Текст книги "Остров потерянных детей"

11 апреля 1993 года

В лесу лежал снег. Она бежала в своих нарядных желтых пасхальных туфельках. Ноги то и дело скользили, а лодыжки онемели от холода. Рядом с ней была Лиззи. Они держались за руки. Падая, они всякий раз заливались смехом. На Лиззи тоже были желтые туфельки со светлыми атласными бантиками. Когда она увидела туфли Ронды, то уговорила мать взять ее с собой в торговый центр и купить точно такие же. С девчонками всегда так. Если есть у одной, подавай то же самое и другой.

Лиззи и Ронда говорили всем в школе, что они близняшки, но только живут как кузины, хотя на самом деле они вообще не были родственницами. И все же другие дети верили, что они близнецы. В эту ложь было нетрудно поверить, так сильно они были похожи: две крупные девочки с темными, прямыми, нечесаными волосами, грязью под ногтями и неправильным прикусом, потому что в раннем детстве обе слишком долго сосали большой палец. А еще это были тихие девочки с большими карими глазами. Глазами коал, глазами лемуров, глазами, которые как будто занимали большую часть их некрасивых лиц.

Они были лучшими подругами еще до того, как научились говорить. Играли в одной песочнице, матери выгуливали их на берегу озера в одинаковых розовых колясках. Когда же обе заговорили, то казалось, так утверждали их матери, что они изобрели свой собственный тайный язык – секретный код, который понимали только они сами, полный слов вроде далур, уб, та, ско. Родители опасались, что дочери будут и дальше общаться друг с дружкой на этом диком языке, что им не нужен будет окружающий мир с такими словами, как кот, плавать или спасибо.

Иногда Ронда думала об этом, когда глядела на Лиззи – как когда-то давно они не могли жить друг без друга.

Да, они родились с разницей всего в два дня. Это правда. Поэтому они и придумали ложь, будто они дочери одной матери. Мол, когда Лиззи появилась на свет, Ронда осталась в материнской утробе, но их мать узнала об этом лишь спустя пару дней, когда пошла в уборную, а из нее выскочила Ронда.

– Прямо в унитаз! – радостно вопили они одинаковыми по высоте и тембру голосами. – Ронда бухнулась прямо в унитаз!

Не такое уж плохое начало, просто смешное.

Питер бежал впереди. Он был ближе всех к кролику. Поверх светлых локонов у него была надета красная отцовская шапка, шерстяная, охотничья, зато он был без куртки. Ему было тринадцать лет. Ронда знала: в тринадцать лет мальчишки не носят курток, если только на дворе нет настоящего мороза. Кроме того, Питер объявил, что охотится с ними за пасхальными яйцами в последний раз. Мол, пасхальные корзинки – это для малышни.

Ронда и Лиззи забежали за поворот тропы. Лиззи налетела на корень дерева, споткнулась и, падая, потянула за собой Ронду. Та упала на нее сверху. Обе зашлись смехом. Нарядные пасхальные платья были загублены навсегда.

– Фу! – поморщилась Ронда, поднимаясь. – Что ты сегодня ела?

– Сардины, – с улыбкой ответила Лиззи.

– На завтрак? Какой ужас.

– Отец говорит, что в них много кальция. Ну, это для костей, чтобы они были крепче. Сардины регулярно едят «Рокеттс»[2]2
  «Рокеттс» – нью-йоркский женский танцевальный коллектив, основанный в 1925 году в г. Сент-Луис.


[Закрыть].

– Зато теперь у тебя изо рта воняет кошачьим кормом. – Ронда сошла с тропы, направляясь к Питеру и кролику. Лиззи – за ней по пятам.

Ронда подумала, какая дурацкая эта новая диета «Рокеттс», да и само их название тоже. Но самое дурацкое – это то, что Лиззи их никогда не видела, разве что по телевизору. Как можно по пятиминутной передаче на двадцатидюймовом экране судить, что делать с собственной жизнью? Но Лиззи была настроена непоколебимо: она обязательно будет танцевать в «Рокеттс». Она вечно напоминала Ронде, что для этого нужно быть как минимум пять футов шесть дюймов ростом.

– Я слишком низкая, Ронда.

– Но тебе всего десять лет! В десять лет все примерно такого роста!

– Мои родители оба невысокие. Мне достались коротышечьи гены. Это проклятие.

Лиззи не только училась высоко вскидывать ноги, но и ела дурацкую еду, якобы способствующую росту. И еще никогда не пила газировку, от которой, по ее словам, гниют кости и останавливается рост.

– К тому же, – говорила она, – в газировке много сахара. Ты когда-нибудь видела в «Рокеттс» толстую танцовщицу?

Питер и кролик добежали до сцены. Кролик запрыгнул на водительское сиденье старого брошенного автомобиля и сделал вид, будто крутит руль.

– Давайте сюда! – крикнул Питер. Обе девочки бегом бросились к нему.

Там, в снежном гнезде на заднем сиденье машины, было три пластмассовых яйца, знак того, что охота начинается по-настоящему.

– Вот это да! – воскликнула Лиззи, хлопая в ладоши, как будто не ожидала увидеть там пасхальные яйца. Можно подумать, она искала что-то другое.

Ронда нагнулась и достала из машины свое яйцо. Внутри оранжевой скорлупы, как в печенье с предсказанием, лежала записка: «Беги на вершину холма. Посмотри рядом с камнем».

Она подняла глаза на кролика. Подбоченясь, тот стоял теперь на капоте, нетерпеливый и страшный, с огромными лапами и ушами, пластиковые глаза сплошь в царапинах – ведь костюм берут напрокат каждую Пасху, белый мех, грязный и замусоленный, воняет химчисткой.

Оставив друзей, Ронда бросилась к вершине холма. Так продолжалось примерно час. Они зигзагами носились по лесу и, следуя подсказкам, находили яйца. Она несколько раз столкнулась с Лиззи и Питером. Сравнив свои тайники и записки, они тотчас разбегались каждый в свою сторону.

Изо рта Ронды вырывался пар. Она задыхалась от быстрого бега. Кролик петлял между деревьями, манил, дразнил. Указывал то в одном направлении, то в другом. Сгибался пополам и хватался за живот, заходясь в немом хохоте, когда она поскальзывалась и падала или же, поверив ему, бежала в поисках следующего яйца в ложном направлении. Вот такой пройдоха и обманщик этот кролик.

Когда, наконец, она устала от игры, да и порядком озябла, кролик появился вновь. Взяв ее руку в белую пушистую лапу, он повел Ронду на небольшую поляну.

Здесь, на большом плоском камне, поблескивая зеленой пластмассовой травой, стояла ее оранжевая корзинка, доверху набитая шоколадными зайцами, яйцами и желейным драже. Кролик кивнул и на минуту, прежде чем Ронда возьмет корзину, пригласил на праздничный танец – веселую кроличью польку. Одна его мохнатая лапа лежала у Ронды на талии, другая сжимала ее озябшие пальцы. Никаких дрыганий ногами в стиле «Рокеттс», которые так обожала Лиззи, скорее, неуклюжее топтание по скользкой раскисшей земле.

Они протоптали в снегу небольшой круг. Затем кролик отпустил Ронду и, помахав лапой, повернулся и поскакал вниз по холму.

Ронда схватила корзинку и бегом бросилась через лес к дому, с его знакомыми теплыми запахами кофе, корицы, булочек и жареного бекона. Стол был накрыт для пасхального ланча. Кстати, Питер уже вернулся. Содержимое его корзинки было высыпано на диван. Ронда тотчас заметила, что он получил комиксы и перочинный нож.

Ей же достались цветной пластилин и блеск для губ. Питер доставал из пакетика черные желейные драже и, подбросив их в воздух, ловил ртом. Он как-то раз видел, как один тип в фильме-вестерне делал то же самое с арахисовыми орехами, и с тех пор оттачивал мастерство.

Сколько Ронда себя помнила, на пасхальном ланче всегда были Питер и Лиззи. Ее отец и Дэниэл Шейл, отец Питера и Лиззи, росли вместе и всегда были лучшими друзьями. Почти как братья, как однажды сказал отец. К тому же Шейлы жили рядом – на четверть мили дальше по Лейк-стрит или даже ближе, если срезать путь по лесу.

– А где Лиззи? – спросила Агги, мать Лиззи и Питера. Сегодня на ней было ярко-зеленое платье до колен, туфли на высоких каблуках, на губах – помада, на щеках – румяна. Короткие волосы выкрашены в малиновый цвет и торчат во все стороны, как будто в нее попала молния. Агги держала бокал с коктейлем, хотя было всего десять часов утра. Ее рука слегка подрагивала, как будто удержать в ней бокал было тяжело, и это отнимало все ее силы.

– Все еще в лесу с кроликом, – сказала Ронда.

– Они оба что-нибудь себе отморозят, – сказала Агги.

– Мам, там не так уж и холодно, – возразил Питер, открывая свой новый ножик и пробуя пальцем лезвие.

Агги пристально посмотрела на сына, допила остатки коктейля и, словно игральными костями, потрясла в стакане кубиками льда. Ронда ощущала запах ее духов – одновременно сладковатый и гнилостный, как у росянки, подумала она.

– Кофе готов, – сказал отец Ронды, Клем, подавая Агги чашку. Его темные волосы были коротко стрижены. Сегодня он был в белой рубашке с галстуком, отчего его лицо и руки, несмотря на апрель, казались еще более загорелыми. Просто у Клема была такая кожа, и он круглый год щеголял бронзовым загаром.

Агги, прищурившись, посмотрела на него, поставила стакан и взяла дымящуюся чашку. Отец Ронды пил свой кофе, не сводя глаз с Агги. Так обычно смотрят на какую-нибудь непредсказуемую собаку, которая при малейшем движении может наброситься на вас и укусить. Затем Клем поставил свою чашку и, достав из кармана рубашки пачку «Кэмела» без фильтра, закурил. Он ловко сделал это тремя оставшимися пальцами правой руки, как будто другие два отсутствовали у него всю жизнь. Когда Ронда была маленькой, она любила сидеть у него на коленях и слушать рассказ о том, как он их потерял.

– Все случилось в мгновение ока, – объяснял Клем. Сидя у него на коленях, Ронда трогала своими крошечными пальчиками куцые пеньки, которые когда-то были его пальцами. – Мы с Дэниэлом были на лесопилке, выполняли большой заказ на балки для Дейва Ланкастера.

Ронда обычно кивала. Она знала, кто такой Дейв. Дейв был хозяином лесопилки. Однажды он сцепился в схватке с черным медведем и теперь иногда показывал любопытствующим свои шрамы, которые были у него на мягком месте.

– Я как раз распускал пилой ствол тсуги, – продолжал Клем. – Дэниэл стоял за мной.

– И с ним случился припадок, – говорила Ронда, так как знала эту историю наизусть.

– Все верно, моя милая. Он неожиданно упал на меня. Моя рука попала прямиком под пилу.

– Было очень больно? – спрашивала Ронда.

– Нет, – отвечал Клем. – Все произошло слишком быстро и неожиданно, а после этого у меня был шок.

– Шок, – повторяла юная Ронда, думая про электричество. Она знала, что нельзя играть рядом с розетками или гулять во время грозы, потому что можно получить шок.

– Это был несчастный случай, – пояснил отец.

– Но что стало с твоими пальцами? – спрашивала Ронда, ерзая на коленях у отца.

– Понятия не имею, – отвечал Клем.

Ронда представляла себе, как все еще теплые пальцы лежат на усыпанном опилками полу лесопилки.

– Наверное, они скучали по твоей руке, – вздыхала она. И при этих ее словах на губах отца играла печальная улыбка. Как-то раз он даже признался дочке, что иногда по утрам просыпается, чувствуя, как шевелит этими своими отсутствующими пальцами.

Мать Ронды, жюстин, вошла в столовую из кухни, шаркая по полу разношенными розовыми домашними тапками. На ней был ее обычный наряд – спортивный костюм, с той единственной разницей, что, по случаю Пасхи, этот был бледно-сиреневый. Она внесла поднос с горой посыпанных корицей булочек и поставила его в центр стола.

– Жюстин, – заплетающимся языком сказала Агги, – ты превзошла себя. Все просто чудесно!

Жюстин кивнула и вернулась в кухню приготовить вафли, а заодно спрятаться в уголке с чашкой черного кофе и любовным романом. Ронда сначала подумала, не пойти ли ей в кухню, чтобы помочь матери или, по крайней мере, составить ей компанию, однако застряла рядом со стеклянной дверью, что вела из столовой во внутренний дворик, выглядывая среди подступавших прямо к дому деревьев Лиззи и кролика.

– Вдруг они заблудились, – задумчиво сказала она, обращаясь непонятно к кому. Обернувшись, она увидела, как Агги наклонилась и, вытащив из губ отца сигарету, сунула ее себе в рот и сделала глубокую, убийственную для легких, затяжку.

Ронда вновь отвернулась к окну. Подышав на холодные стекла, чтобы на них осталась пленочка влаги, Ронда принялась водить по ней пальцем. Она нарисовала пасхальные яйца и, не слишком красиво, кролика с неровными ушами.

– Вон они, – сказал Питер. Он подошел к ней сзади и положил подбородок ей на плечо. Его дыхание, пахнущее черными желейными конфетами, обдавало ей щеку, отчего становилось тепло.

Из-за деревьев появился кролик. Лиззи восседала у него на плечах, словно этакая пасхальная королева в желтом платье и туфельках. Она смеялась, размахивая розовой корзинкой, полной конфет. Кролик трусил по лужайке, большими белыми лапами прижимая к своей груди ее ноги.

Войдя в дом, кролик поставил Лиззи на пол, затем подошел к Агги, что-то шепнул ей на ухо и схватил за попу. Она спиной прильнула к нему и, смеясь, потерлась о него попой. Затем повернулась к нему лицом и осторожно потянула его кривые белые уши.

– Снимай эту дурацкую штуковину, Дэниэл, – сказала Агги. Кролик послушно снял голову и взял ее под мышку.

Его светлые лохматые волосы торчали во все стороны. У него были густые усы, как у моржа, эти усы он носил, сколько Ронда его знала. В таких обычно застревает еда. И еще от них было щекотно, если он наклонялся, чтобы поцеловать тебя в щеку или подуть на пупок.

Незаметно подкравшись, Питер выхватил у отца кроличью голову и надел ее на себя. Издав возмущенный вой, Дэниэл принялся гоняться за ним вокруг обеденного стола. Лиззи визжала от восторга. Взяв Ронду за руку, она потащила ее полюбоваться погоней. Жюстин вышла из кухни с любовным романом в розовой обложке. Видно, ей тоже было любопытно взглянуть, что здесь происходит.

Агги засунула руку в карман Клема, выхватила пачку «Кэмела» без фильтра, вытряхнула из нее одну сигарету и прикурила спичкой из коробка, который Клем обычно заворачивал в целлофан. Сложив на груди руки, Агги сквозь облако табачного дыма принялась наблюдать за погоней. Впрочем, взгляд ее был устремлен вовсе не на мужа и сына, а на стеклянную дверь за ними, которая оставалась открытой. Агги выглядывала в задний дворик, как будто ожидала, что оттуда появится какой-то незваный гость. Или же, решила Ронда, подумывала о том, не сбежать ли через нее.

Питер все так же носился вокруг стола; огромная кроличья голова при этом подскакивала и дергалась, отчего он казался этакой куклой в человеческий рост с кивающей головой. Наконец, поймав сына, Дэниэл перевернул его вверх ногами и тряхнул. Питер запищал:

– Пап! Прекрати. Сдаюсь!

Огромная кроличья голова соскользнула с него и, мягко приземлившись на толстый бежевый ковер, уставилась сетчатыми глазами на стеклянную дверь, как будто тоже задумала побег.

* * *

Кролик – это кролик. У него чуткие уши. Он подергивает носом. Он чешет белой пушистой лапой там, где у него что-то чешется. Он наклоняет голову и прислушивается. Он не говорит. Он никогда не говорит, только делает знаки, кивает или качает головой. Просто удивительно, что он может поведать без всяких слов.

Кролик не может поверить, что это просто. Что девочка может доверять ему и любить его. Они пытаются играть в сумасшедшие восьмерки, потому что это ее любимая игра, вот только он не может держать в лапах карты. Она смеется. Есть в ее смехе что-то особенное. Что-то такое, что заставляет кролика почувствовать себя живым, чего с ним не было уже очень и очень давно.

Это печальная девочка. У нее недавно умер папа. Ее мать охвачена собственным горем и не способна утешить ребенка. Но кролик знает, как заставить ее улыбнуться. Кролик прискакал к ней, как герой из сказки, чтобы навсегда прогнать печаль.

Маленькая девочка назвала его Питером. Он не говорит ей, что это странно. Когда кролик – это кролик, у него нет другой, человеческой жизни. Он отрекается от собственной личности и становится чем-то… чистым. Почти совершенным.

И для девочки у кролика тоже имеется имя. Тайное имя. Птичка, мысленно называет он ее.

Его дорогая птичка снова вернулась.

5 июня 2006 года

Вернувшись в машину (все еще припаркованную перед бензозаправкой), Ронда прижала к уху мобильник. Она была взвинчена и вместе с тем осмотрительна. Как будто ей хотелось что-то сделать, но она не знала, что именно. Например, ей хотелось завести мотор и начать колесить по всему штату в поисках маленькой девочки и кролика. Увы, Ронда знала: толку от этого будет немного. Все копы Вермонта будут начеку. Любой гражданин, который слушает радио или смотрит телевизор. И все же сидеть без дела она не могла.

Питер ответил ей на третьем гудке.

– Как прошло собеседование? – спросил он.

– Случилась одна вещь, Питер, – ответила она и рассказала ему о похищении. Мол, она до сих пор сидит в машине на бензозаправке и не знает, что ей теперь делать. Сказав это, она услышала, как Питер прикрыл трубку и что-то пробормотал.

– Ток дома? – с упавшим сердцем спросила Ронда.

– Да. Я только что все ей сообщил. Мы знаем Эрни. Она – подруга нашей Сьюзи.

Ток подняла трубку параллельного аппарата – возможно, в кухне, подумала Ронда. Питера она представила в гостиной. Вот он сидит на коричневом диване, положив ноги на кофейный столик. Интересно, что у Питера на ногах, кроссовки или рабочие ботинки?

– Господи, Ронни, – сказала Ток. – Белый кролик похитил Эрни?

– Понимаю, это кажется полным безумием, но…

– Мир полон безумия, – перебила ее Ток. – Боже, совсем как ту маленькую девочку в Вирджинии! Сколько же ненормальных разгуливают среди нас. Знаешь что, приезжай к нам. Мы зажарим стейки, а ты тем временем понежишься в горячей ванне.

– Да, приезжай к нам, Ронни, – сказал Питер. – Пообедаешь с нами.

Ронда услышала какое-то движение и скрип диванных пружин. Судя по всему, Питер усаживался поудобнее, может, даже выпрямил спину, готовясь дотянуться до телефонного аппарата и положить трубку, как только Ронда согласится. Когда Ток была рядом, Питер всегда старался закруглиться побыстрее.

– Хорошо, я приеду. Буду примерно через полчаса. – Не то чтобы Ронда горела желанием принять их предложение, но ей было страшно провести вечер одной, ругая себя за то, что позволила кролику у себя на глазах похитить маленькую девочку.

Нажав кнопку отбоя, Ронда положила телефон в сумочку, лежавшую рядом с ней на сиденье, и посмотрела сквозь ветровое стекло на машину Труди. Машина стояла с открытыми дверцами в окружении полицейских.

Ах да, жуки, вспомнила Ронда. По телевизору говорили, что малышка Элла Старки ела жуков. Интересно, чем кролик будет кормить Эрни? Что ей придется делать, чтобы выжить?

По пути Ронда заехала домой – переодеться и захватить купальник и полотенце. Она жила на верхнем этаже старого викторианского особняка неподалеку от центра города. Дом был поделен на три квартиры. На первом этаже жили домовладелец с супругой, второй занимала их незамужняя дочь и ее двое детей. Ронда обитала в мансарде. Коньки крыши придавали стенам ее квартирки жуткий наклон. Чтобы подняться к себе, Ронде нужно было преодолеть винтовую лестницу за домом.

Стоя наверху лестницы, Ронда отомкнула дверь и направилась прямиком в ванную. Здесь она переоделась, радуясь тому, что, наконец, может сбросить с себя неудобный официальный костюм. Из слухового окна рядом с ее кроватью открывался великолепный вид на южную часть озера Никел-Лейк. Отдернув штору, Ронда постояла несколько секунд, глядя на отдыхающих на городском пляже. Интересно, они уже знают о похищении? Ей почему-то хотелось распахнуть окно и крикнуть наподобие глашатая, предупредить матерей, чтобы оберегали своих детей от кроликов.

Наконец она отвернулась от беззаботных пловцов и загорающих с их яркими полотенцами, зонтиками и портативными холодильниками и проверила сообщения на автоответчике. Было только одно, от участника исследовательской группы озера Шамплейн. Он спрашивал, не перепутали ли они время собеседования, и если она все еще заинтересована в этой работе, то они готовы перенести собеседование на другое время.

Выходя из дома, Ронда остановилась в прихожей и посмотрела на себя в зеркало. За ее спиной были два рисунка, составлявшие предмет ее гордости, – диссекции кальмара и кролика. Ронда обожала заниматься биологией и в особенности препарировать. Ей нравилось делать поясняющие рисунки – карандашные наброски органов и подписи к ним, чтобы затем раскрасить их цветными карандашами: сердце – красным, селезенку – фиолетовым, печень – зеленым. Она препарировала глаз овцы, эмбрион свиньи, голубя, кошку, кальмара, бесчисленных лягушек и кролика. Ронде так нравились собственные рисунки, что она поместила их в рамки и повесила на стенах своей квартирки – там, где другая женщина поместила бы семейные фото, карты или постеры с младенцами в костюмах подсолнухов.

Глаз поймал отраженного в зеркале кролика – кожа оттянута, мышцы и грудина разрезаны, чтобы обнажить внутренние органы. Ронда заморгала, схватила со стола под зеркалом ключи и направилась к двери.

Ток всегда раздевалась и ходила голышом, прежде чем залезть в горячую ванну. Ронда этого терпеть не могла. Ей было неприятно, что Ток – такая подтянутая и мускулистая и совершенно не стыдится своего тела. Она без задней мысли сбрасывала с себя одежду, как другой снимает солнечные очки. Питер был в синих плавках. Ронда надела черный купальник, но даже в нем она чувствовала себя голой и потому натянула поверх него футболку.

Горячая ванна была домашнего производства, как и все в их небольшом автономном каркасном доме, стоявшем посреди двенадцати акров земли. Границей участка служил ручей в самом конце грунтовой дороги длиной в три мили. Город не занимался ее ремонтом, так что Питеру и Ток не оставалось ничего другого, как каждую весну самим выравнивать ее. Ронда, поскольку у нее не было внедорожника, знала, что зимой или во время осенней или весенней распутицы к ним лучше не соваться.

Ток и Питер совместными усилиями построили этот дом три года назад. Здесь все было продумано до мельчайших деталей, отчего сам дом был скорее произведением искусства, чем обычным жильем. Отапливались они дровами, электричество получали от солнечных батарей или, в случае острой необходимости, бензинового генератора.

По выходным Ронда и ее отец приезжали, чтобы помочь со строительством. Вклад Ронды (помимо игр с Сьюзи и присмотра, чтобы с той ничего не случилось) состоял в замере и маркировке досок. Ронда как огня боялась любых рабочих инструментов, тех образов, что они вызывали в ее голове. Например, как она наклоняется, чтобы потрогать вращающееся лезвие настольной пилы. Или как, сорвавшись, циркулярная пила разрезает ей бедро. Как же легко можно истечь кровью до смерти! Как легко получить увечье на всю жизнь, как это когда-то случилось с ее отцом.

– Для этого достаточно одной секунды, – бывало, говорил Клем, рассказывая свою историю.

Ронда знала историю его несчастного случая наизусть. За эти годы она слышала не только его версию, но и версию Агги, Дэниэла и Дейва Ланкастера. Дейв тогда был хозяином той лесопилки, а также приходился Агги дядей. Клем и Дэниэл, еще учась в школе, подрабатывали у него. Они умели буквально все – начиная с резки бревен до поставки заказчикам готовых столярных изделий. Окончив школу, оба пришли работать на лесопилку на полный рабочий день. В то самое лето Агги Ланкастер, тоже окончившая школу, приехала из Мэриленда, чтобы поработать у дяди. Именно в конце того лета Клем лишился двух пальцев.

Когда Дейв – обычно после нескольких банок пива на семейном барбекю – рассказывал эту историю, он неизменно клялся, что никакой это не несчастный случай.

– Дэниэл напал на Клема, – утверждал он. – Он нарочно толкнул его.

Дэниэл же утверждал, что не помнит, как это произошло: в одну секунду он был рядом с Клемом, помогая ему направить тсугу в пилу, а в следующую очнулся на бетонном полу, весь забрызганный кровью своего друга.

Всякий раз, услышав версию Дейва, Клем качал головой.

– Это был припадок, – говорил он. – Дэниэл потерял сознание и, падая, задел меня.

С остальной частью истории все были согласны. Разбрызгивая кровь, Клем отдернул руку, но первое, что он сделал, – это опустился на колени, чтобы проверить, как там Дэниэл. Дейв тотчас выключил пилу и крикнул Агги, которая работала в офисе. Когда та прибежала, то увидела, что Дэниэл с пеной на губах бьется в припадке, а над ним нагнулся Клем. Еще она увидела, что рубашка Дэниэла вся в крови, однако не поняла, откуда взялась эта кровь.

– Следи за его головой! – крикнул Клем. Он был свидетелем припадков друга добрую сотню раз и потому знал, что надо делать все для того, чтобы тот ни обо что не поранился. Голова же Дэниэла находилась слишком близко от металлических опор верстака. Агги наклонилась и нежно положила руки на дергающуюся голову Дэниэла, следя за тем, чтобы он ни обо что не ударился. До этого Агги ни разу не видала припадков и такого количества крови. Только когда она положила руки на потные волосы Дэниэла, ее взгляд упал на руку Клема.

– Господи! Твоя рука!

Клем посмотрел вниз, на свою руку, на брызжущую фонтаном кровь и нахмурил брови, как будто плохо понимая, что видит. Затем, по-прежнему в замешательстве, тихо отошел назад. В лице его не было ни кровинки. Замотав ему руку фланелевой рубашкой, Дейв помог Клему сесть в грузовик и на всей скорости погнал в город, в больницу.

Ронда отвела глаза от наготы Ток (никаких растяжек, это надо же!) и поглубже вздохнула, пытаясь сосредоточиться на окружавшей ее воде, которая была горяча, как кипяток. Еще учась в школе, Питер провел одно лето, работая на винограднике в штате Нью-Йорк. Это оттуда он привез большущую деревянную бочку, в которой они втроем сейчас нежились. Воду грела электрическая спираль внутри печки. Все трое упирались друг в друга коленями, сидя на узком уступчике, который Питер смастерил внутри огромной бочки. Ток только что уложила Сьюзи в постель.

Хотя Ронда и недолюбливала Ток, и находила в ней кучу недостатков, она была вынуждена признать, что Ток – идеальная мать. Веселая, терпеливая, строгая, изобретательная, она всегда знала, что хорошо, а что плохо для ее дочери.

Ток переехала к Питеру сразу, как только окончила школу, и вскоре объявила, что беременна. Все сочли это великой глупостью – мол, они слишком молоды, чтобы заводить семью. А еще с ее-то головой профукать колледж! Но Ток колледж был не нужен. Она хотела Питера и ребенка и мечтала построить в лесу собственный дом. И, похоже, она ни разу не пожалела о своем выборе.

Ток протянула руку и схватила со стола рядом с бочкой пиво. По возрасту она была между Рондой и Питером – на год старше Ронды и на два младше Питера. И в лучшей форме, чем они оба. Волосы Ток стригла коротко, отчего те напоминали плотно сидящую на голове каштановую шапочку. По мнению Ронды, Ток, с ее правильными чертами лица, это шло.

Питер убирал длинные, до плеч, светлые кудри в конский хвост. В свои двадцать шесть он производил впечатление человека, быстро скатывающегося в средний возраст. На лбу появились залысины, на талии – заметные валики жира. Питер с каждым днем становился все больше и больше похож на Дэниэла. Не хватало разве что усов.

Ни Питер, ни Ток не любили, когда в разговорах всплывало имя Дэниэла, и, как правило, Ронда воздерживалась это делать. Но в тот вечер, убаюканная горячей водой, стейком и пивом, чувствуя, как ее коленки соприкасаются с коленями Питера, Ронда не удержалась.

– Увидев сегодня этого кролика, я тотчас вспомнила ту Пасху – ну, ты помнишь? Когда Дэниэл оделся в костюм кролика и мы все бегали за ним по лесу в поисках яиц.

Ток недовольно прищурилась. Питер уставился в горлышко пивной бутылки.

– Пойду принесу травки, – объявила Ток, выскакивая из бочки. От ее стройных боков поднимался пар. Схватив халат, она направилась сквозь раздвижные двери в дом.

Ронда глубоко вздохнула, довольная тем, что теперь она наедине с Питером, хотя и слегка запаниковала. Она откинулась назад и, запрокинув голову на край винной бочки, посмотрела на звезды.

– Неужели ты не помнишь? Ты еще украл голову от костюма, и он гонялся за тобой по всей столовой.

– Нет, – хмуро буркнул Питер и потянулся к лежавшей на столе пачке сигарет.

– Мы бегали за кроликом по лесу и искали яйца с подсказками. – Ронда посмотрела на Питера в надежде увидеть на его лице хотя бы слабый признак того, что он помнит.

Но не увидела. Тогда она прислонилась к стенке бочки и закрыла глаза, вызывая из глубин памяти новые образы той Пасхи.

– Лиззи нашла свою корзину последней, – сказала Ронда. – И вернулась домой, сидя на плечах у кролика, размахивая корзиной и играя с его ушами. – Ронда открыла глаза и посмотрела на Питера. – Как можно такое не помнить?

Но он лишь покачал головой и сказал:

– Это было слишком давно…

Они с минуту молчали. Питер смотрел в пустое горлышко бутылки, вертя ее, словно калейдоскоп, и курил сигарету. Ронда разглядывала его лицо, пытаясь представить, как он выглядел в ту Пасху много лет назад, пытаясь отыскать следы того мальчика, вместе с которым она тогда гонялась по лесу за шустрым кроликом.

Она подумала про сестру Питера, Лиззи, которую, как и Дэниэла, никто больше не вспоминал. Ронде вспомнилось, как Лиззи и Дэниэл вышли из леса во двор – самыми последними в ту Пасху. Оглядываясь назад, Ронда подумала, что это был знак или даже знамение того, что однажды они оба исчезнут, как будто отправились в лес на охоту за яйцами и никогда больше не вернулись.

– Извини, что я заговорила об этом, – сказала Ронда. – Просто сегодня мне все это вспомнилось. Не каждый день видишь огромного белого кролика.

– Или похищение, – добавил Питер, наклоняясь, чтобы потушить окурок. Похоже, он был рад сменить тему, но все еще не решался посмотреть ей в глаза.

Ронда ссутулилась и глубже скользнула в воду. Теперь над исходящей паром поверхностью был только ее подбородок.

– Мне ужасно стыдно, что я сижу здесь и пью пиво, а в это время где-то там плачет маленькая девочка, а все потому, что я позволила этому кролику похитить ее.

– А что ты могла сделать, Ронда? – спросил Питер.

– Не знаю. Могла бы нажать на клаксон. Выйти из машины и закричать. Позвонить в полицию. Иначе, согласись, зачем мне мобильник? Запомнить номер машины. Да что угодно! Я же просто сидела на заднице. У меня было такое чувство… не знаю, я как будто была пьяная или под наркотиками. Или загипнотизирована. Как будто этот кролик наложил на меня чары. И еще мне было страшно, Питер. Лишь когда они уехали, я поняла, что все это время просидела, боясь сделать даже вдох. Сердце стучало, как бешеное.

– Конечно, тебе было страшно, – сказал Питер.

– А теперь я сижу здесь и мокну в этой чертовой бочке, хотя, по идее, должна делать что-то совершенно другое.

– И что именно ты хочешь сделать? – спросил он.