Текст книги "Зов сердца"

Дженнифер Блейк
Зов сердца

Глава 1

Широкая и полноводная река Миссисипи текла, покрываясь мелкой рябью, отражая бледный свет лунного серпа пляшущими серебряными бликами. Вода струилась у бортов плоскодонной лодки, удерживаемой якорем. Течение подталкивало ее, и она, натягивая швартовы, размеренно толкалась о дамбу. Это движение укачивало Сирен Мери Эстелл Нольте, сидевшую на низкой скамеечке, прислонившись к неструганным бревнам каюты. Она зевнула и плотнее закуталась в стеганое одеяло, которое защищало ее от промозглого ночного воздуха.

Откуда-то справа донесся тихий смех. Когда она обернулась, в лунном свете тусклым золотом сверкнула перекинутая через плечо коса. В уголках рта девушки мелькнула быстрая усмешка. Гастон опять за свое. Настоящий сатир, вечно гоняется за юбками. Конечно, та, с кем он болтал в тени деревьев, вряд ли возражала бы, чтобы ее поймали – за сходную цену. Весь вопрос, найдется ли у Гастона чем заплатить? Как раз сейчас у них было не так много ливров.

Он, видимо, о чем-то договорился и теперь повел свою подружку по грязной дороге за дамбой дальше за пивную, где она жила. Разумеется, Гастон умел вовремя сделать комплимент, использовать свою обворожительную улыбку и могучие плечи. Он был обаятельным повесой.

Только вряд ли его обаяние поможет ему избежать неприятностей, если отец и дядя обнаружат, что он оставил свой пост. Сегодня была очередь Гастона охранять ее, а Пьер и Жан Бретоны не прощали ошибок и не принимали оправданий. Правда, оба они не так уж далеко, не дальше, чем обычно Они пошли в пивную пропустить стаканчик-другой и сыграть в фардоп.

С борта плоскодонки, возвышавшейся над дамбой, словно с пригорка. Сирен могла разглядеть лишь пивную и узкую бледную ленту дороги перед ней. Пивная не освещалась, только отдельные отблески пробивались сквозь закрытые ставни, да время от времени длинный желтый луч прорезал темноту, когда дверь открывалась и закрывалась за посетителями. Слева сквозь деревья виднелись крыши Нового Орлеана, образующие при свете луны причудливы» узор светлых и темных углов. Справа простиралось болото, темное глухое пространство, где росли могучие деревья в четыре обхвата, где вода была подернута зеленью и стояла звенящая тишина, где обитали противные насекомые и ползучие твари.

Ночь темна, время позднее. Сирен была одна – она вдруг поняла это с изумлением. Она не боялась этого, равно как и реки или болота. Ей вдруг стало радостно. Одна. Она глубоко вздохнула и медленно выдохнула, наслаждаясь новизной этого состояния. Она была одна.

Сирен вполне понимала, почему се так опекали, она прекрасно знала, какие опасности подстерегают на речном берегу незамужнюю женщину. И все же случалось, что постоянный надзор вызывал у нее желание совершить какую-нибудь отчаянную выходку, ускользнуть и пойти прогуляться по улицам в платье с самым низким вырезом лифа, взять пирогу, привязанную к лодке, и поплыть вниз по реке – в общем, сделать что угодно, чтобы глотнуть хоть немного свободы. Сколько времени прошло с тех пор, как она в последний раз была по-настоящему свободной, когда ни одного из Бретонов не было рядом? Наверное, годы. Чуть меньше трех лет.

Они старались как могли, Пьер и Жан Бретоны и Гастон, сын Жана. Не так-то просто жить рядом с молодой женщиной, заброшенной к ним судьбой. Никто не предполагал, что это затянется так долго, когда Бретоны взяли к себе Сирен и се родителей, трясущихся от подхваченной па корабле из Франции лихорадки. Но сначала умерла от лихорадки се мать, а потом отец попытался найти в вине и азартных играх забвение своих горестей и стыда от того, что они отправились в изгнание из-за его долгов Им вечно или не хватало средств, чтобы снять другую квартиру, или время было неподходящим для смены места жительства. Отец проводил вечера, шатаясь из одного игорного дома в другой с так называемыми приятелями – такими же нищими, как он, и одержимыми фантастическими планами быстрого обогащения и победоносного возвращения во Францию. В дневные часы он отсыпался после излишеств предыдущей ночи.

Сирен редко видела его, едва ли больше, чем во Франции, когда она проводила все время с няней и гувернанткой. Это не имело большого значения: они с отцом никогда не были близки. Она даже не слишком горевала, когда однажды ночью, примерно месяц назад, он пропал. Предполагали, что он оступился и упал в воду, возвращаясь на судно, поскольку его приятели видели, как он, шатаясь, побрел в ту сторону. Тела его не нашли, и в этом не было ничего необычного. Мало кого обнаруживали из тех, кто исчезал под зыбкой речной поверхностью. Миссисипи не привыкла возвращать своих мертвецов. Сирен осталась жить у Бретонов. Свое она отрабатывала – готовила и стирала, вела книги, куда заносились торговые сделки братьев. Последнее хорошо у нее получалось и нравилось ей почти так же, как сама торговля: ее отец говорил, что у нее есть коммерческая жилка, как у дедушки, отца мамы, уважаемого и состоятельного купца из Гавра. Она не могла этого отрицать.

Жизнь на реке вполне устраивала ее. Ей нравилось одеваться как вздумается: ходить без чепца, низко заплетать волосы и закатывать рукава до локтей, как индеанка или крестьянка. Она любила запах, движение и вечно изменяющуюся гладь великой реки. Ей казалось, что теперь она не смогла бы заснуть без убаюкивающего покачивания судна. Не могла она представить жизнь и без постоянного источника воды, текущей прямо у порога, воды, которую не надо таскать из колодца, которая смывала, прочь все помои и мусор.

Взгляд Сирен скользил через реку, вдоль дамбы к широкому повороту дороги, огибающей город. Она выпрямилась и застыла. Что-то двигалось там, в тени за пивной. Два человека показались из-за деревьев. Хотя на таком расстоянии при тусклом лунном свете было плохо видно, похоже, они тащили тяжелую ношу. Что-то падало и волочилось по земле, пока они забирались по склону дамбы. Нетрудно было догадаться, что это тело человека, и еще легче попять, что они собирались с ним сделать.

Сирен встала, стряхнула одеяло с плеч, оно упало на скамеечку.

Она перекинула длинную косу за спину и, подбоченившись, прошла на нос лодки. Ночной ветер завладел ее грубой юбкой, трепля ею по голым лодыжкам, и прижал рукава сорочки к рукам. Она не обращала внимания на холод и, прищуриваясь, вглядывалась в мерцающую темноту.

Парочка втащила мертвеца на вершину дамбы, скользя по грязи, а потом начала медленно раскачивать тело. С последним взмахом они швырнули его. Оно, медленно перевернувшись над водой, изогнулось. Что-то сверкнуло серебром, затем тело с громким плеском врезалось в реку. Вода вздыбилась блестящим фонтаном, и опала легкими брызгами, смыкаясь над длинным худым телом. На мгновение все стихло, потом тело всплыло, тихо покачиваясь, и поплыло по течению к плоскодонке. Двое на берегу развернулись и, спустившись по дамбе, пошли прочь.

Не колеблясь пи минуты, Сирен кинулась к пироге, привязанной за кормой. Тот блеск серебра, который она заметила, означал одно из двух: блестел или драгоценный камень, или серебряный галун, украшавший мужскую одежду, может быть, даже камзол дворянина. Странно, что они бросили этого человека, не забрав драгоценности и одежду. Она не слишком надеялась найти бриллианты, но камзол – тоже неплохо. Любая одежда ценилась, так как ее приходилось везти из Франции – королевский эдикт запрещал прясть и ткать в колониях Новая Франция и Луизиана – а уж одежда с золотым или серебряным позументом дорого стоила. Мужской камзол с таким украшением, даже поношенный, стоил больше сотни ливров.

Сирен не первый раз приходилось заниматься «поплавками», как называли тела, извлеченные из реки. Выросшие и воспитанные в Новой Франции, на далеком севере, Пьер и Жан Бретоны были не только торговцами, но и ловкими вояжерами. Они терпеть не могли расточительства и не прочь были поживиться задаром. Они постоянно вытаскивали что-то из реки, от бревен и сломанных рам на топливо до бочонков прокисшего вина и мотков спутанной веревки. За последние три года они втащили на лодку по крайней мере пять трупов, отдавая Сирен стирать и чинить одежду, если она была порвана. Но даже им никогда не попадался камзол с серебряными галунами.

Не спуская глаз с тела, Сирен вошла в пирогу и оттолкнулась от плоскодонки. Взяв весло, она начала грести к темному длинному предмету на речной поверхности. Течение было сильнее, чем она ожидала в эту зимнюю пору; тело быстро приближалось к ней, слегка качаясь в быстром потоке.

Она взмахнула веслом, сильным движением направляя пирогу вперед, наперерез темной фигуре. Мелкие волны шлепали по бортам суденышка, выдолбленного из древесного ствола. Оно раскачивалось в такт движениям ее сильных молодых рук. Весло поднималось и опускалось почти беззвучно, при каждом ударе рассыпая дождь водяных капель, которые сверкали словно бриллианты.

Тело было рядом. Она бросила весло на дно пироги, встала на колени и нагнулась, пытаясь дотянуться. Кончики пальцев коснулись ткани – великолепной парчи. Она ухватилась, потащила. Тело придвинулось к ней. Она видела мокрую бесформенную массу волос на воде. Сирен выпустила неловко схваченный камзол и, запустив пальцы в густые пряди, подтянула наполовину погруженного в воду мертвеца. Он был удивительно тяжелым: должно быть, высокий и крупный, или карманы у него набиты золотом.

Тело медленно развернулось. Стали видны бледные черты лица. Вот рука с растопыренными, ищущими пальцами. Она ударилась о борт пироги и вцепилась в нее.

Он был жив!

У Сирен вырвался сдавленный судорожный вскрик. Она отдернула руку. Человек слабо застонал, и его голова скрылась под водой. Пальцы соскользнули с округлого края пироги.

Живой!

Сирен снова нагнулась, погрузив руку в воду по самое плечо. Ее пальцы коснулись волос. Она намотала их на руку, крепко ухватила и резко дернула на себя. Опять появилось бледное искаженное лицо, с него ручьями текла вода. Рука бессильно плавала на поверхности.

Она не могла отпустить волосы, иначе упустила бы его. Ей не хватало сил, чтобы просто втащить его в пирогу, но и доплыть до плоскодонки, гребя свободной рукой, а другой, придерживая тело, она бы тоже не сумела. Впервые она вспомнила про Гастона и… черт бы побрал его любовные похождения! Если бы он был там, где ему положено, то сейчас бы сидел в пироге вместо нее. Ему не составило бы труда спасти этого парня.

Но, в конце концов, все оказалось не так сложно Веревка, которой пирогу привязывали к плоскодонке, лежала на носу. Она дотянулась до нее свободной рукой и, наклонившись как можно ниже, обернула ее вокруг человека, пропустив веревку под руками, потом завязала узел возле того места, где веревка крепилась к пироге. Лишний вес угрожал потопить неустойчивое судно, но, зато лицо человека теперь выступало над водой. С телом, прикрепленным к носу пироги, словно военный трофей какой-нибудь древней богини, она принялась грести обратно.

Гастона по-прежнему нигде не было видно. Сирен выскочила из пироги, тут же опустилась на колени, чтобы удержать ее. Она ухватилась за галстук своей добычи, чтобы та не уплыла. Потом закрепила пирогу, обмотав веревку вокруг маленького столбика, специально для этого установленного на палубе, и втащила тело на деревянный настил.

Он был слишком тяжел, чтобы она могла поднять его на борт, она прекрасно это понимала, хотя в ту минуту вода поддерживала его и уменьшала вес. Лодка мягко поднималась и опускалась, а она все искала выход из этого затруднения. Она подумала, было позвать Гастона, но засомневалась, что сумеет докричаться до него, даже если бы он отвлекся и понял, что нужен ей. Оставалось только одно. Человеку, которого она спасла, это, вероятно, будет стоить нескольких синяков. Однако не мог же он оставаться в таком положении. Его кожа уже стала ледяной от холодной воды, да и она сама начинала дрожать от холода, несмотря на свои усилия.

Сирен ухватила его за одну руку, потом отпустила галстук и взялась за другую, вытянула обе руки наверх и положила на большое бревно с краю настила. Держась за одну руку, она встала на ноги, потом крепко взяла его за запястья. Один-два раза она погрузила его в реку до подбородка, проверяя его вес и собственные силы, чувствуя, как вода снова выталкивает его вперед. Потом она перевела дух, стиснула зубы и потянула изо всех сил.

Судно осело Человек показался из воды до подмышек Она быстро нагнулась и подхватила его, напрягая мышцы, отступая назад, часто и тяжело дыша.

Он чем-то зацепился, пуговицей или, может быть, выпиравшими из кармана часами. Она сделала еще одно огромное усилие и перевалила его через крайнее бревно. Еще раз Он плавно двигался вверх по мере того, как река медленно, неохотно отпускала его. Она вытащила его. Его грудь появилась из воды. Прежде чем он успел соскользнуть обратно, она снова быстро опустилась на колени и достала до ноги, приподняв колено и втянув его на борт. Теперь пошло легче. Она встала, взяла его за руки и поволокла от края. Ее босые ноги поскользнулись на бревнах. Она оступилась и упала.

Человек теперь лежал больше на досках, чем в воде Сирен отпустила его и снова легла. Ее грудь вздымалась и опадала в такт покачиванию лодки, она пыталась восстановить дыхание. Она уставилась на бешено кружившиеся над ней звезды. Они плясали, потом стали останавливаться. Остановились. Наконец лодка снова обрела устойчивость.

Голова мужчины оказалась у нее между ног, его рука – на сгибе ее бедер. Она перекатилась, выбираясь из-под него, и тихо выругалась, употребив выражения, смысл которых едва ли понимала, но которые слышала от братьев Бретонов. Это помогло ей отвести душу. Она не думала, что будет так тяжело, а теперь нечего было особенно рассчитывать и на вознаграждение, ведь живому человеку потребуется его одежда. К тому же неизвестно, стоил ли он потраченных усилий.

Раздражение подстегнуло ее и дало силы перетащить его по настилу в маленькую каюту. Оставив его на полу посредине, она достала трут и зажгла сальную свечу в глиняной миске. Она вышла наружу за оставшимся там одеялом; потом вернулась в каюту и взяла отрез льняного полотна и ворох чистых тряпок. Положив все это на пол возле спасенного человека, она опустилась рядом на колени.

Стягивая с него камзол, она взглянула ему в лицо и замерла, нахмурившись. Взяв его за подбородок, она повернула голову так, чтобы свет падал на лицо. У нее перехватило дыхание.

Рене Лемонье, господин де Вувре.

В Новом Орлеане общество было небольшим. В городе и его окрестностях насчитывалось менее двух тысяч жителей, к тому же добрую половину их составляли солдаты и африканские рабы. Все знали друг друга, и знали, чем каждый занимается. Любой вновь прибывший становился предметом неподдельного любопытства и обсуждения.

Человек, лежавший на полу, со времени своего приезда месяц назад привлекал к себе внимание гораздо больше, чем обычно Дворянин из знатного семейства, он был любимцем при дворе Людовика XIV, хотя пользовался репутацией мота, игрока и известного распутника. Ходили слухи, что он чем-то не угодил королевской фаворитке Помпадур. В результате появился королевский указ о заточении его без суда и следствия. Он исчез в Бастилии, парижской тюрьме для политических заключенных, но женщины так настойчиво осаждали тюрьму, что для сохранения спокойствия его предпочли выслать.

Его приняли не как человека, находящегося в опале. Смуглый, как пират, с красным лицом, плечами фехтовальщика и изяществом придворного, он завоевал расположение маркизы де Водрей-Каваньяль, супруги губернатора Луизианы. Следовательно, его совсем недавно очень привечали в резиденции губернатора Остроты, которые он ронял, повторяли повсюду. Мальчишки бегали за ним, когда он важно шел по улицам, а юноши города взяли за правило пудрить и завивать свои парики точно так же, как он, и завязывать подвязки такими бантами, какие нравились ему.

Теперь это все не имело значения. Он истекал кровью.

Сирен очнулась, увидев розоватую воду, капавшую с волос, и поняла, что ей надо делать. Она осмотрела его голову, осторожно ощупывая пальцами роскошную копну мокрых спутанных кудрей. Над ухом обнаружилась большая шишка. Кожа была рассечена, оттуда сочилась кровь, но череп, похоже, не был поврежден. Однако лицо оставалось землисто-серым, а вокруг рта легла белая полоса.

Скорее поспешно, чем осторожно она стянула с него камзол, отвлекшись только на то, чтобы быстро и с сожалением потрогать серебряные украшения на лацканах, прежде чем отложить его в сторону. Когда она отбросила его, раздался глухой звон. Причина выяснилась быстро. Это был кожаный кошелек с монограммой, набитый монетами, и большие часы – «луковица» в золотом футляре с драгоценными камнями. То, что Лемонье не ограбили, было удивительно, невероятно. Она ломала над этим голову, пока расстегивала на нем жилет и стаскивала сначала с одной, потом с другой руки, прежде чем снять через голову рубашку. Но, видимо, он то ли успел нажить врагов с того дня, как прибыл в колонию, то ли забрел не в ту спальню, поскольку его ударили ножом.

Рана была ужасной, удар нанесен жестокий. Лезвие, однако, застряло, потому что нож сломался, угодив в ребро, и так и остался торчать там. Рана была косая, рваный порез тянулся от спины к боку, как будто нападавший ударил сзади в тот момент, когда Лемонье обернулся, чтобы схватиться с ним. Придворному повесе крупно повезло, или же он был проворен как бродячий парижский кот, потому что по всем правилам он должен был бы умереть.

Сделав прокладку из одной тряпки, она переложила Лемонье на бок, повернув его к себе. Держа в руке прокладку, она ухватилась за сломанную часть лезвия ножа, торчавшего в спине, сжала и потянула. Лемонье судорожно дернулся, из его губ вырвался вздох. Кровь вспучилась вокруг лезвия, но оно все так же прочно сидело в ребре. Она достала другую тряпку и туго обернула вокруг лезвия, чтобы остановить кровотечение. Сильно нажав, потянула еще раз.

Нож выскочил. Сирен от неожиданности покачнулась назад на поджатые под себя ноги. Она не успела обрести равновесие и съехала вбок, когда Лемонье подтянулся на локте и набросился на нее. У нее перехватило дыхание под тяжестью его тела, прижавшего ее к доскам. Сильная рука схватила ее запястье, стиснув его так, что окровавленное лезвие выпало из онемевших пальцев и звякнуло об пол. Прежде чем она сумела крикнуть, запротестовать, жесткое ребро руки нажало ей на горло, перекрыв воздух, и в глазах от боли ярко вспыхнуло.

– Убийца необычайной красоты, – сказал Лемонье напряженным голосом, сдерживая дыхание, как будто оно причиняло боль. – Попробуете еще раз?

Сирен посмотрела на него снизу вверх недоверчиво. Он был без сознания, она знала точно. Как же получилось, что в одно мгновение он сумел прийти в себя и стал так опасен? Это безошибочно читалось на его лице, в ледяных серых глазах, ясно виделось в твердой линии четко очерченных губ. Это подействовало на нее отрезвляюще, она насторожилась и одновременно разозлилась.

– Жаль, – сказала она сиплым сдавленным голосом, но все же ядовито, – что я не дала вам утонуть.

Рене удивился, различив гнев в ее хриплом голосе и вспыхнувшем лице, искреннее негодование, сверкнувшее огнем в ее глубоких золотисто-карих глазах. Казалось, туман рассеялся у него в голове, и он понял, что не только наполовину раздет, но и промок до нитки. Вода капала с его волос, увлажняя тонкую рубашку на девушке, лежавшей под ним. Он, впрочем, не мог оценить по достоинству ее прелести. Вместе с водой что-то горячее стекало по ребрам за пояс, и это была, как он понял, его собственная кровь.

Ясность мысли длилась лишь мгновение. Туман снова стал сгущаться, сопровождаемый ужасом мутящей слабости. Он едва успел убрать руку с горла девушки. Голова у него словно отяжелела. Он клонил ее все ниже, пока она не опустилась на влажное и теплое возвышение ее груди. Он закрыл глаза. Тихим и бесконечно усталым голосом он произнес: «Я, кажется, ошибся. Смиренно прошу …»

Он не закончил фразу, хотя Сирен казалось, что его губы все еще шептали извинения. Минуту она лежала неподвижно, пытаясь разобраться в обуревавших ее чувствах жалости и гнева, восхищения, разочарования, презрения и чего-то еще, что было связано с настоящей мужской силой, которую она ощутила в этом человеке в то короткое мгновение, когда находилась в его власти.

Но на ее юбку сочилась кровь. Вскрикнув от раздражения и тревоги, она отпихнула его от себя, снова нашла свои сложенные тряпки, наложила на его рану и крепко прижала, оглядываясь в поисках полотна, чтобы закрепить повязку.

Лодка накренилась – верный признак, что кто-то ступил на борт. Сирен замерла от внезапно накатившего необъяснимого страха, когда чья-то тень легла на палубу перед дверью. У нее мелькнула мысль о тех двоих, что пытались убить Лемонье.

Человек вошел в каюту, остановился и смачно выругался.

– Гастон, – воскликнула она, – давно пора!

– Во имя всех святых, чем это ты занимаешься? Режешь кого-нибудь?

Самый младший из Бретонов подошел ближе – широкоплечий юноша не выше среднего роста, буйно вьющиеся каштановые волосы стянуты на затылке, открывая золотую серьгу в форме обруча, которую он носил только в левом ухе – из правого такое украшение вырвало бы отдачей при стрельбе из мушкета. Его кожа была медно-красного оттенка – свидетельство рождения от матери-индеанки, а глаза ярко-голубыми. Он бросил на нее укоризненный и в то же время понимающий взгляд.

– Я хотела выловить камзол, – коротко объяснила Сирен, потом кивнула на тряпку под рукой. – Иди, подержи ее, пока я наложу повязку.

– Ты плавала за ним? С ума сошла, что ли?

– На камзоле были серебряные галуны.

– A-a.

Объяснение было исчерпывающим. Гастон опустился рядом с ней на колени, чтобы помочь. Он сказал покорным тоном: «Отец и дядя Пьер изрежут меня на мелкие кусочки.»

– Будешь знать, как гоняться за каждой юбкой.

– Бессердечная ты женщина. У тебя нет ни малейшего представления, что чувствует мужчина, когда видит красивую и на все согласную женщину.

– Ах, красивую? – Продолжая свое дело, Сирен скептически взглянула на него.

– Ну, по мне она была красивая, по крайней мере, до тех пор…

– Не хочу слушать!

– Но, дорогая, я всего лишь собирался сказать: до тех пор, пока я не увидел ее при свете!

– Конечно, собирался. Убери руку.

Он повиновался.

– Я бы не стал оскорблять твой чистый слух подробностями того, что произошло между мной и этой женщиной. Во-первых, это уже не так забавно, ведь ты уже больше не вспыхиваешь при этом, как бывало, а во-вторых, недостойно мужчины. Кроме того, дядя Пьер шкуру бы с меня спустил, если бы услышал.

– Верно, – язвительно заметила она. – Может, теперь перестанешь болтать о своих похождениях и посмотришь на этого человека?

Гастон послушался. У него вырвался изумленный возглас: «Черт побери! Лемонье».

– Точно. Как ты думаешь, госпожа маркиза наградит нас, если сообщить ей, что мы его спасли?

Молодой Бретон ухмыльнулся.

– Она-то, может, и наградит, только я не уверен, что Лемонье скажет тебе спасибо. Говорят, он до сих пор успешно уклонялся от ее приглашений на свидание tеtе-а-tеtе.

Жена губернатора питала слабость к молодым мужчинам. Маркиз, ее муж, сам был моложе жены на пятнадцать лет. Похоже, их брак строился на взаимном терпении, алчности и честолюбии, присущим обоим. Целью этой четы было добиться для маркиза места губернатора Новой Франции – поста, который занимал его отец. К тому же маркиз родился в этой колонии. Ходили слухи, что он его непременно получит. Он был умелым администратором, прекрасно разбиравшимся в том, как управлять отдаленной колонией, населенной дикарями, разным сбродом перемещенных французских подданных, вояжерами и беглецами, которые так долго прожили в дикой местности, что сами одичали. Но официального назначения пока не было, да и не могло быть, пока не найдется человек, который бы заменил его в Луизиане. Тем временем мадам не упускала случая воспользоваться теми приятными возможностями, какие предоставляла ей колония.

Представить себе Рене Лемонье с мадам де Водрей было противно. Сирен выбросила эту мысль из головы. Она сказала резким тоном:

– Дай мне одеяло, накроем его, а потом можешь снять с него брюки.

– Снять брюки? Сирен!

Выражение ужаса на лице Гастона было непритворным, по крайней мере, отчасти.

– Не оставлять же его в них? Он так никогда не согреется!

– Если отец с дядей Пьером вернутся и застанут тебя здесь не просто с бабником, вроде Лемонье, а еще с голым бабником…

– Да он полумертвый! И потом он будет прикрыт.

– Неважно. Они меня убьют.

– В таком случае ты вполне можешь помочь мне перенести его в мою комнату.

Всякая покорность тут же исчезла из голоса Гастона.

– В твою комнату? Никогда!

Он не может вечно валяться посреди каюты. Это единственное место, где он никому не будет мешать. Комната, которую она называла своей, была всего лишь пристройкой на краю лодки размером со шкаф. Там находился гамак, где она спала, натянутый от стены до стены, а в одном углу стоял сундук с ее одеждой. В другом углу были свалены кучей звериные ловушки и клетки, несколько запасных шерстяных одеял для торговли, свернутые шкуры и разный прочий сомнительный хлам, с которым Бретоны не могли расстаться.

Гастон возражал и ворчал, и сочинял для себя эпитафии, одновременно потешные и грубые, но не мог придумать ничего лучше. Наконец он, помог ей соорудить на полу под ее гамаком постель из шкуры буйвола, одеял и покрывала из медвежьей шкуры и переложить на нее Лемонье. Только прикрыв лежавшего без сознания Лемонье, он снял с него брюки и бросил их Сирен.

Они были сшиты из роскошной парчи, как и камзол. Она выворачивала одежду, рассеянно поглаживая дорогую ткань, и пристально смотрела на Лемонье.

– Надо было заставить его выпить немного бренди, когда он очнулся.

– Почему же не заставила? – спросил Гастон с притворной суровостью, а когда она объяснила, расхохотался.

– Это было не смешно!

– Бедняжка Сирен, попала в лапы развратника из развратников, и что же? Да ничего. Это несправедливо.

Его голубые глаза искрились от удовольствия, в котором слегка чувствовалось сладострастие, а болтавшееся в ухе кольцо сверкало золотом при свете свечи.

– Пошел вон, – процедила Сирен сквозь зубы.

– Шуток не понимаешь?

– Вон! – она хлестнула его брюками, наступая, пока он пятился в большую комнату и защищался от нее руками.

Потом послышалось, как кто-то прочищает горло – то ли ворчание, то ли призыв к тишине. Гастон и Сирен обернулись и очутились лицом к лицу с Пьером Бретоном, стоявшим у входа в каюту и разглядывавшим пятна крови и рваные окровавленные тряпки на мокром полу.

– Скажите-ка мне, пожалуйста, – медленно произнес он с мягкостью, противоречившей суровому блеску глаз, – что это тут происходит?