Текст книги "Пока я жива"

Одиннадцать

– Это правда? – спрашивает Кэл по дороге к автобусной остановке. – Тебе нравится болеть?

– Отчасти.

– Ты поэтому прыгнула в воду?

Остановившись, я смотрю на него, в его ясные голубые глаза. Они в серую крапинку, как и у меня. На фотографиях, где мы с Кэлом сняты в одном и том же возрасте, нас не отличить друг от друга.

– Я прыгнула потому, что составила список желаний. Сегодня я должна со всем соглашаться.

На мгновение Кэл задумывается, пытаясь понять, в чем тут подвох, а потом широко ухмыляется:

– Значит, о чем бы я тебя ни попросил, ты согласишься?

– Именно.

Мы садимся в первый же подошедший автобус, залезаем наверх и устраиваемся сзади.

– Ладно, – шепчет Кэл. – Тогда покажи вон тому дядьке язык.

Когда я выполняю его просьбу, Кэл приходит в восторг.

– Теперь сделай козу той женщине на тротуаре и пошли воздушные поцелуи тем парням.

– Будет веселее, если мы сделаем это вместе.

Мы корчим рожи, машем рукой прохожим, громко выкрикиваем «какашка», «жопа» и «пиписька». Когда мы наконец нажимаем звонок, чтобы сойти, наверху, кроме нас, никого нет. Мы успели надоесть всем до чертиков, но нам наплевать.

– А теперь куда? – любопытствует Кэл.

– По магазинам.

– Ты взяла с собой кредитку? Ты мне что-нибудь купишь?

– Да.

Сначала мы покупаем радиоуправляемый вертолет. Он может взлетать на десять метров от земли. Кэл запихивает коробку в урну у входа в магазин и запускает вертолет, который летит над нами по улице. Мы идем следом, ослепленные его яркими разноцветными огнями, и заходим в магазин женского белья.

Я усаживаю Кэла с мужчинами, которые ждут своих жен. Так приятно стянуть платье не для осмотра, а для того, чтобы сладкоголосая продавщица сняла с меня мерку и принесла кружевной и очень дорогой лифчик.

– Сиреневый, – отвечаю я, когда она спрашивает, какой цвет. – И к нему трусики.

Я расплачиваюсь, и она протягивает мне покупку в шикарной сумочке с серебристыми ручками.

Потом я покупаю Кэлу робота-копилку. Потом себе джинсы. Такие же, как у Зои – потертые, в обтяжку.

Кэл получает видеоигру для приставки. Я – изумрудно-черное шелковое платье; это самая дорогая вещь, которую я когда-либо покупала. Прищурившись, я разглядываю себя в зеркале и, оставив мокрое платье в примерочной, выхожу к Кэлу.

– Круто, – выдыхает он, завидев меня. – А нам хватит на электронные часы?

Я покупаю ему будильник, который показывает время в трехмерной проекции на потолке комнаты.

Потом обувь. Сапожки на молнии на низком каблучке. В том же магазине мы покупаем сумку, чтобы сложить все наши обновки.

После посещения магазина для фокусников нам приходится купить чемодан на колесиках, куда мы прячем сумку. Кэлу нравится его катить, но мне приходит на ум, что если мы еще что-то купим, то нужно будет приобрести машину, чтобы везти чемодан. Грузовик для машины. Корабль для грузовика. Потом мы купим гавань, океан, континент.

В «Макдоналдсе» у меня начинает болеть голова. Словно кто-то ложкой внезапно содрал с меня скальп и ковыряется в мозгу. Вокруг толпятся люди; у меня кружится голова, накатывает тошнота. Я пью парацетамол, понимая, что это лишь ненамного ослабит боль.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает Кэл.

– Нормально.

Он видит, что я вру. Он наелся до отвала и сияет от радости, но в глазах испуг.

– Я хочу домой.

Приходится согласиться. Мы оба притворяемся, что это не из-за меня.

Я стою на тротуаре и, опираясь на стену, чтобы не упасть, смотрю, как Кэл ловит такси. Я не хочу, чтобы такой день закончился переливанием крови. Сегодня я не дам засунуть в меня эти чертовы иглы.

В такси Кэл ободряюще берет меня за руку; его лапка уютно прячется в моей ладони. Я наслаждаюсь минутой. Нечасто ему хочется взять меня за руку.

– Что нам теперь будет? – спрашивает Кэл.

– Ничего.

Он смеется.

– Давай еще как-нибудь сходим за покупками?

– Хорошо.

– А мы в следующий раз пойдем на каток?

– Ладно.

Кэл что-то бормочет про спуск по реке на плотах и что ему хочется покататься на лошадях, прыгнуть с моста на канате. Я смотрю в окно. В голове шумит. Свет отражается от стен и лиц, слепит глаза. Кажется, будто горит сотня костров.

Двенадцать

Едва открыв глаза, я понимаю, что нахожусь в больнице. Они все пахнут одинаково, и мне до боли знакома трубка, прикрепленная к моей руке.

Я пытаюсь сесть в кровати, но голова разламывается, и к горлу подкатывает желчь.

Подбегает медсестра с тазиком. Поздно: бо́льшая часть попала мне на грудь и на простыню.

– Ничего страшного, – успокаивает медсестра. – Сейчас мы все уберем.

Она вытирает мне рот, помогает перевернуться на бок и развязывает ночную рубашку.

– Скоро придет врач, – сообщает она.

Медсестры никогда не рассказывают, что знают. Их берут на работу за пышные волосы и жизнерадостный вид. Они должны выглядеть бодрыми и здоровыми, чтобы пациентам было к чему стремиться.

Помогая мне переодеться в чистое белье, она болтает со мной – рассказывает, что раньше жила в Южной Африке у океана.

– Там Солнце ближе к Земле и всегда жара.

Потом вытаскивает из-под меня простыни и проворно стелет чистые.

– А в Англии у меня ужасно мерзнут ноги, – признается она. – Так, теперь переворачивайся обратно. Уже? Вот так, молодец. Надо же, как мы все успели – вот и доктор пришел.

Бледный лысый доктор средних лет вежливо здоровается со мной и пододвигает стул от окна к кровати. Я все надеюсь, что в одной из этих больниц рано или поздно найду идеального врача, но пока все не то. Мне нужен чародей в плаще с волшебной палочкой или рыцарь с мечом – тот, кому неведом страх. А этот вежлив и внимателен, как продавец.

– Тесса, – произносит он, – ты знаешь, что такое гиперкальциемия?

– А если я скажу «нет», мне можно будет выбрать что-то другое?

Доктор смутился. В том-то все и дело: они не понимают шуток. Жаль, что у него нет ассистента. Лучше всего подошел бы шут: пока врач выносит заключение, тот щекочет его перышком.

Доктор листает лежащую у него на коленях историю болезни.

– При гиперкальциемии повышается уровень кальция. Чтобы его понизить, мы даем тебе бисфосфонаты. Тошнота и рассеянность уже должны уменьшиться.

– Я всегда в рассеянности, – сообщаю я ему.

– У тебя есть вопросы?

Он выжидательно смотрит на меня. Мне жаль его расстраивать, но о чем я могу спросить этого заурядного человечка?

Он говорит, что медсестра даст мне снотворное. Встает и кивает на прощание. В этот момент шут выложил бы до двери дорожку из банановых корок, а потом уселся бы около меня на кровати. Мы бы вместе хохотали в спину улепетывающему доктору.

Когда я просыпаюсь, уже темно, и я ничего не помню. Это пугает меня до смерти. Секунд десять я борюсь с этим чувством, суча ногами в сбившихся простынях, в полной уверенности, что меня похитили или того хуже.

Ко мне подбегает папа, гладит по голове, снова и снова шепчет мое имя, словно заклинание.

Тут я все вспоминаю. Я прыгнула в реку, уговорила Кэла пойти за покупками, потратила кучу денег, а теперь в больнице. Но от того, что на минуту забыла, кто я, сердце мое заколотилось, как у трусливого зайчишки: я ведь и правда не могла ничего вспомнить. Я стала никем и знала, что это случится снова.

Папа улыбается мне.

– Хочешь пить? – спрашивает он. – У тебя в горле не пересохло?

Он наливает мне стакан воды из кувшина, но я качаю головой, и папа ставит его обратно на стол.

– Зои знает, что я тут?

Пошарив в кармане пиджака, папа достает пачку сигарет, подходит к окну и открывает его. Веет холодом.

– Пап, здесь нельзя курить.

Он закрывает окно, прячет сигареты в карман.

– Да, – соглашается он, – пожалуй.

Папа садится ко мне на кровать, берет меня за руку. Я задумываюсь: а вдруг папа тоже забыл, кто он?

– Пап, я потратила кучу денег.

– Знаю. Ничего страшного.

– Я не думала, что с картой так получится. Я ждала, что карту вот-вот не примут, но в каждом магазине ее принимали. Правда, у меня остались чеки, так что можно все вернуть.

– Тише, – говорит он. – Все хорошо.

– Как Кэл? Я его напугала?

– Ничего, переживет. Хочешь его повидать? Они с мамой сидят в коридоре.

За последние четыре года они никогда не навещали меня втроем. На меня накатывает страх.

Они заходят с серьезными лицами. Кэл сжимает мамину руку, мама явно растерялась, папа придерживает дверь. Все трое стоят у кровати и смотрят на меня. Выглядит это как предвестие того дня, что неминуемо настанет. Но потом. Не сейчас. Дня, когда я не смогу взглянуть на них, улыбнуться и попросить, чтобы они перестали действовать мне на нервы и сели.

Мама пододвигает стул ближе к кровати, наклоняется и целует меня. От ее родного запаха – маминого стирального порошка и апельсинового масла, которым она брызгает горло, – у меня наворачиваются слезы.

– Ты так меня перепугала! – признается мама и качает головой, будто не может в это поверить.

– И меня, – шепчет Кэл. – Ты отключилась прямо в такси, и водитель подумал, что ты пьяная.

– Да ну?

– Я не знал, что делать. Он сказал, если тебя стошнит в машине, нам придется доплатить.

– Меня стошнило?

– Нет.

– Значит, ты послал его куда подальше?

Кэл улыбается, но уголки губ дрожат.

– Нет.

– Хочешь, садись ко мне на кровать.

Он качает головой.

– Ну что ты, Кэл, не реви! Иди садись ко мне. Будем вспоминать, что накупили.

Но Кэл садится на колени к маме. Что-то я раньше такого не видела. Пожалуй, как и папа. Даже у Кэла изумленный вид. Он утыкается ей в плечо и плачет навзрыд. Мама круговыми движениями поглаживает его по спине. Папа смотрит в окно. Я растопыриваю пальцы на одеяле перед собой. Они очень бледные и худые, как у вампира, который высасывает из людей жизнь.

– В детстве я мечтала о шелковом платье, – рассказывает мама. – Зеленом, с кружевным воротником. У сестры такое было, а у меня нет, так что я могу понять, почему тебе так хочется красивую одежду. Если надумаешь опять сходить по магазинам, я отправлюсь с тобой. – Широким жестом она обводит комнату. – Пойдем все вместе!

Кэл отрывается от маминого плеча и смотрит на нее:

– Правда? И я?

– И ты.

– Интересно, за чей счет, – ворчит с подоконника папа.

Мама улыбается, тыльной стороной ладони вытирает Кэлу слезы и целует его в щеку.

– Соленые, – произносит она. – Соленые, как море.

Папа наблюдает за ней. Знает ли она, что он на нее смотрит?

Мама пускается рассказывать о своей избалованной сестрице Саре и пони по имени Танго. Папа смеется и замечает, что едва ли она может пожаловаться, будто ее детство прошло в нищете. Тогда мама в пику отцу заявляет, что порвала со своей обеспеченной семьей, чтобы выйти замуж за папу и еле-еле сводить концы с концами. Кэл репетирует фокус с монеткой: перекладывает фунт из руки в руку, а потом разжимает кулак и показывает, что фунт исчез.

Так здорово слушать их болтовню, непрерывное журчание их речи. Когда они рядом со мной, кости ноют не так сильно. Может, если я буду лежать тихо, как мышка, они не заметят бледной луны за окном, не услышат грохота тележек с лекарствами в коридоре. Они останутся на всю ночь. Мы будем шуметь, шутить, травить байки до самого восхода солнца.

В конце концов мама замечает:

– Кэл устал. Я отвезу его домой и уложу спать. – Она поворачивается к папе. – Увидимся дома.

Она целует меня на прощание, в дверях посылает мне еще один – воздушный – поцелуй. Я буквально чувствую, как он касается моей щеки.

– Пока, – говорит Кэл.

И они уходят.

– Она ночует у нас? – спрашиваю я у папы.

– Сегодня так будет лучше.

Он подходит ко мне, садится на стул и берет меня за руку.

– Знаешь, – начинает он, – когда ты была совсем маленькой, мы с мамой не спали ночи напролет и наблюдали, как ты дышишь. Нам казалось, если мы перестанем смотреть, ты забудешь, как дышать. – Его рука шевелится, пальцы чуть-чуть разжимаются. – Можешь надо мной смеяться, но это правда. Когда дети становятся старше, тревога уменьшается, но никогда не проходит. Я все время за тебя волнуюсь.

– Почему ты мне об этом рассказываешь?

Он вздыхает:

– Я знаю, ты что-то задумала. Кэл сказал мне, что ты составила какой-то список. Я должен об этом знать. И не потому, что хочу помешать, а чтобы тебя уберечь.

– Разве это не одно и то же?

– Вовсе нет. Тесс, у меня такое ощущение, словно самое главное в твоей жизни происходит без меня. И это очень больно.

У него срывается голос, и папа умолкает. Неужели ему действительно нужно только это? Просто принимать участие? Но как я расскажу ему про Джейка и его узкую односпальную кровать? Как я признаюсь, что это Зои велела мне прыгнуть и пришлось подчиниться? Следующими в списке идут наркотики. А после наркотиков еще семь пунктов. Если я расскажу папе, он все запретит. А я не хочу пролежать остаток жизни на диване, свернувшись калачиком под одеялом и положив голову на папино плечо. Список – единственное, что спасает меня от отчаяния.

Тринадцать

Я думала, что уже утро, но ошиблась. Я думала, что в доме так тихо, потому что все проснулись и ушли. Но сейчас только шесть утра, и я вынужденно любуюсь приглушенным светом зари.

Я достаю из кухонного шкафчика пакетик сырных палочек и включаю радио. В результате столкновения несколько человек всю ночь просидели в своих автомобилях на шоссе М3. Они не могли сходить в туалет, а службы спасения привозили им пищу и воду. Пробка. Земля перенаселена. Член палаты общин от консервативной партии изменяет жене. В отеле найден труп… Все равно что слушать мультфильм. Я выключаю радио и достаю из холодильника шоколадное мороженое. От него у меня слегка кружится голова, как от спиртного; я совсем замерзла. Поэтому снимаю с вешалки пальто и слоняюсь по кухне, слушая листья, тени, еле слышное кружение пыли. Это меня чуть-чуть согревает.

Семнадцать минут седьмого.

Быть может, в саду меня ждет что-нибудь новенькое – дикий буйвол, космический корабль, холмы, усыпанные алыми розами. Я неторопливо открываю дверь черного хода, молясь, чтобы мир хоть чем-то меня удивил. Но все обыденно до оскомины – голые клумбы, сырая трава и низкие серые тучи.

Я отправляю Зои сообщение из одного-единственного слова: «НАРКОТИКИ!».

Она не отвечает. Наверняка у Скотта – лежит, возбужденная и счастливая, в его объятиях. Они навестили меня в больнице: уселись на один стул, как будто уже поженились, а я это пропустила. Они принесли мне сливы и факел с Хеллоуина.

– Я помогаю Скотту в ларьке, – сообщила тогда Зои.

В голове у меня крутилось одно: до чего быстро пролетел октябрь и как успокоительно действует на Зои рука Скотта на ее плечах. С тех пор прошла неделя. Зои писала мне каждый день, но, видимо, мой список ее больше не интересует.

А без нее я, похоже, буду просто стоять на ступеньках и наблюдать, как тучи то разойдутся, то затянут небо. По кухонному окну будет струиться дождь, и еще один день окончится ничем. И это жизнь? Неужели ничего другого не будет?

В соседнем доме открывается и закрывается дверь. Раздается тяжелое чавканье ботинок по грязи. Я пересекаю лужайку и высовываю голову из-за забора:

– Привет!

Адам хватается за сердце, как будто у него из-за меня едва не случился приступ.

– О господи! Ты меня напугала!

– Извини.

Он одет не для работы в саду. На нем кожаная куртка и джинсы; в руках мотоциклетный шлем.

– Ты куда-то собрался?

– Ага.

Мы смотрим на его мотоцикл. Он привязан у сарая. Мотоцикл серебристо-красный. Кажется, если его отвязать, он удерет.

– Классный мотоцикл.

Адам кивает:

– Я его только-только починил.

– А что случилось?

– Он перевернулся, и вилки погнулись. Ты разбираешься в мотоциклах?

Я подумываю, а не соврать ли, но я не в теме, и обман очень быстро выплывет наружу.

– Не очень. Но мне всегда хотелось покататься.

Адам бросает на меня странный взгляд. Я пытаюсь вспомнить, как я выгляжу. Вчера я была похожа на наркоманку: кожа начала желтеть. Вечером я надела серьги, чтобы как-то с этим справиться, но утром забыла взглянуть на себя в зеркало. За ночь могло произойти все что угодно. Под его пристальным взглядом мне становится неуютно.

– Слушай, – начинает Адам. – Наверное, я должен тебе об этом сказать.

По неловкости в его голосе я понимаю, что за этим последует, и хочу ему помочь.

– Да ладно, – перебиваю я. – У папы язык без костей. Теперь даже чужие люди смотрят на меня с жалостью.

– Правда? – изумляется Адам. – Просто я давно тебя не видел и спросил у твоего брата, все ли в порядке. А он мне все рассказал.

Я опускаю глаза, смотрю на клочок лужайки передо мной, на просвет между травой и изгородью.

– Я решил, что у тебя диабет. Ну, после того, как ты упала в обморок. Мне и в голову не пришло…

– Угу.

– Прости. Когда он мне все рассказал, я очень переживал.

– Ага.

– Мне показалось, нужно сказать тебе, что я все знаю.

– Спасибо.

Наши слова звучат очень громко. Они переполняют мою голову и отдаются эхом в ушах.

Наконец я говорю:

– Узнав, что со мной, все обычно пугаются, как будто не могут в это поверить. – Адам кивает, словно ему это известно. – Но я же прямо сейчас не упаду замертво. Сначала надо выполнить все желания из списка.

Даже не подозревала, что признаюсь ему. Я поражена. Его улыбка удивляет меня не меньше.

– Что за желания?

Я, конечно, не собираюсь рассказывать ему про Джейка и о том, как прыгнула в реку.

– Ну, следующие в списке таблетки.

– Таблетки?

– Ага. И я имею в виду не аспирин.

Он смеется:

– Я так и понял.

– Подруга обещала достать мне экстази.

– Экстази? Лучше попробуй грибы.

– От них же глюки, да? Я не хочу, чтобы за мной гонялись скелеты.

– Нет, не глюки. Скорее что-то вроде снов.

Не очень-то это утешает: сдается мне, мои сны не такие, как у других. Я оказываюсь в пустынных местах, из которых трудно выбраться. Просыпаюсь в жару, ужасно хочется пить.

– Если хочешь, я принесу тебе грибов, – предлагает Адам.

– Да ну?

– Можно сегодня.

– Сегодня?

– А чего тянуть?

– Я пообещала подруге, что без нее ничего делать не буду.

Он поднимает бровь.

– Неслабое обещание.

Я отворачиваюсь и окидываю взглядом дом. Папа вот-вот встанет и усядется за компьютер. Кэл уйдет в школу.

– Я позвоню и спрошу, сможет ли она прийти.

Адам застегивает куртку.

– Договорились.

– А где ты их возьмешь?

Уголки его губ медленно приподнимаются в улыбке.

– Как-нибудь я тебя туда свожу на мотоцикле и все покажу.

Улыбаясь, он пятится по дорожке. Я стою, завороженная его взглядом: в утреннем свете глаза Адама кажутся бледно-зелеными.

Четырнадцать

– Как думаешь, где он их возьмет?

Зои зевает во весь рот.

– В Леголенде? – предполагает она. – В городе игрушек?

– Ну почему ты такая вредная?

Она поворачивается на кровати и смотрит на меня:

– Потому что он урод и зануда, к тому же у тебя есть я, и мне непонятно, какое тебе дело до этого парня. Не надо было просить у него наркотики. Я же сказала, что сама все достану.

– Тебя же не было.

– Если мне не изменяет память, когда мы виделись в последний раз, ты валялась на больничной койке!

– А если мне не изменяет память, я там оказалась только потому, что ты подговорила меня прыгнуть в реку!

Зои показывает мне язык, и я отворачиваюсь к окну. Адам давным-давно вернулся, зашел на полчаса в дом, потом вышел и стал сгребать листву. Мне казалось, он уже должен был к нам постучаться. Может, нам нужно самим к нему выйти?

Зои подходит ко мне, и мы вместе наблюдаем за Адамом. Нагружая тачку листвой, он каждый раз роняет несколько листьев, и, подхваченные ветром, они вновь ложатся на лужайку.

– Ему что, больше нечем заняться?

Я предвидела, что Зои так подумает. У нее нет терпения – она не умеет ждать. Если бы она посадила зернышко, то каждый день выкапывала бы его, чтобы посмотреть, насколько оно выросло.

– Он работает в саду.

Зои испепеляет меня взглядом:

– Он что, на пенсии?

– Нет!

– Тогда почему он не в колледже или где там еще?

– Кажется, он ухаживает за мамой.

Она смотрит на меня подозрительно:

– Он тебе нравится.

– Нет.

– Нравится. Ты в него влюбилась. Если бы тебе было на него наплевать, ты бы не знала о нем таких подробностей.

Я качаю головой, пытаясь разубедить Зои. Иначе она начнет дурачиться и сделает из мухи слона.

– Ты каждый день стоишь здесь и следишь за ним?

– Нет.

– Наверняка да. Я у него спрошу, нравишься ли ты ему.

– Зои, не надо!

Рассмеявшись, она несется к двери.

– Я спрошу, не хочет ли он на тебе жениться!

– Зои, пожалуйста, не надо, ты все испортишь.

Она медленно возвращается ко мне, качая головой.

– Тесса, я думала, ты знаешь правила. Никогда не влюбляйся – это смертельно!

– А как насчет вас со Скоттом?

– Это другое.

– Почему?

Она улыбается:

– Это всего лишь секс.

– Неправда. Когда вы навещали меня в больнице, ты с него глаз не сводила.

– Чепуха!

– Это правда.

Зои всегда вела себя так, словно человечество вот-вот погибнет и все бессмысленно. Но рядом со Скоттом она становится мягче и добрее. Разве она сама этого не замечает?

Она смотрит на меня такими серьезными глазами, что я сжимаю ее лицо ладонями и целую ее.

У Зои нежные губы, и от нее чудесно пахнет. Мне приходит на ум, что, наверное, так можно высосать чуть-чуть ее здоровых лейкоцитов, но не успеваю я проверить свое предположение, как она отталкивает меня:

– Зачем ты это сделала?

– Потому что ты вечно все коверкаешь. А теперь иди спроси у Адама, достал ли он грибы.

– Сама иди.

Я смеюсь:

– Давай вместе.

Она вытирает губы рукавом и бросает на меня смущенный взгляд.

– Ладно. А то у тебя в комнате чем-то воняет.

Заметив, что мы идем к нему через лужайку, Адам кладет грабли и подходит к изгороди. Он приближается, и у меня слегка кружится голова. Кажется, что в саду стало светлее.

– Это моя подруга Зои.

Он кивает ей.

– Я столько о тебе слышала! – сообщает Зои Адаму и вздыхает, притворяясь маленькой и беззащитной девочкой. Все знакомые парни от нее без ума.

– Правда?

– Еще бы! Тесса только о тебе и говорит!

Я лягаю Зои, чтобы она замолчала, но она уклоняется и встряхивает волосами.

– Ты достал грибы? – спрашиваю я Адама, чтобы отвлечь его внимание от Зои.

Он лезет в карман куртки, достает полиэтиленовый пакетик и протягивает мне. Внутри лежат маленькие темные грибы. Они кажутся недозрелыми, загадочными, не совсем готовыми увидеть свет.

– Где ты их взял?

– Нашел.

Зои выхватывает у меня пакетик, поднимает и смотрит на свет.

– Откуда нам знать, что это нормальные грибы? А вдруг они ядовиты?

– Они не ядовиты, – возражает Адам. – Это не поганки и не мухоморы.

Зои хмурится и отдает пакетик Адаму:

– Пожалуй, не стоит экспериментировать. Лучше мы примем экстази.

– Примите и то, и другое, – советует он ей. – Сейчас грибы, а экстази в другой раз.

Она поворачивается ко мне:

– Что скажешь?

– Думаю, стоит попробовать.

В конце концов, мне нечего терять.

Адам ухмыляется.

– Хорошо, – произносит он. – Пойдем, я вам их заварю.

Кухня у Адама чистая, как на картинке, – даже посуды на сушилке нет. Странно, до чего все похоже на наш дом, но только в зеркальном отражении. Та же планировка, та же прибранность и тишина.

Адам пододвигает мне табуретку, и я сажусь за стол.

– Твоя мама дома? – интересуюсь я.

– Она спит.

– Она нездорова?

– Нет, все в порядке.

Он включает чайник, достает из шкафчика чашки и ставит их рядом.

За спиной Адама Зои корчит ему рожу, потом ухмыляется мне и снимает пальто.

– Дом совсем как ваш, – замечает она. – Кроме заднего двора.

– Садись, – говорю я.

Она берет со стола грибы, открывает пакетик и нюхает их.

– Фу! Ты уверен, что это не поганки?

Адам забирает у нее грибы и несет к чайнику. Высыпает в него весь пакетик и заливает кипятком. Зои подходит к Адаму и наблюдает через его плечо за тем, что он делает.

– Похоже, этого маловато. Ты точно знаешь, что нужно делать?

– Я пить не стану, – отвечает он. – Когда они подействуют, мы куда-нибудь поедем. Я за вами присмотрю.

Зои закатывает глаза, как будто в жизни не слышала ничего глупее.

– Я уже пробовала наркотики, – заявляет она. – И нянька нам точно не нужна.

Адам помешивает в чайнике ложкой; я смотрю ему в спину. Звяканье ложки напоминает мне, как папа вечером делает нам с Кэлом какао; Адам так же тщательно перемешивает грибы.

– Если мы будем дурить, ты над нами не смейся, – предупреждаю я.

Он улыбается мне через плечо:

– Ничего страшного.

– Нет уж, – настаивает Зои. – Ты нас не знаешь. Мы же чокнутые, мы такое можем отколоть! Тесса с этим своим списком способна выкинуть все что угодно.

– Правда?

– Зои, заткнись! – рявкаю я.

Она садится за стол.

– Извини, – произносит Зои, но, похоже, ей ничуть не стыдно.

Адам ставит перед нами чашки. Над ними клубится пар; пахнут они омерзительно – картоном и сырой крапивой.

Зои наклоняется и нюхает чашку.

– Выглядит как мясная подливка!

Адам садится рядом с ней.

– То, что надо. Поверь мне. Я добавил палочку корицы для сладости.

Тут Зои снова демонстративно закатывает глаза.

Она нерешительно отпивает из чашки и, скорчив гримасу, глотает настой.

– Пей до дна, – замечает Адам. – Чем быстрее выпьете, тем быстрее поймаете кайф.

Я не знаю, что будет дальше, но Адам совершенно спокоен, и его уверенность передается мне. Его голос так ясен и чист. Он велит выпить. Мы сидим на кухне, прихлебываем бурое пойло, а Адам за нами наблюдает. Зои зажимает нос и, давясь от омерзения, делает большие глотки. Я пью не спеша. На самом деле мне все равно, что есть и пить, – мне теперь все невкусно.

Какое-то время мы сидим, болтая о разной чепухе. Я никак не могу сосредоточиться. Все жду, когда что-то случится, что-то изменится. Адам объясняет, как отличить галлюциногенные грибы: у них острые шляпки и тонкие ножки. Он говорит, что они растут группками, но только в конце лета и осенью. Сообщает, что закон не запрещает их употреблять: их можно купить в специальных магазинах. Потом, поскольку ничего не происходит, Адам заваривает обычный чай. Мне не хочется чая; я просто обхватываю чашку и грею ладони. На кухне очень зябко – холоднее, чем на улице. Я подумываю, не попросить ли Зои сходить за моим пальто, но, когда пытаюсь заговорить, перехватывает горло, как будто изнутри меня душит кто-то маленький.

– А горло должно болеть?

Адам качает головой.

– У меня такое ощущение, будто оно сжимается.

– Это пройдет.

Но по его лицу пробегает тень испуга.

Зои сверлит его взглядом:

– А ты не переборщил с дозой?

– Нет! Все будет хорошо, просто ей нужно подышать.

Но в его голосе слышится сомнение. Наверняка он думает о том же, о чем и я, – что я не такая, как все, мой организм реагирует по-другому и, может, зря я попробовала грибы.

– Пойдем на воздух.

Я поднимаюсь, и Адам ведет меня по коридору к двери.

– Подожди на крыльце, я принесу тебе куртку.

Фасад дома в тени. Я стою на крыльце, стараясь дышать глубже и не впадать в панику. От крыльца идет тропинка к подъездной дорожке, на которой стоит машина мамы Адама. По бокам тропинки растет трава. Почему-то сегодня она выглядит не так, как всегда. Дело не только в цвете: она короче, чем обычно, и торчит, как щетина на бритой голове. Чем дольше я смотрю на дорожку, тем больше убеждаюсь, что на крыльце и на дорожке безопасно, но трава таит угрозу.

Я вцепляюсь в дверной молоток, чтобы уж наверняка не соскользнуть в траву, и в это мгновение замечаю, что в двери дырка, похожая на глаз. Все круги и завитушки в деревянной двери сходятся к этой дыре, и кажется, будто дверь соскальзывает внутрь самой себя, закручиваясь и снова раскручиваясь. Круги движутся медленно и плавно. Я долго не могу оторвать от них глаз. Потом упираюсь взглядом в дыру, но там ничего не видно; я захожу в дом, закрываю дверь и смотрю в дыру с другой стороны. Мир отсюда кажется другим; подъездная дорожка вытягивается в ниточку.

– Как твое горло? – спрашивает появившийся в коридоре Адам и протягивает мне куртку.

– Ты когда-нибудь смотрел сквозь эту дыру?

– У тебя огромные зрачки! – замечает он. – Лучше пойдем-ка на улицу. Надевай куртку.

Это парка с капюшоном, отороченным мехом. Адам застегивает молнию. Я чувствую себя маленьким эскимосом.

– А где твоя подружка?

Я недоумеваю, о ком он спрашивает, потом вспоминаю о Зои, и меня переполняет нежность.

– Зои! Зои! – зову я. – Иди посмотри!

Улыбаясь, Зои приближается ко мне по коридору; взгляд ее глубок и темен, как зима.

– Какие у тебя глаза! – ахаю я.

Зои изумленно вглядывается в меня:

– И у тебя!

Мы таращимся друг на друга, пока не соприкасаемся носами.

– Там на кухне коврик, – шепчет она. – В нем целая вселенная.

– И в двери. Если смотреть сквозь нее, вещи меняют форму.

– Покажи.

– Извините, – перебивает Адам. – Не хочу портить вам удовольствие, но, может, вы хотите прокатиться?

Адам достает из кармана ключи от машины и показывает нам. Чудо, а не ключи!

Он оттаскивает Зои от двери, и мы выходим из дома. Адам наводит ключ на машину, и та приветственно пищит. Я спускаюсь с крыльца, осторожно ступаю на тропинку, предупредив Зои, чтобы она делала так же, но она меня не слышит. Она танцует на лужайке: похоже, ей хорошо. Наверное, ей все видится иначе.

Я сажусь на переднее сиденье рядом с Адамом; Зои забирается назад.

Минуту мы сидим молча, потом Адам любопытствует:

– Ну, что скажете?

Но я ничего ему не рассказываю.

Я замечаю, как заботливо он касается руля, словно кормит с рук какое-то диковинное животное.

– Люблю эту машину, – признается он.

Я понимаю, что он имеет в виду. Мы сидим в салоне, словно внутри дорогих часов.

– Раньше она принадлежала моему папе. Мама не любит, когда я на ней езжу.

– Тогда, может, останемся здесь? – выкрикивает с заднего сиденья Зои. – Будет классно!

Адам поворачивается к ней и медленно произносит:

– Я вас куда-нибудь свожу. – Он поясняет: – Я просто хотел сказать, что мама этому не обрадуется.

Зои кладет ноги на сиденье и недоверчиво качает головой.

– Эй, поаккуратней с ботинками! – орет Адам.

Зои тут же садится прямо и тычет в него пальцем.

– Посмотри на себя! – говорит она. – Ты похож на собаку, которая собралась нагадить там, где нельзя!

– Заткнись, – обрывает ее Адам, и я изумляюсь, потому что не подозревала, что он способен прикрикнуть.

Зои откидывается на спинку сиденья.

– Поехали уже, чувак, – бормочет она.

Я даже не заметила, когда он успел завести машину. Двигатель дорогого автомобиля работает неслышно. Но вот мы выезжаем по дорожке из ворот, скользим мимо домов с палисадниками, и меня охватывает восторг. Эта поездка откроет передо мной новые возможности. Папа говорит, что все свои лучшие песни музыканты пишут под кайфом. Значит, со мной приключится что-то удивительное. Я верю. И возьму это с собой в повседневную жизнь. Как Священный Грааль.

Я опускаю стекло и высовываюсь по пояс в окно. Зои тоже. Ветер бьет мне в лицо. Я чувствую прилив сил. Я вижу то, чего раньше не замечала, вычерчиваю контуры чужих жизней. Симпатичная девушка во все глаза смотрит на своего парня и так многого от него хочет. Мужчина на автобусной остановке причесывается; чешуйки перхоти, мерцая, облетают, словно незнакомец оставляет на земле частичку себя. Рядом с ним, осознавая тщету и краткость всего сущего, заходится в крике ребенок.