся ему женщин – они становились любезными при виде его узкого лица с несколько неправильными чертами, с симпатией взирали на его мускулистую фигуру, говорившую о силе, просто таяли от его кривой ухмылки и от прищура карих глаз, когда он улыбался. Тот факт, что в последнее время он редко улыбался и то, что он совсем не отдавал отчета в своей привлекательности, лишь еще больше усиливали производимое им впечатление. Все эти женщины, без всякого исключения, жаждали прорваться к нему через его защитные барьеры. В нем ощущался какой-то странный, спокойный трепет и еще что-то такое, на грани риска, хотя внешне он производил впечатление абсолютно уравновешенного человека. Может быть, подумала молодая женщина, в настоящий момент он возвращается после полноценного отдыха, а не с опасного задания.

– Привет, Рита, – густой бас звучал обманчиво безмятежно. – Значит, вы все еще работаете в управлении?

– Пусть только попробуют прогнать! Я бы сказала даже, что мне нравится война, если б эти негодяи не причиняли столько ущерба! Знаете, прошлой ночью бомба разрушила церковь, в которой венчались мои родители? Если мы не покончим скоро с этими штучками, то не останется ничего, из-за чего стоит драться.

Пол состроил мрачную мину. Ему даже захотелось возразить, что принципы заслуживают того, чтобы за них драться. Право каждого человека жить в условиях свободы заслуживает того, чтобы за него драться. А прежде всего следует драться за самих людей. Но он не стал высказывать эти мысли вслух. Он слишком хорошо помнил об испытываемой им жажде мести, чтобы не понимать, что лицемерно говорить вслух о таких благородных чувствах. Прекрасно, когда есть благородные мотивы, но сам-то Пол знал, что им движет простая жажда отомстить за лично ему причиненное горе.

Два года назад, когда грянула эта кровавая война, похожая на вулкан, прорвавшийся лавой нацистской Германии, у него была жена и ребенок, которые заменяли ему весь мир. Теперь их нет. Они находились в гостях у родителей Гери в Роттердаме, когда началось наступление немцев, известное под названием блицкриг, и попали под авиационную бомбардировку. Отчаянно желая узнать, что произошло, Пол стучался в каждую знакомую дверь, но узнал лишь ужасающую правду – улица, на которой жили родители Гери, превратилась в груду дымящихся развалин. Гери и их маленькая дочка Беатрис были названы в числе восьмисот человек, погибших в Роттердаме, когда город пал.

– Думаю, что майор Фоуссет ждет меня, – произнес он, перейдя вдруг на деловой тон.

Девушка была слегка озадачена неожиданным окончанием только что наладившегося легкого общения, но хотя она и была молода, она уже стала столь хорошим работником, что могла обнаружить свое отношение к этому лишь на мгновение. Рита Барлоу прошла тщательный отбор по показателям эффективности и смелости для выполнения трудной и изнурительной работы. Она никогда не допустила бы, чтобы на ее обязанностях отразилось то, что она рассматривала как «слабость» к одному из агентов управления.

– Да, он ждет вас. Я доложу, что вы прибыли. – Она вошла в комнату, которая когда-то была спальней, а теперь превратилась в кабинет. – Сэр, прибыл капитан Салливан.

– Салливан! Заходи, старый приятель. – Майор поднялся из-за письменного стола, заваленного бумагами, которые он просматривал в ожидании Пола. Он бы не из тех, кто зря терял хотя бы минуту драгоценного времени. В пепельнице на куче пепла лежала оставленная сигара. – Садись, устраивайся; Рита, сообрази нам по чашечке кофе. Холодная ночь, верно?

– Очень даже. – Пол расстегнул пальто и сел в кресло напротив майора.

– Может быть, махнем по рюмашечке, чтобы согреться. – Майор запустил руку в свой портфель и извлек оттуда полбутылки бренди. – Полагаю, не откажешься?

Пол криво усмехнулся.

– Ты не ошибся, не откажусь.

Майор достал два стакана из канцелярского шкафа, налил приличную дозу каждому и протянул стакан Полу.

– Твое здоровье. Думаю, что такой тост вполне уместен при сложившихся обстоятельствах.

Пол ничего не ответил. Майор поставил на стол стакан, вынул из портфеля недавно заведенную папку и раскрыл ее.

– Ладно. Приступим теперь к делу. Я переговорил с майором Алленом, который взял твои донесения, когда ты вернулся в Лондон. Я ознакомился с его рапортами и твоими записками. У тебя дела идут неплохо, капитан Салливан.

Пол отпил большой глоток бренди.

– Вряд ли можно назвать дела хорошими, когда накрывают всю сеть.

– Гм. Да. Это скверно. Но такое случается из-за болтовни, как ты думаешь?

– У меня нет доказательств, но, думаю, так и произошло. Вряд ли простое совпадение то, что многочисленный отряд немцев появился в нужном месте как раз в то время, когда мы перебрасывали припрятанное оружие. Если б случайный патруль, тогда – да. Такое случается нередко. Но целая армия бронированных машин… нет, кто-то болтанул, уверен в этом.

– Есть предположение, кто это мог сделать?

– Можно справиться у любого из моих доверенных лиц, которые остались на свободе, – сухо ответил Пол. – Нет, я в это не верю. Не думаю, чтобы нас предали. Я знал своих людей – во всяком случае, хочу думать, что знал. Нет, скорее, неосторожно сказанное слово дошло до слуха не того человека. До жены, приятельницы, которая слишком много знает, до того, кто хотел бы прослыть умником или произвести впечатление… Видит Бог, я предупреждал их, но конспирация нелегко дается простым деревенским парням. Они не могут не доверять людям, которых знают всю жизнь: различия между ними там так смазаны. Между теми, кто готов сопротивляться; теми, кто предпочитает опустить голову, и теми, кто просто не понимает, из-за чего вся эта заваруха. Там присутствуют коммунисты, петеновцы, те, кто спасения ждет от де Голля, даже фашисты. Уверен, что среди них много хороших ребят, которые хотят сделать все возможное, чтобы сбросить нацистов, но вербовать их – это настоящий кошмар, а заставить подчиняться правилам еще труднее. Они все еще не осознали, что живут в оккупированной стране.

– Мы все ведем себя по-разному, когда оказываемся в непривычной обстановке. – Майор допил свой стакан и снова налил в него. – Несомненно, это предполагает некоторые промахи. И мы в СОЕ (Секретные Операции в Европе) ведем эту борьбу и здесь в тылу. Ветераны считают, что сопротивляться не стоит, сопротивление принесет лишь больше неприятностей. Они хотят ограничить нашу деятельность сбором информации. Но не волнуйся, мы на этом не успокоимся.

Стук в дверь прервал поток его красноречия. Вошла Рита, неся кружки с кофе. Ароматный запах заполнил небольшую комнату, и Пол ухмыльнулся, подумав, что, несмотря на трудности, начальство в СОЕ позаботилось о собственном снабжении, чтобы работники были довольны и не спали в течение длинных ночей.

– Тебе повезло, что не арестовали вместе с другими, – заметил майор, когда дверь опять затворилась за Ритой.

– Я должен благодарить за это лопнувшую шину на велосипеде. Из-за этого я опоздал к месту встречи. Когда же добрался туда, то услышал выстрелы и увидел, как немцы забирают ребят.

– Очень удачный прокол.

– Думаю, что да. – Пол состроил гримасу. – Похоже, мне просто везет: несчастья обходят меня лично.

Хотя он никого не назвал по имени, майор Фоуссет догадался, что Пол намекал на случившееся с его женой и дочерью.

– Я не могу послать тебя опять туда, Салливан, – заявил он без всякого перехода. – Ты, надеюсь, уже понял это. Не исключено, что ваше прикрытие целиком ликвидировано.

– Не исключено. Если они не знали, кто я такой, когда накрыли сеть в ту ночь, то теперь знают это наверняка. По меньшей мере, двоих из моей группы взяли живьем, и хотя я думаю, что они будут держаться до последнего, гестапо может их расколоть.

– Поэтому весь этот регион теперь закрыт для тебя. Мы пошлем туда кого-нибудь другого, как только решим воссоздать заново сеть.

Майор как будто совсем забыл про сигару, оставленную им в пепельнице, достал новую из коробки, лежавшей во внутреннем кармане своей военной формы, и стал искать спички.

– И тебя не расхолодило то, что ты едва избежал смерти?

Губы Пола твердо сжались.

– Я знал, чем рискую. И был готов к опасностям. К тому же, много ли у тебя людей, которые так же, как я, знают Францию и умеют свободно говорить по-французски?

Майор раскурил сигару.

– Мой отец работал в посольстве во Франции, я проводил каникулы с друзьями в разных частях этой страны, а когда закончил школу, то провел там два года, шатался по стране с котомкой, нанимался, где попало, на работу.

– Поэтому ты думаешь, что можешь сойти за своего в любом месте?

– Конечно, я всегда хорошо подделывался под местные диалекты.

– Я очень надеялся, что ты ответишь именно так. – Наконец сигара майора разгорелась, он отбросил в сторону коробок со спичками и взял другое досье. – Между прочим, у меня имеются на тебя кое-какие планы. Знаком ли ты сколько-нибудь с западными районами – с Шарантой и Шарант-сюр-Мер?

– Коньячная страна? Да, мне приходилось бывать там. Участвовал в сборе винограда.

– Но тебя там не знают?

– Нет. Я был одним из студентов, которые нанимались на работу, чтобы оплатить жилье и питание. О, это была по-настоящему хорошая еда! – Пол провел пальцами по чисто выбритому подбородку. – К тому же с тех пор прошло десять лет. Не думаю, чтобы кто-нибудь узнал меня.

– Хорошо. Я хочу, чтобы ты создал сеть там.

– А есть ли у нас там контакты? – Пол знал, что по всей Франции начинают появляться очаги сопротивления и что их руководители ждали из Лондона поставок оружия, снаряжения, и даже присылки радистов: или «пианистов», как их называли на месте. Но французы слыли гордыми людьми, они не всегда охотно исполняли приказания иностранцев, а он согласился бы руководить сетью только по своему усмотрению. Иная же форма работы, по его мнению, была связана со слишком большим риском.

– В этом округе не существует никакой организации, – заверял его майор. – Несколько местных жителей занимались саботажем, насколько я знаю, – железнодорожники, направлявшие составы с боеприпасами в неправильном направлении. Что-то в этом роде. А в самом начале двух парней расстреляли за то, что они перерезали телефонные провода. Но, согласно имеющейся у меня информации, те люди, которые пытаются бороться, не получают ни руководства, ни указаний. Несомненно, им бы пригодился кто-нибудь с твоими познаниями и опытом.

Пол кивнул, обдумывая сказанное. Он именно и надеялся создать сеть на пустом месте, набрать таких парней, кому можно довериться – впрочем, как можно с абсолютной уверенностью определить, кому можно довериться – эта задача представлялась ему одной из самых сложных. Замолвленное за кого-то слово могло подвести, и, набирая людей, Пол предпочитал полагаться на собственные инстинкты. Он считал, что достаточно хорошо разбирается в людях и искренне надеялся, что те, которым он доверился, не подведут. В конце концов, от этого выбора зависит его жизнь.

– Мы бы хотели не только создать сеть в этом районе, – продолжал майор Фоуссет. – Мы бы хотели также организовать маршрут спасения. Как тебе известно, демаркационная линия проходит прямо через этот округ. Там должны быть места, где можно перейти из оккупационной зоны во Францию Виши, просто пройдя через поле или перебравшись через ручей. В некоторых местах по границе идет дорога – впрочем, в данный момент, согласно поступившей ко мне информации, они меняют все по своему усмотрению. Нам нужны адреса надежных домов, которые заучат на память наши летчики на случай, если их собьют, и имя проводника, а то и двух, готовых указать дорогу, чтобы перейти границу. Хочу, чтобы ты учел все это, когда отправишься туда.