Текст книги "Единственная Джун"

Глава третья
«Первый проступок»

Брант, 6 лет

– Ты все еще чмошник, Брант Эллиотт.

Венди показывает мне язык, пока мы ждем школьный автобус, а ее братец Уайетт довольно хмыкает себе под нос. Все-таки двойняшки Нипперсинк просто отвратительны.

Я их игнорирую, пока мы все вместе стоим на нашей тупиковой улочке с родителями Тео и малышкой Джун. Тео играет в Gameboy[8]8
  Gameboy – портативная игровая система, разработанная и произведенная компанией Nintendo.


[Закрыть], сидя под ярким кленом, красно-оранжевые листья которого кружатся в воздухе, приземляясь вокруг него.

Джун размахивает ручками в коляске, сбивая пушистое одеяло, в которое я заботливо ее завернул.

– Агги.

На моем лице расцветает улыбка, вызывая во мне желание погладить игрушечного слоника, который лежит рядом с ней.

– Агги здесь, Джун. Он будет играть с тобой, пока я буду в школе.

Венди усмехается мне в ответ:

– Младенцы не умеют говорить, Брант. Не будь тупым.

Мама и папа Тео препираются на почве того, кто должен был вынести мусор. Мне полагается называть их Саманта и Эндрю, но мама всегда говорила мне, что мы не называем взрослых по имени – это невежливо.

Я пинаю валяющийся на тротуаре камень и поднимаю взгляд на Венди.

– Я не тупой.

– Очень даже тупой. Ты разговариваешь с младенцем, который может только пускать слюни и плакать.

– Неправда. Она много чего умеет.

На прошлой неделе Джун научилась переворачиваться с животика на спинку. Это было невероятно, я видел это собственными глазами, но она сделала это только один раз. Джун умеет и другие вещи: она часто улыбается мне, хлопает ручками, как птенчик, и может говорить два слова: «Агги» и «Га». Я уверен, что она самый умный ребенок на свете.

– Неважно, – пожимает плечами Венди, дергая себя за хвостик. У нее каштановые волосы, как и у меня, но под осенним солнцем я вижу проблески красного. Красный, как дьявол, наверное.

Я чувствую, как на мое плечо опускается рука. Я поднимаю взгляд и вижу миссис Бейли, она мне улыбается, нежно смотря на меня своими теплыми голубыми глазами. Она красивая, как и Джун. Интересно, глаза Джун станут светло-голубыми, как у ее мамы, или превратятся в медно-карие, как у отца? Сейчас они выглядят темно-синими, отражая пасмурное октябрьское небо.

– Взволнован перед сегодняшними занятиями, Брант?

Лето плавно перетекло в осень, и я вернулся в школу совсем недавно. Нам на занятиях рассказывали про тыквенные фермы.

– Наверное.

– Что-то мне подсказывает, что у тебя будет отличный год, малыш, – добавляет мистер Бейли, похлопывая меня по плечу. Я улыбаюсь в ответ. – Ладно, дружок, мне пора. Еще один день – еще один доллар. – Затем он наклоняется, чтобы чмокнуть миссис Бейли в макушку, его глаза светятся от любви. Это так не похоже на моего отца. Даже когда родители Тео ссорятся, это не вызывает таких тяжелых эмоций, как это бывало, когда ругались мои родители. Мое сердце не пускается галопом, как дикая лошадь, а желудок не сжимается от паники.

Мистер Бейли очень милый. Он провожает нас до автобусной остановки каждое утро перед тем, как идти на работу в компьютерный офис со стаканом кофе. Он никогда не использует бумажный стаканчик с крышкой, как другие родители, когда стоят с нами на остановке; и я часто удивляюсь, как ему удается не пролить ни капельки. Полный стакан горячего напитка. От него исходит пар, словно маленькие клубы дыма. Мистер Бейли любит кофе почти так же, как он любит миссис Бейли.

Помахав рукой, он уходит, направляясь вниз по улице, и произносит на прощание:

– Замечательного дня.

Он всегда так говорит. Он никогда не желает нам хорошего дня или даже отличного дня – всегда только замечательного.

Интересно, если бы он пожелал моему отцу замечательного дня в тот самый день накануне «Страшной Ночи», могло ли сложиться все по-другому? Трудно делать плохие вещи, когда кто-то хочет, чтобы ты был замечательным.

Автобус с ревом появляется из-за угла, отчего Венди радостно подпрыгивает – ее хвостик вместе с ней. Она любит школу гораздо больше, чем я. Наверное, это потому, что у нее очень много друзей. Раньше у меня было больше друзей, но, когда в этом году начались занятия, все ребята очень странно на меня смотрели. Как и учителя. Наверное, все слышали о том, что случилось с моими родителями. Может быть, они думают, что, если они подойдут ко мне слишком близко, это случится и с ними.

Тео подскакивает с насиженного местечка под ярким кленом, передавая Gameboy матери. Она кладет его в сумку для подгузников, перекинутую через плечо, и наклоняется, чтобы обнять сына.

Невольно в памяти всплывают образы, как мы с мамой стояли на террасе нашего старого дома. Это был последний раз, когда мы обнимались под золотым небом. Воспоминания о запахах и чувствах обжигают меня изнутри. Мама пахла, как карамельные яблоки на летнем карнавале, и ее любовь ко мне была такой же сладкой. Я скучаю по этому.

Я скучаю по ней.

Подъезжает автобус, вырывая меня из воспоминаний. Джун издает детские звуки, напоминающие тарабарщину, и размахивает ручками под тентом коляски. Кажется, будто она машет мне на прощание.

Я непроизвольно улыбаюсь.

– Пока, Джун, – говорю я, мчась к школьному автобусу так, что рюкзак подпрыгивает у меня на спине. В последнюю секунду я оборачиваюсь и кричу: – Замечательного дня!

* * *

Тем же вечером я сижу за обеденным столом и чувствую себя подавленным. Мой день не был замечательным, хотя я и старался. На самом деле это был очень плохой день.

Уайетт собрал всех своих друзей, и они все вместе дразнили меня на детской площадке.

Они называли меня сиротой.

Бродягой.

Неудачником.

Я так долго плакал в туалете в одной из пустых кабинок, что директор Сеймур пошел меня разыскивать и привел в свой кабинет. Он дал мне маленький бумажный стаканчик с водой и леденец, а затем сказал мне посидеть на большом стуле на колесиках, пока мне не станет лучше.

Леденец был фиолетовым.

Я бросил его в мусорное ведро, пока он не видел.

Директор Сеймур позвонил маме Тео и рассказал ей обо всем, что произошло.

Она рано забрала меня из школы, и мы ехали всю обратную дорогу в тишине, а Джун сжимала мой палец, сидя рядом со мной в детском кресле. Это было единственное, что притупляло боль моего сердца.

За столом повисла тишина, я размазываю творог по тарелке, делая вид, что ем. Интересно, может быть, тут так тихо потому, что мистер и миссис Бейли злятся на меня за то, что я был у директора?

Рядом со мной раздается оживленный голос Тео, запихивающего себе в рот кусочки курицы. С набитым ртом он произносит:

– Я ученик недели. Мне нужно сделать постер о своей жизни. – Он болтает ногами под столом. – Ну круто же, да?

Миссис Бейли вытирает рот салфеткой. Ее волосы стянуты в огромный пучок, из которого торчит ручка. В ее волосах всегда есть ручка, а иногда две или три. Она сказала как-то, что делает это потому, что постоянно их теряет и что никогда не знаешь, когда тебе может понадобиться ручка.

– Как здорово, милый. Я возьму завтра все необходимое и захвачу пленочный фотоаппарат, чтобы распечатать несколько фотографий для твоего постера.

– Ты можешь сфотографировать меня с Брантом? Он же теперь мой новый брат?

Я хмурюсь, столовые приборы бьются о тарелку.

– Я не твой брат.

– Ты мой брат. Мама так сказала.

– Да нет же. Я твой друг, и я просто поживу здесь какое-то время, пока снова не смогу жить в своем доме.

Повисла тишина.

Тео делает удивленное выражение лица, пожимает плечами и снова приступает к поеданию курицы. Я поднимаю взгляд на его родителей: они оба уставились в тарелки, как будто хотят что-то сказать, но не знают что.

Наконец мистер Бейли, прокашлявшись, отвечает.

– Брант… ты не вернешься в свой старый дом. Там больше никто не живет. Твой новый дом здесь, с нами. – Он произносит это мягко, осторожно, но слова все равно звучат резко и жестоко. Категорично.

– Ты понял, сын?

Сын.

Нет, это все неправильно.

– Я не ваш сын, мистер Бейли. Мои родители – Кэролайн и Лукас Эллиотт.

Мама Тео прикусывает нижнюю губу, затем вытаскивает ручку из копны волос и крутит ее между пальцами. Она ничего ей не пишет. Она просто крутит ее по кругу, туда-сюда, словно это помогает ей думать.

– Брант, милый, я знаю, что это трудно. Я даже не могу представить, как тебе тяжело…

– Можно, я пойду? – вопрос вырывается сам по себе, и я отодвигаю нетронутую тарелку.

Они смотрят друг на друга какое-то время, потом мистер Бейли мне слегка кивает.

Я вскакиваю со стула и несусь по длинному коридору в комнату, которую мы делим с Тео. Джун спит в кресле-качалке, поэтому я замедляю шаг, когда прохожу мимо детской, а затем одним глазком заглядываю внутрь. Она выглядит такой безмятежной, такой невинной, и мне интересно, что же ей снится. Может быть, ее сны наполнены образами синих птиц, летающих высоко над радугой, – такими, как и снились мне, когда мама пела колыбельную.

Интересно, видит ли она во сне своих родителей, которые любят ее, которые живы и могут сказать ей об этом. А может быть, это она летит высоко над радугой, словно вольная птица, свободная от тревог и страхов.

И тогда я задаюсь вопросом…

Почему, о, почему я не могу так же?

* * *

Мне приснился кошмар.

Ужасный, отвратительный кошмар, напугавший меня так сильно, что я вылез из кровати весь в поту, а затем совершил плохой поступок.

Я забрал Джун.

Миссис Бейли иногда оставляет ее спать в детских качелях. Она как-то сказала, что Джун может проснуться, если ее положить в кроватку, – и тогда она уже не заснет. А миссис Бейли очень ценит сон.

К счастью для меня, сегодня одна из таких ночей.

Я стараюсь ступать как можно тише, пока пробираюсь по коридору в детскую Джун. Она уже не спит, но и не капризничает. Она просто лежит в своей качалке, перебирает ножками и издает милые звуки, которые я не способен расшифровать. Ее глаза такие большие и круглые, и я могу поклясться, что они начинают блестеть только для меня, когда я наклоняюсь над ней.

– Не бойся, малышка Джун. Я защищу тебя.

Мне требуется несколько минут, чтобы отстегнуть ремешок, – и когда она наконец освобождается, я прижимаю ее к груди и поднимаю на руки. Она определенно тяжела для такого крошечного существа.

Когда я несу ее по коридору к входной двери, то начинаю потеть еще больше. От этого мое дыхание ускоряется и становится прерывистым. Сердце колотится в груди.

Я не забыл взять ее любимое розовое одеяльце, чтобы она не замерзла, а также соску: Тео называет ее «ном-ном». Руки у меня заняты, поэтому я не смог прихватить Агги, так что мне придется вернуться за игрушкой позже.

Джун всегда была очень хорошим ребенком. Поэтому она практически не издает ни звука, когда я опускаю ее на дверной коврик, чтобы надеть кроссовки, накинуть легкую куртку и открыть входную дверь. Она только лепечет и сопит, когда я прижимаю ее к своей вздымающейся груди, а затем несу вниз по улице навстречу легкому ветерку.

Когда мы наконец останавливаемся у моего старого дома, она лишь улыбается беззубой улыбкой.

– Вот здесь я живу, Джун, – говорю я ей, мягко покачивая ее вверх-вниз, как это делает мама.

Джун щебечет в ответ:

– Га!

Папа Тео сказал, что здесь больше никто не живет, но это неправда. Это мой дом. Я здесь живу.

На газоне перед домом установлена табличка, на ней что-то написано большими буквами и изображено лицо незнакомого мужчины. Он счастлив и улыбается, и я задаюсь вопросом, не пытается ли он украсть у меня этот дом.

Я осторожно положил Джун на землю, она ворочается среди высокой травы и смотрит на меня, пока я бегу к террасе. На улице темно, и свет не горит, но я замечаю коробку, прикрепленную к дверной ручке, похожую на какой-то замок.

Дверь не подается.

Как мне попасть внутрь?

Это неправильно. Это мой дом, и дверь должна отвориться для меня и впустить внутрь.

Меня охватывает грусть, поэтому я нервно царапаю руки, пока мой разум хаотично мечется в поиске возможного решения. Джун все еще выглядит довольной, ее щекочет ранний осенний ветерок, когда она обхватывает пальцами высокую травинку. Кажется, ей не холодно, но я все равно подхожу и закутываю ее в одеяльце поплотнее.

Выпрямившись, я пробегаю глазами по двору, и мой взгляд падает на почтовый ящик.

Любимые папины камни словно смотрят на меня, и мне в голову приходит идея.

Сердце пропускает удар.

И прежде чем успеваю одуматься, я уже несусь к почтовому ящику, сжимая в ладони проклятый камень.

Ты не должен этого делать, Брант.

Это все неправильно.

О, но я должен…

У меня внутри идет борьба, пока я пробираюсь обратно к дому и останавливаюсь перед главным окном.

Я сглатываю ком в горле вместе со страхом и оглядываюсь через плечо на Джун, бормоча два слова, которые преследуют меня после «Страшной Ночи»:

– Закрой уши.

Затем я поворачиваюсь и со всей силы бросаю камень прямо в окно.

Стекло разбивается. Я подскакиваю на месте. Джун начинает плакать.

– Все в порядке, Джун. Я скоро за тобой вернусь.

Метнувшись к дому, я начинаю пролезать через разбитое окно и тут же режу руку о расколотое стекло, пытаясь проникнуть внутрь. Из раны сочится кровь. Голова идет кругом, все плывет.

Не останавливайся. Не останавливайся.

Не обращая внимания на резкую боль, я продолжаю пролезать внутрь, пока не падаю, приземлившись на спину. Мгновенно переведя дух, я поднимаюсь и бегу к входной двери и открываю ее. Я выбегаю во двор, чтобы забрать плачущую Джун, а затем, пошатываясь, иду в дом, закрывая за собой дверь.

– Ш-ш-ш… не плачь, малышка Джун. Все хорошо. Я с тобой, – успокаиваю я ее, качая на руках. Я в ужасе замечаю, что запачкал кровью ее розовое одеяльце. – О нет…

Так много крови.

Порез на моей ладони выглядит устрашающе, и я не могу остановить кровотечение. Джун, должно быть, чувствует мое смятение и закатывается в плаче еще громче.

Я должен быть храбрым. Джун нуждается во мне. Мой дом нуждается во мне.

Положив Джун на уже обновленный ковролин, я стягиваю с нее одеяльце и обматываю им рану. Папа частенько смотрел фильмы, где было много крови, и люди иногда так делали. Они обматывали раны полотенцем или тканью.

На том успокоившись, я склоняюсь над Джун и глажу ее шелковистые кудряшки здоровой рукой.

– Со мной ты в безопасности. Обещаю.

Она немного успокаивается, губы слегка подрагивают, а крики переходят в тихое всхлипывание. Интересно, сильно ли она испугалась… Я очень надеюсь, что нет. Я обещал, что всегда буду оберегать ее, но как бы я смог защитить ее, если я здесь, а она там, в другом доме?

Я был вынужден забрать ее, просто был вынужден.

Убедившись, что Джун успокоилась, переключив внимание на ворс ковролина, я поднимаюсь по лестнице в свою старую спальню в поисках Бабблза. Я бы взял Джун с собой, но не уверен, что смогу с ней подняться по лестнице. Руки слишком ослабли. Вместо этого мне придется спустить для нас вниз одеяла и подушки вместе с Бабблзом и моим любимым ночником, чтобы разогнать темноту.

Я поднимаюсь по ступенькам, иду по коридору, сердце бешено колотится. У меня кружится голова, я рвусь увидеть свою старую комнату впервые после «Страшной Ночи».

Только… восторг угасает, когда я переступаю порог.

У меня перехватывает дыхание.

Слезы застилают глаза.

Все исчезло.

Моей комнаты больше нет. Это просто пустая оболочка.

Стены абсолютно белые. Ярко-голубой цвет, который напоминал мне летнее небо, перекрасили. Моя мебель пропала. Постеры сорвали, словно их никогда и не было. Даже моя кровать исчезла.

Бабблз бесследно исчез.

Бабблз, где же ты?

Я падаю на колени, сраженный горем. Все исчезло.

Уайетт и его друзья были правы: я просто сирота, неудачник. Я потерял все.

Сквозь пелену слез пробивается тоненький плач Джун, и я вспоминаю, что она нуждается во мне.

Я потерял не все… У меня все еще есть Джун.

Всхлипывая, я спускаюсь по лестнице, проводя тыльной стороной ладони по лицу, дабы избавиться от слез.

– Прости меня, Джун, – шепчу я, опустившись рядом с ней на ковер. Моя рука пульсирует от боли, но я не обращаю внимания. – Я не хотел оставлять тебя так надолго.

Она произносит «га-га», когда я обхватываю ее и притягиваю к себе. Мы лежим посреди гостиной, в том самом месте, где я нашел своих родителей. По лицу катится слезинка, и я смотрю в потолок, как делала мама, когда молилась по ночам.

– Я здесь, – говорю я вслух. – Я дома.

Интересно, летают ли мама с папой высоко над радугой в ожидании меня? Может быть, они не могли найти меня, потому что я был не здесь и они не знали, где меня искать.

«Сейчас я здесь», – повторяю я про себя снова и снова.

Может быть, они наконец-то вернутся за мной.

Может быть, они полетят домой.

* * *

Мои родители меня, конечно же, так и не нашли, но нашли другие.

Родители Гэри Киблера, если быть точным.

Они жили по соседству, и в ту ночь их разбудил подозрительный звук. Это был я, когда бросил камень в окно: Бутч Кэссиди[9]9
  Бутч Кэссиди (англ. Butch Cassidy) – известный американский грабитель банков и поездов, а также лидер «Дикой банды».


[Закрыть] в миниатюре.

Киблеры привели нас домой, к ужасу Саманты и Эндрю.

У Саманты началась истерика. Настоящая истерика. За все годы, что я ее знаю, я видел Саманту Бейли плачущей всего три раза, и это был один из них.

Второй и третий раз произошли гораздо позже.

Мне наложили швы на левую руку, но чудесным образом малышка Джун вернулась домой без единой царапины. Я пообещал, что со мной она в безопасности, и сдержал слово.

Я держал его долгое время.

Так долго, как только мог.

Но… я должен был знать, что никто не может держать подобное обещание вечно.

Даже мама.

Но я к этому еще вернусь. Во-первых, вы должны знать, что та ночь открыла новую главу для меня и семьи Бейли. Это был не только последний раз, когда я переступил порог дома моего детства, но вскоре я покинул и дом Бейли.

Менее чем через два месяца мы переехали.

Глава четвертая
«Первый шаг»

Брант, 8 лет

– Подходящий денек, чтобы кого-нибудь спасти, – кричит Тео. – Поторопись, Пич! – бросает он нам через плечо, в то время как я плетусь позади вместе с Джун, которая уже выбивается из сил. Ей всего два года, и у нее слишком маленькие ножки.

Она хмурится, что выглядит скорее очаровательно, чем злобно.

– Я Джун! – кричит она в ответ.

Тео называет ее Пич, как в «Марио», но Джун это не нравится.

Мы несемся по заднему двору нашего дома, где растет множество фруктовых деревьев, здесь есть огородик и домик на дереве, специально сделанный мистером Бэйли.

Мы живем здесь уже почти два года, и, наверное, это мое самое любимое место на свете по нескольким причинам.

Во-первых, здесь ничто не напоминает мне о «Страшной Ночи». Мне не приходится выглядывать из окна и видеть подъездную дорожку моего старого дома, вглядываться в знакомые кирпичи и камни, пока я жду автобус на остановке. Мне не приходится проезжать на велосипеде мимо унылого, заросшего газона или смотреть на террасу и вспоминать момент, когда мама в последний раз назвала меня хорошим мальчиком.

Во-вторых, у меня есть своя отдельная комната. Бейли позаботились о том, чтобы купить дом с дополнительной комнатой специально для меня. И хотя я провожу немало времени в комнате Тео, играя в видеоигры и сооружая крепости, еще больше времени я нахожусь в комнате Джун: мы собираем пазлы, складываем кубики; у меня есть личное пространство, чтобы рисовать и делать домашние задания. У меня есть собственная кровать, где я могу помечтать в одиночестве.

Миссис Бейли каждый вечер укладывает меня спать и читает мне сказки, напоминает о том, что мама присматривает за мной.

Я засыпаю немного легче, представляя, как мама, широко улыбаясь, парит над радугой, окутанная ароматом карамели и яблок.

И в‐третьих… Джун сделала свои первые шаги в этом дворе в свой первый день рождения.

Оказывается, она родилась ранним утром первого июня, поэтому мистер и миссис Бейли дали ей такое имя. Она родилась примерно в то же время, когда умерли мои родители, и я пока не знаю, что об этом думать. Знаю только, что на первый день рождения Джун мне было грустно, очень грустно. Все ходили по дому молчаливые и подавленные, не зная, что мне сказать. Я бы даже и не знал, что это была годовщина со дня «Страшной Ночи», но Тео проболтался во время марафона видеоигр, сказав мне, что он подслушал разговор своих родителей.

Тетя Келли заходила в гости, насыпала мне полную ладонь разноцветных Skittles, убрав все фиолетовые, разумеется, и поцеловала меня в щеку, которая стала мокрой от ее слез. Она сказала мне, что навестила могилу матери. Я не захотел с ней пойти, поэтому она сказала, что попробует снова в следующем году.

Но вот и наступил… следующий год. Прошел целый год, а я опять никуда не пошел.

Я хотел остаться здесь и отмечать второй день рождения Джун, потому что, когда Джун исполнился годик, произошла удивительная вещь.

Она пошла.

И не просто пошла… она пошла прямо ко мне. Нетвердой походкой она зашагала прямо ко мне в руки.

Никто не мог в это поверить.

Джун широко улыбалась и произнесла мое имя настолько отчетливо, насколько могла. Было немного похоже на «Бант». Сейчас она уже произносит его получше, но все еще не выговаривает букву «р».

– Не удивай, – говорит мне Джун. Она еле перебирает ногами, поэтому останавливается, запыхавшись и приняв невероятно драматичный вид.

– Мы не так и много пробежали. – Я сажусь.

Она плюхается в сочную траву, ее плюшевый слоник падает рядом с ней.

– Агги устав.

Тео замедляет шаг, разочарованно простонав в пяти футах от нас.

– Мы еще даже не добрались до замка с привидениями.

Замок с привидениями – это домик на дереве. Он же и заколдованный замок, и подземная пещера, и яма, полная лавы, и цитадель зла, и волшебная башня. Джун слишком маленькая, чтобы забираться по лестнице, поэтому мы сделали крепость внизу, специально для нее. Она принцесса, а мы герои.

Это наша любимая игра.

Ну… во всяком случае, это наша с Тео любимая игра. Джун предпочла бы играть в бассейне с шариками и смотреть Blue’s Clues[10]10
  Blue’s Clues («Подсказки Бульки») – образовательный мультсериал для дошкольников, вещающий на Nickelodeon и Nick Jr.


[Закрыть] весь день, поедая крекеры Goldfish.

– Сейчас будем! – кричу я. – Джун хочет отдохнуть.

– Просто посади ее себе на спину и неси, Брант. Время на исходе.

Джун оживляется и прыгает ко мне на руки.

– Покатай на спинке!

– Ладно, ладно, запрыгивай.

Я усаживаю Джун себе на спину, она руками обхватывает меня за шею, а ногами обвивается вокруг талии. Она по-прежнему очень тяжелая для маленькой тряпичной куколки. Наклонившись вперед, чтобы Джун не соскользнула, я обязательно хватаю Агги, и мы медленно движемся к домику на дереве, где Тео уже нас ждет, представляя, что борется со злым духом при помощи веточки.

– Не волнуйся, Пич… Я спасу тебя! – кричит он.

Джун недовольно фыркает и сползает со спины на пол.

– Ты гвупый.

Она не выговаривает еще и букву «л».

Я сажусь в надувное кресло – мистер Бейли специально их для нас накачал, – и Джун, последовав моему примеру, запрыгивает ко мне на колени. Ее светло-коричневые волосы щекочут мне нос, они пахнут детской присыпкой и сиренью, что растет возле террасы у входа в дом. У нее волшебные волосы: зимой они темнеют, становясь почти коричневыми, а летом выгорают, принимая золотой оттенок.

Джун вертится у меня на коленках, прижимая пухлые ручки к моему лицу.

– Бант. Истовию.

Ее глаза светятся голубым светом в полуденной дымке. Они светлые, светло-голубые, даже светлее, чем глаза миссис Бейли. Иногда мне даже кажется, что я могу смотреть сквозь них.

– Хочешь, чтобы я рассказал тебе историю?

Она решительно кивает.

– Хорошо, Джун. Я расскажу тебе историю… – И тут я прижимаю ее к одеялам, которыми устлан пол нашей крепости, и с упоением начинаю ее щекотать.

– После того как я тебя пощекочу!

От ее смеха мне становится тепло, она дергается всем телом, когда пытается увернуться от моей атаки.

– Нееть! Нееть!

Я задираю ей футболку, с принтом мороженого в рожке, и начинаю щекотать ее круглый животик.

Она смеется еще сильнее. Она смеется так сильно, что ее лицо становится красным, как спелая клубника.

– Я спасу тебя, Джун!

Тео бросается в бой, размахивая передо мной невидимым мечом, пока я не падаю назад, притворяясь побежденным. Я прикидываюсь мертвым.

– Супер Марио спешит на помощь, – трубит он, и я приоткрываю глаза, наблюдая, как он ставит Джун на нетвердые ноги и поднимает ее руку в воздух в знак победы.

Я усаживаюсь прямо:

– Я Луиджи, помнишь? Ты не должен убивать Луиджи.

– Ты был плохим парнем в этой сцене.

– Бант не пвохой, – встает Джун на мою защиту. Она бросается ко мне, падает рядом на одеяла и прижимает колени к груди. – Он ховоший.

– Ладно, думаю, он хороший, – соглашается Тео. Рыжеватые волосы падают на глаза, и он убирает их назад. Веснушки усеивают его нос и щеки, и мне интересно, будут ли веснушки у Джун. Сейчас у нее фарфорово-бледная кожа, как у одной из бабушкиных фарфоровых куколок. Тео бредет к нам и, скрестив ноги, садится передо мной, проводя пальцем по пятнышку грязи, которая пробивается сквозь кучу одеял. – Кем ты хочешь стать, когда вырастешь, Брант?

Я задумываюсь. Раньше я об этом и не думал. Я в третьем классе, и мы узнаем о стольких интересных профессиях: пожарных, врачах, учителях и пилотах. У меня в голове крутятся мысли о том, кем я могу стать, поэтому у меня вырывается:

– Я хочу готовить для людей.

Мама любила готовить, а я любил есть, что она приготовила. Папа постоянно был недоволен, но я никогда не понимала почему. Она так вкусно готовила.

Я хочу готовить вкусную еду, как моя мама.

Тео не отрывает взгляда, зачарованный божьей коровкой, которая ползет по его пальцу.

– Ты имеешь в виду, как шеф-повар?

– Думаю, да. Точно.

– Это круто, – кивает он. – А я хочу спасать людей.

Я морщу лоб в замешательстве:

– Спасать людей?

– Да, я хочу спасти кого-нибудь однажды. Знаешь, как когда мы играем в супергероев и побеждаем всех монстров и плохих парней. Мы всегда побеждаем, – поясняет он, все еще завороженно наблюдая за божьей коровкой, ползающей по костяшкам пальцев. – Я хочу спасать. Вот чем я хочу заниматься.

Мне нравится эта идея. Тео однажды станет отличным спасателем: он всегда заботится о Джун и присматривает за мной, а также следит, чтобы другие дети меня не обижали.

Несмотря на то что мы переехали в другой дом, я и Тео остались в той же самой школе. Мне все еще приходится сталкиваться с кошмарными близнецами Нипперсинк: Венди и Уайеттом, вместе с их бандой задир.

Однажды на школьной площадке Уайетт бросил в меня камень. Он сказал, что слышал о том, что я сделал той ночью, когда разбил окно старого дома, поэтому он и бросил в меня камень. Было небольно, но Тео это увидел.

Тео подошел к нам и ударил Уайетта Нипперсинка прямо в живот, сказав:

– Если ты еще раз обидишь Бранта, клянусь жизнью сестры, я сломаю тебе коленные чашечки, а потом спрячу твою инвалидную коляску, так что тебе придется ползать, как маленькому ребенку. И тогда уже мы будем над тобой смеяться.

Его отстранили от занятий в школе, что означало, что он должен был остаться дома на несколько дней.

Так круто.

После этого Уайетт нечасто со мной разговаривал, и все остальные дети оставили меня в покое. Даже Венди перестала показывать мне язык.

Вот откуда я знаю, что из него выйдет отличный спасатель.

– Бозья кововка!

Джун опускается на колени, блестящие локоны падают ей на лицо. Она наклоняется, чтобы посмотреть на крошечное, пятнистое существо, ползущее по тыльной стороне руки Тео, и замирает от восторга.

– Верно, – говорю я, придвигаясь ближе. – Это божья коровка.

Она счастливо улыбается, на щеках появляются ямочки, а в глазах вспыхивают отблески звезд. Мне всегда кажется, что у нее в глазах сверкают звезды даже при свете дня. Джун поднимает голову, смотрит прямо на меня, затем показывает пальцем на себя:

– Джун… баг[11]11
  Bug (англ.) – одно из значений «жук»; (англ.) ladybug – божья коровка.


[Закрыть].

Сначала я немного растерялся, а потом она замахала руками, как птица… или жук?

– Джун… баг, – повторяет она, делая движение, словно летит по воздуху. – Квасивый жук.

– А-а, бабочка? – размышляю я.

Она кивает в знак согласия.

Несколько месяцев назад я сказал Джун, что мы с Тео хотели назвать ее Бабочка. Потом я нашел в ее комнате несколько книжек с картинками, в которых подробно описывались разнообразные яркие насекомые, и я остановился на бабочке с абрикосовыми крылышками. Она была в восторге.

– Джун, баг, – повторяет она, довольная ассоциацией.

Я улыбаюсь. А потом слова проникают в сознание, крутятся в голове, как некое открытие, готовое вырваться на поверхность.

– Джунбаг[12]12
  Junebug (англ.) «Джунбаг»: дословно «июньский жук», присутствует игра слов: June (англ.) – «июнь»/имя Джун; bug (англ.) – «жук».


[Закрыть].

– Джунбаг, – радостно повторяет она.

Тео поднимает голову, спрашивая:

– Что это?

– Так я буду называть Джун, – отвечаю я.

Уверен, это красивый жук. Уверен, он такой же красивый, как бабочка.

Джун восторженно хлопает в ладоши, потом возвращается ко мне на колени. Она утыкается в меня носом, ее теплое дыхание согревает мне грудь.

– Джун вюбит Банта.

Я обнимаю ее, мое сердце словно укутали в пушистый плед. Мы все остаемся в нашей «крепости», пока солнце не начинает скрываться за горизонтом, забирая с собой свет. Тео лежит на животе, болтает ногами, поглощая комиксы один за другим. Мы рассказываем друг другу истории и придумываем замысловатые сюжеты, чтобы разыграть их после школы на следующий день. Мы смеемся, дразнимся и шутим, наше воображение такое же живое, как поцелованное солнцем небо. И к тому времени, когда мистер Бейли приходит с работы и загоняет нас в дом, Джун засыпает у меня на коленях, слюнявя мне футболку. Ее тонкие прядки волос щекочут мне подбородок.

Я целую ее в висок и направляюсь к дому.

– И я тебя люблю, Джунбаг.

На следующий день у меня еженедельный прием у доктора Шелби.

Она добрая женщина, а голос у нее мягкий, как пушистое облачко. Доктор Шелби не похожа на обычного доктора: она не тыкает в меня металлическими палочками, не светит мне прямо в глаза, не давит холодными пальцами в живот.

Она просто разговаривает со мной, играет, а иногда мы вместе даже рисуем. Я смотрю на нее, расположившись на ярко-оранжевом коврике, и бесцельно вожусь с ярким лабиринтом из бисера. Доктор Шелби наблюдает за мной, сидя нога на ногу, с блокнотом на коленях. Она постукивает карандашом по записной книжке, дружелюбно улыбаясь.

– Тебе нравится лабиринт из бусин, – замечает она, кивая на игрушку передо мной. – Ты всегда сначала играешь с ним.

Я киваю, перекатывая разноцветные бусинки по тонкому металлическому стержню.

– Это любимая игрушка Джун. Она напоминает мне о ней.

Мы часто говорим о Джун. Моя первая встреча с доктором Шелби произошла почти сразу после инцидента в моем старом доме: в ночь, когда я забрал Джун и так сильно порезал руку, что мне пришлось накладывать швы. У меня на ладони до сих пор остался шрам.

Доктор Шелби задавала мне вопросы о той ночи, спрашивала, почему я сделал то, что сделал. Она хотела знать мои мысли. Но в основном она спрашивала меня, почему я забрал Джун. Она задавала мне этот вопрос очень много раз, и мне интересно, рассчитывала ли она услышать от меня другой ответ.

Другого ответа она от меня так и не услышала.